Город чудес

– Где и когда можно было увидеть что-нибудь подобное? – самодовольно спросил он.

Онофре Боувила опять согласился с маркизом де Утом. Такое безоговорочное одобрение и такой интерес заронили в душу маркиза подозрения. «Зачем пожаловал сюда этот хитрый лис? Что он здесь вынюхивает?» – спрашивал он себя, но сколько бы он ни размышлял, он не мог разгадать эту загадку. Маркиз не знал, что двумя неделями раньше в одном из офисов организационного комитета появилась странная делегация. Она состояла из некоего кабальеро и дамы, одетых со скромной элегантностью, действовавших весьма осмотрительно и говоривших с иностранным акцентом. На вопрос чиновника, какую организацию они представляют, дама и кабальеро назвали одно крупное мануфактурное предприятие, что-то вроде международного консорциума, о котором служитель никогда раньше не слышал, но в легитимности которого не усомнился ни на мгновение, поскольку они тут же предъявили ему документы, хотя он их об этом не просил. В течение всего визита дама не поднимала с лица плотную вуаль, однако это не помешало ему с изумлением рассмотреть под ней густую бороду. Естественно, чиновник воздержался от каких-либо комментариев на этот счет. Со своей стороны, кабальеро почти не раскрыл рта и пристально наблюдал за каждым его движением со свирепым выражением лица. Чиновнику этот кабальеро запомнился как человек крепкого телосложения, свидетельствовавшего о его необычайной силе. Все эти странные детали не вызвали у него никаких опасений: с тех пор как он был назначен на этот пост, ему приходилось иметь дело со многими иностранцами, и он привык ко всяким чудным физиономиям и любому поведению, каким бы необычным оно ни казалось. Строго выполняя возложенные на него обязанности, он вежливо поинтересовался, чем может быть им полезен, и они ответили, что пришли похлопотать о разрешении на строительство собственного павильона на территории Всемирной выставки.

– В этом павильоне наше предприятие предполагает выставить свое оборудование и изделия мануфактуры, – сказала дама. – Также мы хотим установить деревянные панели с раздвижными дверями, на которых покажем посетителям схему организации нашего предприятия, – добавила она.

Чиновник ответил отказом:

– Иностранные предприятия могут участвовать в выставке только в рамках экспозиций своих стран. Если мы выдадим разрешение одному предприятию, – втолковывал он, – то вслед за этим нам придется выдать разрешение всем, кто его попросит; организация Всемирной выставки – дело чрезвычайной сложности и не допускает исключений или привилегий, – закончил он.

Дабы его красноречие не пропало даром, он указал на книгу, лежавшую на столе, – это был каталог участников выставки, насчитывавший 984 страницы. Кабальеро взял книгу в руки и без видимых усилий разорвал ее на части, меж тем как дама сопровождала его действия словами:

– Я уверена, в конце концов мы преодолеем эти трудности.

Одну руку она запустила себе в бороду и стала нервно вырывать из нее волоски, а другой открывала и закрывала принесенную с собой большую черную сумку. Увидев, что сумка доверху набита кредитными билетами, чиновник счел за благо промолчать. В результате никому не известное предприятие начало монтаж своего павильона на строительной площадке, выделенной по плану под Павильон миссий, который бесцеремонно отодвинули в сторону. По мере того как продвигалось строительство, павильон все больше напоминал шатер цирка. Теперь он стоял на площади Универсо, как раз около проспекта Риуса-и-Таулета. Место было прекрасное, потому что позволяло незаметно входить и выходить через задние двери с той стороны, где недавно вырубили лес (сегодня это улица Лерида), и соблюдать максимальную секретность. С этой же целью вокруг павильона день и ночь рыскали какие-то субъекты с мрачными физиономиями: их задача состояла в том, чтобы не подпускать к нему никого на пушечный выстрел, отпугивать своим диким видом любопытных и отбивать у инспекторов и контролеров всякое желание исполнять свой долг. Информация о незаконном строительстве каким-то образом обошла стороной маркиза де Ута – может, он и вправду ничего об этом не знал, а может, о чем-то догадывался, но не связывал это ни с именем Онофре Боувилы, ни с его визитом на стройку. Обо всем этом и размышлял Онофре, спрятавшись за стволом дерева. «Все непременно получится, и получится именно так, как я запланировал, – убеждал он себя. – Невозможно, чтобы из-за какого-нибудь сбоя все мои планы, которые я рассчитал до мелочей, пошли коту под хвост; для этого она слишком красива, а я слишком смышлен и могуществен. Боже мой! Сколько изящества в каждом движении! Сколько природного достоинства! Она рождена быть королевой. Да, да, все пойдет как по маслу, по-другому и быть не может». Так думал Онофре, а сам то и дело искоса посматривал на небо: несмотря на свой оптимизм, он все время ожидал, что вот-вот этот синий без единого пятнышка небосвод разверзнется и грозный глас небесного судьи отпустит несколько язвительных замечаний по поводу его безумных надежд.

И действительно, все, казалось, вело к тому, что дело кончится крахом. В январе 1929 года ущерб, причиненный Всемирной выставкой Барселоне, достиг 140 000 000 песет; барон де Вивер увидел у себя под ногами бездонную пропасть. «Ситуация толкает меня на отчаянный шаг!» – воскликнул он, облил свой кабинет керосином и собирался уже зажечь спичку, когда вдруг широко распахнулись двери и в кабинет ворвались святая Эулалия, святая Инес, святая Маргарита и святая Екатерина. На этот раз святые сбежали с романского иконостаса, который в настоящее время можно увидеть в епархиальном музее Сольсоны; все четверо умерли жестокой смертью и знали толк в этих вещах: они выхватили у страдальца спички и привели его в чувство. Святая Инес пришла в сопровождении агнца, а святая Маргарита заявилась с ручным драконом. Они выбили из головы алькальда абсурдные идеи: после самоубийства он вынашивал планы поднять народное восстание, не давая себе труда подумать над тем, что одно исключает другое.

– Дни Примо де Риверы сочтены, – сообщили они ему. – Эта шумиха вокруг выставки есть предсмертный хрип зверя, – доказывали они алькальду и напомнили притчу про самодовольную жабу: она так надулась, что лопнула. – Кроме того, мятежи имеют одну особенность: все знают, как их начать, но никто не знает, как их кончить, – наставляла его святая Маргарита, чей праздник отмечается 20 июля. – Садись у входа в свой дом и жди; скоро ты увидишь, как мимо пронесут труп твоего врага, – предсказывала святая Инес, чей праздник отмечается 21 января.

Алькальд пообещал ждать и больше не совершать глупостей – самое разумное в такой ситуации поведение. Уже никто не верил в корпоративное государство, которое хотел насадить диктатор, и никто не желал самой диктатуры, грозившей перерасти сначала в хаос, а потом в революцию. Общественные работы кончились безудержной инфляцией, и песета катилась вниз, хотя, казалось, дальше уже некуда было падать. И только отсутствие другого генерала с такими же, как у Примо де Риверы, амбициями удерживало страну от нового государственного переворота. Кроме того, 6 февраля, за три месяца до открытия Всемирной выставки, умерла от грудной жабы королева Мария-Кристина. В 1888 году она, будучи регентшей, открыла выставку, которую все теперь вспоминали с ностальгией; ее смерть расценили как дурной знак. В Мадриде поговаривали, что на смертном одре королева посоветовала сыну как можно быстрее отделаться от Примо де Риверы, и это якобы нашло отклик в его душе – по крайней мере так думали люди. Атмосфера накалялась, и день открытия выставки был уже не за горами.

3

– Вам бы пойти поспать, отец. Завтра у нас будет хлопотный день и вам понадобятся силы, – говорила Мария Бельталь.

Изобретатель поднялся. После ужина он немного отдохнул и, сидя в удобном кресле, выкурил трубку, поэтому, вместо того чтобы последовать совету дочери и удалиться в спальню, пошел к двери.

– Отец! Ну куда же вы? – крикнула вдогонку Мария.

Сантьяго Бельталь не ответил и вышел из охотничьего домика. В том, что в этот вечер изобретатель был особенно рассеян и погружен в себя, Мария не видела ничего странного, но все-таки решила на всякий случай проследить за отцом: за многие годы тесного общения у нее выработалась привычка всегда держать его в поле зрения. Она побежала за шалью. В саду было промозгло, порывы насыщенного влагой ветра гнали по небу дождевые облака. Мария увидела, как отец машинально повернул к шатру; ноги сами несли его по знакомой, столько раз хоженной тропинке, поскольку не было вечера, чтобы он не зашел в шатер перед тем, как лечь спать. И каждый вечер Марии приходилось вытаскивать его оттуда чуть ли не силой, долго укорять и уговаривать вернуться в охотничий домик, поскольку, если бы не ее настойчивость, он проводил бы в шатре ночи напролет. Но на этот раз изобретатель зашел в лабораторию чисто символически: все оборудование, топливо и сам аппарат, полностью готовый к демонстрации, были уже отправлены в павильон на Монжуик. По инерции или из-за излишней предосторожности у входа в шатер все еще дежурил охранник. Завидев изобретателя, он почтительно с ним поздоровался:

– Доброй ночи, профессор Сантьяго.

Тот машинально ответил. Охранник, помешкав, прибавил:

– Завтра великий день, не правда ли, профессор?

Изобретатель вскинул голову:

– Что вы сказали?

Охранник опустил мушкет прикладом вниз и, опершись на него, улыбнулся.

– Великий день! – повторил он с воодушевлением и тихо добавил: – Помоги нам, Господи!

Изобретатель кивнул в знак согласия. «Любопытно, – подумал он, входя в шатер, – все нервничают, все понимают, что находятся на пороге великого события, и чувствуют свою причастность, даже этот головорез, имеющий весьма отдаленное отношение к самому предприятию, не говоря уж о его научном аспекте. Меж тем он ведет себя так, будто от завтрашнего успеха зависят его жизнь и счастье». Охранник тоже мысленно продолжил свой монолог: «Конечно, характер у него не сахар, но он человек ученый, это сразу видно, и нет ничего удивительного в том, что он немножко не в себе; а дочка – до чего же хороша!» Внутри шатра остались только разбросанные по полу инструменты, разбитая тара и пустые ящики, в которые была упакована аппаратура, под ногами хрустела стружка – все, что осталось от девяноста двух тонн, привезенных сюда, чтобы предохранять тончайшие приборы от случайных ударов или падения. Разгром и запустение, огромное пространство шатра, зиявшее пустотой, производили на изобретателя гнетущее впечатление. «Наконец исполнилась мечта всей моей жизни, но отчего мне так тоскливо и страшно? Откуда эта тревога?» – думал Сантьяго Бельталь. Окружавшее его безмолвие только усиливало тяжелые предчувствия и в полной мере отражало его душевное состояние. Годы лишения и борьбы казались ему теперь самым счастливым периодом. «Тогда я жил иллюзиями, – подумал он и тут же пришел к выводу, что нет ничего более страшного и обманчивого, чем иллюзии. – Ради них я пожертвовал всей моей жизнью, – сказал он себе и тут же задал вопрос: – А стоила ли моя мечта такой жертвы?» Его размышления прервал голос охранника.

– Добрый вечер, сеньорита, – услышал он.

«Это за мной пришла Мария. Она-то и есть основная жертва моего безумия. На одну чашу весов я положил ее счастье и благополучие, а на другую – манию своего величия, и последняя неизменно перевешивала; вместо того чтобы дать ей то, чего она была вправе от меня ожидать, я взвалил на нее бремя забот о своей гениальной особе. По моей вине ее жизнь превратилась в бесконечную череду отречений и унижений. – Краем глаза он увидел ее тень в мертвенно-бледном круге света, отбрасываемого керосиновой лампой. – И вот она опять ищет меня, беспокоится, хочет, чтобы я отдохнул перед завтрашним днем. Наверное, сейчас – самый подходящий момент сказать ей обо всем этом. Разумеется, уже ничего нельзя поправить: я не смогу вернуть прошлое и убрать из него то зло, которое я причинил бедняжке, но она хотя бы узнает, что я думаю о ней, и утешится мыслью, что я всегда осознавал ее тяжелое положение».

– Отец, вам нужно лечь в постель и отдохнуть. Уже поздно, и здесь нечего делать, – сказала Мария Бельталь. – Все отправлено на Монжуик. Инженеров тоже нет – все разъехались.

Она говорила правду: по мере того как работы близились к завершению, инженеры и техники целыми группами получали разрешение на отъезд; специалистов по аэродинамике Онофре отправил по месту их жительства и обещал им значительное вознаграждение в обмен на молчание о том, чем они тут занимались и какую работу выполняли другие. На месте остались только непосредственные участники проекта: сам Сантьяго Бельталь и один прусский военный инженер, специалист в области баллистики, с которым он познакомился во время мировой войны и чье присутствие было совершенно необходимо на завершающей стадии.

– Девочка, мне нужно поговорить с тобой, – сказал Сантьяго Бельталь.

– Сейчас уже поздно. Поговорим завтра, – ответила она.

– Вот завтра-то как раз и будет слишком поздно, – настаивал изобретатель.

Диалог прервал человек, только что вошедший в шатер. Это был мажордом Онофре Боувилы; по его приказу он пошел в охотничий домик и, найдя его пустым, понял, где надо искать хозяев.

– Сеньор ожидает вас в библиотеке, – сказал он.

Сантьяго Бельталь вздохнул.

– Пойду, негоже заставлять ждать нашего благодетеля, – сказал он дочери.

– Через минуту я присоединюсь к вам, – бросил он мажордому.

Мажордом покачал головой.

– Извините, но сеньор ожидает вовсе не вас, а сеньориту, – сухо заметил он.

Мария и изобретатель удивленно переглянулись и помолчали.

– Иди, дочка, – сказал наконец Сантьяго Бельталь. – А я тем временем отправлюсь спать; не беспокойся, со мной ничего не случится.

«Надо бы зайти на минутку в охотничий домик и переодеться», – мелькнуло в голове у Марии Бельталь.

Когда мажордом доложил ему о приходе Марии Бельталь, он даже не оторвал взгляда от стола.

– Проведи ее ко мне, потом закрой дверь и можешь уходить, – сказал он тихо. – Сегодня ты мне больше не понадобишься.

Войдя в кабинет, Мария растерянно огляделась – она не понимала, зачем ее вызвали. Потом подошла к столу.

– Посмотри. Ты знаешь, что это такое?

Раньше он никогда ей не тыкал, и эта мелочь не ускользнула от ее внимания. За окном бушевал ветер, его порывы с глухим стоном обрушивались на стекла. «Завтра будет дождь», – подумала она. Онофре продолжил:

– Это Регент, самый совершенный бриллиант из всех существующих. И он мой; на него я мог бы купить целые страны. А он умещается на ладони, посмотри. – Он вложил бриллиант в руку Марии Бельталь и заставил ее сжать пальцы. Ее на мгновение ослепил блеск граней, будто внутри камня засела шаровая молния. – Все имеет свою цену, – сказал Онофре. Она разжала пальцы, и он забрал у нее бриллиант, аккуратно завернул его в белый носовой платок и положил сверток в карман халата. По его губам пробежала нервная судорога и тут же исчезла. – Я хочу знать, что ты ко мне испытываешь, – сказал он без всякого перехода. – Если я внушаю тебе только чувство благодарности или страха, тогда можешь не отвечать.

Мария закрыла глаза.

– Я ждала этого дня двадцать лет, – еле слышно прошептала она.

Он резко встал на ноги и сказал:

– Не бойся, все будет хорошо.

Сантьяго Бельталь проснулся мокрый от пота. Ему приснилось, будто дочь ушла от него навсегда и он больше ее не увидит. «Приснится же такая глупость! – подумал он и включил лампу на прикроватном столике. – Но что-то меня все-таки мучает». Он посмотрел на часы: было четыре утра. Ветер успокоился, и небо очистилось от туч. Было еще темно, но на горизонте появилась серая полоса; она постепенно разрасталась, и от ее света меркли и гасли звезды. «Слава богу! День обещает быть хорошим, – подумал он, но чувство тревоги червоточиной засело в его сердце. – Что-то тут не так». Он поднялся с постели и вышел из комнаты босой и в одной пижаме. В охотничьем домике царила тишина. Он увидел, что дверь в спальню дочери приоткрыта, и осторожно просунул голову в щель. Когда глаза привыкли к темноте, он увидел, что постель не тронута, а Марии в комнате нет. «Как это? Неужели она еще не вернулась от Онофре Боувилы? О чем они могут столько говорить? – Он подошел к окну и бросил взгляд на господский дом: тот был погружен в темноту. – Что они там делают?» – опять спросил он себя с тревогой. Чтобы не терять времени, он, как был в пижаме и босой, быстро вышел из дома. В саду ему преградили путь трое мужчин: один был тот самый охранник, с которым он разговаривал перед сном, второй – силач, доставшийся Онофре Боувиле как бесплатное приложение к цирковому шатру, а третьего он не знал. Им оказался старик с красным лицом и голубыми глазами, у его ног стояла маленькая неуклюжая собачка. Похоже, в этом трио старик играл роль первой скрипки.

– Будьте любезны следовать за нами, сеньор Бельталь, – сказал он, – и не вздумайте поднимать шум. Надо сделать все тихо и быстро.

– Что? – не понял изобретатель. – Какого черта? Кто вы такой, чтобы мне приказывать? Это что – похищение?

– Не кипятитесь, сеньор Бельталь, – спокойно ответил старик с собачкой. – Мы только выполняем распоряжение сеньора Боувилы. Он просил передать, что с вашей дочерью все в порядке.

– Моя дочь! – простонал изобретатель. Он заскрежетал зубами и угрожающе выставил вперед сжатые кулаки. – Что вы такое говорите? На что ты намекаешь, старая сволочь? – Произнося эти слова, он пытался достать старика кулаком, но тут вмешался силач: он предусмотрительно занял выгодную позицию за спиной у изобретателя и теперь крепко схватил его за руки. Изобретатель закричал что есть мочи: – Спасите! Полиция, меня похищают!

– Здесь вас никто не услышит, – сказал старик с собачкой. – Но не вздумайте кричать в доме, не то всех переполошите и вынудите нас прибегнуть к хлороформу.

Предупреждение вернуло изобретателю способность соображать, и он решил не поднимать шума. «Неужели все это лишь обман? – спрашивал он себя. – Неужели я и моя дочь стали пешками в чьей-то чужой игре без правил?» В голове теснились ответы, смысл которых казался ему гораздо страшнее поставленных вопросов, но душа отказывалась их принимать. Он гнал их от себя с отчаянием человека, только что очнувшегося от волшебного сна и не желавшего возвращаться в жестокую действительность. «Нет, нет, – пытался убедить он себя, – какой смысл в этом безжалостном коварном обмане?» Меж тем на небе появились радужные полоски, и над городом заполыхала алая заря. «Что это? Будто Барселону подожгли сразу с четырех концов», – подумал изобретатель. Мария Бельталь тоже наблюдала за этим красочным величественным рассветом.

– Можно подумать, горизонт лижут языки пламени, – прошептала она. – Как в аду.

Она стояла у окна библиотеки нагая, прикрывшись бархатной занавеской гранатового цвета. Оглянувшись, она увидела разбросанную по ковру одежду, потом опять устремила взор на кровавый рассвет и почувствовала озноб. «Что теперь со мной будет?» – подумала она. В этот момент в саду раздался чей-то крик, и она вздрогнула от неожиданности.

– Что это? – спросила она.

Онофре Боувила уже оделся и теперь с напускным спокойствием раскуривал сигару. Прежде чем ответить, он задул спичку, положил ее в пепельницу и несколько раз затянулся.

– Не знаю, – ответил он. – Может, слуга или погонщик мулов – какая разница?

Крик повторился, Мария опять вздрогнула.

– Это отец, – сказала она тихо.

– Ты о чем? Тебе показалось – просто ты нервничаешь.

Она его не слушала.

– Передай мне, пожалуйста, одежду: я должна посмотреть, что там происходит, – попросила она умоляющим тоном.

Он не двинулся с места. Сквозь сигарный дым она увидела его полуприкрытые глаза; он смотрел на ее оголенные плечи и шею, беззащитно выступавшие из-под гранатовой занавески, на густые спутанные волосы, хрупкую фигурку, грудь, вздымавшуюся от волнения под тяжелыми складками бархата, и умирал от нахлынувшей нежности.

– Я не пущу тебя, – проговорил он, а про себя подумал: «Никогда и ни при каких обстоятельствах я не позволю тебе уйти, потому что люблю тебя, Мария; люблю безумно с той самой минуты, когда впервые увидел тебя двадцать лет назад. Все эти годы я невыносимо страдал, не понимая, что мучаюсь от любви».

– А отец? – услышал он ее голос. – Что ты с ним сделаешь?

– С ним не произойдет ничего плохого, – ответил он.

– Где он сейчас? Что с ним делают твои костоломы? – настаивала Мария Бельталь.

– Его увезут в надежное место, не волнуйся. Разве я способен на действия, которые могут огорчить тебя? – сказал он, натянуто улыбаясь. В этот момент послышался тихий стук в дверь. – Прикройся, – попросил он, – не хочу, чтобы тебя видели, – и громким голосом приказал: – Войдите. – В щель просунулась голова старика. – Все в порядке? – спросил Боувила. Старик молча кивнул. – Хорошо, – сказал Онофре. – Мы скоро выйдем.

Когда старик исчез и закрыл за собой дверь, Онофре Боувила торопливо подошел к столу.

– Можешь выходить, – сказал он и прибавил: – Одевайся, у нас мало времени. – Заметив, что она чего-то ждет, он подумал и сказал: – Хорошо, хорошо! Я не смотрю, хотя не понимаю, кого тебе тут стесняться.

Пока она подбирала с пола одежду, он отвернулся, но продолжал наблюдать за ней краем глаза: он безумно боялся, как бы она, воспользовавшись его минутным невниманием, не сбежала или не ударила по голове чем-нибудь тяжелым. Но у нее и в мыслях не было ничего подобного. Онофре вынул из ящика стола написанное от руки письмо, поставил под ним свою подпись, сложил пополам, засунул в конверт, нацарапал на нем несколько слов, запечатал, пройдясь кончиком языка по краям, и положил конверт на стол так, чтобы он сразу бросался в глаза. Проделав эту несложную операцию, он повернулся к Марии – она застегивала резинки на чулках.

– Готова? – спросил он. Она кивнула в знак согласия. – Тогда пошли!

Взявшись за руки, они вышли в коридор. Когда они спускались по лестнице, Онофре приложил палец к губам и шепнул:

– Тихо! Не дай бог проснется моя жена.

На цыпочках они добрались до входной двери. Там их ждал мажордом с переброшенным через руку пиджаком. Онофре сбросил халат, надел пиджак, потом сунул руку в карман халата, вытащил оттуда бриллиант, завернутый в платок, положил сверток в карман пиджака и похлопал мажордома по плечу.

– Ты знаешь, что надо делать, – сказал он. Мажордом ответил, что знает.

– Не беспокойтесь, сеньор, – добавил он ничего не выражающим голосом.

Не ответив, Онофре Боувила снова сжал руку Марии Бельталь. Они вышли в сад: трава была влажной от росы. На другой стороне моста, там, где занималась кровавая заря, их ждал автомобиль. Онофре Боувила и Мария Бельталь расположились на заднем сиденье. «Ты знаешь, куда ехать», – сказал он шоферу. Пелену утреннего тумана пронзил свет фар, и автомобиль тронулся с места.

Его величество дона Альфонса ХШ одолела глубокая меланхолия, из которой короля не могли вывести ни объявленные им же самим празднества, ни льстивые дифирамбы местных властей, ни злобные перешептывания барселонской элиты, упражнявшейся в пошлых шутках по поводу открытия Всемирной выставки. Стоило ему очутиться во дворце Педральбес, как в памяти ожили воспоминания о страшном событии, случившемся двадцать три года назад. В ту пору он был очень молод и только что заключил брак с принцессой Викторией Евгенией Баттенбергской. Зарядил мелкий надоедливый дождик, но, несмотря на плохую погоду, на пути следования августейшей пары собрались толпы людей, пришедших поглазеть на блестящий кортеж; молодожены вышли из церкви Сан-Херонимо, где состоялась церемония венчания, сели в карету и проследовали к королевской резиденции – Дворцу Орьенте. Когда они проезжали по площади Майор, с верхнего этажа дома бросили бомбу, взорвавшуюся прямо перед каретой. Молодожены были смертельно напуганы, однако не получили ни царапины; его величество похлопал себя по всем частям тела и, убедившись, что остался целым и невредимым, повернулся к жене:

– С тобой все в порядке?

Ее свадебное платье оказалось забрызганным алой кровью уличных зевак и солдат почетного эскорта. Принцесса Виктория Евгения спокойно кивнула головой и ограничилась кратким:

– Yes.

От взрыва бомбы в тот день погибло около тридцати человек. Едва добравшись до своей резиденции, молодожены побежали наверх переодеться. Альфонс ХШ нашел в складках королевской мантии окровавленный палец и быстро, чтобы никто не увидел, засунул его в карман брюк. Потом, во время приема, он незаметно передал его графу Романонесу.

– Возьми, – сказал он, – и выброси в уборную.

– Ваше величество! – воскликнул граф. – Ведь это бренные останки христианина!

– Тогда вели захоронить его в Альмудене[135] и сделай так, чтобы я больше ничего об этом не слышал, – распорядился король.

Пока знать и дипломатический корпус весело отплясывали во дворце, несколько тысяч полицейских рыскали по Мадриду в поисках террориста. Через несколько дней его труп был обнаружен в Торрехон-де-Ардосе[136]. Душегуба якобы задержал сторож одного из окрестных поместий, и тот, поняв всю безнадежность своего положения, сначала застрелил охранника, потом покончил с собой. Версия грешила явными несоответствиями, но поскольку все хотели как можно скорее забыть о случившемся, она была принята без возражений. Вскоре террориста опознали: это был Матео Моррал, сын одного фабриканта из Сабаделя; он являлся то ли преподавателем, то ли управляющим Современной школы, основанной Феррером Гуардиа[137]. С тех пор Альфонс стал относиться к каталонцам с большим предубеждением, считая их непредсказуемыми и необузданными, поэтому счел за благо на всякий случай положить в изголовье своего королевского ложа во дворце Педральбес три охотничьих ружья.

– Целее будем! – заявил он своей супруге.

Это были особые ружья, делавшие его недосягаемым для соперников по охоте. А на охоту он ходил часто и всегда брал с собой эти ружья, из которых ему удавалось подстрелить на лету двух куропаток спереди, двух – у себя над головой и еще двух – за спиной. Только Георг V мог соперничать с ним в искусной стрельбе. Несмотря на принятые меры безопасности, эту ночь король спал плохо. Когда пришли его будить, он был уже на ногах и наблюдал, как за окном пламенеет заря, похожая на разгоревшийся костер. «Великолепное зрелище! – думал король, однако его сердце одолевали недобрые предчувствия. – Какой знак мне подает судьба? Одному только Богу известно!»

А в это время генерал Примо де Ривера, находясь на другом конце города, сверлил небо глазами и искал ответ на тот же вопрос. «Похоже на северное сияние, – размышлял он. – Теперь жди несчастий. А я сижу здесь дурак дураком и ничего не могу сделать». Он тоже дурно спал этой ночью; налитая свинцом голова плохо соображала, на душе было муторно. Генерал позвал денщика и приказал принести кофе, а сам стал возиться с узкими ботфортами, которые никак не хотели налезать на ноги. Вернувшийся денщик поставил прибор на стол и со словами: «Позвольте, мой генерал», – присел на корточки и помог натянуть ботфорты. Примо де Ривера налил себе кофе и поднес дымящуюся чашку к губам.

– Однажды, – сказал он, – это было давно, в Танжере, захожу я, понимаешь, в одну таверну пропустить рюмочку-другую и вдруг вижу – кого бы ты думал? Ну давай, соображай.

Денщик пожал плечами:

– Не могу знать, мой генерал.

– Нет, ты попробуй угадать, ну хотя бы приблизительно!

Денщик поскреб в голове.

– Чем больше я пытаюсь, тем меньше имен приходит на ум, – сказал он после долгих раздумий.

– Нет, ты все-таки назови кого-нибудь, первое попавшееся имя, – не отставал диктатор. – Все равно не попадешь в точку. – Он довольно засмеялся, отхлебнул глоток кофе и шумно вздохнул. – Нет ничего лучше, чем выпить чашку крепкого кофе с утра пораньше! – объявил он.

Предрассветную тишину пронзили фальшивые звуки горна, потом ударили барабаны, а за ними военный оркестр заиграл марш.

– Ох! – застонал диктатор. – Сколько можно! Играют один и тот же марш и всегда отвратительно. Где мои ордена?

Денщик подал ему потемневший от времени деревянный ящичек, на крышке которого была вырезана корона. Он принадлежал его дяде, первому в роду маркизу де Эстелья. Примо де Ривера открыл ящичек и стал перебирать ордена со смешанным чувством гордости и ностальгии.

– Хорошо. Так что ты скажешь о том человеке, встреченном мною в таверне Танжера? – опять спросил он.

Денщик вытянулся во фронт и гаркнул:

– Это был Буфало Билл[138], мой генерал.

Примо де Ривера от изумления вытаращил глаза:

– Черт подери! Откуда ты знаешь?

– Прошу прощенья, мой генерал. – Денщик густо покраснел. – Я брякнул наугад, клянусь матерью!

– Не извиняйся, сынок. Ты не сделал ничего плохого.

В этот самый час барон де Вивер, уже одетый и при полном параде, собирался приступить к исполнению своих нелегких обязанностей по службе, хотя внутри у него все кипело от злости: за день до этого он принял у себя в муниципалитете начальника протокольного отдела королевского дома, который с беззастенчивым видом показал ему бестолково написанные программы торжественного открытия и на словах передал категорические инструкции, спущенные сверху.

– Какая наглость! – возмущался алькальд, и его рев эхом разносился по всему зданию. – Указывать мне, что, когда и как я должен делать – где это видано? Распоряжаются тут, точно хозяева. Нет уж, ребята, это мой город!