Вернулся Андрей к знакомому бараку, где два года назад с отцом, матерью и братьями в карантине жил. Солнце садилось в тайгу за Амурским заливом и последние лучи его уже не грели; да и то, зяб он больше от потерянности и одиночества, душегрейка из енота мехом внутрь расстегнута была. У костерка мужики чай в котле кипятили и нехитрой снедью ужинали. Плоская и круглая рыба на листе жести лежала печеная, хлеб, разрезанный крупными ломтями, соль да луковицы. Какой-то лядащий мужичонка, отдирая щепкой от жести пригоревшую рыбу, уныло бормотал, - Казали нам, що в тим краю будыте жыты як у боха за двырыма. Хлиб родыть, лучэ ны можа буть, лис, вода, чо хочь, все е. А монахи и попы казалы, шо там е рыба та, шо матырь божа йила в чистый четверх, кохда плакала по умершому сынови. А як до нэй прийшов анхыл и спытав ии, чохо вуна плаче, то вуна казала, шо плаче по умершому сынови. Туди анхыл казав ий: "Ны плачь, твий сын воскреснэ, як рыба". Матырь божа казав: "Як воскреснэ сын, кохда умэрла рыба?" А рыба тут и ожила. Тилько матырь божа уже половыну из-зила, так шо рыба выйшла однобока. Мы прийихалы и побачылы и сийчас идым тую рыбу. Тут ии называють камбала.
      Спросил Андрей, кто здесь за старшего. Откликнулся здоровенный заросший до глаз густой черной бородой мужик. Вида самого разбойного.
      - Гуди, хлопец, какое дело?
      - Ищу я подрядчика Каурова, на работу устроиться. Землекопом или еще кем. Дорогу строить железную.
      - Подрядчик не с нами живет, он в отеле "Лувр" устроился. Но завтра с утра должен быть. Если у тебя в котомке кусок сала отыщется, то давай к нам в компанию. И поснедаем вместе и место на нарах отыщем-подвинемся; в тесноте, да не в обиде.
      Андрей, даром что из хохлов черниговских, жадным не был, жизнью не бит, в завтра с испугом заглядывать не обучен, да и опыт жизненный какой-никакой подсказывал - держись людей, пропасть не дадут. Развязал он свою котомку, вынул кусок пахнущего дымком медвежьего окорока да сахару синего полголовы и положил на расстеленную на бочке газету.
      - Добре, хлопец, - повеселел старший, отполовинил сахар и окорок, а остальное велел в котомку спрятать.
      - Не все сразу, сгодится в будущем.
      Жадно и голодно блеснули глаза у людей вокруг, но перечить старшему они не осмелились. Уважали и слушались, видимо. Андрей себя назвал и люди имена свои сказали, но он их зараз и не упомнил. Но старшего выделил - Данила Буяный.
      - Рассказывай, хлопец, кто ты и откуда, - закончив с ужином, велел Данила.
      Не чинясь и без робости Андрей рассказал о себе все, о семье своей, как на Дальний Восток приехали, где и как здесь устроились, о богом забытой деревушке Ивановке, тайге и охоте, как отец жизнь семьи планировал и почему ему, Андрею, искать работу приходится.
      - Ясно, - кивал головой Данила. - И у нас жизнь простая, как подкова. Ватажка здесь собралась сборная. Кто, вроде отца твоего, от безземелья за длинным рублем кинулся, кто за работу знакомую цепляется, кто от голода сбежал. Наобещал Кауров, да обманул сразу же...
      - Обманул, обжулил, надул, провел..., - загалдели мужики.
      - По двести-двести пятьдесят обещал платить за год, а в Одессе, в день отхода парохода, показал контракту - сто двадцать, много - сто пятьдесят там написано. Нам и деваться-то некуда. Есть-пить нечего, дома родные денег ждут, на кормильцев надеются, а тут как бы самим ноги не протянуть от голода. Пошли в полицию на него жалиться, нас же в шею и вытолкали - куда, мол, смотрели, контракту подписывая. Да рази мы разумели, ему на слово поверили, благодетель, чай, работу дает. А по писаному среди нас мало кто знает, тут больше деревенские...
      - Некоторые сразу разбежались, - продолжал Данила Буяный, а большинству и бежать некуда. В России голод, работы нету, а нищенствовать, бродяжить, воровать многие боятся-стесняются, да и не приучены. К тому же ватажка уже сложилась какая-никакая. Миром харчимся, не сытно, правда, но и ноги не протягиваем. К тому же надежда была - "Зеленый клин", землицы выберем, осядем, семьи выпишем. Походили здесь по Владивостоку, и то же самое оказалось - работы нет, а где и есть - не берут, не можем, говорят, вы законтрактованы. И паспорта Кауров не отдает. Контракт подписан, твердит, работайте. Нет, так полиция в каталажку заберет и приголубит там. Сахалин здесь рядышком.
      Приуныл Андрей. Попался, как олень в лудеву, не выберешься. Домой возвращаться стыдно, что отцу-матери скажешь? Да и деньги за дорогу считай совсем истрачены.
      - Не робей, хлопец, - ободрил его Данила Буяный. - Миром против паука выстоим, работе научим, она не сложная. Дорогу выстроим, а там, если грамоте обучен и будет желание, в линейные сторожа, обходчики, сцепщики, да мало ли... подашься.
      Грамоте Андрей умел, еще в родной Неглюбке три класса церковно-приходской школы окончил.
      Два дня жил Андрей в переселенческих бараках на птичьих правах. Днями вышагивал по городу, работу искал. И в мастерских военного порта побывал, и в заводике Добровольного флота, и на мельнице Линдгольма. Нигде не брали его. По металлу не обучен, жилья в городе нет и остановиться не у кого и не на что. Он в порту пробовал наняться грузчиком, ходил на кирпичный завод и на кожевенный, но все без толку. Пошел Андрей однажды на Первую речку на пивной завод бочки катать, пива хлебнул, но ему не понравилось - горькое. Да и старший грузчик велел дуть отсюда - молод еще и это не профессия. Иди, говорит, на дорогу железную. Там прорва работы по строительству, а построят дорогу - еще больше будет, и специальность получишь хорошую.
      Пришлось обращаться к подрядчику Каурову. Оглядел тот его скептически, но сам в положении был пиковом - подряд на постройку большой урвал, а людей привез - всего ничего - чуть больше двух сотен. На деньги пожадничал, себе в карман побольше сунуть хотел.
      - Ладно, - смилостивился барственно, - возьму землекопом третьей руки.
      - Как это? - опешил Андрей.
      - А вот так, - разъяснил Кауров. - Сейчас сперва земляные работы пойдут - выемки делать, скалу рубить, насыпи возводить. Мужики крепкие, землекопы опытные за первую руку идут. Послабее, те за вторую руку. А сосунки, вроде тебя, да заморыши - те третьей рукой числятся. И заработок соответственный. Положу я тебе по семи рублей в месяц. Деньги это большие, но и работу стану требовать должную. Будешь увиливать, баклуши бить берегись, три шкуры спущу, не помилую.
      Чуть не расплакался Андрей от обиды и безысходности. Семь рублей всего! Рухнули его мечты помочь родным, приобрести специальность крепкую, чтобы кормила, одевала, обувала, да в деревню на хозяйство оставалась чтоб.
      Но не приучен он был свою слабость людям показывать, кивнул хмуро и с достоинством - ладно, мол.
      А Кауров глядел на него и думал насмешливо, - Никуда ты, малец, не денешься. Не ко мне, так к Галецкому, Фомину или Введенскому побежишь. Издали видно - деревня, серьмяга серая, голь перекатная, хоть и поддева енотовая. Сперва с тебя жирок домашний и румянец девичий слетят, голос хриплым станет, прокуренным, спина и шея от солнца коричневыми, а брюхо белым, ладони мозолями толщиной с копыто лошадиное покроются, а вены на руках морскими канатами вздуются.
      - Работать будешь со всеми, от зари до зари - световой день. Да час на обед. Отдыхать - в дождливую погоду. Жить - пока в бараке, а потом, как здесь насыпь возведем и рельсы уложим и дальше пойдем, в балаганах, шалашах и палатках. Радеть будешь - во вторые руки переведу. С Буяным Данилой не вяжись - он тебя с собой в каталажку утянет. Горлопанов поддерживать станешь - прочь вышибу, копейки заработанной не выдам.
      Едва краешек солнца поднимался из-за Гнилого угла, как Кириллович, бравый отставной саперный унтер, бранью будил людей в бараке, выгонял их во двор, где кашевары уже разливали черпаками по мискам пшенную, гречневую, ячневую, овсяную или какую другую кашу.
      - Пошевеливайтесь, катюжане, - покрикивал Кириллович.
      - Сам ты кат, - отругивались мужики, с хрустом потягиваясь, ополаскивая холодной морской водой, в которой мыло не мылилось, лицо и шею, пятерной приглаживая спутанные волосы, завтракали, вскидывали на плечи кайлы и лопаты, или хватали отполированные до блеска ручки тачек и, пуская по ветру синие махорочные дымки, нестройной колонной тянулись к месту работы.
      Дорогу начали строить в середине апреля, дружно, сразу в нескольких местах и большим количеством народа. От причала Добровольного флота, что в бухте Золотой Рог, мимо Семеновского покоса, густо заставленного китайскими и корейскими фанзами, до Амурского залива скалу рубили крепко охраняемые каторжане, привезенные в Приморье с Сахалинской каторги. Дальше, от Куперовской пади до Первой речки копошились "контрактованные" Галецкого, Фомина и Каурова, а за ними до Второй речка трассу густо облепили солдаты строительных батальонов полковника Экстена.
      У Андрейки сразу налились кровью и полопались мозоли на ладонях, пронзительной болью тянуло мышцы рук и плечи, ныли ступни и поясница. Короткая ночь не приносила отдыха и облегчения, тело болело так, что не удавалось уснуть. Первую неделю он ходил как в полусне. Не поддерживай его Данила Буяный словом, шуткой, сменой работы, не выдержал бы Андрей. Но Данила велел держаться рядом. Видя, что пальцы Андрея разжимаются, не держат кайло или лопату, гонял к морю ополоснуться, или к пади с котелком за питьевой водой, или камни крупные отбрасывать, или тачку с грунтом катать, или костерок угасающий пошевелить, да мало ли...
      А потом немного втянулся Андрей в работу и стало легче. Одно плохо постоянно подводило пузо. Есть все время хотелось неимоверно. И мысли только вокруг еды вертелись. До того он изголодался, что стал покупать по копеечке у китайцев то краба, то ракушек жареных-вареных, устриц, мидий, гребешков, то трепанга, восьминога однажды, спрута, гада морского не побрезговал. А глаза все голодными были, пищу выискивали.
      Данила же зубы сквозь бороду черную скалил, - Растешь, хлопец, сил набираешься.
      Его народ уважал и крепко слушался. Да и он не спешил с решениями выслушает всех внимательно, прикинет, что к чему, лишь потом и присоветует. Уж на что Кириллович-десятник, саперному делу обученный в армии, и тот сущим слабаком против Данилы выглядел. И какое дерево на черенки выбрать, и как кайло, лопату, топор насадить, и как скалу рубить, землю рыть, тачку груженую катать - все знал, все умел Данила Буяный. Это лишь по незнанию кажется, что дело плевое - тачку катать. А кто пробовал, да изо дня в день, чтобы груза более, а силу сберечь, тот знает, что это искусство целое. И опыт нужен и подсказка добрая. А топорище, скажем, черенок к кайлу, лопате выбрать? Ого - тут все важно: и порода дерева, чтобы ладони не отбивало, и изгиб, чтобы держать инструмент удобно было, уставал меньше, и длина, чтобы по росту... Балласт, грунт для насыпей, присоветовал козырьком брать. Не ямы рыть, наверх тачками катать, или, как китайцы с корейцами, мелкими сетками, корзинами заплечными таскать, а откос сопки или оврага подрывать, наподобии грота или пещеры. Как глубокую полость выберешь, ну давай козырек рушить. Тут уж норовили, чтобы если и не с горки тачки катать, то хоть по месту ровному, только доску или горбыль под колесо брось - тачка сама летит, лишь придерживай. Но и дюже рискованно было - полость выбираешь, уши на макуше торчком держи, чтобы небо на тебя не рухнуло - насмерть придавит.
      Дорога быстро пошла. Все сразу делали. И скалу рубили, и насыпь отсыпали, шпалы укладывали, рельсы свинчивали, костыли забивали... За месяц, к середине мая, глазам своим не поверили - добрые три версты готовы были. И далее, до Второй речки, только рельсы уложить.
      Тут весть пришла - царевич едет, дорогу закладывать будет. Чего-то ее закладывать, когда она уже полным ходом строится?
      Накормили в тот день их чуток получше, кашу коровьим маслом заправили. Велели рубахи праздничные надеть, хари, как Кириллович-десятник выразился, умыть почище, усы-бороды подрезать, да не сверкать дырами. Вдоль дороги за войском и полицией выстроили, изображать народ ликующий. Как раз на их участке, в Куперовской пади, у рельса последнего, елок, вчера нарубленных, в землю для красы повтыкали, шнур золотой натянули, чтобы народ любопытный верноподданный не лез царевичу под ноги, жандармов часто с саблями поставили и моряков военных, порядка для. К полудню, крепко выспамшись, подкатило высокое начальство в мундирах парадных, в орденах, галунами золотыми обшитое.
      Данила Буяный толкнул Андрея локтем в бок и говорит, - Смотри, вон тот, хлюст прыщеватый, с ногами тонкими в блестящих сапожках, и есть царевич Николай. А рядом с ним королевич греческий. Вот они-то и есть пауки главные, кровь из народа сосущие. А наши подрядчики Кауровы, Фомины, Дунаевы, Поповы и Кирилловичи - десятники - так, клещи мелкие. От них просто будет избавиться. А вон те присосались - не выдерешь.
      Андрей от него чуть в сторону не шарахнулся. Это про царевича-то, царя завтрашнего. А у Данилы глаза презлые, рот сжат в тонкую ниточку. Стой, говорит, дурашка. Мы вон как работаем, руки-ноги все побиты, а с животом голодным ходим, дырами светимся, в лачугах живем. Они же всю жизнь палец о палец не ударят, по заграницам катаются, во дворцах живут, не водку горькую, вино-шампанское дуют стаканами, сардинами в жестянках закусывают...
      Молчит Андрей, боязно - чего только от Данилы не наслушаешься. И впрямь в каталажку с собой утянет, не зря Кауров предупреждал загодя.
      Потом царевич тачку махонькую, изукрашенную, до половины землей насыпанную, сажени две прокатил, вывалил, лопатой ковырнул, сел в голубенький вагончик к паровозу прицепленный и укатил себе пьянствовать. А Андрей с Данилой в свой барак пешком поплелись по тропочке. Данила злой-презлой идет, камешки пинает, хотя к обутке бережлив был.
      - Чего ты яришься? - спрашивает Андрей. - Не барин ты, не генерал какой-нибудь, мужик, и сам бог велел лаптями тебе грязь месить, руками на хлеб зарабатывать...
      - Я в Елисаветграде, в 0дессе на железной дороге работал. Ремонтным рабочим, обходчиком. Там у нас народ подобрался - ого! Кружок был, книжки вместе читали, обсуждали их. Правильные книжки, полицией запрещенные. И в них написано, что все в мире трудом создано руками рабочих и крестьян. И дома, и заводы, и одежда, обувка, пища, все-все. Но те, кто это делает, разутые-раздетые ходят, с животами подтянутыми. А богатеи их труд присваивают, жиреют, во дворцах живут, не как мы, в солдатских бараках, тесных лачугах и норах земляных, словно звери. Наши дети чахоткой болеют, от холода и голода мрут, а они пищу собакам скармливают, в выгребные ямы выбрасывают. Почему так устроено? И кем? И как изменить?
      - Но ты же знаешь, они нам работу дают, инструментом обеспечивают, заботятся, где разместить нас, кормят, денежки платят...
      - Совсем дураша ты, Андрей. Они нещадно грабят нас, обманывают, работать заставляют по двенадцать-четырнадцатъ часов, себе просторные каменные дома строят, а ты уже месяц проработал, что получил на лапы-то?
      Андрей не получал пока ничего, как и все "контрактованные". Подрядчик Кауров уже ругался, что землекопы работают плохо и медленно и он скоро из-за них разорится в дым.
      Потом зарядили проливные дожди. Густой туман переходил в бусинец и морось, серые тучи низко нависали над землей, из них текло, текло, и вдруг припускало сильным ливнем. Трасса дороги совсем расквасилась, подстилающая глина не пропускала воду и повсюду стояли огромные непросыхающие лужи, хоть лодки пускай. Ступить было некуда - мгновенно по щиколотку, по колено увязаешь в вязкой грязи и не то что с лаптями, с сапогами иногда расставались. На работу не выйдешь - не земляные, а жидко-грязевые работы. Израненные об острые камни ноги и руки покрывались мокрыми язвами и начали гнить. Концы пальцев вокруг ногтей заполнились желто-зеленым гноем и мучительно болели. Из всех лекарств - один подорожник. Кормили по-прежнему овсяной и ячменной кашей с гнилой рыбой, а силы эта пища не восстанавливала. Андрей заметил, что у некоторых распухли десны и начали шататься зубы.
      - Жуйте траву, - настойчиво требовал Данила Буяный, - ешьте одуванчики, молодую крапиву, варите папоротник-орляк.
      - Коровы мы, что ли? - отругивались мужики, но слушались.
      Он единственный выбирал время ходить в китайскую слободку на Семеновском покосе, где жила артель азиатских рабочих, немного научился китайскому языку и частенько приносил в дерюжном мешке по полпуда камбалы.
      - Свежая пища нужна, - наставлял он, - иначе мы скорбутом заболеем, организм ослабнет и хвори всякие одолеют.
      Да и то, ходили слухи о заразных болезнях, появляющихся в крае холере, дизентерии, проказе, даже чуме.
      Кауров вконец рассвирепел. - Вы меня по миру пустите, - кричал он.
      - Но ведь невозможно работать, - твердо стоял Данила Буяный, - грязь непролазная.
      И мужики гулом поддерживали его.
      Заставил все же Кауров их в дождь скалу рубить - кайлами да ломами. День работали - окоченели все. В бараки вернулись поздно - мокро, печи не топлены, не согреешься и не обсушишься. Ночь дрожали от холода под одеялками волглыми, уснуть не могли. Люди трясутся, кашляют. Кириллович утром матюгами поднял, повыгонял их на работу - пошли нехотя. Еще на день в проливной дождь работать сил хватило. Но следующим утром идти мокнуть дружно отказались. Чуть ли не половина мужиков заходилась кашлем, хрипела простуженно.
      - Плохо работаете, недоноски, - ругался Кириллович. - Справный мужик зимой раздемшись вкалывает - пар от него валит, а вы летом обсопливились, мерзнете, кашлем исходите.
      Опять явился Кауров на работу выталкивать, но Данила твердо потребовал ответить, когда он людям за работу заплатит. Три месяца, считай, прошли, ни копейки от него не получили.
      - Да вы что, - еще пуще разорался Кауров, - что вы наработали? Я и за бараки плачу, кормлю вас, инструменты дал - кирки, лопата, ломы, тачки.., что, это даром все?
      - Но ведь уже целых четыре версты полотна нами уложено!
      Сколько ты за них тысяч получил? Ну-ка, рассказывай!
      - Бунтовщик, я давно за тобой приглядываю. Ты знаешь, что дорога - дело военное, государственное, ответственное, а ты его срывать надумал? Нету денег сейчас и когда будут - неизвестно. Работайте - я расчет веду, не пропадут ваш денежки, целее будут, не пропьете хоть...
      - Да, по скольку люди заработали, почему расчет не объявляешь?
      Мужики вконец рассвирепели и закричали, распаляясь и перебивая друг-друга, - Жена, дети, старики-родители дома денег ждут, а где они? Нас с места сманил, кругом обманул, почему не платишь? В Коломбо, посреди океана по твоей милости шесть человек капитан с парохода высадил, как они домой доберутся?
      И уже пришли из других бараков "контрактованные" подрядчиков Скидельского, Ключевского, Журавского, Галецкого, Дунаева, Попова...
      - Все они, кобели нечесаные, в одну дудку дуют, нас голодом морят, работу требуют, а деньги не платят...
      Зажатый в дальнем углу разъяренными людьми, зло выкрикивающими каждый свое горе с одним общим выводом - заработанные деньги давай, Кауров затравленно озирался и, чувствуя, что страсти накалились до нельзя, скоро и бить начнут, бросился к открытому окну.
      Дорогу ему заступил Данила Буяны. - Покуда деньги не выплатишь - на работу не выйдем, - и пропустил его.
      Хотели мужики и за Кирилловича взяться, душу отвести и кулаки почесать, но Данила не позволил.
      - Этот свой; хоть и лается, а лямку с нами тянет, из общего котла хлебает, на работу поднимает. Служака, в мать его...
      К концу июля распогодилось, приморское лето в силу входило. Солнце днями припекало и, рано проснувшись, наскоро умывшись и подкрепившись, чем бог послал, дорожники группками разбредались по городу в поисках работы. Но отыскать ее удавалось очень редко, разве что в порту пароходы разгружать, но на них стали обижаться артели китайские и корейские. Впрочем, дорожникам чаще грубо отказывали и прочь гнали работодатели: им и платить чуть ли не вдвое больше надо, чем азиатам, и наказать за строптивость требовалось. Молва о смуте на строительстве железной дороги мгновенно разлетелась по городу. Рабочие три дня уже не выходили на работу, но власти пока не вмешивались, выжидали, как подрядчики сумеют обуздать свою рать вшивую, голопузую, не кормленную.
      Однако начальник строящейся дороги инженер Урсати гневался. Высокий темп был потерян, и тот запас прочности, набранный в первые разгонные дни, утрачен. Каторжники-доходяги и солдаты подневольные рвения в работе не проявляли, откровенно волынили. Им спешить было некуда. Одна надежда вольнонаемные. Но они на своем стояли.
      На совещании у гражданского губернатора Приморской области действительного статского советника Павленко - военный губернатор Унтербергер на вакации отбыли - присутствовали командир порта контр-адмирал Ермолаев, комендант крепости генерал-майор Аккерман, комендант города подполковник Пестич, начальник железнодорожных строительных батальонов полковник Зкстен, инспектор тюрем Приамурского генерал-губернаторства Коморский, начальник Приморского отделения Восточно-Сибирского жандармского управления полковник Лосев, владивостокский полицмейстер надворный советник Петров, подрядчики Галецкий, Дунаев, Журавский, Кауров, Ключевский, Фомин, Попов, кореец Юмбо и инициатор совещания начальник строящейся Южно-Уссурийской железной дороги инженер Урсати.
      - Неразумная жадность, тупая ограниченность, скотское отношение к людям, - Урсати не выбирал выражений, - привели к первому организованному выступлению рабочих в Приморской области. Казна не скупится вам платить по-божески. От вас что требуется - правильно организуйте людей и наращивайте темпы строительства. А для этого платите людям во-время, набросьте им по копеечке. Они вам горы свернут. Неужели не понятно - им заработать надо, только за этим они в такую даль и приехали. Так дайте им их жалкую денежку, вводите расценки и сдельщину, платите регулярно - один, два раза в месяц, об остальном пусть они сами позаботятся. Что же вы делаете? Подряды получили, деньги казенные в карманы спрятали, а людей без копейки бросили. Этой красной заразе только дай появиться, потом ее не выведешь. Дорогу кто будет строить? Шесть сотен каторжан и полторы тысячи солдатушек еле ползают, едва свою пайку отрабатывают, потому что денег они не видят и работу с них не спросишь. Им абы время шло. Только вольнонаемные могут споро работать и быстро двигаться. Немедленно выплатите людям деньги, увеличьте рацион питания, организуйте жилье по трассе, чтобы не тратить время на переходы утром и вечером. А зачинщиков стачки надо выявить и примерно наказать. И, коли уж у нас участились рабочие беспорядки, надо усилить полицейские и военные силы на строительстве дороги.
      Вслед за Урсата слово взял надворный советник Петров - Владивостокский полицмейстер.
      - Категорически не согласен с господином Урсати. Охрана правопорядка это наше дело. Мы должны проводить жесткую линию. Никаких послаблений и выполнения их требований. Дай им палец - руку до плеча оттяпают. В каталажку каналий-зачинщиков, - говорил он фразами короткими, рубленными, и рукой, словно шашкой, махал, отсекая головы. - Чтобы боялись, сучьи потрохи. Дораспускались тут. А остальных с работы вышвырнуть и из крепости выслать. На их место прибегут тысячи, смирных и покладистых.
      Истовый в службе жандармский начальник полковник Лосев, багровый от гнева, едва сдерживался от крика, - Это уже не первое выступление рабочих. До вашей дороги у нас спокойно было. Сейчас же черте что. Двадцать восьмого июня на двадцать шестой версте именно подрядчик Журавский довел корейцев до белого каления, был ими в кровь избит, пришлось вызывать войска. Надо же так - сразу двести корейцев-строителей взбунтовались, уж на что они послушные и боязливые. И, хуже того, когда вели арестованных зачинщиков во Владивосток, на станции Подгородная им на выручку бросились русские и китайские рабочие. Что это - интернационал в действии? Этого нам не хватало. Но если то возмущение было стихийным, то продолжающаяся почти неделю стачка - уже явно организована вами, господа подрядчики. Вы привезли зараженную красной заразой голытьбу из России и своею неимоверной жадностью провоцируете их на организованные выступления. Зачинщиков и смутьянов, понятно, мы выявим, но горький опыт показывает, что причиной стачек и волнений всегда являются беззастенчивая жадность и наглость работодателей. Пока эти выступления локальны и имеют экономический характер, но коли они будут продолжаться, то ими обязательно воспользуются профессиональные смутьяны, а такие в крае имеются. Те же административно высланные Сергей Южаков, делопроизводитель Управления строительства дороги, или Николай Ремезов... И тогда стачки и забастовки приобретут политическую направленность. Этого допустить никак нельзя.
      Ему, "голубому", по цвету мундира, полковнику лишние заботы были нежелательны. На столе лежало еще незаконченное дело о побеге два года назад через Владивосток в Лондон участника "Большого процесса" Феликса Волховского. А сколько таких беглецов проследовали за границу из Сибири через Владивосток? Уж не "Красного ли Креста Народной Воли" рук это дело? Если так, то в городе притаился их агент. Не Иннокентий ли Пьянков? Он ведь тоже проходил до "Большому процессу". Может - да, а может - нет. Скорее нет. Иннокентий Павлинович из села Никольского почти не вылазит, разве что к брату в Хабаровку. Нет, это кто-то другой, умный и дерзкий. Ведь как вон Ипполиту Мышкину побег с Кары устроили - чисто и без задоринки. Случайно с иностранного парохода сняли...
      Морское и военное начальство выразили готовность помочь полиции обуздать смутьянов.
      Рано утром полиция и солдаты с берданами окружили переселенческие бараки. Подрядчик Кауров с полицмейстером и тремя городовыми по подсказке Кирилловича бесцеремонно стаскивали с нар сонных еще рабочих и грубо выталкивали во двор, где отдавали под стражу конфузившихся солдат. Кириллович-десятник, стремясь выслужиться перед хозяином, исходил черной руганью.
      - Допрыгались, катюжане, сарынь, сейчас на нарах завоете, бурды тюремной похлебаете, денег семьям наработаете. Сахалин по вас плачет слезами горючими, благо он рядышком. Я вас, зачинщиков, всех наперечет знаю. Будете теперь народ с панталыку сбивать, смуту заводить.
      Прошли они по всем баракам, по всем артелям и набрали зачинщиков много, человек двести пятьдесят. Тесно окруженные солдатами с берданками наизготовку, задержанные угрюмо побрели в город, к полицейскому управлению.
      Кауров плелся сзади, за цепью солдат.
      - Теперь за работу принимайтесь немедленно, - крикнул он, обернувшись, оставшимся стоять молчаливой толпой рабочим и издевательски добавил, - а денежки ваши пусть полежат, они у меня увеличатся в количестве и целее будут.
      Из тысячной толпы поднятых на работу "контрактованных" Введенского, Журавского, Галецкого послышались возмущенные одиночные выкрики, их становилось все больше и больше и вот уже огромная масса голодных, уставших, оборванных, озлобленных людей качнулась вслед за солдатами и сперва медленно, нерешительно, а потом все быстрее, вытягиваясь по дороге в колонну, двинулась на выручку своим товарищам. Они шли по Посьетской, Алеутской, мимо штаба крепости и железнодорожной жандармерии, откуда уже скакали рассыльные за подмогой в казармы 1-го и 5-го батальонов за старым портом.
      Впереди идущие солдаты, страшась догоняющих их рабочих, по команде офицеров принялись штыками в спины подгонять арестованных и перешли на бег трусцой.
      Андрей шагал в середине колонны возмущенных рабочих, увлеченный общим порывом, удивляясь собственной дерзости и смелея от сознания силы.
      - А ведь они нас боятся, - думал он, - они власть, у них оружие, полиция, солдаты, тюрьмы, а нас они боятся, вон, даже бегут.
      Мимо строящегося вокзала, через полупустой еще рынок, вверх по Суйфунской подошли они к дому Даттана, арендуемому городской полицией и, окруженные еще большей толпой любопытствующих, принялись громко стучать в гулкие железные ворота. В окнах второго этажа появились испуганные лица полицейских служащих и в них снизу полетели камни, зазвенели разбитые стекла.- Отпустите, верните наших товарищей, - требовали люди и настойчиво стучали в ворота и двери полицейского управления.
      Вдруг стоявшие на Пекинской улице закричали, - Солдаты, солдаты идут, и подались назад. А к ним вверх по улице поднимались ровные шеренги одетых в белые гимнастерки солдат, мерцая на утреннем еще солнце примкнутыми штыками. Надвигаясь теснее и теснее, они по команде остановились в саженях десяти и взяли винтовки на изготовку к стрельбе стоя. Передние рабочие отшатнулись от направленных им в грудь стволов, толпа спружинила и замерла.
      - Ррразойтись! - звонким, жестко-враждебным голосом крякнул командовавший ротой капитан. - Разойтись! - повторил он. - Прикажу стрелять...
      Толпа любопытствующих обывателей стремительно начала таять, а вместе с ней таяла и решимость рабочих. Глухо отругиваясь, выкрикивая угрозы и оскорбления в адрес солдат, дорожники расходились, растекались по улочкам, переулкам, дворам.
      На работу и в этот день они не пошли. Вечером во дворе между бараками пили теплую, с ужасным запахом китайскую сулею, и Андрей попробовал. На душе у него было тоскливо-муторно, словно он напакостил, струсил, сбежал, бросил в беде товарищей.
      Бесцельно бродивший по двору со злобной ухмылкой победителя на лице Кириллович, чуть ли не в глаза тыча грязным, с обломленным ногтем пальцем, сказал ему, - Ты, сучий выродок, следующий!
      Андрею стало еще горше и он едва не завыл от отчаяния. Но ему уже сунули в руку полстакана сулеи, заставили выпить, похлопали, захлебнувшемуся, по спине увесистыми ладонями, дали загрызть коркой хлеба, посыпанной серой крупной солью, и отправили спать.
      Потом артели рабочих-железнодорожников рассредоточили по всей трассе от Владивостока до села Никольского и далее, до станицы Графской, что на Уссури-реке. Через месяц товарищи Данилы Буяного передали Андрею от него привет и сообщили, что Данила осужден на пять лет каторжных работ. Каторгу ему повезло отбывать здесь же, на строительстве дороги. Повезло потому, что не на Сахалин отправили, а оставили в теплом Приморье, и, главное, на строительстве дороги год каторги засчитывался за полтора, так что Данила, при примерном поведении, мог бы освободиться через три с небольшим года. Хотя, при его несдержанности и буйном характере, как бы не заработал он дополнительный срок.