На место крушения потянулись лодки с многочисленными очевидцами трагедии, но никто ничего не нашел. Аппарат бесследно исчез, не оставив после себя даже масляных пятен на поверхности воды. Начались споры насчет точного места падения, но так как те допотопные корыта, на которых прибыли спасатели, не были оснащены мало-мальски пригодными измерительными приборами, все кончилось безрезультатно. В поисках приняли участие суда военно-морского флота Испании и некоторых иностранных государств. Столь ярое рвение, проявленное в обнаружении летательного аппарата, имело целью завладеть секретом его конструкции, однако даже совместные усилия не увенчались успехом. Водолазы поднимались с пустыми руками, запущенные на дно зонды доставляли на поверхность лишь водоросли и песок. В конце концов начавшийся шторм вынудил прекратить спасательные работы, которые не возобновились даже после того, как на море вновь установилась хорошая погода. Поскольку тела погибших не были найдены, заупокойную мессу служили в Соборе. Потом в черную воду порта бросили погребальные венки, их подхватило течением и унесло в открытое море. В прессе опубликовали обычный в таких случаях некролог, полный напыщенной риторики, и краткие биографические данные Онофре Боувилы, надлежащим образом подчищенные и приукрашенные на потребу читателям. Все сошлись во мнении, что из жизни ушел выдающийся человек. Наш город с чувством искренней благодарности будет хранить вечную память об этом человеке, – писала в те дни одна газета. Как никто другой, он олицетворял собою дух уходящей эпохи, – писала другая. Светильник его жизни зажегся с открытием Всемирной выставки 1888 годаи погас в двадцать девятом вместе с нынешней, – писала третья и не без сарказма заключала: Интересное совпадение, не правда ли? Как бы там ни было, но выставка, в открытие которой Онофре Боувила внес свою лепту столь экстравагантным способом, имела все шансы на то, чтобы с треском провалиться. В октябре этого же года, то есть через четыре месяца после описываемых событий, произошел обвал на нью-йоркской бирже. За одну ночь капиталистическая система зашаталась, оказавшись на краю пропасти. Обвал вызвал разорение тысяч предприятий, чьи представители как угорелые бросились в Барселону и забрали из павильонов все, что успели, прежде чем туда заявились судебные исполнители с предписаниями о запрете вывоза экспонатов с выставки. Многие из тех, кто принимал в ней участие, покончили жизнь самоубийством: во избежание позора и страданий, причиненных разорением, они выбрасывались из окон своих офисов, которые, как правило, располагались на самых верхних этажах небоскребов Wall Street. Чтобы павильоны враз не опустели и тем самым не произвели неблагоприятного впечатления на посетителей, испанское правительство заменяло исчезнувшие экспонаты чем ни попадя, так что в отдельных павильонах выставлялась уже совершеннейшая чепуха. Эти трагические обстоятельства оттеснили на второй план ходившие по Барселоне слухи, будто на самом деле Онофре Боувила вовсе не погиб, будто крушение летательного аппарата было мистификацией и якобы в настоящее время он живет себе припеваючи в каком-то райском уголке вместе с Марией Бельталь. Говорили, он души в ней не чаял и посвятил остаток дней служению той, в ком нашел идеал подлинной любви. В пользу подобных предположений свидетельствовал тот факт, что задолго до падения летательного аппарата Онофре Боувила сделал все от него зависящее, чтобы не обнаружились не только обломки машины, но и следы схем и чертежей, а также рабочих и техников, принимавших участие в проекте. Когда армейские саперы смогли наконец проникнуть в павильон, взорвав часть стены, они нашли там лишь брусья строительных лесов. Правда, был обнаружен люк, но, пройдя по подземному ходу, саперы очутились в каком-то заброшенном бараке. Не меньшее подозрение вызвало исчезновение Регента, известного во всем мире бриллианта чистейшей воды, который Онофре Боувила накануне предполагаемой гибели унес с собой. Сложив все эти факты воедино и прибавив к ним обвалы на биржах, рискнули даже предположить, что всемирный экономический коллапс произошел не без участия Онофре Боувилы, хотя никто не мог привести сколько-нибудь убедительные причины, подвигнувшие его на такой шаг. Тогда все устремили взоры на его вдову, но и она не смогла пролить свет на эту тайну. Поместье было продано и перешло в руки депутатов Провинциального собрания Барселоны. Члены собрания не стали растрачивать свои драгоценные депутатские силы на такую мелочь, как поместье, и скоро оно превратилось в руины, вернув себе прежний вид. Вдова переехала в Льяванерас и поселилась в загородном доме, некогда принадлежавшем экс-губернатору острова Лусон, генералу Осорио-и-Клементе. Там, в полном уединении, Маргарита прожила около десяти лет, пока не скончалась 4 августа 1940 года. После ее смерти остались кое-какие бумаги, однако среди них не было того письма, которое Онофре Боувила одиннадцать лет назад положил на стол своего кабинета, прежде чем отправиться на Монжуик. Со временем воспоминания об этих ярких событиях стали тускнеть, пока не исчезли безвозвратно, вытесненные из памяти барселонцев другими не менее важными происшествиями. Меж тем Всемирная выставка чахла и умирала. Над ее организаторами, а в их лице – над правительством Примо де Риверы, откровенно смеялись. Досталось и самому диктатору; его больше не боялись, и только ленивый открыто не выражал ему свою неприязнь. Несмотря на продолжавшую зверствовать цензуру в прессе открыто проводилась параллель между выставками восемьдесят восьмого и двадцать девятого годов, причем явно не в пользу последней; именно на нее обрушилась самая беспощадная критика, в то время как первую превозносили на все лады. Теперь никто не хотел вспоминать о проблемах, связанных с ее проведением, о спорах, то и дело возникавших между Барселоной и Мадридом, о яростном сопротивлении горожан, а также о том подарке в виде рухнувшего муниципального бюджета, который она преподнесла Барселоне напоследок. Барон де Вивер лил горькие слезы раскаяния по поводу своей мягкотелости.

– Ради грязной авантюры, которая могла покрыть нас несмываемым позором, мы поставили на кон судьбу нашего города, – говорил он голосом плакальщицы из древнегреческой трагедии.

Похныкав еще немного, он оставил свой пост, а вслед за ним ушел и Примо де Ривера. Он возлагал на выставку свои последние надежды, сделал все возможное и невозможное для того, чтобы она состоялась, а в результате вынужден был расписаться в собственном бессилии, признать несостоятельность своей позиции и в полной мере ощутить степень своей непопулярности. В январе 1930 года Примо де Ривера представил королю прошение об отставке, и тот принял его с явным облегчением. Поверженный диктатор тут же эмигрировал в Париж, где прожил совсем недолго, сойдя в могилу 16 мая 1930 года; ему не хватило лишь нескольких дней, чтобы дожить до первой годовщины своего любимого детища. Годом позже Альфонс ХШ отречется от испанской короны и тоже отправится в изгнание. За этими событиями последовали иные, как радостные, так и печальные. Потом они смешались в сознании людей в единое целое, сковали их память неразрывной цепью и повлекли их навстречу новой войне и массовому избиению. А по поводу Барселоны историки напишут, что с момента исчезновения Онофре Боувилы началась ее медленная, но неумолимая деградация.

Примечания