Резниченко остановился посреди комнаты.
      - Но ведь пойми, поля надо защищать, надо защищать людей, работающих на этих полях, надо защищать страну!
      - Надо.
      - И ты?..
      - И я думаю, Сергей, что об этом уже позаботились.
      Резниченко медленно опустился на стул. Еще никогда, с первого момента возникновения его идеи защитной аппаратуры, ему не приходила в голову эта простая и ясная мысль. "Что же это? Что он сказал? А ведь и правда... Нет, нет! Это было бы чудовищно. Ведь тогда рухнуло бы все. Все мечты, все надежды. Не может быть! Кто мог сделать это? Кто? Ведь это было бы известно!"
      - Сергей, позволь мне взять галстук. - Резниченко подскочил со стула и освободил прижатый его широкой спиной галстук.
      - Ты, значит, считаешь?.. - еще раз услышать эту трезвую мысль было слишком страшно, и Резниченко изменил вопрос: - Ты считаешь, что не сможешь бросить свой биоксин?
      - Нет, Сергей, не смогу, - твердо ответил Бродовский, продолжая трудиться над галстуком. - Не смогу. И не смогу, пожалуй, работать с тобой.
      - Со мной? Я не понимаю тебя, Миша, твой тон... Может быть, я позволил себе что-нибудь в разговоре... Может...
      - Нет Сергей, ничего особенного. Мне только больно было услышать от тебя одну фразу.
      - Заранее прошу прощения. Я, наверное, оговорился, я и не думал... Поверь, Михаил, и в мыслях не было тебя обидеть!
      - О нет! Ты не обидел меня и не оговорился, к сожалению.
      - Ничего не понимаю. О какой фразе идет речь? - начал, наконец, нервничать Резниченко.
      - "...Мы можем стать во главе института".
      - Михаил!.. - Резниченко почувствовал, как краска заливает его лицо, и не мог сообразить, что ответить Бродовскому.
      В двери постучали.
      - Сергей, Михаил! - донеслось из-за дверей. - Да скоро ли вы, наконец?!
      - Идем, идем!
      Бродовский быстро надел пиджак, мельком глянул в зеркало, еще раз поправляя галстук, и они перешли в столовую.
      Кроме Резниченко и Лены, Бродовский ни с кем не был знаком, но как-то сразу сумел завоевать симпатии всех гостей. Веселый, подвижной и остроумный, он везде успевал: открывал консервы и бутылки, менял пластинки на радиоле, устанавливал на столе цветы, и все это, казалось, проделывал одновременно.
      За ужином всякий раз, как только беседа грозила стать слишком академической, забавные рассказы Бродовского оживляли ее.
      Начались танцы, и Михаил успевал танцевать со всеми, кто на это отваживался. С Женей Беловой он изобразил что-то фокстротистое и даже довольно уверенно, хотя и далеко не по правилам, прокружил в вальсе престарелую жену профессора Журавского.
      В течение всего вечера Женя с интересом наблюдала за Михаилом, и у нее сложилось впечатление, что он старался не разговаривать с Леночкой и что ему не так уж весело, как это могло показаться окружающим.
      Жене не сиделось в залитых светом и наполненных шумом веселья комнатах, и она частенько уединялась на веранде. Все ее думы были там, в маленьком домике с закрытыми ставнями. Что делает сейчас Андрей? Что с ним, что происходит вокруг него? Захотелось вынуть письмо и, в какой уже раз, вчитываясь в непонятные, взволнованные и такие дорогие строки, постараться разгадать, что же с ним!
      - Женька, ты опять убежала! - окликнула сестру Лена, выходя на веранду. Лена была радостно возбуждена. Такой Женя не видела сестру с момента приезда. - Нехорошо уединяться, Жека.
      - Не до веселья мне сейчас, Лена.
      - Понимаю, - тихо ответила старшая, и лицо ее на минутку сделалось серьезным, но вот на нем снова вспыхнула радостная улыбка - через раскрытые окна на веранду донесся дружный смех. - Это, наверное, опять Михаил. Если бы не он, у Сергея сегодня была бы очередная скучища.
      - Лена!
      - Да, девочка.
      - Когда он пришел, когда ты увидела его, то, кажется, смутилась немного.
      - Смутилась?.. Может быть.
      - Ты ему нравилась?
      - Да, даже больше. Переживал, бедняга, - я видела все это, понимала, но что я могла поделать? Как сейчас помню, приехал он к нам на дачу. Вечер чудесный был - весна. Так не хотелось огорчать его и надо было сказать последнее слово. Я спросила его: "Ты меня очень любишь?" - "Люблю, говорит, безумно люблю!" - "Ну вот, говорю, я так же люблю другого".
      Сестры помолчали. Потянуло вечерним свежим холодком, и Лена зябко поежилась.
      - Это был Сергей? - тихо спросила Женя.
      - Ну, конечно же.
      - Елена Андреевна!
      Белова вздрогнула и обернулась к вошедшему на веранду Титову.
      - Вы меня напугали.
      - Не может быть! Ведь мы с вами ничего не боялись даже в "святая святых", - рассмеялся Иван Алексеевич. - О чем это вы тут в полумраке с сестренкой мурлыкали? Все, небось, амуры. Ну, ну, не буду затрагивать нежные струны.
      На веранду вышел Сергей и еще кто-то из гостей, Всем захотелось подышать прохладным вечерним воздухом, освежиться. Здесь становилось не менее шумно, чем в комнатах, и Женя уже порывалась встать и уйти, как к ней подошел Титов. С первых же слов он сумел расположить ее к себе. Каким-то особенным спокойствием и отеческой теплотой веяло от его слов. Худощавый, стройный, с большими, глубоко врезавшимися складками у рта, с седыми висками, с двумя крупными вертикальными морщинами на лбу, он казался не по летам молодым. Не то умные, светящиеся добротой глаза его молодили, не то голос - мягкий, ласковый - делал его гораздо моложе своих лет, только Женя чувствовала, что говорит с ним, как со сверстником. С ним, жизнерадостным, открытым и простым, легко было говорить, ему можно было поведать самое сокровенное, самое дорогое.
      Веранда опять опустела, и Титов с Женей уселись в плетеных креслах, поставленных в уголке, беседуя тихо, задушевно.
      Титов говорил о себе. Лаконично, с хорошим русским юморком и очень образно. За короткими и меткими его фразами вставали картины пережитого, и Жене казалось, будто она шагала вместе с ним по дорогам войны, вошла в Германию и побывала у развалин Браунвальда. Когда он говорил о затопленных подземельях, о замученных фашистами людях, в голосе появлялись гневные нотки. А когда вспомнил о жене... Он понимает, что прошло уже много лет, что чудес не бывает, но до сих пор при воспоминании о Кате сжимается сердце. До сих пор перед глазами стоит ее маленькая фигурка в промокшей мешковатой шинели. Пропала без вести, а может быть, и она была там? Может, изверги и ев...
      - Не надо, Иван Алексеевич, не надо! - Женя схватила его большую, в узловатых венах руку и долго держала ее в своей, маленькой и теплой. Так хотелось сказать ему что-то, так нужны были слова утешения!
      - Вы до сих пор любите ее? Вы до сих пор помните о ней, до сих пор она заполняет ваше сердце. Как это хорошо! Какое же светлое чувство - любовь!
      И желание, чтобы Иван Алексеевич не возвращался к так волновавшей его теме, и непреодолимое стремление излить ему все, что накопилось в душе, оказалось сильнее овладевшей ею за последние дни скованности, и она заговорила о себе, о своей большой и тяжелой любви. Иногда самое заветное, интимное трудно бывает высказать близким, и вдруг совсем мало знакомому человеку скажешь все, откроешь, облегчишь душу.
      Женя говорила сбивчиво, порывисто, поспешно. Хотелось так много сказать, и боялась: вот-вот войдет кто-нибудь, прервет, помешает и не удастся закончить разговор, который был нужен, облегчал и начинать который снова уже не захочется. Титов слушал внимательно, молча, и его молчаливое внимание было очень дорого.
      - Вот и все, - тихо закончила Женя.
      - А письмо?
      Словно от прикосновения к чему-то очень неприятному по телу прошла дрожь, и кровь бросилась в лицо. Только тут она поняла, что в течение всего рассказа почему-то старалась не упоминать о письме. Теперь этому по-отечески расположенному к ней человеку было стыдно соврать.
      - Какое письмо?
      - Не надо, Женечка. Не говорите того, что вам не хочется. Будет время, когда вы сами захотите придти ко мне и прочесть письмо, которое вы получили от Никитина четыре дня тому назад. Может быть, это будет нужно вам и ему. Тогда приходите. Я выслушаю вас и, если смогу, постараюсь помочь.
      Титов встал с плетеного кресла.
      - Иван Алексеевич! - Женя протянула Титову несколько сложенных вчетверо листков. - Иван Алексеевич, вот!
      Гости разошлись, и на веранде остались только "свои" - Михаил и сестры Беловы.
      - Михаил Николаевич, вы просто очаровали Наталью Филипповну. Когда это вы успели? Смотрите, чтобы профессор Журавский не вызвал вас на дуэль!
      - О, это было бы сенсационно, разумеется, и доставило бы вам, женщинам, большое удовольствие.
      - Женщинам? - удивленно переспросила Женя.
      - Ну, конечно, - засмеялся Михаил, искоса посмотрев на Леночку. - А знаете, смешно бы это выглядело теперь! Вы подумайте, раньше дрались каменными топорами, потом на шпагах, на пистолетах, а теперь... Представьте себе - взвиваются в воздух два истребителя и начинается воздушный бой. Они входят в пике, делают самые невероятные фигуры высшего пилотажа, стараясь зайти в хвост друг другу и р-р-р-расстрелять соперника из своих пулеметов. Очередь за очередью сверкает в воздухе, и, наконец, один из них падает сраженный! Эффектно, а?
      Женя улыбалась, слушая Бродовского, смотрела пытливо то на него, то на Лену и думала: "Какой он веселый и хороший, наверное, а вот не понравился Лене. Жаль!"
      Лена сидела молча, мяла маленький платочек в руках и старалась не встречаться взглядом с Михаилом. Сергею явно не нравилась веселость друга, и он постарался придать разговору более серьезное направление:
      - Как успехи твоей экспедиции, Михаил?
      - Вы были в экспедиции? - живо подхватила Женя.
      - Где, когда? Расскажите.
      - Я ездил в экспедицию к Солнцу.
      - Вы опять шутите.
      - Нисколько. Мы забрались в горы со своими приборами как можно повыше, чтобы быть поближе к Солнцу.
      - Ну, - усмехнулась Лена, - приблизились вы не намного!
      - Да, не намного, но нам уже не так мешала толща атмосферы.
      - А разве вам очень мешает атмосфера нашей старой планеты?
      - Очень, Женя. Она не дает возможности исследовать, как полагается, диапазон радиоволн, который излучает Солнце. Вы же знаете, что Солнце в очень широком диапазоне излучает радиоволны. Из этой разнообразной гаммы мы стремимся вычленить именно те излучения. которые влияют на развитие растений, на те или иные процессы в организме человека.
      - Рост растений? Разве вы, радиофизик, занимаетесь стимуляторами роста?
      - Вот это, кажется, самое юмористическое, что есть в Михаиле, - вставил Резниченко, который, казалось, мрачнел по мере того, как возрастало веселье в его доме.
      - Юмористическое?
      - Ну, конечно. Ведь ты радиофизик и вдруг, увлекся растениями!
      - Да, на данном этапе растениями. И это увлечение, думаю, понятно каждому - растения покрывают почти всю поверхность Земли, растут в реках, морях и океанах. И продукты питания, и стройматериалы, и основные энергетические запасы нашей планеты - все это результат жизнедеятельности растений. С доисторических времен и до наших дней все усилия человека направлены на то, чтобы в результате _выращивания_ растений получать нужные ему продукты. Ускорение роста - вот чем надо овладеть. И, я уверен, мы овладеем. Радиофизики помогут растениеводам, научат их управлять, стимулировать рост и получать невиданные урожаи.
      - Стимуляторы роста, как тебе известно, уже практически применяются, сухо заметил Резниченко.
      - Это не то!
      - Как не то? Уже есть препараты, повышающие урожайность до двадцати, даже до пятидесяти процентов.
      - До двадцати, пятидесяти процентов! Ты же знаешь - я хочу, чтобы можно было получать три, четыре урожая в год!
      - Михаил! Ты рассуждаешь как дилетант!
      - Подожди, подожди, Сережа! Это очень интересно! - глаза Леночки блестели. - Если есть хоть какая-нибудь возможность осуществить это...
      - ...то это поможет "усовершенствовать растения".
      - Да, поможет! И ты напрасно иронизируешь. Получая в год три-четыре поколения растений, и можно ускорить ведение работ по направленной изменчивости.
      - Лена, ты опять со своими мечтами о свекле, из которой можно выжимать подсолнечное масло! - вмешалась Женя. - Михаил Николаевич начал говорить об интересных вещах, а вы с Сергеем не даете ему досказать. Михаил Николаевич, пожалуйста, рассказывайте, что вы хотите сделать?
      - Он и сам еще не знает, - буркнул Резниченко.
      - Может быть, но я уверен - мы на правильном пути. Добавлять активаторы в почву или обрабатывать ими семена - старо. Активаторы роста вырабатываются в клетках растений. Они необходимы для деления, для увеличения массы живой протоплазмы, так же, как для питания нужен хлорофилл, который образуется _только_ под влиянием луча света. Вы понимаете, почему я привел такую аналогию: хлорофилл и стимуляторы?
      - Откровенно говоря, нет.
      - Растения сами для себя вырабатывают стимуляторы роста. Вы понимаете, так же, как сами вырабатывают хлорофилл!
      Бродовский помолчал, ожидая, что кто-нибудь из слушающих продолжит его мысль.
      - Ну и что же? - нетерпеливо спросила Женя. - Какое все это имеет отношение к четырем урожаям в год?
      Бродовский не мог без волнения говорить о своей идее. Он встал и зашагал по веранде. Его лицо раскраснелось, глаза стали строже.
      - Да ведь поймите, так же, как хлорофилл образуется в клетках растений за счет энергии лучей красной части спектра, так и синтез биоксина, может быть, находится под контролем лучистой энергии! А следовательно, применяя излучатели, можно вызвать в клетках растений более интенсивное образование стимуляторов роста, ускорить рост растений. Управляя излучением, мы будем управлять ростом и развитием растений!
      - Ерунда! - отрезал Резниченко.
      - Сергей! - укоризненно сказала Лена.
      - Ерунда, говоришь? - Бродовский опустился на ступеньки веранды.
      - Конечно! В науке и практике ты не найдешь подтверждений твоим домыслам. Откуда ты взял, что биоксин образуется под влиянием лучистой энергии?
      - По аналогии. Энергия световых лучей идет на образование хлорофилла, ультрафиолетовое излучение стимулирует образование витамина Д, энергия митогенетических лучей вызывает клеточные деления. Согласитесь, друзья, что очень многие, пока неизвестные нам процессы совершаются в клетках под влиянием электромагнитных колебаний. Теперь, пользуясь открытием Зорина, мы должны изучить это влияние, найти ключ к управлению ростом и развитием растений. Почему так медленно совершаются процессы роста? Могут ли они протекать быстрее? Могут! Растет же бамбук по 70 сантиметров в сутки, и за две недели достигает гигантских размеров, каких достигали в мезозойскую эру исполинские хвощи и папоротники.
      - Минуточку, - прервала Бродовского Женя, - а почему в ту эпоху были такие огромные растения и животные? Подумать только, атлантозавр имел одиннадцать метров в высоту и сорок метров в длину. Ведь эта движущаяся махина была величиной с трехэтажный дом. Динозавры, ихтиозавры, мастодонты, по сравнению с которыми современные слоны кажутся карликами! Какое обилие гигантов! И ведь всем им, в конечном счете, доставляли пищу растения, и какие гигантские растения! Почему же природа была так щедра в то время?
      - Что же здесь удивительного? - рассудительно ответил вместо Бродовского Резниченко. - На Земле тогда были более подходящие условия для развития - избыток пищи, теплее было.
      - Теплее? - перебила Женя. - Теплый климат и хорошая почва и сейчас есть во многих местах земного шара, но это еще не ведет к образованию таких гигантов, какие существовали миллионы лет тому назад. Что же изменилось с тех пор?
      - А я вам скажу. Изменилось самое существенное - состав атмосферы. Да, да, - горячо продолжала Лена, - я, кажется, поняла, в чем дело. В результате жизнедеятельности растений увеличилось количество кислорода. Под влиянием солнечной радиации в верхних слоях атмосферы образовался слой озона. Когда в атмосфере не было столь "плотного" ионизированного слоя, поверхности земли достигал более широкий диапазон электромагнитных колебаний.
      - Браво, Лена! Ты становишься ярой последовательницей Бродовского!
      - Как тебе не стыдно, Женя! - смутилась Белова. - Шумишь и сбиваешь меня. Я и так, кажется, наговорила кучу глупостей. Но знаете, друзья, мне как-то очень ясно представилось, что ведь действительно в то время за счет энергии электромагнитных колебаний, излучаемых Солнцем, в растениях гораздо успешнее могли синтезироваться стимуляторы роста.
      - А теперь?
      - Какая-то часть этих лучей и теперь проникает сквозь ионизированный слой, но уже меньшая. Растения приспособились к новым условиям, и формы их изменились.
      - Правильно, Лена. Вот и нужно вновь дать растениям то количество излучения, которое они имели миллионы лет тому назад, и при помощи излучателей управлять развитием растений!
      В понедельник утром капитан Бобров пришел в кабинет Зорина раньше Титова. Окна кабинета выходили на широкий двор института. В дальнем его конце виднелось приземистое серое помещение проходной. Из окна кабинета, таким образом, можно было наблюдать за всеми, кто входит в институт и кто влияет на работу прибора.
      Без пятнадцати девять прибор начал подавать сигналы, и Бобров увидел, как из проходной вышел Никитин, направляясь к корпусу, в котором находился наладочный зал. Через несколько минут показалась Женя Белова и быстро прошла к тому же корпусу. Сигналы на щитке не появились. Белова перестала влиять на приборы!
      За пять минут до начала рабочего дня сигнал показал появление Титова у проходной.
      Титов влияет на приборы!
      Капитан опустился на стул и недоуменно, но внимательно продолжал следить за щитком. Лампочка вспыхивала постоянно и равномерно, указывая на пребывание Никитина в наладочном. Но кроме нее, попеременно зажигались и другие, фиксируя путь Титова. Вот сигнал из излучательного зала, вот замигала лампочка в лаборатории номер три и теперь...
      "Титов должен пройти через вестибюль второго этажа, - подумал капитан, пристально всматриваясь в щиток. - А если он направляется прямо сюда, то и через вестибюль третьего".
      Замигала лампочка вестибюля второго этажа, третьего...
      Оттуда по коридору шагов двадцать...
      Дверь отворилась, в кабинет вошел Титов.
      Поздоровавшись, он вынул из кармана письмо Никитина к Жене и протянул его капитану.
      - Прочтите внимательно, Петр Алексеевич. Мне кажется, что в этом сумбурно-лирическом послании содержатся намеки, которые помогут нам разобраться в деле Никитина.
      Бобров несколько раз перечитал письмо Никитина.
      - Да, Никитин так и не решился сказать "все", хотя, очевидно, и намеревался. Но вы знаете, Иван Алексеевич, письмо говорит больше, чем можно подумать, прочтя его. Оно разрешает загадку влияния Никитина на приборы.
      - Что?
      - Да, представьте себе. Больше того, сегодня же мы узнаем, чем именно Никитин вызывал это влияние.
      - И для этого? - нетерпеливо спросил Титов.
      - Для этого я очень попрошу вас, Иван Алексеевич, - любезно улыбнулся Бобров, - пройти к проходной, выйти за территорию института и тем же путем возвратиться сюда.
      Титов никак не мог понять, зачем Боброву могло это понадобиться. Однако, взглянув в его задорно блестевшие глаза, догадался, что капитан придумал, очевидно, нечто очень важное.
      Иван Алексеевич проделал маршрут, о котором его просил капитан, и через несколько минут снова предстал перед Бобровым.
      - Иван Алексеевич! - восторженно встретил его Бобров. - Все в порядке не мигают!
      - Кто не мигает?
      - Лампочки. Лампочки, Иван Алексеевич! Прекрасно, прекрасно! Ваши приборы просто чудо как хороши! Сядем. Я вам расскажу, как мы проведем основную проверку.
      К приходу Зорина капитан и Титов уже выработали согласованный план проверки и тотчас же рассказали о нем директору.
      Зорин нашел, что это стоит сделать, и распорядился вызвать к себе Никитина.
      Капитан Бобров вышел из кабинета спустя несколько минут появился Никитин.
      - Я поставил здесь опыт, - указал академик на смонтированные на лабораторном столе приборы, - но не имею сейчас возможности делать записи. Попрошу вас помочь мне. У вас есть с собой какая-нибудь записная книжечка, блокнот или что-нибудь в этом роде?
      - Да, Викентий Александрович, - Никитин пощупал боковой карман, блокнот при мне.
      - Вот и хорошо. Расчертите в нем таблички и через каждые две минуты записывайте показания. Отмечайте в них время, температуру в зоне прорастания и показания прибора.
      Никитин сел к лабораторному столу, вынул свой блокнот, аккуратно разграфил таблички и, внимательно наблюдая за показаниями приборов, начал записи. Зорин устроился за столом напротив, приготовляя препараты для следующего опыта. Титов сидел у письменного стола, углубившись в объемистый том отчетов института.
      Минут через десять зазвонил телефон.
      - Да, Зорин слушает... В наладочном? Хорошо. Я сейчас пришлю. - Зорин положил трубку и обратился к Никитину. - Вам придется оторваться от записей. Ничего не поделаешь, - нужно срочно пройти в наладочный и проверить установку второго магнетрона.
      - А опыт как же? Опыт прервать, Викентий Александрович? - спросил Никитин, указывая на приборы.
      - Нет, нет, опыт прерывать нельзя, я отложу пока препараты и буду сам вести записи. Оставьте мне, пожалуйста, ваш блокнотик.
      Никитин вышел, и Титов быстро подошел к щитку с сигнальными лампочками от приборов 24-16.
      - Так, мы послали его в наладочный зал? Хорошо, значит, прежде чем попасть туда, он должен пройти через лабораторию номер три. Верно?
      - Да. В наладочный зал можно пройти и через двор, но не думаю, чтобы он обходил кругом.
      - Интересно. - Титов взглянул на часы. - Сейчас он уже должен быть в третьей лаборатории, а там установлен наш прибор. Посмотрим.
      - Думаю, что он уже успел пройти туда.
      - Смотрите, сигналов нет, как это было раньше, когда Никитин входил в лабораторию.
      - Теперь он уже, пожалуй, в наладочном.
      Позвонили в наладочный зал, и оттуда ответили, что Никитин там и приступил к проверке установки.
      На щитке сигналов из наладочного не было.
      Титов взял в руки блокнот, оставленный Никитиным, и стал его внимательно рассматривать.
      - Значит, предположение правильное - все дело в этой книжице.
      Титов позвонил Боброву и пригласил его в кабинет. Загадочный блокнот снова подвергся испытаниям. Как только его подносили к прибору, стрелка начинала беспокойно прыгать. Блокнот радиоактивен - это было ясно. Листки, на которых Никитин писал письмо Жене, тоже радиоактивны. Но почему блокнот стал радиоактивным? В чем виноват Никитин? Проверка явилась лишь первым шагом к разрешению этого вопроса.
      Листая блокнот, капитан заметил, как из него выпало что-то маленькое, темное. Он нагнулся и поднял с пола засушенную, почти совсем почерневшую фиалку.
      Прошла неделя со дня памятной встречи в лесу. После вечера у Резниченко Лене ни разу не пришлось повидать Михаила, но с Сергеем она встречалась почти каждый день. Сергей со дня на день ждал решения комиссии о своем проекте и уже не мог говорить ни о чем другом, как о том времени, когда он, наконец, будет в Москве, когда сможет, как однажды выразился, "зажить". Слово это врезалось в самое сердце, и, кажется, оно, это маленькое слово, решило все.
      Отпуск подходил к концу. Вот еще два дня и... ехать или остаться здесь, с Сергеем? Даже подумать тяжело, что больше не будет видеть его, не будет с ним и все же с каждым днем становилось яснее - не выйдет ничего у них с Сергеем. Все дальше и дальше он уходил от нее и становился все более непонятным, чужим.
      - Я завтра еду, Сережа, - сказала она, и вдруг сразу стало легче. Так трудно было принять решение, а когда внезапно, сами собой вылетели эти слова, почувствовала, что именно так надо.
      - Едешь? Куда?
      - Домой, в Славино.
      - Что, агитация Михаила повлияла?
      В первый раз Сергей предстал перед нею в таком отвратительном виде, в первый раз подумала, что вот он весь здесь - своевольный, раздражительный и очень, несправедливый. Да, да, несправедливый. До слез стало горько от сознания, что он может подумать такое, может...
      Лена не ответила ни слова и тихонько отошла от Сергея.
      - Лена! - он догнал ее, схватил за плечи, и в голосе его появились прежние, такие любимые нотки. - Леночка! Я не смогу без тебя, Лена!
      - Я тоже... - Лена высвободилась из его объятий. - Мне тоже будет очень трудно без тебя. Но я и с тобой не смогу. Ты понимаешь, не смогу!
      Даже провожая Лену на станцию, Сергей все еще не верил, что она уезжает. Не на несколько дней, чтобы оформить перевод, а навсегда. Уезжает от него, уезжает в такой момент, когда, казалось, уже все было решено. Почему? Неужели... Ее отъезд вызывал у него обиду и даже злость. Лене больно было при мысли, что Сергей так и не понял причины отъезда, так и не поверил, наверное, что и ей тяжело.
      "Неужели он действительно считает, что причиной всему встреча с Михаилом? Неужели Сергей не в состоянии понять... И это сейчас! А что же будет дальше?.. Может быть, я ошибаюсь?" - промелькнула мысль в последнюю минуту, когда Сергей обнял ее на прощанье, и снова стало так хорошо, что захотелось выбежать из вагона, остаться.
      - Лена!
      "Что скажет он сейчас? Какие слова найдет в эту минуту?" - пронеслось в голове.
      - Лена, почему ты не хочешь подождать несколько дней? Решится судьба моего проекта и...
      Лена отстранилась от него и прижалась лбом к оконному стеклу вагона.
      - Лена, ты больше не любишь меня?
      - Не знаю, - едва слышно проговорила она, не глядя на Сергея. - Не знаю... Мне было так хорошо с тобой... Но только было... Ты так изменился... я люблю уже не тебя, а только воспоминание о тебе, каким ты был когда-то.
      За окном медленно поплыл перрон. Сергей на ходу выскочил из вагона и затерялся в толпе.
      "Где он?"
      И вдруг в толпе мелькнуло лицо Михаила. Он не рискнул прийти проводить. Ну, что же...
      Станция Петровская осталась позади. Поезд набирал скорость.
      Женя решила твердо - надо пойти к Зорину.
      После беседы с Иваном Алексеевичем стало еще тревожнее. Она понимала, что Титов старался ее успокоить, всей душой разделял ее тревоги и по всему было видно, как глубоко его трогала ее судьба, как внимательно он вдумывался, стараясь разобраться, что же произошло с Андреем. Она начинала догадываться, что "плановик из главка" приехал сюда, по-видимому, совсем не для проверки финансовых дел.
      Неожиданно для себя решила она отдать ему письмо Андрея. Женя поняла, что иначе нельзя. А ведь только накануне собиралась всегда хранить эти листочки, никому не показывать.
      Как только она взяла со стола Никитина листочки с такими дорогими для нее строками, как только прочла их и всем существом почувствовала огромную радость: "Любит он. Любит ее!" - решила беречь их. Если даже случится что-нибудь с Андреем, то пусть они, эти маленькие бумажечки, принесшие столько радости и тревоги, останутся у нее. Фиалку она оставила в его блокноте. Пусть и он вспоминает тот чудесный апрельский день, когда бродили в лесочке, и она нашла первую весеннюю фиалку. Он попросил у нее тогда эту фиалку, и она поняла, что он просит, чтобы она любила его... Он положил фиалку в блокнот, спрятал его на груди... Милый, сколько нежности в нем, в большом и сильном! Тогда не было в его глазах этой страшинки, тогда они были ясными и их не затуманивал испуг. Они смотрели на нее открыто, такие глубокие и любящие, а теперь... Что же случилось с ним?
      Весь день после вечеринки у Сергея она вспоминала разговор с Иваном Алексеевичем. Тогда впервые ей стало страшно. До этого вечера еще казалось, что все будет хорошо, все как-то обойдется, выяснится с Андреем и, как знать, быть может, они еще будут счастливы. О, как бы они были счастливы, если бы смогли быть вместе! Да, казалось... Но тогда, вечером, в полумраке веранды впервые закралось в душу страшное, незабываемое. Браунвальд... Необычайное открытие, которое может принести столько благ людям и которое... Браунвальд... Зверски изуродованные люди... Опасение, что открытие и теперь стремятся использовать во вред человечеству, и сейчас работают над тем, чтобы наводнить мир губительными волнами, ищут возможности подобраться к секретам советской науки... А если и Андрей?!.
      Больше всего хотелось пойти к Зорину. Он мудрый, душевный. Он разъяснит, поможет, успокоит. Он поймет ее.
      Работа не шла на ум. Все утро Женя порывалась попасть к Зорину. То он был занят, то одолевали сомнения и нерешительность. Все утро она сновала по коридорам второго и третьего этажей главного корпуса. В кабинет входили и выходили сотрудники. Вошел и вышел заместитель директора. Вышел незнакомый, никогда не появлявшийся в филиале человек. Теперь, наверное, там уже нет никого. Женя спросила у секретаря, кто у директора. "Титов", ответила секретарь. Женя быстро вышла из приемной, почему-то не хотелось встречаться с Иваном Алексеевичем - и на лестнице столкнулась с Никитиным. Он спешил к Зорину.
      Тоскливо сжалось сердце, и уже ни за что не хотелось уходить от заветных дверей, пока не выйдет оттуда Андрей. В вестибюле третьего этажа можно было тихонько сидеть на стуле за большим шкафом. Отсюда хорошо видна часть коридора с огромной белой дверью, ведущей в приемную директора.
      Пять, десять, пятнадцать минут... Из кабинета вышел Никитин. Глаза безумно блуждают, бледен... Что произошло у Зорина? Никитин шел, казалось, ничего не видя перед собой. Он не заметил и Женю, вставшую со стула, и быстро направился к лестнице. Женя уже собралась окликнуть его, когда к ней подошел старший лаборант спецлаборатории.
      - Евгения Андреевна, вас уже два часа ищет начальник отдела!
      Оставшиеся до окончания рабочего дня три часа показались вечностью. Таблицы сливались в расплывающиеся полосы непонятных и ненужных цифр. Звонок пришел как спасение. Судорожно собрав все документы, Женя поспешила в секретную часть. Наконец, документы сданы и можно бежать в наладочной. Пусть будет что угодно, но увидеть Андрея, спросить, что произошло у Зорина!