- Всякому истинно русскому человеку, - продолжал убеждать совещание Муравьев, - дорога его родина, дороги ее честь и слава и старые традиции, ее благо прошлого и настоящего времени. Бытует мнение, что в случае войны с Японией наши военные корабли могут выходить в Тихий океан через Охотское море и между Курильскими островами, а если, мол, проходы в Курильских островах будут закрыты, тогда для чего же и существует боевой флот? И почему Владивостоку, нашему форпосту на Тихом океане, дано такое название - Владыка Востока - если нам приходится зависеть от жалких японцев или корейцев? Но ведь, вместо того, чтобы пройдя сомнительное Охотское море пробиваться силою через густой Курильский архипелаг, не лучше ли не рисковать потерей кораблей, а иметь еще одну базу военного флота, но южнее, в Желтом море? Поэтому нам следует не идти на поклон к китайцам, чтобы выпрашивать себе то, что мы можем, не приседая на корточки перед дикарями, имеющими претензии и дерзость считать нас и прочих европейцев варварами и "чертями запада", а взять самим, небрежно и просто, как падающий перезрелый плод...
      Виден дилетант в дипломатии. Сергей Юльевич долгими годами готовил проникновение в Маньчжурию и Китай путями чисто экономическими, культивируя в китайцах чувство приязни и даже благодарности России за нашу помощь в развитии пустынных, окраинных земель, а он хочет грубой силой схватить их едва ли не за горло.
      Конечно же, Сергей Юльевич принялся доказывать безрассудность предложения Муравьева. Полтора года назад мы заключили с Китаем договор, по которому, за согласие разрешить нам провести железнодорожную магистраль через Маньчжурию, мы обещали защищать друг друга и Корею. Так как же мы можем сейчас последовать примеру Германии и захватить гавань? Такой шаг с нашей стороны выглядел бы в высшей степени возмутительным и коварным. Кроме того, Китай и другие расположенные сейчас к нам страны возненавидят нас за коварство. Нам лучше следовало бы ввести нашу эскадру в Цзяочжоу и держать ее там, покуда немцы не уберутся восвояси. Потому что в ответ на провокационные действия немцев не следует нам возбуждать неприязнь Китая. Да ведь, захвати мы Порт-Артур, нам придется прокладывать ветвь железной дороги от трансманьчжурской магистрали к Ляодуну через густонаселенную китайскую территорию и через Мукден, родину китайского императорского дома!
      Здесь Сергей Юльевич слукавил - переговоры о такой ветви он вел с Ли Хунчжаном еще в Москве. Но ведь он предлагал провести ее на основе взаимных экономических интересов, а не путем применения грубой военной силы.
      Однако граф Муравьев твердо стоял на своей точке зрения, заявив, что по договору мы обязаны защищать Китай только от Японии, а вот Германии мы препятствовать не можем. И захватить Порт-Артур этот договор нам не мешает.
      Сергей Юльевич понимал его - проиграв дипломатическую стычку с Германией, он пытается отыграться на Китае.
      Военный министр генерал Ванновский, желая, видимо, иметь в глазах государя репутацию жесткого политика и великого полководца, поддержал Муравьева, заявив, что если по докладу министра иностранных дел этот порт признан удобным для нашей базы кораблей, то с военной точки зрения проблем не возникнет. Дал понять, что оттяпать от Китая этот порт у него сил хватит, что он справится...
      Сергей Юльевич в ответ указал, что нашему примеру могут последовать многие другие морские державы, да и Япония может не ограничиться захваченными территориями Китая, а устремиться в Корею, где у нас сейчас весьма неплохие позиции. В таком случае неизбежно наступят очень тяжелые последствия. Да ведь мы только приступили к постройке магистрали через Маньчжурию, а для постройки ветви к Порт-Артуру понадобится еще несколько лет, в течение которых он совершенно будет отрезан от России.
      Хорошо, что его поддержал адмирал Тыртов. По его мнению, уж если мы сейчас не можем приобрести порт в юго-восточной части Кореи, то лучше держать еще два-три года флот во Владивостоке.
      Сергей Юльевич еще раз подчеркнул, что свои отношения с Китаем мы строим на почве взаимных экономических интересов, и позже, построив Маньчжурскую дорогу, мы найдем выход к Тихому океану. В отличие от европейских держав нам следует сохранить с Китаем добрососедские отношения. Да и Япония, крайне заинтересованная в развитии своих экономических отношений с Европой, будет вполне рада воспользоваться этой дорогой.
      Государь-император внимательно выслушал прения сторон и, хотя ему доводы Сергея Юльевича и были, по-видимому, неприятны, все же принял решение не согласиться с предложением графа Муравьева.
      Сергей Юльевич надеялся, что благоразумие у государя одержало верх и он будет придерживаться решения, принятого на совещании. Но он не учел, что граф Муравьев способен на некорректный поступок. А тот, уже после совещания, сыграл на тонких струнах души его величества - ревности к кузену Вильгельму и тайном желании видеть себя Владыкой Востока. Муравьев доложил ему, что английские корабли подтягиваются к Порт-Артуру и вот-вот захватят его.
      И государь-император принял решение направить туда нашу военную флотилию.
      I декабря 1897 года отряд кораблей русской эскадры под начальством контр-адмирала Реунова вошел в Порт-Артур.
      И вскоре у царя на столе лежала телеграмма от его кузена - германского императора Вильгельма, - "Россия и Германия у входа в Желтое море могут почитаться как бы представленными святым Георгием и святым Михаилом, защищающими святой крест на Дальнем Востоке и охраняющими ворота на азиатский материк".
      16 марта 1898 года в шесть часов утра на берег в Порт-Артуре были высажены весь сухопутный отряд и десант с эскадры, после чего немедленно началось занятие города и укреплений, защищающих Порт-Артур с моря и суши. В восемь часов на фортах Золотой горы Его Императорское Высочество великий князь Кирилл Владимирович поднял Российский военный флаг, которому эскадра отсалютовала тридцатью одним выстрелом, а за этим форт Золотой горы отсалютовал эскадре.
      А уже 17 марта Российское телеграфное агентство сообщило, что 15 марта в Пекине Уполномоченными России и Китая состоялось подписание особого соглашения, в силу которого Российскому Императорскому правительству уступлены в пользование на двадцать пять лет, срок, который по обоюдному соглашению может быть затем продлен, Порт-Артур и Даляньвань с соответствующими территориями, а равно представляется право на постройку железнодорожной ветви на соединение этих портов с великой Сибирской магистралью.
      И уже потом, когда все это произошло, в конце марта на большом приеме в Зимнем дворце, когда русский трехцветный и военно-морской Андреевский уже развевались над Порт-Артуром, и все вокруг его ликовали, чокались друг с другом бокалами шампанского, а дамы обворожительно улыбались и повторяли, Слава русскому оружию, - то есть генералу Ванновскому и адмиралу Тыртову, и, - Слава русской дипломатии, - то есть графу Муравьеву, а тот лишь холодно кивнул ему, ему, потратившему бездну энергии, времени, сил умственных и да, да, да - физических, и лишь его можно было назвать подлинным виновником торжества, он, обойденный вниманием и едва ли не опальный, ожесточаясь, думал, уже и себе противореча, - Что же, представьте себе, что я повел своих гостей в "Аквариум", а они, напившись пьяны, попали в публичный дом и наделали там скандала. Неужели я виноват в этом? Я хотел ограничиться "Аквариумом". Далее тянули другие.
      Так и свершился тот роковой шаг, который повлек за собой все дальнейшие последствия - и русско-японскую войну, и развал китайской империи и революцию в России...
      МЕДНИКОВ. Приморье
      Накупил Андрей матери, отцу и братьям подарков и домой отправился. До станции Кетрицево, что рядом с селом Никольским, ехал на поезде, в вагоне микст, смешанным, для простонародной публики, а оттуда на дорогу, ведущую в Ивановку, вышел, было, но его окликнули сидевшие у крайнего дома знакомые мужики, односельчане.
      - Стой, - кричат, - не ходи один, погоди чуток, скоро вместе пойдем.
      - Что так? - спросил Андрей, - малайки шалят?
      Малайками называли беглых каторжан, которых с постройки железной дороги разбежалось множество. Деваться им особо было некуда: и в город не подашься, там полиция и войска, и в Китай-Корею не уйдешь, там местные власти своих разбойников не жаловали, а уж русских и тем более. Вот малайки и устраивались большими шайками вдоль дорог, жили разбоем и душегубством. Их боялись, периодически устраивали облавы и тайгу прочесывали солдатами.
      - Нет, - отвечают ему, - нынче малайки сами из тайги бегут. Тигры нынче осатанели.... В Ивановке бабку Устинью Мокренок с огорода утащили, она картошку копала, а в Раздольном, говорят, солдата с ружьем сожрали.
      - Да нет, - возразили другие, - ружье он выплюнул.
      - Все равно боязно...
      Подождали они еще чуток, пока другие односельчане с рынка не подтянулись и, зарядив ружья, кучкой, настороженно пошли за телегой в свою Ивановку.
      Дома Андрея встретили радостно, полюбовались обновами и подарками, похвалились своими успехами в хозяйстве, весьма, надо сказать, скромными, а Афоня, младший, шкуру медвежью приволок и на башку наступил гордо, избоченясь.
      - Вот, без ружья, руками, можно сказать, голыми!
      - Ну, ты и богатырь! - восхитился Андрей.
      Домашние рассмеялись, шуткой довольные, а Афоня, специально для него и рассказал.
      - Недалече, за Лубянкой, я в лесу липу нашел дуплистую, а в дупле пчелы. Это еще в июне было. Подожду, думаю, до августа, пусть меду пчелы накопят поболее. Но наведываюсь, вдруг кто другой из парней тоже липу обнаружит, так чтобы не позарился на мой мед. Как-то гляжу, кора изодрана когтями медвежьими, лез, видимо, но что-то его спугнуло. Конечно вернется, расстроился я. А потом призадумался. Батю и Арсения на охоту не потащишь - в хозяйстве по горло заняты. А одному с мишкой связываться боязно. Ну, я и придумал. Не поленился, с речки каменюгу в пуд с гаком притащил, веревкой обвязал, да на дереве к дуплу и подвесил. А под липой кольев острых в землю навтыкал. На кедруху залез поодаль чуть, но чтобы липу видно было, и затаился там, жду. Долго ждал, а под вечер мишка и пришел. Колья оглядел, понюхал, языком лизнул, лапой в затылке почесал, но не понял, зачем они, видимо. И на липу полез. Пчелы уже спать легли, не тревожили. Долез он почти до дупла и башкой в камень мой и уперся. Но камень шевелится, на веревке он. Миша лапой его и отодвинул. А камень на место. Миша сильней его оттолкнул. Камень - тюк, тут как тут. Миша рассвирепел, да как двинет по камню лапой. Отлетел камень, вернулся, и по башке. Миша аж взвыл от возмущения, да обеими лапами..., а сам сорвался вниз, на мои колья. А я тоже от хохота с кедра чуть не свалился, удержался едва. Слез, а миша на кольях и не шевелится.
      Сильно подросли братовья, выше и крепче Андрея стали, но он был жилистей.
      Назавтра на заимку ехать надо, озимые засевать, но видит Андрей, что батя и братья собираются с большим нежеланием. И ружье зарядили, и топоры в телегу рядом кладут. Да и лошадка ушами прядает, тоже боится, видимо.
      - На днях к Кривошеевым в окно лез, - батя рассказывает, - морда наглая, глаза желтые. Иван ему ухватом, под рукой был, в морду тычит, а тигр только лапой отмахнулся и дальше раму выламывает. Хорошо, Колька, Иванов сын, ружье со стены сорвал, да и выпалил. В башку прямо. Но тигр выдюжил, крякнул только. Сейчас где-то рядом бродит, подраненный. И ехать сеять надо, и боязно. А облаву на него не устроишь - тайга кругом, да и лист не пал.
      Тут Андрей и говорит, - Я в бухте Стрелок от манз слышал, как они тигра ловят. Давай, спробуем?
      Позвал отец Ивана Кривошеева с сыновьями, вооруженных ружьями, да Медниковых мужиков четверо. Трое охрану несли, а остальные осинок да березок нарубили, сажен в три длиной бревнышек понаделали и в землю на полянке частоколом неподалече вбили. Вбили тесно и так, чтобы получился круг в сажень диаметром. А затем вокруг частокол еще один соорудили, чтобы не более аршина между стенками. Пилой лаз во внешнем частоколе для тигра проделали и из досок дверцу изнутри навесили, с тем расчетом, чтобы тигр, мордой тычась, дорогу себе открывал, но чтобы обратно дверка плотно к бревнышкам прижималась и его не выпустила. Во внутренний круг поросенка на ночь запустили голодного. Ну, он и давай хрюкать, а потом визжать. Голодный тигр услышал поросячий крик и пришел ночью поужинать. Обошел частокол вокруг, запах чует, визг поросячий слышит, а добраться к ужину не может. Частокол высок, не перепрыгнешь. Стал тигр более настойчиво бревнышки пробовать, лапами свалить попытался, но те крепко вкопаны и друг с дружкой увязаны, не валятся. Но тигр голодный - старательный. Весь частокол обошел, все бревнышки испробовал, да и наткнулся на дверку. Она откинулась, зверя внутрь пропустила, да и обратно легла. Тигр по узкому коридорчику вокруг порося бегает, ни внутрь, ни наружу попасть не может, рычит зверски от ярости. Собаки первыми в деревне рык услышали, в сени позабились, да лай подняли. Хозяев оповещали, чтобы те ружья наготове держали и их, собак, защищать готовились. Знали псы, что тигр большой любитель собачатинки.
      Пошли утром все семеро, с ружьями. Боятся, вместе держатся, но, перебивая друг друга, охотничьими подвигами похваляются. Подошли к частоколу, а он трещит весь и шевелится. В щели между бревнышек виден тигр-батюшка. Здоровенный, с быка ростом, бока желтые, полосатые, глаза красные, свирепые, а клыки белые и с них кровь капает. Пытался он бревна грызть, но бестолку. И на лбу рана видна запекшаяся, та, что Николай Кривошеев наставил. Ну, влупили они тигру пару зарядов в бок, насмерть уложили. За телегой сбегали, в деревню свезли. Лошадь, бедная, все глазом косила на пассажира мертвого, полосатого. А поросенок сдох со страху, пришлось выбросить.
      И еще зиму провел Андрей в Ивановке, а по весне опять в город подался. Знакомых и друзей у него во Владивостоке уже много было, и на работу звали, обещали хозяину или мастеру слово замолвить, походатайствовать. С жильем, правда, худо было. Все его знакомые не жили, а ютились в переполненных хибарах. И хотя друзья приглашали Андрея пожить у них, пока сам с жильем не устроится, но жены их глядели волчихами, слушая гостеприимного пьяного хозяина. Известно, в гости без бутылки не ходят, а за ней вторая и третья появляются, и дым коромыслом, а потом дети в плачь, и жена фингалом светит, подбитая. Андрей парень был стеснительный и понятливый, в благодарность за слова добрые, беседу дружескую и стол с закусками старался убраться засветло. По темным улицам одному, тем более пьяному, опасно ходить было избивали и грабили. А ночевать устроился в ночлежном доме, что на Корейской улице, у китайской кумирни. Там собирались такие же горемыки бездомные и безработные. Работа в городе была, но хозяева стали избалованы. Давай, говорят, работай, но платить стану как китайцу или корейцу, копеечки. Что же, обижались мужики, нам собаками или ракушками питаться? Не приучены.... И уходили.
      Тут слух прошел, что набирают артели в Китай. Из Порт-Артура на трансманьчжурскую магистраль железную линию строить. Уже знали, что в августе прошлого, 1897 года начали строить дорогу через Маньчжурию, а теперь, в мае 1898 года - и к Желтому морю вести собираются. Уже и название магистрали дали: кто хунхузкой называл, а кто маньчжуркой, и всем понятно было. Пошли наниматься гурьбой на Светланскую, в самое ее начало, где тюрьма на Корейской свои бельма решетками занавесила, и там у дверей нового Китайско-Восточного железнодорожного управления сгрудились. Вышел какой-то инженеришка в фуражке с молоточками зеленым кантом опоясанной и ну, давай записывать. Всех брал. Людей, говорил, много надо, в партию изыскательскую. Но только не китайцев-корейцев, чтобы против них в Китае кучкой держаться. Паспорта поотбирал, но взамен давал по пять рублей, чтобы до парохода, что через неделю в Китай собирается, с голодухи не померли. А как рвань городская, подзаборная, узнала, что здесь деньги дают, так тучей черной тот домик и окружила. С паспортами многие. И инженер с сотню человек набрал и сказал, что довольно, не надобно более. Тогда на деньги счастливчиков на Семеновском покосе, у моря, пир устроили. Андрей человеком кампанейским был, да и с новыми товарищами сойтись надо, тоже в гульбище участвовал. Пил, закусывал, слушал и поражался. Ну, и народец..., уж действительно, низы общества. Самому страшно стало. Но и подумал, может, по пьяни впустую бахвалятся, скотством кичатся...
      Однако и на пароходе и в городишке китайском Даляньване ему от некоторых новых друзей горько делалось.
      Даляньвань, как инженер-изыскатель рассказывал, сперва предлагали Славороссией или Порт-Славься именовать, но потом образумились. Кто его знает, что произойти в дальнейшем может, как бы не оконфузиться. И решили Дальним назвать. Так оно и с китайским созвучно будет.
      Партию изыскательскую на группки мелкие, человек по десять разбили, в каждой группке техник с теодолитом - трубкой бронзовой на трех ножках старшим, и пошли они трассу прокладывать. Техник у теодолита в раскоряку стоит согнувшись, а Андрей и его по группе товарищи вешки вершках в двадцати над землей ведут то вправо, то влево, пока техник "ставь" не скомандует. Тогда вешку кувалдой забьют на пару вершков и следующую, чтобы стояли они друг за дружкой и ровнехонько. Или кривую дугу вывешивали. Потом на место вешек колья ровные, ошкуренные, из леска ближайшего, в землю забивали.
      Сперва китайцы, жители местные, молча наблюдали за этими их действиями, а потом, когда трассу пришлось вести через их дворики, огородики, поля, а то и через кумирни с божками, кладбища, крик подняли. Кричат громко, по своему, мужчины, женщины, дети малые, да со злобою; камнями бросаться начали, не до смеху. Уже конец мая был, начало июня, китайцы урожай ждут, а тут русские им убираться велят. Понять-то китайцев можно было, но, с другой стороны, и дорогу трассировать надо. Благо казаков с нагайками, шашками да ружьями прислали. Те не церемонились. Китайцы кричат, камнями кидаются, а казаки их нагайками, а то и пальнут в их сторону. Те разбегаются.
      Ночевать в китайских фанзах располагались. Товарищи Андрея - люди решительные. Пинками хозяев на улицу вышвырнут, а если те сулеи дадут, то в уголочке хозяевам ночевать разрешат. Андрею с ними и противно было, и страшно. Напьются и ругаются. Или женщину захотят и давай к хозяйке приставать. И рассказы велись препохабные - где кто китайку изнасиловал, фанзу или кумирню ограбил, лавку разгромил, сулею или ханшин с полки в лавке без спроса взял и не заплатил ни копеечки, чоха по-ихнему, с дыркой квадратной посередине медной монетки.
      Инженеры и техники запрещали буйствовать, самых дерзких рассчитать и выгнать стращали, но сами ночевали отдельно, не знали многого. А на просьбы Андрея утихомириться, на попытки робкие защитить китайцев обижаемых, его избили однажды, а потом и убить пригрозили свои же товарищи. Из Китая домой не уйдешь, доносить начальству тоже не принято. Да и знал он - нож воткнут в спину или горло перережут спящему.
      ЖУН МЭЙ..Пекин
      В шуан цзян - день осеннего равноденствия - двадцать третьего года Гуансюя (23.10.1897 г.) в Цзунли-ямынь пришла весть о том, что в Шанхайгуане убиты двое германских миссионеров. Ли Хунчжан ужасно встревожился.
      - Правду говорят, - бормотал он, трясущимися руками вытирая обильный пот, выступивший на лице, - кончается веселье - приходит печаль, кончается радость - приходит горе. Он сразу же послал во дворец императрицы за Жун Мэй, с ее помощью надеясь умилостивить императрицу.
      - Опять в шуан цзян, - всплеснула руками Жун Мэй, и сердце ее заныло от тягостных предчувствий. - Что же будет? Германцы доверятся нашему правосудию или потребуют руководствоваться старинным китайским обычаем: взял в долг верни, убил человека - заплати жизнью?
      - Ох, нет, - дрожащим голосом ответил Ли Хунчжан. - Уж их то я знаю. В девятом году Тунчжи (1870 г.) в Тяньцзине были убиты двое миссионеров и сожжено французское консульство. Французы не удовлетворились тогда казнью восьми человек. Они требовали высшей меры для Тяньцзинского губернатора и огромного денежного вознаграждения. С тех пор аппетиты варваров значительно возросли. Их, ненасытных, не накормишь. Большие, ох, большие несчастья свалились на Поднебесную.
      - Значит, надо спешить в Германскую миссию и убедить посланника, что местные власти и императорское правительство примут необходимые меры, порывисто вскочила Жун Мэй. - Может быть, там еще не знают о случившимся и не придадут происшествию большого значения.
      - Надо, надо, Жун Мэй, - трясся старый Ли Хунчжан. - Вряд-ли это поможет, но принести соболезнования необходимо. Миссионеры не являются официальными представителями державы, в жизни всякое случается, может быть посланник трезво оценит происшедшее, - взбодрился было Ли Хунчжан. Но тут же опять осел мешком. - Нет, это бесполезно. Вспомни, в Берлине мы нанесли визит вежливости их старому канцлеру Бисмарку, и насколько он был высокомерен. Германцы давно зарятся на Шаньдун, их там сейчас развелось множество. Губернатор провинции доносит, что ведут себя германцы крайне бесцеремонно. Ох, беда, беда...
      Тут примчался гонец и велел Ли Хунчжану срочно прибыть к императрице Цыси.
      - Пойдем со мной, - взмолился старый Ли, - может быть нам вдвоем удастся успокоить императрицу.
      Перед покоями императрицы во дворце уже стояли паланкины великих князей Гуна и Цина. Рослые евнухи выхватили Ли Хунчжана из его паланкина, мигом домчали в зал императрицы и бросили на колени. Ему только и осталось, что ударить трижды лбом об пол. Заметив прокравшуюся следом Жун Мэй, императрица глазами велела ей обойти залу вдоль стены и стать сзади справа за троном.
      - Что случилось в Шанхайгуане, Ли Хунчжан? - зловеще спросила императрица.
      - Там убили двоих германских миссионеров...
      - Кто такие миссионеры и как туда они попали?
      Ответил великий князь Гун, - Миссионеры - это монахи многочисленных религий западных варваров. По преданиям, первые миссионеры прибыли в Поднебесную еще во времена династии Дун Вэй. В те же времена один из императоров издал указ, разрешающий религии западных варваров свободно распространяться по всей Поднебесной. Потом, правда, им было велено убираться вон. Но уже во времена монгольской династии Юань, пятьсот лет назад, здесь, в Пекине, тогда Хан-балыке, обосновались два монаха-католика. Когда установилась династия Минов, их опять прогнали. Но они снова пролезли в Поднебесную и даже заручились поддержкой императора Ванли. Но тогда же они обнаглели настолько, что потребовали, чтобы императоры Поднебесной признали себя подданными главы их церкви - по их словам святого отца. Император Юнчжэн разгневался и запретил распространение этих религий и даже изгнал миссионеров из Поднебесной. Но эти неугомонные, ужасно пронырливые монахи при императоре Даогуане нахлынули как черви после дождя и опять активно принялись распространять свою мутную религию. Нам известны католические, протестантские, иудейские и православные религии.
      - Хао, - недовольно вскричала императрица. - Но что делается в Поднебесной сейчас, в том числе и в Шанхайгуане?
      - Каждая из названных религий насчитывает множество сект, и все они уже пустили глубокие корни в Поднебесной. Сейчас в империи насчитывается примерно семь сотен монахов-европейцев, которые обратили в свою веру более миллиона ваших подданных. Особенно их много в Шаньдуне, где католики-германцы обосновались десять лет назад. Главный их миссионер епископ Анцер шныряет по всей провинции и часто бывает в Пекине, в Германской дипломатический миссии. Вовлекая в свою религию ваших подданных, он обещает им защиту и поддержку. Европейцы-монахи бродят по всей провинции, вербуют в свою веру всяческий сброд, падших людишек, дают им деньги, покупают лучшие дома в деревнях, где они проводят моления. Эти монахи ведут себя безобразно, издеваются над нашей верой, врываются в наши храмы, оскорбляют религиозные чувства китайцев. Вот эти бесчинства и переполнили чашу терпения ваших подданных, послужили причиной убийства двух миссионеров.
      - Не прогнать ли нам всех этих варваров-монахов из империи? разгневалась Цыси.
      - Но этим мы навлечем на Поднебесную гнев всех западных держав, а они умеют действовать дружно, - осторожно напомнил князь Гун.
      - Что ты думаешь предпринять, - обратилась императрица к Ли Хунчжану.
      - Не знаю, - заколебался тот. - Надо ехать в германскую миссию и выразить соболезнование.
      Императрица вперила тяжелый взгляд в Гуна и враждебно спросила, - А что думаешь ты, старая лиса?
      Старый Гун лишь виновато склонил голову, всем своим видом показывая, что он полностью согласен с Ли Хунчжаном.
      - Может быть, ты что-нибудь добавишь, милая? - обернулась императрица к Жун Мэй. - Ведь недаром говорят, что не бывает мужчин, которых не сумела бы обмануть женщина.
      - Трудно сказать, - смешалась Жун Мэй, - надо ехать к германскому дипломатическому посланнику...
      - А если он не удовлетворится вашими соболезнованиями? Если он потребует чего еще?
      - Так оно и будет, - упавшим голосом подтвердил Ли Хунчжан. - Совсем недавно германский посланник требовал остров Цзинмындао в провинции Фуцзян, и порт Цзяочжоу в Шаньдуне, но я ему решительно отказал.
      - Стой крепко, Ли Хунчжан, - крикнула Цыси. - Стой крепко, никаких уступок! Ведь у нас есть договор с Россией? - с надеждой спросила она.
      Прямо из Запретного города Ли Хунчжан отправился к германскому посланнику. Императрица велела Жун Мэй сопровождать его.
      Из ворот Запретного города их паланкины медленно и важно поплыли по Посольской улице и вскоре остановились у Германской миссии. Ворота были наглухо закрыты и никто и не думал их открывать.
      Слуга Ли Хунчжана робко поскреб, а затем и более настойчиво забарабанил в ворота. Стучал он долго. Наконец солдат охраны отворил калитку в воротах и жестом предложил им входить. Ли Хунчжан и Жун Мэй пришлось выйти из паланкинов и пешком, теряя лицо, пройти на территорию миссии. Солдат небрежно и молча ткнул пальцем в сторону здания миссии и захлопнул за ними калитку.
      Сгорбившись, Ли Хунчжан пошаркал к зданию, медленно, с трудом поднялся по ступенькам и вошел внутрь. Жун Мэй, одетая в свой мужской халат, поддерживала его под руку.
      Молодой человек внутри здания с любопытством оглядел их и приглашающе указал на широкий кожаный диван. - Садитесь и ждите. Господин посланник занят, - и вышел.
      Грубость пришлось проглотить.
      Ждали они долго.
      Наконец двери кабинета посланника отворились, и тот же молодой человек пригласил их войти.
      В глубине кабинета, под портретом императора германцев сидел посланник Гейкинг.
      Он медленно встал и пошел им навстречу.
      - Чем могу служить? - пренебрегая дипломатическим этикетом и явно враждебно спросил он.
      - Мы прибыли выразить глубокое соболезнование императора Китая и императорского правительства в связи с постигшим вас горем, убийством двух монахов-миссионеров, подданных вашего кайзера, - перевела Жун Мэй слова Ли Хунчжана.
      - Я только что отправил депешу в Германское министерство иностранных дел по поводу этого инцидента, - равнодушно ответил Гейкинг.
      - Императорское правительство официально заявляет, что к преступникам будут приняты самые строгие меры наказания, а семьям погибших буду выплачены крупные суммы денег.
      Фон Гейкинг бесстыдно рассмеялся. - Нет, деньгами вам не отделаться. Я расцениваю происшедшее как международный инцидент и жду указаний своего правительства о дальнейших действиях и требованиях в отношении Китая.
      - Монахи-миссионеры не являются официальными представителями Германской империи и не пользуются статусом неприкосновенности. В дипломатической практике существует правило, согласно которому правительство страны, на территории которой произошел подобный случай с частным лицом, не несет ответственности. Преступники будут строго наказаны по нашим законам, переводила Жун Мэй.
      - Это вы так считаете. Мы же считаем, что Германская империя должна всей своей мощью заботиться о своих подданных, где бы они не находились.
      Гейкинг был настроен решительно и беспощадно. Это Жун Мэй видела и понимала, что все их уговоры ни к чему не приведут.
      Ли Хунчжан долго и настойчиво убеждал посланника, Жун Мэй переводила, но все было напрасно.
      Гейкинг распалился и начал прибегать к угрозам и оскорблениям.
      Императрица немедленно приняла Ли Хунчжана. - Что сказал германский посланник?
      Но старый Ли Хунчжан лишь виновато повесил голову.
      - Почему ты не отвечаешь? - в гневе топнула ногой Цыси.
      - Бесстыжий и наглый рыжий варвар сказал, что ждет инструкций из Берлина.
      - Что они потребуют? Амой? Цзяочжоу? Тяньцзин? Ханькоу? Ведь они обязательно что-нибудь потребуют... Как им противостоять?
      - В Берлине германский министр иностранных дел требовал Цзяочжоу, но я отказал, сославшись на то, что этот порт уже предоставлен русским для зимней стоянки их военного флота.
      - Боевой наш флот потоплен японцами, а сухопутные войска не вооружены и не обучены. К тому же мы не знаем, что германцы потребуют от нас. Не забывайте и прежние наши попытки защититься от рыжих варваров и чем они закончились...Большими потерями для Поднебесной..., - напомнил великий князь Цин.
      - Так что же мы можем сделать прямо сейчас? Пойти к русским..., ухватилась Цыси.
      - А что мы им будем говорить? О чем мы будем их просить? - трезво напомнил Цин. - Об убийстве миссионеров они уже знают. Но это пока все. О чем мы станем просить?
      - О том, что существует договор! - крикнула Цыси.
      - Но пока в отношении Поднебесной не предпринято никаких враждебных действий..., - упрямо ответил Цин, явно забывая об этикете.
      Но и Цыси сейчас было не до него.
      Затянувшееся молчание нарушил Гун. - Придется ждать...
      - Чего? - взметнулась Цыси.
      - Придется ждать, - повторил Гун.
      Через неделю в Цзунли-ямынь пришла депеша из Цзяочжоу, что туда вошли три германских военных корабля и на берег высадились две сотни солдат десанта. Командующий эскадрой адмирал Дидерикс предъявил требование начальнику китайского военного отряда в течение двух суток очистить порт и военные укрепления. Под жерлами наведенных германских орудий им пришлось повиноваться и уйти, оставив германцам все - и орудия, и склады с боеприпасами, и укрепления...