Другие спальни... другие кровати... Себастьяно не стал продолжать, ожидая, что я отвечу на его намек. Он был консервативен, несмотря на свои современные манеры — не в его правилах сделать предложение женщине, которая стала вдовой всего три месяца назад, — аристократическая аура не могла не оказать своего влияния и на него. Если бы не Пит, кто знает, как бы я поступила в этом случае... Поэтому я сделала вид, что не поняла его, рискуя показаться простодушной.

Он все еще ждал ответа, когда мы остановились у дверей виллы.

— Не уходите вот так сразу, — просил он. — Еще не поздно, смотрите, в окнах горит свет...

Я никогда не была в восторге от занятий любовью в автомобиле. Если Себастьяно действительно хотелось продлить наше последнее свидание, можно было сотни раз свернуть с дороги на обочину... Таких мест мы с ним проезжали достаточно. Казалось, я понимала причину его медлительности. Она была по-детски несерьезной. Себастьяно хотел быть уверенным в том, что кто-нибудь из обитателей виллы обязательно проснется и выглянет из окна, до того как...

Одно из освещенных окон было окном моей собственной спальни. Золотистый отсвет падал из него на улицу. Он был едва виден сквозь дождь. Но я знала, что сейчас делает человек, который зажег у меня свет: он пристально вглядывается в стоящую под дождем машину.

Возможно, это была Эмилия, которая вынуждена дожидаться моего возвращения, чтобы закрыть входную дверь. Эта неугомонная женщина, наверное, решила разобрать мне постель или просто прибрать в комнате в мое отсутствие. Мне показалось, что тень в окне была гораздо выше и тоньше...

— Думаю, мне пора, — твердо сказала я.

Себастьяно снова взял меня за руку.

— Знаете, мне гораздо труднее попрощаться с вами, чем я предполагал. Скоро в Нью-Йорке состоится конференция...

Мне пришлось согласиться встретиться с ним в Нью-Йорке, обязательно позвонить ему до отъезда из Италии и непременно найти время для встречи. Под конец я уже была согласна войти в дом вместе с ним или ограбить банк, я была уже согласна на все, только бы он побыстрее отпустил меня. Я даже не оглянулась, чтобы удостовериться, что на этот раз он благополучно выбрался за пределы поместья.

Дверь в дом не была заперта. Я закрыла ее за собой и опрометью бросилась вверх по лестнице.

В комнате никого не оказалось. Она была совершенно пуста. Огонь весело гудел в камине, кровать была прибрана точно так же, как и до моего отъезда. А вот на кровати... На кровати, как мне показалось, лежало спеленутое тело женщины, невероятно стройной, в длинной юбке...

Дрожащей рукой я нащупала выключатель. Комната озарилась ярким светом. То, что лежало на моей постели, было ночной сорочкой, сложенной так аккуратно, как это принято в самых дорогих отелях. Мне, правда, никогда еще не приходилось останавливаться в таких фешенебельных номерах, я только слышала и читала о них. Самое интересное заключалось в том, что это была не моя ночная сорочка. Такое белье могло принадлежать только Франческе: шелк, кружева, изумительная вышивка, рубашка, как невесомое облако.

Я медленно подошла к кровати и прикоснулась к самому краешку широкой юбки. Сорочка казалась совершенно повой, но я ничего не понимала, пока не увидела и другие вещи, аккуратно разложенные по всей комнате. Больше всего свертков лежало на кресле, рядом с постелью, они выглядели так, словно их только что доставили из магазина. Свертки были самых разных размеров: от совсем крошечных до объемистых.

Когда я, наконец, пришла в себя, мозг уже не мог контролировать мои поступки. Меня переполняло одно-единственное чувство, то была не злость и не гордость — это было простое неприятие, категоричное отрицание того, что происходит.

Схватив лежащую на кровати ночную рубашку, я помчалась через холл в комнату Франчески. Она еще не спала. Из ее спальни до меня донеслись голоса. Тот факт, что я смогла расслышать разговор сквозь толстые двери, говорил о том, что скорее всего Франческа распекает за что-то Эмилию.

Я решительно постучала. Франческа отозвалась на мой стук.

— Кто там?

Ей было прекрасно известно, кто мог стучать в ее спальню в столь поздний час, иначе она не стала бы задавать вопрос по-английски. Тем не менее мне пришлось подыграть ей и ответить.

— Это я, Кэти. Мне необходимо поговорить с вами.

— Подождите одну минуту.

Минута затянулась. Секунды текли одна за другой, пока я терпеливо ждала разрешения войти к ней. Когда, наконец, Франческа распахнула дверь, мне стала ясна причина моего столь долгого ожидания. Она просто не могла позволить себе предстать перед посторонним человеком в том виде, в каком создала ее природа-матушка, исключая свою горничную, которую Франческа и человеком-то не считала. Макияж был нанесен наспех и он не скрывал глубоких морщин в уголках губ.

Она посторонилась, чтобы я могла пройти. В первый раз я оказалась в спальне графини. В цветовой гамме преобладали ее любимые пастельные тона. От этого спальня приобретала спартанский вид и напоминала монашескую келью, однако покрывало на узкой кровати было из чистого шелка, а на столике перед огромным зеркалом стояла целая батарея дорогих косметических средств. Единственной вещью, напоминающей о том времени, в котором мы живем, было небольшое радио с часами, вделанными в корпус. Кроме нас, в комнате никого не было, поэтому я решила, что до меня донеслись обрывки радиопередачи, или просто Эмилия вышла через ванную, дверь в которую была приоткрыта.

Я протянула сорочку.

— Я не могу принять это, Франческа. Как и все остальные вещи. Я высоко ценю ваше намерение сделать мне подарок, но принять его не могу.

Единственной ее реакцией, заметной для постороннего взгляда, были напряженные уголки аккуратно подведенного рта. Она была рассержена. Мое поведение едва ли можно было назвать вежливым.

Помолчав, она поинтересовалась:

— Разве вам не понравились все эти вещи?

— Они просто великолепны. Но я никогда бы не выбрала их для себя, даже если бы у меня были деньги. У меня просто нет времени, чтобы вручную стирать такое белье да еще гладить его.

— Деньги, — повторила она с едва заметным пренебрежением в голосе. — Как я уже однажды говорила вам, вы имеете право на такие вещи.

Даже в возбужденном состоянии я не могла позволить себе сказать, что если у меня имеются права на семейное состояние, то лучше было бы получить эту сумму наличными. Денег, уплаченных за эти кружевные легкомысленные штучки, хватило бы, чтобы внести годовую ренту за мой домик.

Таким образом, дискуссия закончилась, не успев начаться. Я не могла себе позволить слишком давить на Франческу в сложившейся ситуации. Поэтому я решила, что, уезжая, оставлю все подарки в платяном шкафу и не буду больше обсуждать этот вопрос.

Выйдя из спальни Франчески, я заметила, что дверь соседней комнаты открыта нараспашку, оттуда тянуло холодом, а на пороге стояла Эмилия. Я хотела задать ей вопрос о том, что она делала в моей комнате, но, как только что выяснилось, он был бы обращен не по адресу. Скорее всего, у меня в комнате была Франческа, которая и выглядывала в окно, когда мы с Себастьяно подъехали к дому, именно ее силуэт я заметила на фоне ярко освещенного окна.

Дуновение холодного воздуха донеслось до меня сквозь распахнутую дверь. Кромешная темнота в конце длинного и пустынного коридора казалась враждебной и пугающей, словно какие-то невидимые тени принимали там самые ужасные формы. Вместе с очередным порывом холодного ветра до меня донесся странный звук, напоминающий сдавленный смешок, который был отчетливо слышен в мертвой тишине, окружающей меня. Добравшись, наконец, до своей комнаты, задыхаясь и дрожа, я заметила, что тонкая ночная сорочка порвана и измята в том месте, где мои руки вцепились в прозрачную ткань. Я бросила ее на кресло и поспешила забраться в постель.

Пролежала я так совсем недолго, так как вспомнила, что мною еще не выполнен тот ежевечерний ритуал, который я добровольно взвалила на свои плечи: надо посмотреть на спящего ребенка и вынуть ключ из замочной скважины. В коридорах царили прохлада и полумрак, большинство светильников перегорели.

Со следующего утра я начала считать дни и ночи, оставшиеся до отъезда. Может быть, свою роль в этом сыграла и установившаяся отвратительная погода. В среду опять выдался холодный и промозглый день, а это означало, что я не смогу хоть немного прогуляться с Питом на свежем воздухе. Мне не мешало бы съездить во Флоренцию и побродить там по музеям: Бог знает, когда у меня еще раз появится возможность посетить Европу. Я надеялась, что такой случай представится, тем не менее, в данный момент мне больше всего хотелось очутиться как можно дальше от этого дома.

Я решила, что теперь на совершенно законных основаниях могу поинтересоваться у Франчески, каким образом претворяются в жизнь ее планы и распоряжения относительно Пита. Я обещала отцу позвонить сразу после того, как забронирую место на самолет. Этот звонок мне еще предстояло сделать. Я задала вопрос Франческе за завтраком.

Как обычно, непроницаемое выражение ее неулыбчивого лица заставило меня выжать из себя бессвязные и не совсем вежливые объяснения, которые, скорее всего, настолько же утомляли ее, насколько были ненавистны мне.

— Я собиралась позвонить своим домашним, чтобы сообщить, когда меня встретить. От Вэйфорда до Бостона неблизкий путь.

— Да, я понимаю ваше беспокойство. Так вы до сих пор не позвонили своему отцу?

— Нет еще, но я обещала ему, поэтому он будет ждать моего звонка.

— Вы не можете подождать до субботы? Видите ли, — спокойно продолжала она, — сейчас я как раз занимаюсь тем, что мы с вами недавно обсуждали. К сожалению, я не уверена, что успею все подготовить к пятнице. Скорее, все будет готово на день позже, по крайней мере, я очень на это надеюсь. А уж в субботу с утра вы сможете предупредить своих родителей относительно ваших дальнейших планов.

Она разговаривала со мной гораздо более прохладно и равнодушно, чем обычно. Неопределенность ее высказываний раздражала меня. Видимо, она заметила это, поскольку несколько изменила свой тон.

— Я имею все основания предполагать, что вы сможете уехать, как и планировали ранее, в воскресенье, а все остальные мои заботы касаются того великодушного предложения, которое вы мне сделали относительно Пита.

— Ох, это просто прекрасно! Вы даже не представляете себе, насколько я вам признательна!

— Вы и в самом деле довольны, не так ли? — Она внимательно смотрела на меня, как будто изучала. — Поверьте, я тоже. Если уж быть до конца откровенной, для меня будет большим облегчением переложить на кого-нибудь заботу о мальчике. Я понимаю, что я для него далеко не лучший опекун. Мне никогда не доставляло удовольствия заботиться о детях.

— Даже о Барте?

— Он был другим. — Франческа не сказала, каким. Вполне вероятно, что она и сама не знала. Родители часто пытаются поделить поровну любовь ко всем своим детям, но часто какая-то особенная черта ребенка вызывает больший отклик в сердце одного из родителей, а иногда и обоих сразу.

Я не знала, чем бы мне заняться после завтрака. Франческа казалась очень занятой. Она заметила с легкой иронией, что, если у меня есть желание, я могу составить ей и Питу компанию, поскольку сегодня они собираются к доктору. Это будет последнее свидание Пита с Себастьяно, поэтому оно может несколько затянуться, кроме того, у нее имеется ряд вопросов, которые она должна обсудить с доктором Манетти. Я отклонила ее предложение и удалилась.

День показался мне отвратительно долгим и скучным. Мне было совершенно нечем заняться. Наш разговор с Франческой несколько обнадежил меня, но после него мне захотелось как можно быстрее отряхнуть пыль виллы Морандини со своих туфель и выбросить этот кошмар из памяти. Как же я ошибалась, когда наивно полагала, что моя поездка поможет мне забыть Барта. Тени его — сначала мальчика, которым он был когда-то, потом мужчины, каким его знала я — постоянно преследовали меня в коридорах виллы, они чудились мне в сумраке заросшего сада, ни на минуту не оставляя в покое. Я понимала, что все это глупо, но ничего не могла поделать с собой. Тени, которые преследуют нас, таятся в нашем подсознании: они настигают нас повсюду, куда бы мы ни скрылись, вне зависимости от времени и пространства. Но мне казалось, что смех, который раздается у меня в ушах, будет не так угнетающе действовать на мою психику в других местах.

В поисках хоть какого-нибудь занятия я отправилась навестить Дэвида. Его не было в комнате. Очищенные лоскутки с коптской вышивкой ровным слоем покрывали каждый незанятый клочок поверхности. Повсюду горели лампы, самые обычные, которыми пользуются во всем мире. Большинство лоскутов были мокрыми, их можно было выжимать.

Сейчас он мог быть только на чердаке, где мы с ним впервые встретились, поэтому я решила отправиться туда, воспользовавшись черным ходом, который мне в свое время показал сам Дэвид. Как только я подошла к дверям чердака, до меня тут же донеслось знакомое бормотание, причудливая смесь из собственных замечаний и поэтических цитат.

Я заглянула внутрь.

— Как тут у вас идут дела?

Дэвид держал в руках огромную кипу бумаг. Увидев меня, он небрежно подбросил листы в воздух.

— "Скорей, скорей закрой за собой дверь, добрая девушка". — Я бы на его месте употребила другой эпитет: «обессиленная» или «утомленная». — "Избавь меня от всех посетителей, скажи им, что я болен, скажи им, что я умер... "

— Но ведь это не Браунинг?!

— Как, кстати, у вас продвигаются дела с Робертом?

— Медленно. — Я закрыла за собой дверь. — К сожалению, мне не удастся помочь вам избавиться от посетителей, за дверью никого нет, кроме того, если бы и был кто-то, то я все равно не смогла бы. Что, дела настолько плохи?

— Даже хуже, — сказал Дэвид, собирая рассыпанные бумаги.

— Я выбит из колеи, мои планы нарушены. Я-то рассчитывал провести здесь еще недель шесть.

— Что случилось?

— Есть хоть малейший шанс, что она изменит свое решение?

— Не думаю. Сегодня утром графиня сказала, что все решится к воскресенью. Не знаю только, когда она...

— А что насчет мальчика?

Дэвид говорил совершенно спокойно, но я видела, что он сосредоточен как никогда.

— Пит поедет со мной. Это, конечно, еще не решено окончательно, и лучше пока не говорить ему.

— Вам этого хочется?

— Конечно. Жизнь, которую он вынужден вести в этом доме, совершенно не подходит ребенку! Разве вы не согласны?

Дэвид ничего не ответил, просто внимательно посмотрел на меня своим задумчивым взглядом. Уголки его длинного тонкого рта опустились, глаза напряженно сузились. Я молилась лишь о том, чтобы он не вернулся к разговору, который, мы по обоюдному согласию решили предать забвению. Сама я ничего не забыла, да и вряд ли забуду, но он держал себя так непринужденно, что мне тоже не составляло труда вести себя как обычно.

— Что такое? — обратилась я к нему. — У меня позеленело лицо, или произошло еще что-то более неприятное?

— Прошу прощения. Я пытаюсь разобраться в вихре своих собственных мыслей. Кстати, не поможете мне со всем этим хламом?

— Вы же знаете, что я рада помочь вам, если смогу.

И он дал мне работу. Это был самый настоящий рабский труд. Стоило мне лишь возбужденно воскликнуть над папкой с документами девятнадцатого века или альбомом с семейными фотографиями в толстом бархатном переплете, как Дэвид моментально выхватывал находку у меня из рук и отсылал разбираться в следующей огромной пачке. Все, что не имело прямого касательства к записям того времени, было небрежно свалено в сторону. Теперь, когда Франческа изъявила желание распрощаться с ним в течение одной недели, он даже перестал делать вид, что его интересуют исторические реликвии семейства Морандини.

Я обрадовалась, когда пришло время ленча, поскольку уже устала рыться в ворохах совершенно не интересующих меня бумаг. Моя пунктуальность оказалась совершенно напрасной. Франчески в столовой не было. Эмилия передала мне ее извинения и заметила, что графиня, скорее всего, не будет и за обедом.

— А где Пьетро, он вместе с ней или уже вернулся домой? — задала я вопрос, который интересовал меня гораздо больше.

— Он здесь, синьора. В своей комнате.

— Как обычно, — с горечью заметила я.

— Синьора?

— Нет, ничего. Это все, Эмилия, вы можете идти. Я вполне способна обслужить себя самостоятельно.

Она продолжала стоять передо мной, не двигаясь.

— Может быть, вы хотите заказать на обед что-то необычное, что вы любите больше всего?

Удивительно, кажется, она решила проконсультироваться со мной относительно обеда. Неужели она решила таким образом продемонстрировать мне свое расположение? Но нет, ни к чему обманывать себя. Она даже не смотрела на меня, ее взгляд был прикован к салфетке у меня на коленях, а улыбалась она какой-то странной улыбкой.

Я ответила, что ничего особенного мне не требуется и, не поблагодарив, отослала ее.

Теперь, когда наш с Питом отъезд неизбежен, я решила проверить его знания. Человек, который выбрал для себя профессию учителя, в любой ситуации останется учителем. Правда, обычно я работала со старшими ребятами, поэтому имела весьма приблизительное представление о том, что должен знать десятилетний ребенок.

Пит скорчил недовольную гримасу, когда я попросила его ответить мне на несколько вопросов, но ему пришлось подчиниться. Мы с ним немного повторили математику, оживленно обсудили динозавров, отцов-пилигримов[5] и Джорджа Вашингтона, а затем почитали книгу о кошках, которую я недавно ему купила. Математику он знал неважно, однако был неплохо подготовлен по остальным предметам. Пит признался, что ему очень нравится история. Мама всегда читала ему на ночь: он прекрасно знал классические произведения. Но больше всего он, конечно, знал о футболе.

Дождь за окном продолжал навевать на меня депрессию, поэтому мне пришлось отклонить его мольбы выбраться на улицу и побегать с мячом. Я в свое время почерпнула из различных пособий для учителя огромный запас игр для ненастных дней, но оказалось, что они не могут помочь развлечь ребенка старше пяти лет. Настроение у всех было подавленное, даже Джо не хотел играть с нами.

— Котятам нужно много спать, — утешала я Пита, когда Джо проигнорировал его приглашение порезвиться с веревочкой, на конец которой он прикрепил бумажный бантик. — У меня есть идея. Почему бы нам не исследовать дом, ведь он такой большой? Может быть, нам удастся найти, где можно поиграть в мяч, в прятки или еще во что-нибудь?

Он неохотно согласился. В этом доме было множество комнат, иногда закрытых на ключ, реже — открытых: некоторые были заставлены мебелью, другие просто завалены всяким хламом. Пустые помещения были, как правило, слишком маленькими, чтобы в них играть, а те, что побольше, загромождены до такой степени, что там было невозможно находиться, не опасаясь, что при малейшем неосторожном движении что-то может свалиться тебе на голову. Я рассчитывала, что нам удастся обнаружить бальный зал или большую галерею. На таких виллах обязательно имеется бальная комната. Нам так и не удалось ничего обнаружить, да и Пит ни о чем подобном не слышал. Ему было скучно, и он без колебаний признал это.

— Может быть, мы ищем не в той половине дома? — спросила я. К этому моменту мы оказались в коридоре, где располагалась комната Франчески. Тут я увидела дверь, из которой вчера так сильно дуло, когда я уходила от Франчески.

Заметив мой взгляд, Пит попятился.

— Нет. Мы не можем пойти туда.

— Это опасно? Ведь сейчас день.

— Мне там не нравится, — зашептал Пит. — Пожалуйста, синьора, не заставляйте меня идти туда.

Я взяла его за руку.

— Да ты замерз, — воскликнула я, затем быстро проговорила: — Я тоже. Давай-ка немного пробежимся. Уверена, я обгоню тебя еще до того, как ты успеешь добежать до лестницы.

В конце концов мы решили пойти поискать Дэвида. Он был погружен в работу, как обычно бормоча и покряхтывая, тем не менее, нам удалось оторвать его и заставить немного побегать с нами во внутреннем дворике. К тому времени я решила, что предпочитаю дождь скуке, не говоря уже о страшном коридоре, которого так боится Пит.

Прогулка отняла у нас много времени, особенно процесс одевания, раздевания и сушки волос. Джо проснулся и радостно приветствовал наше возвращение, мы все втроем принялись ублажать его, на что ушло около часа, а затем настало время ужина.

Дэвид покинул нас, ворча, что некоторым занятым людям приходится тратить свое драгоценное время, когда бездельники отвлекают их от дел. Мне в голову пришла очередная идея. Пит рисовал портрет резвящегося Джо. Мы сидели в его комнате, не зажигая огня, ловя последние отблески уходящего дня, здесь я чувствовала себя гораздо свободнее, чем в чопорной гостиной Франчески, кроме того, меня не прельщала мысль об ужине один на один с Эмилией, убивавшей меня своим холодным критическим взглядом, в котором читалось молчаливое неодобрение моих манер.

— А не поужинать ли нам с тобой вместе? — поинтересовалась я.

— Ты не шутишь? — недоверчиво переспросил он, но глаза его засверкали от удовольствия.

— Пойду спрошу у Розы, вернусь буквально через минуту.

Общение с Розой не составляло ни малейшего труда, несмотря на то, что он не знала английского, а я итальянского. Ей было известно три слова на моем языке, мне — десяток слов по-итальянски, все остальное мы легко выражали с помощью жестов. Она одобрила мою идею.

— Сказать Эмилии? — спросила я.

Роза ухмыльнулась и сделала неприличный жест, который сопроводила какой-то скороговоркой на итальянском, насколько я поняла, это было что-то очень грубое. Я тоже решила, что говорить Эмилии об этом совсем необязательно. Кухарка — единственный человек, от которого действительно нельзя скрыть перемену пищи.

Роза поднялась в комнату к Питу вместе с воспитательницей, обе несли по подносу. Питу предназначалось молоко, мне — бутылка вина.

— Предлагаю тост, — торжественно произнесла я, когда мы остались вдвоем.

— Прекрасно. Я буду пить вино, — объявил Пит и потянулся к бутылке.

— Нет, ты не будешь. Тебе надо пока научиться есть на американский манер, если... — Я остановилась как раз вовремя, чтобы не проболтаться. Мне не хотелось преждевременно говорить ему о том, что ожидает его впереди. Франческа сказала, что все улажено, но, если мой план провалится, Пит сильно расстроится.

— Когда тебе будет столько же лет, сколько и мне, ты сможешь травиться, чем захочешь, — продолжала я. — А пока вино — для меня, а молоко — для тебя...

— Это несправедливо... — Голос Пита задрожал, его нижняя губа при этом обиженно оттопырилась.

— Жизнь — вообще не всегда справедлива, — согласилась я. — Улыбнись и прекрати дуться на меня.

— Знаешь, я ненавижу молоко, особенно итальянское. Оно всегда слишком горячее, его никогда не дают холодным, как в Америке. Иногда, когда никто не видит, я выливаю его в туалет.

— Мне кажется, Джо не согласится с тобой, — усмехаясь, сказала я, указывая на взобравшегося на стол котенка, который осторожно крался к подносам с едой. — Ну-ка, сними его оттуда, Пит, мне кажется, он нацеливается на твоего цыпленка.

Пит решил, что все очень забавно. Он сидел и весело смеялся. Мне пришлось самой потянуться к котенку, чтобы снять его со стола. Джо ускользнул от меня, но по пути опрокинул стакан молока. Ему удалось сделать не больше двух шагов, после чего я поймала его.

— На сей раз этот негодник избавил тебя от ненавистного молока, — проговорила я, стараясь, чтобы мой голос звучал строго. — Бог знает, почему я не могу как следует рассердиться на вас.

— Можно я вылью его?

— Да, так будет лучше, но в дальнейшем не пытайся сваливать на Джо, по крайней мере, пока я рядом.

Пит вскоре вернулся из ванной с чистым стаканом, который он наполнил водой из-под крана, и я поняла, что моя лекция о здоровом американском питании не возымела должного эффекта. Все это, конечно, выдумки, но я не видела причины признаваться в том, что алкоголизм становится нормой жизни американских подростков. Кому это известно лучше, как ни учителю?

Единственный способ удержать Джо в отдалении от стола заключался в том, чтобы выделить ему лакомый кусочек. Нам пришлось поделиться с ним цыпленком, которого он принялся пожирать с хищным видом, урча от удовольствия.

Вероятно, это и спасло ему жизнь. Мы уже почти закончили ужинать, как вдруг он издал странный сдавленный звук и стал задыхаться. Слюна закапала из его открытой пасти.

— Не трогай его сейчас, — сказала я Питу, который уже сорвался с места и бросился к котенку. — Он просто ел слишком быстро. Сейчас наверняка все пройдет...

Цыпленок уже полностью вышел, как я и предсказывала, но это было только начало. Спинка Джо выгнулась, он упал на бок, дергаясь всеми четырьмя лапками. Пит наклонился над ним еще до того, как я успела вмешаться; когда он поднял руку, она была вся в крови. Какая-то неведомая сила подбросила Джо высоко в воздух, он начал беспорядочно носиться по комнате, падая, но каждый раз упорно поднимаясь на ноги, чтобы продолжить свой бессмысленный бег, натыкаясь на стены и мебель.

Я решила, что мне пора вмешаться, поэтому я схватила с постели покрывало и набросила его на проносящегося мимо котенка. Крошечный теплый комочек у меня в руках брыкался и вырывался: сейчас он больше напоминал разъяренного тигра, чем маленького и беззащитного котенка. Держа Джо в руках, я прикоснулась локтем к Питу. По его лицу катились слезы.

— С ним все будет в порядке, Пит. Успокойся. Все будет хорошо, предоставь это мне.

Хотелось верить, что мои слова окажутся правдой. Причин подобного поведения может быть много, от глистов до эпилептического припадка. А если я подарила мальчику животное, страдающее смертельным недугом... Изуродованная лампа начала мигать и гаснуть, и я решила, что будет лучше убрать ее подальше от покрывала и выдернуть вилку из розетки, чтобы не случилась еще какая-нибудь неприятность...

Котенок был жив. Пока, во всяком случае. Его полузакрытые глаза закатились и подернулись пленкой, как это обычно бывает, когда животное ослабло или находится в коматозном состоянии. Пульс прощупывался с трудом. Все, чем я могла помочь бедному Джо, — это крепче держать его, одновременно успокаивая Пита, у которого вот-вот начнется истерика.

Я уже решила было отвезти Джо к ветеринару, как вдруг почувствовала, что пульс нормализуется. Один глаз котенка медленно открылся. Видимо, ему не понравилось то, что он увидел, потому что он снова закрыл глаз, но тут раздалось едва слышное мурлыканье. Звук рождался как бы внутри обессиленного тельца. А спустя еще какое-то время Джо умиротворенно устроился на руках Пита, держащего на всякий случай еще и салфетку, правда, взгляд котенка оставался мутным и грустным.

— Что это было? Что так сильно подействовало на него? — Лицо Пита было мокрым от слез.

— Полагаю, ничего серьезного. Такое иногда случается, — рассеянно отвечала я. Проклятье, что бы это могло быть? Я еще раз перечислила для себя все симптомы: рвота, нитевидный пульс, мышечные спазмы — как у Пита в ту страшную ночь.

Внезапно я все поняла.

Как я могла быть так слепа! То, что сегодня случилось с котенком, — последнее звено в цепи, но я должна была догадаться раньше. Ведь мне уже приходилось сталкиваться с этим в моем собственном классе, прямо на уроке. Я вспомнила, как вечером того же дня я, обессиленная, уселась прямо на пол в нашем маленьком домике и рассказывала Барту о случившемся, проклиная людей, которые ради собственной наживы продают неоперившимся юнцам отраву.

Я вспомнила и страсть моих учеников к просмотру видеофильмов, после которых они начинали понемногу сходить с ума. Самым распространенным видением, которое их посещало после всех этих фильмов, был призрак Абигайль Адамс. В том фильме были несложные специальные эффекты, которые дети просто обожали претворять в жизнь. Абигайль спокойно лежит на своем смертном ложе, а в это время темная роза начинает медленно переползать по ее телу с одного места на другое, изменяя форму и цвет, затем снова приобретая первоначальный вид.

Вот и сейчас я тоже опустилась на пол в состоянии непередаваемого ужаса, крепко держа в руках ослабевшего Джо, которого мне передал Пит.

Все вокруг было погружено во мрак, сознание мое тоже утонуло в беспросветной тьме, когда я наклонилась к Питу, чтобы пожелать ему спокойной ночи и поцеловать. Этот мрак застилал мне глаза, пока я закрывала дверь и запирала ее на ключ, пока стояла у себя и внимательно прислушивалась к тому, как пройдет по коридору Франческа, и дверь ее комнаты, наконец, закроется. Затем потянулись бесконечные минуты ожидания; в доме все стихло и наступила сонная тишина, я осторожно, сдерживая дыхание, снова поднялась в комнату Пита и закрыла дверь уже изнутри...

Весь этот ужас не давал мне прийти в себя, пока я не рухнула в кресло и не почувствовала, что одна из половинок моего расколовшегося мозга продолжает усиленно размышлять — теперь я все поняла. Я видела картину со всеми ее ужасными подробностями.

ЛСД. Конечно, это мог быть другой наркотический галлюциногенный препарат: мескалин, ДМТ или маковая соломка... Но, скорее всего, это был именно ЛСД, даже небольшая его доза провоцирует появление симптомов, которые я наблюдала. Вероятно, его добавляли в молоко. Котенок успел слизать несколько капель, когда опрокинул стакан. Конечно, порция была мизерная, но Джо гораздо меньше Пита, поэтому приступ последовал незамедлительно.

Как я могла сразу не распознать признаки наркотического отравления у ребенка? Ведь это было так очевидно. По той же самой причине, по которой и Себастьяно не подозревал, что болезнь ребенка вызвана употреблением наркотиков. Когда Пит попал к нему на прием, все физические симптомы успевали бесследно исчезнуть. Он мог посмеиваться про себя над мелодраматическим диагнозом Франчески, твердившей о наследственном заболевании рода Морандини, рассуждая при этом о «неосознанном желании смерти», переходящем в маниакально-депрессивное состояние, характерное для людей, перенесших тяжелую утрату. То, что случилось с Питом, как нельзя лучше подходило под эти определения. Но судьба мальчика не давала почвы для предположений о злоупотреблении наркотиками. У него не было к ним доступа. Он был изолирован от внешнего мира и от общения со сверстниками.