Через некоторое время дед получил письмо из Лондона, в котором некий англичанин утверждал, что женится на его внучке и увозит ее по коммерческим делам в Америку. Спустя еще некоторое время мы узнали, что Блавацкая объявилась в Европе и стала ближайшим адептом известнейшего спирита того времени -тридцать лет назад - Юма. Вот здесь она, видимо, и овладела навыками и лексиконом телепатки, прорицательницы, а жаргоном уличной цыганки-гадалки она владела с детства. Затем, не имея специального музыкального образования, она с успехом выступает с сольными фортепьянными концертами и становится даже капельмейстером оркестра сербского короля Милана. Примерно в году шестьдесят третьем - четырнадцать лет в ту пору мне был - она вернулась в Тифлис. Юной девушкой, понятно, она уже не была, годы наложили свой отпечаток, но привлечь общее внимание она сумела. И необыкновенным шармом, и многочисленными слухами о ее похождениях и приключениях и, главное, спиритическими
      таинственными сеансами, которые проводила в доме души не чаявшего в ней деда. Впрочем, дед был строгих правил и не знал, или делал вид что не знает о такой галиматье. Собиралась вся местная гвардейская Jeunesse d,oree1 и граф Воронцов-Дашков в том числе. Здесь Сергей Юльевич кивнул явно скучавшему, рассеянно слушавшему и томившемуся в ожидании чисто мужских развлечений графу.
      - Весь ее спиритуализм, или вызывание духов, сводился к верчению стола, вызову духов давно умершее людей, чаще всего знаменитостей, вроде Наполеона Буонапарте или Петра Великого, звяканью чайной посуды в буфете, игре закрытого концертного фортепиано и нескромному женскому повизгиванию. Сеансы проводились в темноте, а любопытных собиралось множество.
      - Отношения ее с мужем стали налаживаться, но тут опять заявился Митрович, вспыхнула былая любовь и они удрали в Киев. Там Митрович принялся петь в опере, и довольно неплохо, быстро изучив под ее руководством русский язык. Киевский генерал-губернатор князь Дондуков-Корсаков, служивший в свое время в Тифлисе и знакомый с юной Блавацкой, тотчас решил углубить знакомство, хорошо информированный о ее скандальной известности, но на этой почве у них с Митровичем произошли разногласия. А так как князь Дондуков в своих домогательствах оказался весьма настойчив, то Блавацкой и Митровичу пришлось из Киева удирать. Они объявились в 0дессе, где мы с братом в то время учились в Новороссийском университете. Блавацкая открыла здесь цветочный магазин, магазинчик искусственных цветов и фабричку чернил, чем и жила. Она часто приходила в гости к нам и вела с моей матерью долгие беседы. Это была уже пожилая, а может быть мне так казалось, женщина, но в ней чувствовался дух какой-то гениальности. Так, она, совершенно не учась, свободно говорила по-французски, на английском, немецком, сербско-хорватском, итальянском и не знаю еще на каких языках. Играла на многих музыкальных инструментах, да так, что с успехом давала сольные концерты на фортепиано в европейских столицах и служила капельмейстером у сербского короля в Белграде. Без малейшего затруднения писала длиннейшие письма стихами. И лгала. Лгала вдохновенно, творчески, совершенно не затрудняясь в выборе темы, деталей и подробностей. Да так цветасто, что даже мы, знавшие ее способности к фантазии и ничуть не верившие ей, сидели с открытыми ртами. И популярной на всю Россию она стала, когда напечатала у Каткова в "Русском вестнике" свои феерические рассказы "В дебрях Индостана". Да, но торговые ее предприятия прогорели, Митрович получил ангажемент в итальянскую оперу и уехал, забрав с собой и ее, в Египет, в Каир. В Средиземном море их пароход потерпел крушение и утонул, а вместе с ним погиб и Митрович, едва успев спасти свою Лорелею. Затем из Каира Блавацкая перебралась в Лондон и создала там теософическое общество, а для привлечения в него адептов отправилась в Индию, где изучила, или выдумала тайны индусских религий. Впечатления этой поездки и легли в основу ее рассказов "В дебрях Индостана". Вернувшись в Европу, она поселилась в Париже и стала главой всех теофизитов, приобретя мировую известность. А вскоре и умерла.
      Видя, что слушатели разочарованы столь прозаическим описанием жизни властительницы дум, Сергей Юльевич решил позлатить пилюлю.
      - В конце концов, если нужно доказательство, что человек не есть животное, что в нем есть душа, которая не может быть объяснена каким-нибудь материальным происхождением, то Блавацкая может служить этому отличным доказательством. В ней, несомненно, был дух, совершенно независимый от ее физического или физиологического существования. Вопрос только в том, каков был этот дух, а если встать на точку представлений о загробной жизни и что она делится на ад, чистилище и рай, то весь вопрос только в том, из какой именно части вышел тот дух, который поселился в Блавацкой на время ее земной жизни.
      Но возмущенные сестры-черногорки все равно галдели, да и сестрички царица и супруга московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича явно были недовольны отсутствием всякой мистической таинственности в повествовании Витте. И для того, чтобы спасти положение и удержать мужчин, черногорки и притащили этого французика, как его, да, Папюса.
      Папюс был дока по части затуманивания женских мозгов, да и не только женских, а вообще склонных к всяческой заумной дури, и начал с историй про колдунов и волшебников Франции времен Короля-солнца. Он пыжился, таинственно понижая голос, делая пасы руками, попросил выключить электрический свет и зажечь лишь одну свечу в канделябре, и от этого света его жирная короткая фигура с тонкими ручками и ножками отбрасывала на стену поросячье-паучью тень.
      Великий князь Николай Николаевич даже застонал от острого приступа ненависти к этому мерзавцу, но черногорки шипели - слушайте, слушайте, - и пришлось смириться.
      Сергей Юльевич обдумывал, как бы получше доложить царю о результатах переговоров с Ли Хунчжаном, а Папюс тем временем таинственно шептал по-французски.
      - При Короле-солнце в столице Франции процветали и хиромантия, и черная магия, и культ сатаны, и многие другие таинственные учения, Дело дошло до того, что в июле 1677 года в исповедальне у иезуитов на улице Сен-Антуан удалось обнаружить проект отравления короля и дофина. В начале декабря лейтенант полиции Ла Рейни арестовал бывшего офицера Луи де-Ванаиса и его любовницу. В бумагах, захваченных у этих лиц, обнаружилось сообщество алхимиков, фальшивых монетчиков и магов, среди которых были и священники, офицеры, банкиры, светские дамы и люди всевозможных профессий и состояний. В начале следующего года полиция обнаружила еще более ужасные вещи, еще через год Ла Рейни арестовал колдунью Марию Босс с дочерью и двумя сыновьями утром в одной постели, где все они лежали голые. Немного позже была арестована и Катерина Деза, жена ювелира Антуана Монвуазена, прозванная Вуазеншей, одна из величайших преступниц, котарых когда-либо видел свет. Все арестованные были связаны друг с другом, принадлежали к одному кругу, но центром, собиравшим их, была Вуазенша. Луи де-Ванаис был специалистом по призыванию Сатаны. Вуазенша имела целый ряд специальностей, но более всего занималась отравлениями. У Вуазенши было очень много клиентов, оплачивавших ее труды иногда громадными суммами. За каждое успешное отравление она получала до шестидесяти тысяч франков. Резиденцией Вуазенши был Вильнев-сюр-Грануа, между стенами и кварталом Сен-Дени. Здесь у нее был дом и сад, где почти круглый год шло шумное веселье. Окруженная толпой поклонников, она в диких попойках прокучивала все, что доставляли ей клиентки и клиенты. Главной показной стороной ее искусства были гадание на картах и хиромантия. Свои предсказания она изрекала одетой в роскошную мантию фантастического покроя, стоившую около семидесяти тысяч франков. Однако не все ее клиенты удовлетворялись этим уж слишком обычным видом колдовства. Для более требовательных приходилось заклинать сатану и служить "Черную мессу". Эту кощунственную службу совершал старый кривой священник аббат Гибур, постоянный компаньон Вуазенши во всех ее предприятиях. Для совершения обряда он являлся в черном священническом одеянии. Та особа, для которой читалась месса, помещалась совершенно нагой на столе перед алтарем, в руках она должна была держать зажженую свечу, и золотая чаша ставилась ей на живот. На каждой мессе аббат длинной иглой закалывал младенца и кровь этой жертвы собирал в чашу, где смешивал с различными волшебными составами. Чтобы месса была действенной, ее совершали до трех раз подряд. Таким образом, Вуазенша и аббат Гибур загубили до пятисот младенцев. На суде перед знаменитой Chambre Selenie Вуазенша была уличена во всех совершенных ею кощунственных деяниях и вместе с несколькими своими сообщниками сожжена на Гревской площади в 1680 году. Расследования о приверженцах магии не прекращались долгие годы после ее смерти. Палата, ведавшая преступлениями против религии, нашла более четырехсот человек, виновных в занятиях черной магией и других преступлениях. При этом следователи наткнулись на неожиданное открытие. Оказалось, что Вуазенша и ее помощники в числе своих клиентов имели и известную, одно время всевластную, фаворитшу короля мадам де Монтеспан. Та, в 1672 году, когда она прискучила королю и Людовик ускознул от чар своей фаворитки, обратилась за помощью к Вуазенше. Аббат Гибур по ее просьбе прочитал ей "Черную мессу" и мадам Монтеспан сразу уверовалась в силу колдуньи: король к ней вернулся. Но на сей раз Людовик недолго оказывал ей свое расположение. Вскоре она была оставлена насовсем и тогда решила при помощи Вуазенши отравить короля вместе с новой его любовницей мадемуазель де Фонтьяж. За это колдунье было обещано полтора миллиона франков. Когда этот секрет, вместе с другими секретами Вуазенши, открылся, король был глубоко опечален, узнав о замыслах своей бывшей любовницы. Не желая громкого скандала, он собственноручно сжег дела, компрометирующие мать его побочных детей. Скомпрометированность мадам Монтеспан спасла многих. Среди обвиняемых была и Олимпия, первая любовь короля, и герцогиня Бульонская, и виконтесса де Полиньяк и многие другие. Они избежали казни, но представители и представительницы буржуазных семей, на свою гибель пытавшие счастье у Вуазенши, были казнены. Последним отголоском дела Вуазенши был изданный в 1682 году приказ парламента об изгнании из Франции всех магов и волшебников и ужесточении правил продажи ядовитых веществ.
      Дамы внимали Папюсу едва ли не с открытыми ртами, да и мужчины выглядели весьма заинтригованными.
      - Обывательская любовь к сплетням, пересудам и всяческим слухам, подумал Сергей Юльевич, но тут же спохватился, отметив, что этот исторический экскурс Папюса и сам выслушал с интересом.
      - А теперь покажите свои способности, мсье Папюс, - наперебой зачирикали взбалмошные черногорки, где-то откопавшие это чудо и безмерно им гордившиеся. Так дети хвастают перед сверстниками пойманной лягушкой.
      У царицы лицо исказилось гримасой зависти и Сергей Юльевич понял, что она позаботится о спасения своей репутация, добудет себе божьего человечка, который этого французика заткнет за пояс.
      Перед царствующими особами Папюс капризничать не решился, махнул застывшему у дверей мажордому убрать все со стоявшего в центре гостиной тяжелого, красного дерева круглого стола, мягким жестом сверху вниз, как бы придавливая, погасил горевшую в двух саженях от него единственную свечу и водрузил на край стола неведомо откуда появившееся у него в руках флюоресцирующее мягким опаловым светом фарфоровое блюдце. Тишина стояла неимоверная; все затаили дыхание.
      Папюс что-то тихонечко забормотал и блюдце поплыло по кругу. Стол вертелся! Со вздохом изумления все несколько отодвинулись от стола, опасаясь, как бы он не доставил каких неприятностей.
      Столешница сделала полный оборот и блюдце таинственным, непостижимым образом переместилось в центр.
      - Явите дух, явите дух, - Милица явно страдала недержанием.
      - Дух кого, Ваше высочество? - спросил Папюс.
      - Петра Великого, - испуганно-нерешительно ответил Николай.
      Полной темноты в комнате не было, сквозь открытые_окна проникал свет газовых уличных фонарей, и было видно, что Папюс достал из кармана сюртука нечто, завернутое в платок. Делая пасы руками над столом, он развернул платок, просыпал на блюдце кучкой порошок и уронил несколько капель тяжелой тягучей жидкости.
      - Уж не калий ли марганца с глицерином? - весело подумал Сергей Юльевич.
      И правда, на блюдце появился огнедышащий вулканчик, испускавший вонь и дым. Дым застыл над столом белым облачком, отдаленно напоминавшим всклокоченную голову Петра Великого с вытаращенными от гнева за потревоженный сон глазами.
      И тут черт дернул царствующего Николая Алевсандровича, перед завтрашней коронацией, задать вопрос.
      - Скажите, царь Петр, каково будет мое царствование?
      - Кровь..., - или нечто подобное и почему-то по-французски проскрипело в ответ тающее облачко.
      - Дурак, нашел что чревовещать, - в сердцах подумал Сергей Юльевич и заметил, что все присутствующие так же неодобрительно отнеслись к ответу царя Петра.
      Папюс понял свою оплошность и попытался, оправдываясь, объяснить, что дух хотел сказать..., но тут Милица, спасая положение, велела зажечь свечи и заявила, что знает абсолютно надежный способ гадания, древний, исконно русский, описанный еще более ста лет назад в "Словаре русских суеверий".
      Она крикнула принести псалтырь и медный ключ, от двери или бюро, безразлично. Ключ до середины она как бы вставила в псалтырь и веревочкой обязала книгу, продев ее кончик в торчащее наружу ушко ключа. Потом обвела глазами присутствующих и, обращаясь к Сергею Юльевичу, а он был росл и потому заметен, сказала, - Вот, министр, держите за эту веревочку. Я буду читать молитву и, если псалтырь завертится, то это хороший признак.
      - Почему это я? - забеспокоился Сергей Юльевич, не любивший находиться в центре внимания и отмечая, что Милица, подстраховываясь, закручивает веревочку, чтобы заставить ее раскручиваться потом обратно.
      Милица забормотала псалом, Сергей Юльевич покрепче ухватился за веревочку, псалтырь повис и остался недвижим. Чертыхнувшись про себя, Сергей Юльевич тихонечко подергал за кончик веревочки, но и это не помогло.
      Сконфуженные, все разом засуетились, задвигались, загалдела, а брательники, великие князья Николай Николаевич а Петр Николаевич, вкупе с Сергеем Александровичем, решительно велели мужчинам перейти в соседнюю комнату и заняться сугубо мужскими играми и развлечениями.
      Больше всех суетился московский генерал-губернатор великий князь Сергей Александрович, чувствовавшей себя несколько виноватым за конфуз и потому старавшийся переключить внимание гостей на приятные темы.
      Здесь выпили и раз, и два, и три, и закусили, чем бог послал, а для семейства Романовых он, понятно, не скупился, и заговорили о дне завтрашнем.
      - Коронация будет происходить в Успенском соборе Кремля. Затем отдых, позже праздничный бал в Колонном зале Дворянского собрания, а вечером бал у французского посла Монтебелло. Джя простонародья устраиваем массовые гулянья на Ходынском поле. Там выстроены карусели, качели, будет играть симфонический оркестр. Народу раздадут кульки с сайками, кусочками колбасы, леденцами и орехами. На бал к послу Монтебелло уже доставлено сто тысяч роз из Прованса, - сглатывая слюнку зависти зачем-то добавил тоже далеко не нуждавшийся великий князь Сергей Александрович.
      Услышав о ста тысячах, царь самодовольно усмехнулся и тут же обратился к Витте.
      - Как там идут наши переговоры с китайцами?
      Все заинтересованно насторожились.
      Министр иностранных дел князь Лобанов-Ростовский, понимавший, что разговор на подобную тему весьма нежелателен в таком широком кругу, сделал было протестующий жест, но Сергей Юльевич не счел нужным уклониться от заданного священней особой императора прямого вопроса, да и тайная радость распирала, вырывалась наружу фонтаном красноречия.
      - Договорились о концессии на строительство железной дороги через всю Маньчжурию от Читы до Владивостока. Концессии будет выдана на имя Русско-Китайского банка и явится стержнем готового к подписанию русско-китайского оборонительного, против Японии, - уточнил он, - договора. В случае нападения Японии на Китай, Корею или Россию, этот союзный договор вступит в силу. Мы построим дорогу, якобы, для того, чтобы быстро доставлять наши войска к театру военных действий. К театру - это очень хорошо, потому что театр может возникнуть в любом месте, и мы позже вернемся к другим направлениям дороги. Кроме того, все китайские порты на время военных действий будут открыты для российского военного флота, что решит вопросы бункеровки топливом, проведения ремонта и обеспечения запасами водой и продовольствием.
      Все присутствующие давно были осведомлены о тайных переговорах Витте с Ли Хунчжаном и знали, что цель этих переговоров - экономическая аннексия Маньчжурии. Они чувствовали запах многомиллионной наживы и стремились оказаться первыми при дележе жирного пирога.
      Сергей же Юльевич, как добросовестный чиновник, истово заботившийся о деле, к которому был приставлен, а поскольку в настоящее время он был министром финансов, подумал, глядя на разгоряченные выпивкой и страстью к наживе лица, - Первым у блюда буду я, потому вы у меня ничего не подучите, все в казну пойдет.
      Но смолчал.
      А на утро была Ходынка.
      А на утро была Ходынка. Сергей Юльевич собирался ехать на Ходынское поле, чтобы послушать концерт в исполнении громаднейшего оркестра под управлением известного дирижера Сафонова, когда узнал эту в высшей степени печальную весть. Ему рассказали, что во время ужасной давки были убиты и покалечены около двух тысяч человек. Сергея Юльевича мучил вопрос - как же поступят со всеми этими пострадавшими, успеют ли раненых разместить в больницах, а трупы убрать с виду, чтобы не печалить веселившийся народ, государя-императора с супругой, его тысячную охрану, свиту и иностранных гостей.
      Когда он приехал туда, то вскоре подъехала и коляска Ли Хунчжана. Войдя в беседку к Витте и уже зная о несчастье, китайский сановник спросил, правда ли, что произошла такая большая катастрофа и есть около двух тысяч убитых и покалеченных?
      Сергею Юльевичу пришлось нехотя подтвердить.
      Тогда Ли Хунчжан поинтересовался, будет ли о несчастье доложено императору?
      - Конечно же, - ответил Витте, - доложено было немедленно после катастрофы.
      Ли Хунчжан помахал головой и укоризненно сказал, что у них в Китае государственные деятели поопытней.
      - Вот когда я был генерал-губернатором столичной Чжилийской провинции и у меня от чумы поумирали десятки тысяч человек, я всегда говорил богдыхану, что у меня все благополучно, никаких болезней нет, все живы и здоровы. И если бы я был сановником вашего государя, я тоже бы скрыл от него происшедшее. Зачем же мне его, бедного, огорчать?
      - Ну, все-таки мы ушли далее Китая, - подумал Сергей Юльевич. - Какое благо, что император Николай Александрович человек очень добрый и чрезвычайно воспитанный; от него, если можно так выразиться, светлыми лучами исходит дух благожелательности. Я могу сказать, что я в своей жизни не встречая человека более воспитанного, нежели его величество. Когда он приехал с императрицей и великими князьями, уже, конечно, зная о печальном происшествии, то не отменил празднества. Какое мужество, какое благородство. На его лице можно было заметить лишь некоторую грусть и болезненное выражение лица.
      За месяц общения Сергей Юльевич внимательно приглядывался к Ли Хунчжану. Его интересовало все: и как он одевается, как ест, привыкая к европейской сервировки стола и столовым приборам, как он относится к младшим членам китайской делегации на коронации, как слушает, глядя в рот, его, а потом своего женоподобного писклявого переводчика, как курит кальян, сморкается, вытирает пот; шумно дышит... Своеобразный человек.
      Сергей Юльевич заметил, что Ли Хунчжан весьма воспитан, но на свой, китайский манер. Он считал, что представляя Срединную империю, ему следовало быть со всеми важным, чтобы внушить как можно больше почтения. Был такой случай. Сидели они вдвоем с Ли Хунчжаном и неторопливо разговаривали. Вошел слуга и доложил о приезде с визитом бухарского эмира. Ли Хунчжан сразу принял важную позу, а когда эмир со своей свитой вошли, встал и церемонно поклонился, здороваясь. Вид его был столь важен, что эмир, судя по всему, был изрядно шокирован. Восточные люди весьма чувстительны к малейшим оттенкам в обращении. Тогда эмир дал понять Ли Хунчжану, что визит он нанес только потому, что тот представляет китайского императора, и принялся расспрашивать Ли Хунчжана о здоровье богдыхана, о здоровье его матери, и совсем не интересовался ни здоровьем, ни вообще личностью самого Ли Хунчжана. Китаец, конечно, очень обиделся, но вида не подал.
      0н, в свою очредь, стал допытываться у эмира бухарского, какой тот религии, заявляя, что китайцы держатся религиозных начал, установленных еще Конфуцием.
      Эмир объяснил Ли Хунчжану, что он мусульманин, основателем их религии был Магомет, и вкратце пересказал суть их религии.
      Визит закончился, эмир со свитой пошли к выходу и Ли Хунчжан с довольно униженным видом отправился проводить их до самой коляски. Когда коляска уже тронулась, Ли Хунчжан что-то закричал. Коляска остановилась и русский офицер, бывший у эмира переводчиком, спросил, что случилось? Тогда Ли Хунчжан велел передать эмиру, что он вспомнил, как этот Магомет, который основал религию эмира, ранее был в Китае, оказался там каторжником, потом его из Китая выгнали, и вон оказывается, где он объявился.
      Озадаченный эмир укатил, а Ли Хунчжан, весьма довольный местью, вернулся в гостиницу.
      Против Японии же! Государь император уполномочил Сергея Юльевича переговорить с министром иностранных дел князем Лобановым-Ростовским по вопросу заключения оборонительного договора с Китаем. Ничего нельзя оказать о нем плохого, человек он был видный, весьма образованный, очень светский, отлично владел языками, очень хорошо владел пером, очень склонен был к серьезным занятиям, например различным историческим исследованиям, в основном родословным, хотя никогда в жизни серьезными делами не занимался. Вообще, ум у него был более блестящий, нежели серьезный, так бывает. И с зайчиком.
      Хотя ему было уже за шестьдесят, он оставался крайне легкомысленным. И едва не свел всю громадную, можно сказать, работу Сергея Юльевича к конфузу, а Россию едва не поставил в весьма рискованное положение.
      Сергей Юльевич пришел в министерство иностранных дел к князю Лобанову и рассказал ему о результатах переговоров с китайским представителем Ли Хунчжаном, о чем Лобанов, конечно же, был информирован. Он тут же взял перо и в совершенно превосходной последовательной форме составил проект соглашения. Потом он передал написанное Сергею Юльевичу с просьбой проверить и внести необходимые поправки. Витте был удивлен верностью и тонкостью изложения и точностью формулировок.
      На следующий день князь Лобанов побывал у государя и позже передал Сергею Юльевичу одобренный его величеством проект, в котором, к своему удивлению, Витте увидел, что пункт о нашем с Китаем оборонительном союзе был обобщен. В новом проекте договора было указано, что в случае нападения кого-либо на Китай, Россия, всеми своими сухопутными и морскими силами должна защищать его, а в случае нападения на нас, Китай должен помогать нам. Но не указано, что от Японии. Но это же громадная разница - защищать Китай от Японии или от любой державы! У Китая постоянно возникают недоразумения с Англией относительно Тибета, с Францией, нашей союзницей, из-за Тонкина. Да и другие страны имеют отношения с Китаем. Это было бы в высшей степени опасно брать на себя оборону Китая от всех держав. Да узнай кто о нашем соглашении, это бы возбудило против нас множество европейских держав.
      Князю Лобанову свое неудовольствие Сергей Юльевич не показал, какая-то робость его удержала, но в тот же день он отправился к государю и доложил ему, что вот смысл наших соглашений с Ли Хунчжаном князь Лобанов изложил сперва правильно, но теперь в нем оказались весьма опасные изменения.
      Государь велел Сергею Юльевичу ехать к Лобанову, тем более, что министерства финансов и иностранных дел расположены в одном здании, и уговорить его написать договор так, как нужно. Витте же мешала врожденная его деликатность: князь Лобанов и служит значительно дольше его, и в товарищах министра внутренних дел уже побывал, послом был в Константинополе и в Вене, и вообще - в отцы ему годится. Тогда Его высочество пообещали лично уладить этот в высшей степени важный вопрос.
      Уже в Москве, перед коронацией, государь сказал Сергею Юльевичу, что свое мнение о неудобстве для нас принять оборону Китая от всех держав он Лобанову-Ростовскому изложил и что тот с ним согласился. Сергей Юльевич и успокоился, тем более, что виделся с министром иностранных дел уже несколько раз и тот ни словом не обмолвился с ним по этому предмету.
      Через три дня после коронации, 22 мая съехались они для подписания секретного соглашения в доме, который специально был снят в Москве на время коронации для министра иностранных дел. С русской стороны уполномоченными были князь Лобанов и Витте, а с китайской - Ли Хунчжан, который перед тем получил соответствующие полномочия телеграммой из Пекина.
      К подписанию были подготовлены два экземпляра соглашения -один для Китая, другой - для нас. Князь Лобанов объявил, что проект договора изучался, обсуждался и мы можем его подписать, и передал один экземпляр Ли Хунчжану, а другой взял Сергей Юльевич, совершенно без задней мысли, уверенный в правильности редакции. И вдруг, к своему ужасу, он обнаружил, что князь Лобанов оставил текст в своей, неверной и очень опасной для России, редакции. Сергей Юльевич отозвал князя в сторонку и, поступившись деликатностью, сказал ему об этом.
      Спасла их находчивость князя. Посмотрев на часы, он хлопнул в ладоши и велел вошедшим лакеям подавать завтрак. Потом он пригласил к столу Ли Хунчжана и присутствующих, сказав, что стол накрыт и кушанья могут испортиться.
      Пока длился завтрак, двое секретарей переписали договор и он получил верную редакцию.
      Сергей Юльевич еще много раз встречался в первопрестольной с Ли Хунчжаном и тот говорил, что, как друг России, советует ни в коем случае не идти на юг от железной дороги, потому что китайцы, в своем большинстве, неодобрительно смотрят на европейцев, считают , что все зло в империи происходит от "белых дьяволов", и что продвижение России на юг вызовет неожиданные и самые печальные последствия как для России, так и для Китая.
      - Да, если бы мы точно держались этого чрезвычайной важности договора, нам не пришлось бы пережить всю горечь позорной войны с Японией и наши позиции на Дальнем Востоке были бы весьма прочны, - уже потом, много лет спустя думал Сергей Юльевич.
      Летом товарищ Сергея Юльевича по министерству финансов Петр Михайлович Романов выехал в Берлин, где он и посланник китайской империи Сюй Цзинчэн, который одновременно был и посланником в России, и имевший обыкновение всю зиму и весну жить в Петербурге, а лето и осень - в Берлине, составили и подписали проект концессии.
      Концессия на строительство Восточно-Китайской железной дороги выдавалась Русско-Китайскому банку, который, в свою очередь, передавал это право создаваемому Обществу Восточно-Китайской железной дороги. Вскоре проект концессии был утвержден русским правительством и правительством богдыхана.
      Сергей Юльевич уже понял, что китайцы ни в какую не согласятся на казенную государственную железную дорогу в свои пределы. Они боятся, конечно же, и с весьма большим основанием, подобных требований других государств. Ему же очень не хотелось, да что там не хотелось, не собирался он выпускать из рук министерства финансов такое важное для России дело. И тогда, поразмыслив, он предпринял обходной маневр. Концессия, как уже было сказано, была выдана Русско-Китайскому банку, а тот передавая это право не существующему еще Обществу КВЖД. Сергей Юльевич внес в проект соглашения русского правительства с Русско-Китайским банком об образовании Общества КВЖД статью, согласно которой из тысячи акций по пять тысяч рублей каждая, что составит капитал Общества, семьсот обязательно резервировались для правительства и передавались в Государственный банк. Остальные триста акций могут быть размещены среди частных лиц, но это уже была его уступка Альфонсу Ротштейну, представителю французских финансистов. Сергей Юльевич ожидал больших дивидендов от акций и хотел, чтобы они оседали в казну государства.
      К счастью, вопрос об участии частных лиц в капитале Общества разрешился благополучно и все акции Общества перешли в Государственный банк. За это Русско-Китайскому банку было выплачено пять миллионов рублей, как банкиру Общества.
      Сергей Юльевич распорядился дать объявление в "Правительственном вестнике" об открытии подписки на акции Общества в самый день подписки и, таким образом, подписка кончилась не начавшись. Все акция Общества стали принадлежать государству, а чтобы казна понесла минимальные потери, Витте заключил соглашение с правлением Общества об уплате русскому правительству четырех миллионов рублей за изыскания, проведенные на трассе будущей линии в Маньчжурии. Из этих четырех миллионов три были сразу переведены в Русско-Китайский банк в так называемый "Ли Хунчжанский фонд". Один миллион пошел, следовательно, в доход казны, но и правление Общества осталось с одним миллионом, на весьма коротком поводке - без акций и, практически, без денег. Финансировать строительство Сергей Юльевич решил за счет выпуска облигаций.
      Одним из в высшей степени неудобных условий концессии, выданной китайским правительством, Сергей Юльевич считал обязанность передать через восемьдесят лет дорогу бесплатно китайской стороне. Но обойти это неудобство было невозможно. Зато обусловленное концессией право правительства богдыхана через тридцать шесть лет приступить к выкупу дороги он постарался максимально затруднить.
      Уж если китайцы и вздумают выкупать, то пусть крупно раскошелятся. Он включил в концессионный контракт требование не только выплаты всех сумм, которые будут затрачены на строительство, но и всех долгов, сделанных для дороги, да с наросшими за то время на них процентами. Сюда войдут и "Ли Хунчжанский фонд" и те семь миллионов рублей, которое Общество обязалось вручить правительству богдыхана в день открытия движения по дороге. Вечно затыкающему свои бюджетные дыры международными займами китайскому правительству, находящемуся в долгах, как в шелках, не потянуть выкуп дороги. Это ему обойдется, по предварительным и самым скромным подсчетам, миллионов в семьсот рублей. Нет, это положительно невозможно!