– Кто это? – задал он вопрос.

– Чего он хочет? – спросил кто-то по-английски.

– Он спрашивает, кто ты? – отвечал третий, тоже по-английски.

– Как по-курдски «я»?

– Бен.

– Хорошо! Бен! – ответил немедля тот хозяину.

– Бен? – спросил он. – Как твое имя?

– Что он хочет? – спросил тот же самый громыхающий голос, который был мне настолько знаком, что я от удивления вскочил на ноги.

– Он спрашивает, как вас зовут!

– Сэр Дэвид Линдсей! – закричал он, задрав голову.

В следующий момент я уже был внизу, рядом с ним, в коридоре. Да, вот он стоял передо мной, освещенный пламенем очага. Высокий серый цилиндр, вытянутый череп, широкий рот, голая сухая шея, широкий воротничок, в серую клетку галстук, в серую клетку гамаши, в такую же серую клетку брюки и жилет и такой же сюртук, а также серые от пыли сапоги. В правой руке у него была знаменитая кирка для осквернения остатков древности.

– Мистер Линдсей? – закричал я.

– Well, а-а, кто есть это? О! Это вы?

Он широко распахнул глаза и еще больше рот и уставился на меня ошарашенно, как на человека, воскресшего из мертвых.

– Как это вы здесь, в Спандаре, сэр? – спросил я, не менее удивленный, чем и он.

– Я? На коне!

– Естественно! Но что вы здесь ищете?

– Я? О-о! Гм! Вас и Fowling bulls[28]!

– Меня?

– Да! Буду рассказать! Но прежде ссориться!

– С кем?

– С мэром, сельским бургомистром, – ужасный человек!

– Почему?

– Хотят не иметь англичан, хотят иметь арабов! Где этот?

– Он здесь, – отвечал я, указывая на старосту, между тем уже подошедшего к нам.

– Ему ссориться, ругать! – велел Линдсей рядом стоящему переводчику. – Делай quarve[29]! Делай scold[30], громко, много!

– Разрешите, сэр, я возьму это в свои руки, – сказал я. – Оба араба, по поводу которых вы так злитесь, не помешают вам. Они ваши лучшие друзья.

– Ага! Где есть?

– Один из них я, а другой – Мохаммед Эмин.

– Мох… Ага! Эмин… Ага! Где есть?

– Вверху! Идемте наверх!

– Well! Да! О-о, необычайно, immense[31], непонятно!

Я без церемоний протолкнул англичанина по узкой лестнице вверх и не пропустил туда ни переводчика, ни арнаутов, хотя они хотели пройти вслед. Появление длинной фигуры в клетчатом одеянии вызвало у курдских дам немалый ужас: они ретировались в отдаленный угол комнаты. Только Мохаммед Эмин, обычно серьезный человек, громко засмеялся, увидев темный кратер, образованный открытым ртом англичанина.

– Ого! Добрый день, сэр, мистер Мохаммед! Как дела? Как вы здесь оказались?

– Машалла![32] Откуда вы, инглис[33]? – спросил Мохаммед.

– Ты знаешь его? – спросил меня хозяин дома.

– Знаю. Он тот самый чужестранец, что послал впереди себя хаваса, чтобы остаться у тебя. Он мой друг. Ты уже нашел для него жилище?

– Если он твой друг, он должен остаться в моем доме, – ответил староста.

– У тебя есть помещения для стольких людей?

– Для желанных гостей места всегда предостаточно. Пускай он располагается за столом и вкусит пищи!

– Садитесь, сэр, – сказал я Линдсею, – и расскажите нам, что навело вас на мысль покинуть пастбища хаддединов и приехать в Спандаре.

– Хорошо! Но сперва надо позаботиться о слугах и лошадях.

– Слуги сами позаботятся о себе, для чего же они здесь.

– А лошади?

– Ими займутся слуги. Итак, мистер?

– Было tedious! Ужасно скучно!

– Вы не копали?

– Много, очень много.

– И нашли?

– Nothing, ничего, совершенно. Ужаснейше!

– И что еще?

– Тоска, страшная тоска!

– О чем?

– О вас, сэр!

Я засмеялся.

– Надо же, кто-то тосковал обо мне!

– Хорошо, очень хорошо, да! Fowling bulls! Не находить, вы не здесь – я прочь.

– Но, сэр, мы ведь решили, вы должны были остаться там до нашего возвращения.

– Нет терпения, не выдержать!

– Было же достаточно занятий!

– С арабами? Тьфу! Меня не понимать!

– У вас был толмач!

– Прочь, ушел, удрал.

– Ага! Грек убежал? Он же был ранен!

– Дыра в ноге снова зарос, негодяй рано утро прочь!

– Тогда и правда вы не могли удовлетворительно объясняться. А как вы нашли меня?

– Узнал, вы хотели в Амадию. Пошел в Мосул. Консул дать паспорт, губернатор подписать паспорт, дать вместе толмача и хаваса. Шел в Дохук.

– В Дохук? Зачем таким путем?

– Быть война с людьми дьявола, не мог проходить. Из Дохука в Дулию, из Дулии в Мангайш. Потом сюда! Вас найти. Очень хорошо, роскошно!

– И теперь?

– Остаться вместе, испытать приключения, копать! Клуб путешественников-археологов, Лондон, да!

– Хорошо, мистер Линдсей, но у нас сейчас другие дела.

– Что?

– Вы ведь знаете причину, по которой мы едем в Амадию!

– Знаю ее. Хорошая причина, смелая причина, приключение! Мистера Амада эль-Гандура достать. Я при этом!

– Я думаю, вы нам не особо пригодитесь.

– Нет?! Почему?

– Вы же говорите лишь по-английски.

– Иметь толмач!

– Вы его тоже хотите посвятить в тайну? Или вы уже проболтали?

– Ни слова.

– Это хорошо, сэр, иначе мы были бы в крайней опасности. Я должен вам открыто признаться, я желал видеть вас позднее.

– Вы? Меня? Well! Прочь! Думал, вы друг мой! Так нет, следовательно, прочь! Поеду в… в… в…

– В ад, иначе просто некуда! Само собой разумеется. Но вы слишком заметны!

– Что же мне делать?

– М-да, крайне неприятное дельце! Отослать назад я вас не могу, здесь оставить – тоже нет, значит, я должен вас взять с собой, и в самом деле, по-другому не получается!

– Хорошо, очень хорошо!

– Но вы должны быть похожи на нас.

– Похожи? Хорошо, буду это!

– Вы прогоните своих толмача и хаваса.

– Должны прочь, к черту, да.

– Эту одежду снять!

– Снять? Ага! Куда?

– Прочь, совсем прочь. Вы должны одеться как турок или курд.

Он глянул на меня с ужасом, совсем как если бы я потребовал от него приняться пожирать самого себя. Впрочем, положение его рта было вполне пригодно для такого действа.

– Как турок? Как курд? Ужасно!

– Иначе не пойдет!

– Что надеть?

– Турецкие шаровары или черно-красные курдские штаны.

– Черно-красные! Ага, хорошо, очень ладно! В черно-красную клетку!

– Как вам угодно. Так как вы одеваетесь? Как турок или как курд?

– Курд.

– Тогда вы должны быть в черно-красном. Это курдские любимые цвета. Значит, курдские штаны, жилет, рубашка поверх штанов.

– Черно-красная?

– Да.

– В клетку?

– Ради бога! От шеи прямо до щиколоток. Дальше сюртук или пальто сверху.

– Черно-красный?

– Да.

– В клетку?

– Естественно! Дальше тюрбан, очень крупный, огромный, такой, какой носят благородные курды.

– Черно-красный?

– Да.

– В клетку?

– Ради бога! Дальше пояс, носки, башмаки, оружие.

– Черно-красные?

– Ничего не имею против!

– И в клетку?

– Вы можете себе хоть все лицо покрасить в черно-красную клетку.

– Где купить эти вещи?

– Тут я сам в растерянности. Базар мы найдем лишь в Амадии. Может, здесь есть торговец, все-таки Спандаре большое село. И у вас много денег, не так ли?

– Много, очень много. Надо все оплатить?

– Сейчас спрошу. – Я повернулся к начальнику: – Есть ли здесь портной?

– Нет.

– Тогда не найдется ли человек, который может сейчас поскакать в Амадию и достать для этого чужестранца платье?

– Да, но базар откроется лишь утром и платье прибудет слишком поздно.

– А есть ли человек, который бы одолжил нам платье до приезда в Амадию?

– Ты мой гость, у меня есть новый шерстяной костюм, я тебе его охотно одолжу.

– А тюрбан?

– Здесь нет никого, у кого были бы два тюрбана, но шапку ты можешь достать легко.

– Что за шапка?

– Я дам тебе кулик – шапку из козьего войлока, она ему подойдет.

– Какой у нее цвет?

– Она красная с черными краями.

– Тогда я тебя прошу достать все это до завтрашнего утра. Ты дашь нам человека, его услуги мы оплатим, а костюм мы ему возвратим в Амадии. Но я хотел бы, чтобы об этом не говорили!

– Мы оба будем молчать, и я, и мой посланец!

Принесли ужин для англичанина – то, что мы не доели; остаткам, правда, был придан новый вид. Англичанин, как оказалось, был настолько голоден и ел с таким аппетитом, что мы не успели заметить, как между его длинными, широкими, желтыми, блестящими зубами исчезла большая часть блюд. Я с удовлетворением увидел, что ему подали и то маленькое жаркое, принятое мною за голубей. Англичанин не оставил на тарелке ни малейшей косточки, съел все. Потом, между прочим, ему еще подали деревянную, изящно сделанную тарелку, где лежало милое блюдо, имевшее форму бифштекса и испускавшее такое благовоние, что у меня самого снова разгорелся аппетит, хотя я уже довольно обильно поужинал против моей обычной привычки. Я был бы не я, если бы не поинтересовался, что это такое.

– Сидна, что это за красивое блюдо? – спросил я женщину, обслуживающую англичанина.

– Это чекирдже – саранча.

– Как это готовят?

– Саранчу жарят, размельчают и кладут в землю до появления запаха. После этого я жарю это тесто в оливковом масле.

Тоже недурно! Я задумал непременно донести этот крайне важный рецепт до моего доброго мистера Fowling bulls.

В то время, когда он еще ел, я сошел вниз, чтобы посмотреть на лошадей. Они были в хорошем состоянии. Около них стояли Халеф, драгоман[34], болюк-эмини и арнаут, оживленно споря, спор они, правда, тут же оборвали при моем появлении.

– В чем дело, Халеф? – спросил я.

Он указал на арнаута.

– Этот человек позорит твое имя, сиди. Он грозил убить тебя и меня за то, что я по твоему приказу бросил его на землю.

– Пусть он болтает! Сделать он ничего не сделает.

Тут арнаут положил руку на пистолет и закричал:

– Заткнись, парень! Или ты хочешь встретиться со своим слугой в джехенне уже сегодня?

– Успокойся, пес! Ты просто слеп! – отвечал я ему по-албански. – Разве ты не видишь опасности, которой себя подвергаешь?

– Какой? – спросил он озадаченно.

– Эти пистолеты плохо стреляют! – Я указал на его оружие.

– Почему?

– Потому что я лучше стреляю! – Одновременно в моей руке появился револьвер, направленный на арнаута.

Я был достаточно знаком с жестокостью этих арнаутских солдат, чтобы самому легкомысленно относиться даже к такому простому случаю. Арнаут не ставит жизнь другого человека ни в грош. Он спокойно укладывает человека из-за глотка воды и склоняет затем с тем же спокойствием собственную голову под топор палача. Мы оскорбили этого хаваса, значит, он способен на выстрел. Тем не менее он отнял руку от пистолета и удивленно спросил:

– Ты говоришь на албанском?

– Как слышишь.

– Ты албанец?

– Нет.

– Кто же еще?

– Я немец, но умею разговаривать с такими, как ты.

– Ты только немец? Не маджар, не рус, не серб, не туркчин? Катись к дьяволу!

Он молниеносно поднял пистолет и спустил курок. Не следи я за стволом его оружия, эта пуля прошила бы мою голову, но я пригнулся, и пуля просвистела мимо. Прежде чем он смог выстрелить во второй раз, я подсек его и прижал руки к телу.

– Мне его застрелить, сиди? – спросил Халеф.

– Нет. Вяжите его.

Чтобы завести ему руки назад, мне нужно было на миг их отпустить. Это он и использовал, вырвался и рванул в сторону. В следующий момент он исчез между деревьями, разделяющими дома. Все, кто был рядом, поспешили вслед, но скоро вернулись ни с чем. Выстрел же привлек внимание остальных.

– Кто стрелял, сэр? – спросил Линдсей.

– Ваш хавас.

– В кого?

– В меня.

– O-o! Ужас! Почему?

– Из мести.

– Настоящий арнаут! Он попал?

– Нет.

– Его застрелят, сэр, тотчас же!

– Он убежал.

– Well! Пусть бежит! Нет вреда!

В этом он был, по меньшей мере, прав. Арнаут в меня не попал, зачем же жаждать крови? Назад он наверняка не вернется, и коварного нападения также, очевидно, не следовало опасаться. Теперь англичанину не нужен был ни драгоман, ни арнаут, ведь он меня нашел, поэтому первому заплатили за службу и отпустили с указанием, что он может покинуть завтра утром Спандаре и вернуться в Мосул.

Оставшееся вечернее время мы провели в живой беседе с курдами, закончившейся танцем. Его специально устроили для нас. Во дворе четырехугольной формы, окруженном низкой крышей, собрались все присутствовавшие мужчины. Здесь они лежали, сидели на корточках, а то и стояли, опустившись на колени, в живописных позах, в то время как примерно два десятка женщин собирались во дворе для танца.

Они образовали двойной круг, в середине стоял один танцор, размахивающий копьем. Оркестр состоял из флейты, какого-то подобия скрипки и двух тамбуринов. Танцор дал знак, что можно начинать, громким криком. Его искусство танцевать состояло из разнообразнейших движений рук и ног, которые он делал, не сдвигаясь с места.

Женский круг подражал его движениям. Я не заметил, что в основу этого танца положили какую-то мысль или идею, тем не менее, эти женщины, двигающиеся при неясном факельном освещении, с их угловатыми тюрбанными шапками, с которых падали вниз длинные, через спину завязанные паранджи, представляли собою любопытное зрелище.

По окончании этого простого танца мужчины выразили свое удовольствие громким бормотанием, я же вытащил браслет и вызвал к себе наверх дочь начальника, прислуживавшую мне при еде и находившуюся сейчас среди танцовщиц. Браслет был из желтых стеклышек и почти неотличим от дымчатого, полупрозрачного янтаря, который на Востоке так редок, любим и дорог. У немецкого ювелира я заплатил бы за него от 50 до 70 пфеннигов, здесь же я мог доставить человеку радость, которую оценят гораздо дороже.

Девушка подошла ближе. Все мужчины слышали, что я захотел ее увидеть, и знали – речь идет о вознаграждении. Я должен был постараться не посрамить своих воспитателей, обучавших меня восточной вежливости.

– О, подойди, ты, любимейшая из дочерей курдов-мисури! На твоих щеках сверкает отблеск зари, твой лик так же мил, как и сумбула, чашечка гиацинта. Твои длинные кудри благоухают, как аромат цветов, а твой голос звучит как пение соловья. Ты дитя гостеприимного радушия, дочь героя и станешь невестой мудрого курда и смелого воина. Твои руки и ноги обрадовали меня так же, как капля воды, приносящая утешение жаждущему. Возьми этот браслет и вспоминай меня, когда будешь его надевать!

Она покраснела от радости и смущения и не знала, что отвечать.

– Я принадлежу тебе, о повелитель! – шепнула наконец она одними губами.

Это распространенное приветствие курдских женщин и девушек по отношению к благородному мужчине. Староста был так обрадован тем, что его дочь наградили, что он даже забыл о восточной сдержанности и потребовал дать ему подарок, чтобы его получше рассмотреть.

– О как чудесно, как дорого! – воскликнул он и дал посмотреть браслет другим.

Браслет пошел по рукам.

– Это янтарь, такой отличный, роскошный янтарь, какой и султан не носит на своей трубке! Моя дочь, твой отец не может сделать тебе такие подарки к свадьбе, какие тебе дал этот эмир. Его рот испускает мудрость, с волос его бороды сочится доброта. Спроси его, разрешит ли он тебе его поблагодарить, как дочь благодарит своего отца?

Она покраснела еще больше, чем прежде, тем не менее, спросила:

– Ты мне позволишь, господин?

– Позволяю.

Я сидел на полу, поэтому она ко мне наклонилась и поцеловала меня в губы и в обе щеки. После этого она спешно ушла. Я не удивился такому способу выражения благодарности, поскольку хорошо знал, что курдским девушкам разрешено приветствовать поцелуем даже просто знакомых.

По отношению же к вышестоящему такое поведение могло быть расценено как оскорбление. Поэтому, собственно, я удвоил мою доброту, позволив этот поцелуй. Это тут же отметил и староста.

– Эмир, твоя милость озаряет наш дом, как свет солнца согревает землю. Ты щедро наградил мою дочь, чтобы она тебя вспоминала, так позволь, чтобы и я одарил тебя, чтобы ты не забыл Спандаре.

Он склонился над краем крыши и выкрикнул во двор слово «доян», то есть «сокол». Сразу раздался радостный лай, открыли какую-то дверь, и я заметил, что стоящие внизу освобождали дорогу какому-то псу, чтобы он смог по лестнице добраться к нам наверх. Миг спустя пес уже ласкался со старостой. Это была одна из тех самых ценных, желто-серых и необычайно больших и сильных борзых, которых в Индии, Персии, Туркестане и вплоть до Сибири называют слюги. Курды именуют эту редкую породу тази. Она настигает самую быструю газель, нагоняет порой даже дикого осла и джигеттая – кулана, мчащегося со скоростью ветра, не боится ни пантеры, ни медведя. Я должен сознаться, вид этого зверя восхитил меня безмерно. Он как пес был так же драгоценен, как мой вороной заслуживал этой оценки, будучи лошадью.

– Эмир, – сказал мне начальник, – собаки курдов-мисури знамениты далеко за пределами наших гор. Я воспитал несколько псов, которыми гордился, но ни один не сравнится с этим. Он твой!

– Староста, этот дар настолько ценен, что я не могу его принять, – отвечал я ему.

– Ты хочешь меня обидеть? – спросил он меня мрачно.

– Нет, этого я не хочу, – отступил я, – я желал только сказать, что твоя доброта больше моей. Позволь мне тогда принять пса, но разреши мне также дать тебе эту флягу!

– Что это? Персидское благовоние?

– Нет, я ее купил возле бейталлы[35] в священном городе Мекке, и в ней вода из колодца Земзем.

Я снял ее с шеи и передал ему. Он был так поражен, что не смог даже взять ее. Я положил ее ему на колени.

– О, эмир, что ты делаешь! – выдохнул он наконец. – Ты принес в мой дом самый великий дар, какой Аллах только дал земле. Ты серьезно мне ее даришь?

– Бери ее, я охотно дарю ее тебе!

– Да будь благословенна твоя рука, и да пребывает постоянно счастье на твоей тропе. Подойдите сюда, люди, и дотроньтесь до фляги, чтобы доброта великого эмира смогла и вас осчастливить.

Фляга пошла по рукам. Большей радости и быть не могло. Когда восторги начальника улеглись, он обернулся ко мне:

– Господин, теперь этот пес твой, плюнь ему три раза в рот и возьми его сегодня под свою одежду, когда пойдешь спать, тогда он тебя никогда не покинет!

Англичанин все это наблюдал, не совсем понимая происходящее. Он спросил меня:

– Земзем раздарил, мистер?

– Да.

– И правильно! Вода есть вода!

– А знаете, что я за это получил? Эту собаку!

– Как? Что? Невозможно!

– Почему нет?

– Слишком драгоценна. Знать собаки! Этот стоит пятьдесят фунтов стерлингов.

– Еще больше. Тем не менее он принадлежит мне.

– Почему?

– Потому что я подарил дочери местного начальника браслет.

– Ужасный парень! Колоссальное счастье! Сперва лошадь от Мохаммеда Эмина, совсем не заплатить, а теперь борзая! Я несчастен напротив. Ни одного крылатого быка не нашел. Ужасно!

Мохаммед тоже восторгался псом, и я даже думаю, что он немного завидовал мне. Да, нужно сознаться, мне везло. Незадолго до того, как идти спать, я отправился проведать лошадей. Там меня нашел староста.

– Эмир, – сказал он негромко, – можно я спрошу?

– Говори.

– Ты едешь в Амадию?

– Да.

– И еще дальше?

– Пока не знаю.

– Здесь кроется какая-то тайна?

– Ты так думаешь?

– Я предполагаю.

– Почему?

– С тобою араб, он не совсем осторожен. Он откинул рукав своего одеяния, и я увидел татуировку на его руке. Он враг курдов и враг мутасаррыфа, он из хаддединов. Я не ошибся?

– Он враг мутасаррыфа, но не курдов.

Этот человек был честен, я не мог лгать ему. Во всяком случае, будет лучше довериться ему, чем сказать неправду, которой он не поверит.

– Арабы – постоянные враги курдов, но он твой друг и мой гость, я не выдам его. Я знаю, что ему надо в Амадии!

– Скажи что?

– Много дней тому назад воины мутасаррыфа проводили здесь пленного араба. Они останавливались у меня. Это был сын шейха хаддединов, он должен содержаться под стражей в Амадии. Он был похож на твоего спутника, как сын на отца.

– Такое часто случается, разные люди бывают необычайно схожи.

– Я знаю это и не хочу выспрашивать у тебя твою тайну, только одно хочу сказать: будешь возвращаться из Амадии, останавливайся у меня, днем или ночью, тайно или открыто. Я приму тебя даже с тем молодым арабом, о котором я говорил.

– Спасибо тебе!

– Ты не должен благодарить. Ты дал мне воду священного Земзема. Я защищу тебя в любой беде и опасности. Если же твоя дорога проляжет в другом направлении, ты должен исполнить одну мою просьбу. В долине Бервари лежит замок Гумри. Там живет сын знаменитого Абд эль-Суммит-бея. Одна из моих дочерей – его жена. Передай им мой привет. Я дам тебе один знак, по которому они узнают, что ты мой друг.

– Я сделаю это.

– Поведай ему любую свою сердечную просьбу, они охотно ее исполнят, ибо ни один добрый и честный курд не любит турок и мосульского мутасаррыфа.

Он вошел в дом. Я знал, чего добивался этот честный человек. Он догадался, что мы намереваемся сделать, и хотел оказаться мне полезным. Теперь я пошел спать, взяв с собой борзую. Проснувшись на другое утро, мы узнали, что драгоман англичанина уже покинул Спандаре. Он пошел дорогой на Бебози.

Я спал с Мохаммедом Эмином в одних покоях, англичанин же получил другую комнату. Утром, когда он к нам вошел, то был встречен звонким хохотом. Трудно себе представить тот вид, который был у доброго мистера Линдсея. С шеи до ног он был полностью одет в черные и красные цвета, правда, не полностью в клетку, а на высокой и острой голове сидела курдская шапка, как перевернутый мешок из-под кофе, с нее свисали длинные ленты, как щупальца осьминога.

– Доброе утро! Почему смеяться? – серьезно спросил он.

– От вашего чрезвычайно забавного вида, сэр.

– Это радует меня!

– Что у вас под мышкой?

– Здесь? Хм! Пакет, я думаю!

– Это и я вижу. Я имею в виду, что в нем?

– Моя шляпная коробка.

– А!

– Туда я положил шляпу, гамаши и сапоги.

– Все это вы можете оставить здесь!

– Здесь? Почему?

– Вы хотите тащить с собой эти бесполезные пустяки?

– Бесполезные? Пустяки? Ужасно! Понадобятся они мне все-таки опять!

– Но не сразу, наверное.

– Мы вернемся сюда?

– Вряд ли.

– Ну вот! Коробка едет со мной! Само собой!

Широкое одеяние болталось на его тощем теле, как старое полотенце, повешенное на чучело. Но это его отнюдь не беспокоило. Он величественно занял место около меня и сказал победно:

– Теперь я курд!

– Настоящий и правоверный!

– Чудесно! Отлично! Роскошное приключение.

– Только одного еще недостает.

– Чего же?

– Вы не умеете говорить по-курдски.

– Может, научиться?

– Этого нельзя сделать так быстро, и, если вы не хотите нам навредить, вы вынуждены принять одно из двух возможных решений.

– Какие это решения?

– Или вы немы…

– Нем? Глух? Отвратительно! Не пойдет!

– Да, немы, даже глухонемы.

– Сэр, вы сошли с ума!

– Спасибо! Тем не менее или вы притворяетесь немым, или даете обет.

– Хорошо! Недурно! Буду дать обет! С какого времени он действует?

– Сразу же после того, как покинем Спандаре.

– Отлично! Согласен!

После утреннего кофе нас снабдили еще питанием на дорогу, и затем мы взобрались на своих коней, простившись со всеми домочадцами и со всеми собравшимися, кроме самого хозяина. Староста же заранее приказал седлать коня, чтобы проводить нас немного.

За Спандаре была очень тягостная дорога, ведущая нас к горам Тура-Гара. Нужно было иметь ноги серны, чтобы пройти по этой скалистой тропе, но нам удалось без особого затруднения добраться до вершин. Здесь староста остановил свою лошадь, достал из седельной сумки пакет и сказал:

– Возьми это и передай мужу моей дочери, если ты, конечно, доберешься в Гумри. Я обещал ей персидский платок, а ее мужу для его лошади уздечку, такую, как у курдов из Пир-Мани. Передаешь им эти вещи, и они узнают, что ты мой друг и брат, и примут тебя так же, как если б это был я. Но ради твоего же блага я желаю тем не менее, чтобы ты еще раз снова ко мне вернулся. – Он указал на следовавшего за нами всадника. – Этот человек возвратит мне костюм этого чужестранца. Ему ты можешь отдать пакет, если не сможешь поехать в Гумри. А теперь расстаемся! Алейкум салам ва рахмет алла! Да пребудут с тобою мир и милосердие!

Мы крепко обнялись. Он подал и другую руку и поехал обратно.