С последними словами Инчу-Чуны апачи, включая детей, встали и издали победный клич. Вождь добавил:

— Отныне мы приняли в нашу семью нового живого Клеки-Петру, а того, который умер, мы положили в склеп. Пусть мои братья сделают это!

Снова полились скорбные песнопения, затихшие лишь тогда, когда был уложен последний камень. Церемония окончилась. Все отправились готовиться к трапезе. Меня пригласил к себе Инчу-Чуна.

Его жилище поражало не только размерами, но и скромным убранством. Мое внимание привлекла висевшая на стене богатая коллекция оружия индейцев. Прислуживала нам Ншо-Чи — Ясный День. Девушка оказалась непревзойденной мастерицей в приготовлении индейских кушаний. Мы говорили очень мало. Краснокожие вообще молчаливы, к тому же сегодня уже столько было сказано. Стемнело. Виннету обратился ко мне:

— Мой белый брат хочет отдохнуть или пойдет со мной?

— Пойду с тобой, — ответил я без лишних расспросов.

Как я и ожидал, мы спустились к реке. Виннету тянуло к могиле учителя. Мы сели около склепа, Виннету взял меня за руку и долго сидел в полном молчании.

Здесь я хочу сделать небольшое отступление и рассказать о жизни апачей. В пуэбло жили не все воины — оно не могло вместить всех. Там жил Инчу-Чуна и самые достойные воины, там проходили наиболее важные встречи представителей племени мескалеро, кочевавшего и охотившегося в окрестностях. Здесь была резиденция вождя апачей, отсюда посылали гонцов к льанеро, хикарилья, тараконам, чирикауа, пиналям, гиласам, мимреням, липанам, которые подчинялись власти верховного вождя апачей. Даже навахи, если и не выполняли его приказов, то к советам прислушивались.

После похорон мескалеро, не жившие в пуэбло, вернулись в свои вигвамы, остались лишь те, кто приглядывал за добытыми у кайова лошадьми.

Итак, мы сидели с Виннету у могилы в уединеньи, никем не замеченные. Виннету заговорил первым:

— Мой брат забудет о нашей прежней вражде?

— Я уже забыл.

— Но одного ты не сможешь простить нам.

— Чего?

— Оскорбления от моего отца.

— Когда это было?

— Во время нашей первой встречи.

— Когда он плюнул мне в лицо?

— Да.

— А почему я не смогу простить?

— Потому что такое оскорбление смывается только кровью.

— Виннету, прошу тебя, не беспокойся. Я уже забыл об этом.

— Я отказываюсь понимать моего брата.

— Поверь мне. Я давным-давно доказал, что забыл это.

— Чем доказал?

— Своим добрым отношением к Инчу-Чуне. Или ты полагаешь, что Шеттерхэнд позволит себе плюнуть в лицо и не ответит, если сочтет это за оскорбление?

— Вот потому-то мы были так удивлены, что ты не ответил.

— Отец моего брата не может оскорбить меня. Я простил ему и забыл. И давай больше не вспоминать об этом.

— И все-таки я хочу выяснить все, как брат с братом.

— Зачем?

— Ты должен знать обычаи нашего народа. Ни один воин, а тем более вождь, не признается в том, что поступил неверно. Инчу-Чуна знает, что был не прав, но он не может у тебя просить прощения. Поэтому поручил мне поговорить с тобой. Виннету просит тебя от имени отца.

— Совершенно напрасно, мы — в расчете, я тоже обидел вас.

— Нет.

— А вот да! Разве удар кулаком — не оскорбление?

А я вас ударил.

— Но это было в бою. Мой брат благороден и великодушен, и мы никогда не забудем об этом.

— Давай поговорим о другом. Я стал сегодня вашим сородичем. А как с моими товарищами?

— Мы не можем принять их в наш род, но будем считать их нашими братьями.

— А что для этого надо сделать?

— Завтра мы выкурим с ними трубку мира. В стране моего брата такого обычая нет?

— Нет. Христиане все братья друг другу без всяких обрядов.

— Все братья? А разве они не воюют друг с другом?

— Иногда случается.

— Тогда они ничем не отличаются от нас. Учат любви к ближним, а сами забывают про нее. Почему мой брат покинул отчизну?

Странно было услышать подобный вопрос из уст индейца. Но Виннету имел на него право, потому что назывался моим братом и хотел поближе узнать меня. Вопрос был задан неспроста.

— Чтобы найти здесь счастье, — отвечал я.

— Счастье? Что такое счастье?

— Богатство!

Услышав это, он отпустил мою руку и замер. Я понял, что мои слова поразили его.

— Богатство! — прошептал он.

— Да, богатство, — повторил я.

— Так вот… почему… почему…

— Что почему?

— Почему мы видели тебя с…

Он с трудом пытался вымолвить слово, я поспешил ему на выручку:

— С захватчиками вашей земли?

— Ты сам признался. Значит, ты делал это, чтобы стать богатым. И действительно думаешь, что счастье — в богатстве?

— Да.

— Ошибаешься! Золото принесло индейцам несчастье. Из-за золота бледнолицые прогоняют нас с наших земель, заставляя постоянно кочевать с места на место, пока мы не умрем. Золото — это наша смерть. Брат мой, не ищи его!

— Но мне нужно вовсе не золото!

— Не золото? Но ты сам признался, что ищешь счастье в богатстве.

— Я так сказал, но богатство — не только золото. Это и мудрость, и опыт, и здоровье. Человека делают богатым милость Божья и уважение людей.

— Уфф! Уфф! Так вот ты о чем! А какое богатство выбрал ты?

— Последнее.

— Милость Божья и уважение людей? Тогда ты очень добрый человек и праведный христианин.

— Я не уверен; Богу виднее, я просто стремлюсь стать таким.

— А нас считаешь язычниками?

— Нет. Вы почитаете Великого Духа и не преклоняетесь перед идолами.

— Ты можешь исполнить мою просьбу?

— С удовольствием, я тебя слушаю.

— Не говори со мной о своей вере и не пытайся меня в нее обратить. Я очень люблю тебя, и мне будет жаль потерять тебя. Все происходит так, как говорил Клеки-Петра. Возможно, твоя вера самая истинная, но индейцам ее не понять. Если бы христиане не убивали и не преследовали нас, может быть, мы смогли бы со временем понять ее, вникнуть в то, о чем говорит ваша священная книга и ваши священники. Обреченные на смерть не в состоянии поверить, что религия убийц есть религия любви.

— По поступкам людей, нарушающих заветы, нельзя судить о всей религии.

— Все бледнолицые говорят так. Называют себя христианами, а поступают не по-христиански. У нас есть бог Маниту, его единственное желание, чтобы все люди были добрыми. Я стараюсь быть добрым — значит, я христианин и, несомненно, лучше тех белых, кто думает не о ближних, а о собственной выгоде. Никогда не говори со мной о вере и не старайся сделать из меня так называемого христианина! Вот о чем я хотел просить тебя!

Я молча пожал ему руку в знак согласия.

— А как мой брат оказался вместе с захватчиками земли? — спросил Виннету.

— Разве ты не знал, что по нашим законам это преступление?

— Мне не приходило это в голову. Я был рад получить место геодезиста, потому что мне обещали хорошо заплатить.

— Заплатить? Кажется, вы не успели закончить работу? Вам платят до окончания работ?

— Я получил лишь немного денег и снаряжение. Остальное должны были выплатить после завершения всех работ.

— А теперь ты потерял эти деньги?

— Да.

— Много?

— Для меня — много.

Виннету помолчал, потом сказал:

— Мне жаль, что из-за нас мой брат потерял так много. Ты бедный?

— Как сказать — ни да, ни нет, а впрочем, что касается денег, то я, в сущности, последний бедняк.

— Много еще оставалось доделать?

— Немного, работы на пару дней.

— Уфф! Если бы я тогда знал тебя, как сейчас, мы бы напали на кайова чуть позже.

— Чтобы я успел все сделать до конца? — спросил я, пораженный его великодушием.

— Да.

— Ты хочешь сказать, что был бы готов согласиться, чтобы мы украли вашу землю?

— Не украли, а закончили ее измерять. Линии, что вы чертите на бумаге, ничего не значат, земля от этого никуда не исчезнет. Преступление совершается, когда рабочие бледнолицых начинают прокладывать дорогу для огненного коня. Я бы тебе…

Он запнулся на полуслове, серьезно обдумывая пришедшую в голову мысль, затем произнес:

— Для того чтобы получить деньги, тебе нужны те самые бумаги?

— Да.

— Тогда ты ничего не получишь, потому что все ваши бумаги мы уничтожили…

— А что стало с нашим снаряжением и приборами?

— Воины хотели было все сломать, но я запретил. Хотя я не ходил в школу бледнолицых, но все-таки понимаю, что это очень дорогие предметы. Я приказал сохранить их и перевезти сюда. Я хочу вернуть их моему брату.

— Благодарю тебя и принимаю твой дар. Впрочем, пользы теперь от них мало, но, по крайней мере, я смогу их вернуть.

— Так, значит, они не нужны тебе?

— Нужны как раз для завершения измерений.

— Но у тебя ведь нет бумаги!

— Я все предусмотрел и сделал копию.

— И она у тебя есть?

— Да, вот здесь, в кармане. Хорошо, что твои воины не очистили его.

— Уфф! Уфф! — обрадовался Виннету и замолчал, что-то обдумывая.

Позже, узнав о его решении, я был поражен — вряд ли такое могло прийти в голову моим бледнолицым собратьям.

Встав, Виннету сказал:

— Мы нанесли ущерб моему белому брату, и Виннету сделает все, чтобы он был возмещен. Но сначала тебе надо хорошенько поправиться.

Мы вернулись в пуэбло. Впервые за последние дни четверо белых провели спокойную ночь. На следующий день Хокенс, Стоун и Паркер торжественно выкурили с апачами трубку мира. Речи при этом лились рекой, особенно усердствовал Сэм. Он то и дело вставлял в свою речь смешные словечки, и серьезные индейцы тщетно пытались сдерживать приступы смеха. Затем мы удалились, чтобы с мельчайшими подробностями обсудить события прошедших дней. Когда разговор коснулся освобождения Инчу-Чуны и Виннету, Хокенс ни с того ни с чего прочитал мне целую нотацию:

— Сэр, вы ужасно коварный человек! От друзей нельзя ничего скрывать, особенно если они столько для вас сделали. Вспомните, кем вы были, когда мы впервые встретились в Сент-Луисе? Учителем, который вдалбливал детям азбуку и таблицу умножения! Не отнесись мы к вам серьезно и с должным пониманием, сидеть вам на прежнем месте. Мы освободили вас от таблицы умножения и доставили на Дикий Запад. Тут с невероятным и уму непостижимым терпением волокли гринхорна по прерии, тряслись над ним, как мать над младенцем, как курица с яйцом. Вы понабрались от нас ума-разума, в вечной тьме ваших мозгов забрезжил наконец какой-то луч света. Короче: мы заменили вам отца с матерью, дядю и тетю, носили на руках, кормили лучшими кусками мяса, чтобы вы окрепли телом, отдавали весь свой опыт и мудрость, чтобы вы возмужали духовно. Взамен мы вправе были ждать уважения и почитания, а что получили? Какую благодарность? Ну в точности утенок, которого воспитала курица. Нет, мы слишком много вам позволяли. И я глубоко скорблю, видя, какой черной неблагодарностью вы платите нам за все наши жертвы и любовь. Я не в состоянии перечислить все ваши выходки, но самым ужасным было то, как вы, тайком от нас, освободили двух вождей. Этого я никогда вам не прощу и запомню на всю оставшуюся охотничью жизнь. Результаты этого преступного молчания не замедлили сказаться. Вместо того чтобы зажарить нас на костре, нас признали недостойными этой чести, и теперь мы, живые и здоровые, вынуждены обретаться не в райских кущах, а в этом Богом забытом пуэбло, где нас пичкают всякой дрянью, в то время как с гринхорном вроде вас носятся как с полубогом. Всеми этими несчастьями мы обязаны именно вам. И главным образом из-за того, что вы никудышный пловец. Но… любовь непонятна, как женщина: чем хуже с ней обходишься, тем сильнее она любит; поэтому мы сохраняем вас в наших рядах и наших сердцах и на сей раз, но при условии, что вы одумаетесь и впредь станете умнее. Вот вам моя рука. Вы обещаете исправиться, сэр?

— Обязательно, — ответил я, пожимая его руку. — Буду брать пример с вас и скоро стану таким, как Сэм Хокенс.

— Нет, вы только послушайте! Молодой человек надумал сравниться с самим Сэмом Хокенсом! Это равно желанию жабы спеть оперную арию! Я бы посоветовал вам, уважаемый…

Но тут с хохотом вмешался Дик Стоун:

— Стоп! Помолчи, старый болтун! Да вы только послушайте, что он тут наговорил! Ты все перепутал, и все у тебя не так! Будь я Шеттерхэнд, не потерпел бы, чтобы меня то и дело обзывали гринхорном!

— Не потерпел бы? Но он и в самом деле гринхорн!

— Глупости! Кому мы обязаны жизнью? Сто лучших вестменов, вместе со мной и с тобой, не смогли бы сделать того, что он совершил вчера. Он защищает нас, а не мы его, и хватит смеяться над парнем! Если бы не он, не сидеть бы тебе сейчас здесь с поддельными волосами на голове!

— Что? Мой парик — это поддельные волосы? А ну-ка повтори, что ты сказал! Это самые настоящие волосы, можешь проверить!

Сэм снял парик и протянул его Стоуну.

— Оставь свои патлы себе! — засмеялся Дик.

— Как тебе не стыдно, Дик, так обзывать мое лучшее украшение? Вот уж от кого не ожидал! Эх, никто не ценит старика Сэма. Я презираю вас. Пойду-ка лучше к своей Мэри, посмотрю, как она там.

Безнадежно махнув рукой, старый Сэм вышел из комнаты.

На следующее утро вернулись воины, тайно посланные вслед за кайова; они принесли весть, что те, не останавливаясь в пути, отправились в свои земли и, как видно, не собирались принимать ответных мер.

Теперь для всех наступило время безмятежного отдыха, для всех — кроме меня. Сэм, Дик и Билл наслаждались гостеприимством апачей, обретенной свободой и бездельем. Единственным занятием Сэма были ежедневные поездки на Мэри, чтобы — как он важно заявлял — они привыкли друг к другу.

И только я не тратил времени даром. Виннету взялся обучать меня индейским премудростям. Целые дни мы проводили на лошадях, и я познавал все тонкости охоты и военного дела индейцев, пробирался сквозь чащи, учился незаметно подкрадываться, обрабатывал приемы ведения открытого боя и искал Виннету, который очень искусно прятался, тщательно заметая за собой все следы, но я все же умудрялся их обнаруживать. Я часто видел, как он, сидя в зарослях или стоя по колено в воде Пекос, наблюдает за мной, чтобы потом исправить мои ошибки или показать, как надо и как не надо делать. То была великолепная школа, и она доставляла величайшее удовольствие нам обоим. Ни разу я не услышал от Виннету ни похвалы, ни упрека. Он просто учил меня и, надо признаться, оказался замечательным учителем.

Сколько раз я, не чуя под собой ног, едва добирался до дома! Но там меня вместо отдыха вновь ждали занятия. Я изучал с помощью Виннету, Ншо-Чи и Инчу-Чуны язык и наречия апачей — мескалеро, льанеро и навахи. И овладел ими в короткий срок, тем более, что они очень похожи, а запас слов невелик. Если мы с Виннету отправлялись не слишком далеко, к нам присоединялась Ншо-Чи. И надо было видеть ее радость, когда я справлялся с заданием.

Как-то раз — мы были в лесу — Виннету попросил меня немного погулять и вернуться на это самое место через полчаса, дав задание найти спрятавшуюся Ншо-Чи. Я отошел на порядочное расстояние и к назначенному часу вернулся. Сначала следы были хорошо видны, потом отпечатки мокасин индеанки исчезли. Мне была хорошо знакома ее легкая поступь, земля вокруг была мягкая, и хоть какой-нибудь след обязательно должен был остаться. А тут — ни одной помятой травинки, ничего, а ведь повсюду рос мягкий мох. Я видел только следы Виннету, а мне нужна была его сестра, а не он. Сам-то он наверняка спрятался поблизости и наблюдает за мной, думал я.

Я прочесал местность раз, другой, но — тщетно: ни единого знака. Ничего не понимая, я принялся рассуждать: как же Ншо-Чи могла пройти через коварный мох, не задев его? А что, если вовсе его не касалась?

Внимательно изучив следы Виннету, я заметил, что они стали глубже. Видимо, он взял сестру на руки. Неужели он думал, что я не разгадаю его трюк? Теперь найти Ншо-Чи не составляло для меня никакого труда: следы надо искать не внизу, а наверху!

Будь Виннету один, он бы осторожно пробирался сквозь чащу. Но если на плечах его сидела Ншо-Чи, он не мог проскользнуть сквозь заросли, не оставив следа. Я внимательно осмотрел ветки. И оказался прав! Руки Виннету были заняты, раздвигать осторожно ветки он не мог, а Ншо-Чи, видно, не подумала об этом. Я быстро обнаружил надломанные веточки и оборванные листья.

Следы вывели меня к поляне. Наверняка оба сидели на ее другом краю, не подозревая, что уже обнаружены. Я мог подойти к ним, но передумал. Захотелось застать их врасплох. Я крадучись обошел поляну, огляделся и, прячась за деревьями, снова принялся искать следы Виннету.

Я приблизился к ним совершенно бесшумно. Они спокойно сидели спиной ко мне в зарослях дикой сливы, явно ожидая меня с другой стороны, и тихо разговаривали; слов разобрать я не смог.

Предвкушая радостную встречу, я решил подползти поближе, но когда до Виннету оставалось не больше вытянутой руки и я было собрался показаться, он вдруг шепотом спросил сестру:

— Найти его?

— Нет, — ответила Ншо-Чи. — Он сам придет.

— Не придет!

— Придет!

— Моя сестра ошибается. Да, он много знает, но твой след — в воздухе. Как он найдет его?

— Найдет. Мой брат Виннету говорил, что Сэки-Лата трудно провести. Почему ты стал думать иначе?

— Сегодня я дал ему самое трудное задание. Его глаз прочитает любой след, но твой можно понять только умом, а ему такое пока не под силу.

— Он все равно придет, потому что все умеет, все, что захочет.

Хотя она произнесла эти слова шепотом, в них прозвучала непоколебимая вера и убежденность.

— Да, первый раз встречаю человека, который все может. Все, кроме одного.

— О чем ты?

— О нашем общем желании.

Я уже собрался было встать, когда Виннету упомянул о каком-то желании. Разве я мог отказать этим добрым и милым людям? А может быть, они хотели, чтобы я догадался об их желании сам? Надеясь все узнать, я не шевельнулся.

— А мой брат говорил с ним об этом? — спросила Ншо-Чи.

— Нет.

— А наш отец, Инчу-Чуна?

— Тоже нет. Он собирался, но я удержал его.

— Почему? Ншо-Чи очень любит этого бледнолицего, я — дочь верховного вождя апачей!

— Да, ты дочь вождя апачей, но не это самое главное. Любой краснокожий воин и любой бледнолицый был бы счастлив взять тебя в жены. Но только не Шеттерхэнд.

— Почему мой брат так говорит, если не спрашивал его?

— Потому что я знаю его. Он не похож на прочих белых: его влечет что-то возвышенное, и индеанку в жены он не возьмет.

— Он сказал тебе?

— Нет.

— А может быть, его сердце уже принадлежит белой скво?

— Тоже нет.

— Ты уверен?

— Мы разговаривали о белых скво, и я понял, что сердце его ни для кого не раскрыто.

— Так значит, он откроет его мне.

— Не надейся, сестра моя. Сэки-Лата думает и чувствует не так, как ты представляешь. И выберет женщину под стать себе.

— Разве я не такая?

— Ни одна индейская девушка не может сравниться с моей сестрой! Но — что ты знаешь? Что умеешь? Где ты побывала? Моя сестра знает жизнь наших скво, но не имеет понятия, что должна знать и уметь белая женщина. Сэки-Лата не нуждается в золоте и не нужна ему миловидная женщина, индеанка не способна дать ему то, о чем он мечтает.

Девушка опустила голову и замолчала. Брат ласково погладил ее по щеке:

— Мне жаль, что я ранил сердце моей любимой сестры, но Виннету всегда говорит правду, как бы горька она ни была. И очень может быть, что Виннету найдет путь, по которому Ншо-Чи добьется своей цели.

Услышав это, Ншо-Чи мгновенно подняла голову:

— Какой путь?

— Путь в город бледнолицых.

— Я должна туда отправиться?

— Да.

— Зачем?

— Чтобы там научиться всему, что умеет белая женщина, и чтобы потом Сэки-Лата полюбил тебя.

— Тогда поехали туда как можно скорее! Ты выполнишь мою единственную просьбу, брат мой Виннету?

— Какую?

— Поговори с отцом и упроси его разрешить мне поехать в город бледнолицых, он не откажет тебе, потому что…

Больше я не стал слушать и поспешил незаметно отползти. Мне стало неловко. Я невольно подслушал то, что не предназначалось для моих ушей, и молил Бога, чтобы Виннету и Ншо-Чи не заметили меня, иначе как мы сможем смотреть другу другу в глаза? Отползти как можно тише и осторожнее! Любой звук, любой шелест мог меня выдать. Они поймут, что я проник в тайну прекрасной индеанки, и тогда — прощай мои краснокожие друзья!

К счастью, мне удалось выбраться незамеченным. Я отполз на большое расстояние, где они меня уже не могли слышать, встал, обогнул поляну и вышел на их след. Приблизившись к ним с той стороны, откуда они меня ожидали, я закричал:

— Брат мой Виннету, выходи!

Ответа не последовало, я снова позвал:

— Брат, выходи, я тебя вижу!

Опять никто не показался.

— Ты сидишь в кустах дикой сливы!

Ветви раздвинулись, и появился Виннету, правда один. Скрываться больше он не мог, но сестру решил не выдавать.

— Брат мой Сэки-Лата нашел Ншо-Чи?

— Да.

— Где же она?

— Спряталась в кустах.

— В каких кустах?

— В тех, куда ведет след.

— Ты видел ее следы?

Виннету не верил, что я действительно нашел Ншо-Чи, так как она не оставила следов на земле, и хотел услышать от меня объяснение.

— Да, я их видел.

— Но моя сестра старалась не оставить следов.

— И все-таки они хорошо видны.

— Но их нет.

— Нет на земле, потому что Ншо-Чи не шла по земле, но когда ты ее нес, то поломал ветки и оборвал листья.

— Уфф! Я ее нес?

— Конечно.

— Кто тебе сказал?

— Твои следы. Они стали глубже. Ты сам не мог стать тяжелее, значит, ты взял кого-то на руки. Это была твоя сестра. Вот почему ее нога не коснулась мха.

— Уфф! А не поискать ли тебе еще раз?

— Зачем? Ншо-Чи сидит там, откуда ты только что вышел. Я сам выведу ее.

И я направился было к кустарнику, но девушка меня опередила.

— Ну что я говорила?! Он нашел меня! — радостно сказала она брату.

— Моя сестра оказалась права, ошибся я. Мой брат Сэки-Лата сумел прочитать след не только глазами, но и умом. Теперь ты все умеешь!

— О нет! Мой брат Виннету рано хвалит меня. Мне еще многому надо от него научиться!

Так я услышал первую похвалу от Виннету. В душе я гордился собой и радовался, что при этом присутствовала его сестра.

Вечером того же дня Виннету принес красивый, с индейской вышивкой охотничий костюм из белой замши.

— Этот наряд посылает тебе моя сестра Ншо-Чи. Шеттерхэнду не пристало ходить в лохмотьях.

Да, моя прежняя одежда действительно превратилась в лохмотья, и пройдись я в них по любому городу Европы, прямиком угодил бы в тюрьму, как последний бродяга. Но мог ли я принять такой дар от Ншо-Чи? Похоже, Виннету понял мои сомнения:

— Прими его, это я просил сшить. Виннету, которого ты спас, дарит его тебе, а не сестра. Может быть, бледнолицым нельзя принимать подарки от женщин?

— Только, пожалуй, от жены или родственницы.

— Ты мне брат, и значит, Ншо-Чи — твоя родственница. А потом, это подарок от меня, она его только сшила.

Померив на следующий день костюм, я был приятно поражен, увидев, что сидит он на мне превосходно. Куда там нью-йоркскому портному! Я поспешил показаться в нем Ншо-Чи, рассыпался в похвалах ее искусству, чем несказанно ее обрадовал. Потом появились Дик Стоун и Билл Паркер, и тут настала моя очередь удивляться: на них тоже были новые одежды, сшитые индеанками. А когда, несколько часов спустя, я упражнялся в метании томагавка, на поляну выплыло нечто в индейском наряде, в огромных старинных сапожищах и в еще более древней фетровой шляпе с обвисшими полями. Из-под шляпы торчали спутанная борода, здоровенный носище и выглядывали хитрющие глазки. Я сразу узнал моего Сэма Хокенса. Приблизившись ко мне, он спросил:

— Сэр, узнаете, кто перед вами?

— Гм, дайте-ка взглянуть!

Я взял его за плечи, повернул, внимательно оглядел с головы до ног и сказал:

— Как будто Сэм Хокенс, если я не ошибаюсь!

— Да, милорд! Вы правы! Сэм Хокенс собственной персоной и во всем великолепии. Вы замечаете что-то новенькое?

— Наряд?

— Ну наконец-то!

— Где же вы его взяли?

— А помните ту шкуру медведя, что вы мне подарили?

— Теперь ясно, но кто вам его сшил?

— Кто? Гм! Да есть тут одна… Хотя, собственно, не совсем…

— Не понимаю.

— Одна прекрасная особа.

— Вот как!

— Вы не знакомы с несравненной Клиуной-Аи, сэр?

— Нет. Клиуна-Аи значит Полная Луна. Она замужем?

— И да, и нет, или, вернее, и нет, и да.

— То есть, она одинока?

— Ничего подобного. Если она и замужем и не замужем одновременно — это означает, что она вдова. Ее муж, апач, погиб в последней схватке с кайова.

— И вы решили ее утешить?

— Угадали, сэр! Я желаю ей всяческого добра, к тому же она приглянулась мне, и даже очень!

— Что вы говорите, Сэм?

— Клиуна-Аи отличная партия!

— Неужели?

— Она лучше всех индеанок выделывает шкуры.

— Вот почему вы решили рискнуть своей!

— Шутки в сторону, сэр! Мне не до них, мы бы так счастливо зажили с ней… вы меня понимаете? У нее такое полное, такое круглое лицо, ну совсем как луна.

— Луна в первой и последней четверти?

— Не смейте шутить над Луной, к тому же она сама как полная луна, и я, кажется, женюсь на ней, чтоб мне лопнуть!

— Надеюсь, новолуния не будет? Как вы познакомились?

— Да все из-за вашей шкуры. Я искал, кто бы смог ее выделать, меня послали к Клиуне-Аи. Я принес ей шкуру, а она когда увидела, то пришла в такой восторг…

— В восторг от шкуры?

— Да нет же, разумеется, от меня!

— У нее хороший вкус, дорогой Сэм.

— Вот именно, а кроме того, она такая умница, не только обработала шкуру, но даже сшила мне этот наряд. Как я вам в нем нравлюсь?

— Верх элегантности!

— Джентльмен, а? Настоящий джентльмен! Она аж подпрыгнула, увидев меня в новом одеянии. Честное слово, сэр, я женюсь!

— А где ваша старая одежда?

— Я ее выбросил.

— Вот-вот, а кто как-то говорил мне, что и за десять тысяч долларов не продаст свою куртку?

— Это было давно, до знакомства с Клиуной-Аи. Что поделать, все меняется. Привет!

И жених-коротышка в медвежьей шкуре гордо зашагал прочь.

Перспектива женитьбы Сэма не встревожила меня, я мог быть спокоен за дальнейшее развитие его романа с прекрасной индеанкой. Стоило лишь взглянуть на жениха: огромные ступни, коротенькие кривые и тонкие ножки, но главное — лицо! Заросшая физиономия с торчащим, словно клюв у ястреба, носом! На такого не клюнула бы даже индеанка. Обернувшись, Сэм небрежно бросил:

— В новом наряде я чувствую себя совсем другим человеком, я словно заново родился! Зачем мне старье? Костюм делает меня неотразимым, хи-хи-хи!

На следующий день я встретил его в долине очень задумчивым.

— Сэм, дорогой мой, что за космические мысли посетили вас?

— Космические?

— Да, у вас на лице написано, будто вы собираетесь открыть комету или новую туманность.

— Сэр, вы попали в точку. Я думал, что открыл комету, а на самом деле, кажется, это туманность.

— Кто туманность?

— Клиуна-Аи — сплошная туманность.

— Неужели? Вчерашняя полная луна превратилась в туманность? Что случилось?

— Я спросил ее, не собирается ли она снова выйти замуж, а в ответ услышал: нет!

— Ну, не вешайте нос! Рим и тот не сразу строился.

— И мой наряд не сшит в одночасье. Вы правы. Я по-прежнему жених. — И он пошел к Клиуне-Аи.

Когда наутро я оседлал своего пегого — мы с Виннету собирались на медведя, — неожиданно появился Сэм Хокенс и заявил:

— Сэр, можно мне с вами?

— На медведя? Вряд ли. Кажется, вас ждет охота на другого зверя.

— Ох, не везет мне!

— Что? Что я слышу?

— Увы, увы, она предъявляет свои требования.

— Не понимаю.

— Я опять пошел к ней, сделал… гм… предложение, а она заявила, что сшила наряд по просьбе Виннету.

— А не из любви к вам?

— Выходит, что нет. Потом спросила, что я ей дам за выделку шкуры, потому что, видите ли, я сделал ей заказ. Такие вот требования!

— Значит, она требует платы?

— Ну да. Это что, проявление любви?

— Не знаю. В таких делах я не мастак. Дети любят родителей, а родители тем не менее платят за них. А вдруг ваша Полная Луна таким образом проявляет свои чувства?

— Полная Луна? Скорее Луна на убыли. Так возьмете меня с собой?

— Виннету берет меня одного.

— Эх, не везет, так не везет!

— И вы могли бы запачкать свой новый костюм, дорогой Сэм!

— Оно и правда, вдруг кровь попадет?

Незадачливый жених побрел прочь. Но по пути новая мысль пришла ему в голову, он обернулся и спросил:

— А не кажется ли вам, сэр, что моя старая одежда намного удобнее?

— Пожалуй.

— Не пожалуй, а наверняка.

На этом наш разговор окончился, но на протяжении всех следующих дней Сэм ходил как в воду опущенный. Видимо, луна убывала. И вот в один прекрасный день я увидел его в старом костюме.

— Что я вижу, Сэм? А я думал, вы его выбросили.

— Так оно и было.

— Значит, отыскали?

— Угу.

— А что случилось?

— Наступило новолуние. Глаза бы мои не глядели на эту Клиуну-Аи!

— А помните, что я вам говорил?

— Да-да. Произошло все именно так, как вы сказали. Ну, и потом еще этот случай… Знаете, сэр, я был просто вне себя!

— Можно узнать, что произошло?

— Вам я скажу. Вчера я опять пришел к ней. В последнее время она ужасно злилась, почти не обращала на меня внимания и постоянно огрызалась. Ну так вот, сижу я, значит, рядом, голову прислонил к столбу. А волосы мои, видимо, зацепились за какой-то сучок. Когда я встал, что-то хлопнуло меня по голове, я оборачиваюсь и… о Боже, что я вижу!