По дикому Курдистану

Что случилось, то случилось, ничего не поделаешь, и, как истинные фаталисты, турки спокойно вручили свои жизни судьбе. Их собрали вместе и приказали ждать езидов. Орудийные части погрузили на мулов и под прикрытием отправили в долину. После этого мы вскочили на своих лошадей.

За полчаса до долины Шейх-Ади я велел оставить пушки и двадцать человек, чтобы перехватить на этом месте гонца, ожидавшегося от миралая.

Прямо у входа в долину нам встретилась большая толпа. Слух о нашей маленькой экспедиции уже распространился между паломниками, и здесь собрались люди, чтобы узнать о результатах экспедиции. Поэтому в долине прекратили стрельбу, так что везде царила глубокая тишина. Перестрелка была бы слышна, если бы между нами и турками завязался серьезный бой.

Первым, кто подошел ко мне, был Али-бей.

– Наконец-то ты здесь! – воскликнул он, явно успокоенный, и добавил озабоченно: – Но без пушек! И без воинов!

– Успокойся, ни один человек не пропал, и никто не ранен.

– Где они?

– С Халефом и Селеком по ту сторону долины, я их оставил там вместе с орудиями.

– Зачем?

– Этот юзбаши рассказал мне, что миралай пошлет гонца на то самое место, где сейчас стоят пушки. Потом они бы выступили вперед и начали бы обстреливать Шейх-Ади гранатами, ядрами и картечью. У тебя есть воины, умеющие работать с орудиями?

– Таких предостаточно!

– Тогда пошли их туда. Они обменяются с турками одеждой, возьмут в плен гонца, потом сделают залп из пушек. Это будет для нас верным знаком того, что враг уже близок, а его самого склонит к преждевременной атаке.

– А что ты сделаешь с пленными?

– Я их отошлю прочь и прикажу охранять.

– В долине Идиз?

– Нет. Это место никому, кроме езидов, нельзя видеть. Просто здесь есть маленькое ущелье, где можно малым числом воинов охранять большое число пленных. Идем!

В его доме меня ожидал обильный ужин, причем обслуживала меня жена Али-бея, который сам не ужинал, поскольку отправился распоряжаться переодеванием пленных и отводить их в тайное ущелье. Обученные езидские канониры натянули на себя турецкую форму и скоро ушли к орудиям.

Звезды уже поблекли, когда Али-бей пришел ко мне.

– Ты готов отправляться, эмир?

– Позволь остаться здесь.

– Ты хочешь сражаться?

– Нет.

– В таком случае присоединиться к нам и посмотреть, храбры ли мы?

– Я буду не с вами, я останусь в Шейх-Ади.

– Господин, как можно!

– Я думаю, что мне нужно поступить именно так.

– Тебя убьют!

– Нет, я нахожусь под защитой Аллаха и мутасаррыфа.

– Но ты ведь и наш друг, ты взял в плен артиллеристов, это будет стоить тебе жизни!

– А кто расскажет это туркам? Я останусь здесь с Халефом и башибузуком. Так я принесу вам больше пользы, чем если бы я находился в ваших рядах.

– Может быть, ты и прав, но при стрельбе тебя могут ранить и даже убить.

– Не думаю. Я сумею позаботиться о себе и не подставляться вашим пулям.

Тут отворилась дверь и вошел мужчина. Он был из охранников, расставленных Али-беем.

– Господин! – начал он докладывать. – Мы отступили, ибо турки уже в Баадри. Через час они будут здесь.

– Возвращайся и скажи своим, чтобы они постоянно наблюдали за продвижением турок, но ни в коем случае им не показывались.

Мы вышли из дома. Мимо нас тянулись женщины с детьми и исчезали за святилищем. Тут прибежал еще один запыхавшийся гонец и доложил:

– Господин, турки уже давно покинули Калони и двигаются лесами. Через час они будут здесь.

– Расположитесь по ту сторону первой долины и отступайте с появлением турок. Наши будут вас ждать наверху.

Мужчина побежал назад, а бей ушел на некоторое время по своим делам. Я стоял около дома Али-бея и смотрел на людей, двигающихся мимо меня. За женщинами с детьми шли длинными рядами мужчины, кто пешком, кто верхом, они не сворачивали за святилищем, а взбирались на холмы по направлению к Баадри и Калони, чтобы освободить для турок долину.

Чувство, которое я испытывал, глядя на эти темные фигуры, было довольно своеобразным. Огни в долине постепенно гасли, и только гробница за обеими башнями устремляла прямо в ночное небо свой силуэт, похожий на раздвоенный язычок пламени.

Я был один. Люди бея разбежались. Болюк-эмини спал вверху на платформе, а Халеф еще не вернулся. Вдруг я услышал стук копыт. Это прискакал Халеф. Он спешился. Тут снизу до нас донеслись два грохочущих удара.

– Что это было, Халеф?

– Падают деревья. Али-бей приказал их валить, чтобы снизу закрыть вход в долину и защитить таким образом пушки от захвата турками.

– Умно сделано! Где остальные из тех двадцати?

– Они остались по приказу бея у орудий. Он откомандировал к ним еще тридцать человек для прикрытия.

– Значит, всего полсотни человек? Да, этим количеством можно противостоять атаке.

– Где пленные? – спросил Халеф.

– Их уже увели под охраной.

– А эти воины идут в бой?

– Да.

– А мы?

– Остаемся здесь. Мне любопытно увидеть лица турок, когда они поймут, что попали в ловушку.

Эта идея так захватила Халефа, что он даже не ворчал из-за того, что мы остаемся. Он, наверное, подумал, что остаться здесь, возможно, опаснее, чем присоединиться к сражающимся.

– Где Ифра? – спросил Халеф.

– Спит на платформе.

– Он действительно соня, сиди, поэтому его капитан приставляет к нему осла, орущего всю ночь. Он уже знает что-нибудь из того, что произошло?

– Не думаю. Он и не должен знать, насколько мы были замешаны во всем, ты понимаешь?

Тут опять возвратился Али-бей забрать коня. Он не скупился на упреки, которые, правда, ни к чему не привели, и ему пришлось меня покинуть. Он сделал это, сердечно желая, чтобы со мной не произошло ничего плохого, и многократно заверяя, что велит расстрелять все полторы тысячи турок, если они причинят мне какой-нибудь вред. Напоследок он попросил меня положить большой белый платок, висящий в комнате, на платформу дома, который он сможет увидеть сверху. Так он поймет, что со мной ничего не случилось. Если платок уберут, то это должно означать, что я в опасности, и он тотчас же вмешается.

Наконец он сел на коня и ускакал последним из всех солдат.

Рассветало, на фоне светлого неба уже можно было различить отдельные сучья деревьев. Конь Али-бея, быстро удаляясь, все глуше и глуше стучал копытами. Меня покинул даже мой переводчик, и вот я совсем один, не считая обоих моих слуг, в этой долине, в которой живет таинственный и до сих пор для меня непонятный религиозный культ и о которой столь много шумят по всему свету.

Я вошел в дом и подошел к платформе. Вверху были слышны голоса: Халеф и Ифра беседовали.

– Совсем один? – спросил Ифра.

– Да.

– Куда же пошли остальные, их было так много, тысячи?

– Кто знает!

– А почему они ушли?

– Убежали.

– От кого?

– От вас.

– От нас? Хаджи Халеф Омар, я не понимаю, что ты говоришь!

– Тогда я скажу тебе это яснее: они убежали от твоего мутасаррыфа и твоего миралая Омара Амеда!

– Почему же?

– Потому что миралай идет захватить эту долину.

– Аллах акбар, а рука мутасаррыфа могущественна! Посоветуй же мне, должен ли я оставаться с вами или сражаться за миралая?!

– Ты должен остаться с нами.

– Хамдульиллах, как хорошо быть вместе с эмиром, которого я должен охранять!

– Ты? Когда это ты его охранял?

– Всегда, с того момента, как он находится под моей охраной!

Халеф рассмеялся и сказал:

– Да, ты как раз для этого подходишь! Знаешь ли ты, кто на самом деле охраняет эмира?

– Я!

– Нет, я!

– Разве не отдал сам мутасаррыф его под мою охрану?

– А разве не сам он, эмир, приказал мне его защищать? И кто здесь больше значит, сиди или этот никудышный мутасаррыф?

– Халеф Омар, попридержи язык! Я могу передать это мутасаррыфу!

– И ты считаешь, я тогда испугаюсь? Я, Хаджи Халеф Омар бен Хаджи Абул Аббас ибн Хаджи Дауд эль-Госсара!

– А меня зовут Ифра, я из смелых башибузуков, меня произвели за героизм в болюка-эмини! О тебе заботится один человек, обо мне же – целое государство, которое называют Османским!

– Хотел бы я знать, что тебе от этой заботы?

– Я тебе сейчас это растолкую! Я получаю месячное жалованье 35 пиастров и ежедневно 2 фунта хлеба, 17 лотов[12] мяса, 3 лота масла, 5 лотов риса, лот соли, полтора лота приправ, включая мыло, растительное масло и смазку для сапог!

– И за это ты совершаешь героические поступки?

– Да, и очень много, и очень смелые!

– Хотел бы я посмотреть на них!

– Что? Ты этому не веришь? А как я тогда лишился моего носа, которого у меня больше нету? Это, знаешь, было при стычке друзов и маронитов[13] в Ливанских горах. Нас послали туда навести порядок и заставить их уважать законы. А тут как-то в одном сражении я, как бешеный, кручусь, отбиваясь от нападающих. И тут один мой противник вознамерился отрубить мне голову. Я хотел отступить от удара и шагнул назад, и вместо головы удар пришелся по… Ох!.. Что это было?

– Пушечный залп!

Халеф был прав, это был залп пушек, не давший малышу добраться до конца своего интересного рассказа. Кстати, это был сигнальный залп, его произвели наши артиллеристы, чтобы дать нам знать, что ими взят в плен адъютант миралая. Оба слуги тотчас же поспешили ко мне вниз.

– Сиди, выстрелы! – воскликнул Халеф, взводя курки своих пистолетов.

– Из пушек! – добавил Ифра.

– Хорошо! Приведите сюда животных и разместите их во внутреннем дворе!

– И моего осла?

– Да. Потом заприте дверь!

Сам я пошел за белым платком и разостлал его вверху, на платформе. После этого я добыл несколько одеял и улегся на них так, чтобы снизу меня нельзя было заметить. И оба слуги неподалеку от меня нашли себе место, только чуть позднее.

Между тем уже стало так светло, что можно было довольно хорошо различить происходящее вокруг. Туман начинал подниматься клубами в долине, но огни и свечи святилища все еще горели, так что глазам было больно.

Прошло пять, десять минут, полных ожидания. И вот по ту сторону склона заржала одна лошадь, потом другая, и затем ответила еще одна, уже по эту сторону.

– Они приближаются! – сказал Халеф.

– Да, они идут! – подтвердил Ифра. – Господин, а если они нас примут за езидов и выстрелят?

– Тогда ты выпустишь наружу своего осла, и они сразу признают, что ты здесь.

Впрочем, это еще была не кавалерия, ржавшие лошади принадлежали офицерам. Иначе бы был слышен конский топот. Но постепенно появился шорох, усиливающийся с каждой секундой. То были шаги большого числа приближающихся людей.

Вот донеслись и голоса от гробницы, и через две минуты мы различили маршевое размеренное топанье строевой колонны. Я глянул вниз. В долину опускались примерно двести арнаутов[14], атлетически сложенные, со зверскими лицами. Их вели алай-эмини и два капитана.

За ними шла орава башибузуков, рассыпающихся по всем кустам, они разыскивали невидимых обитателей долины. Затем следовала маленькая кавалькада офицеров: два алай-эмини, два бимбаши[15], один каймакам[16], несколько колагаси[17] и во главе всего отряда – длинный, тощий человек с чрезвычайно грубым лицом, в богатой, блещущей золотом униформе командира полка.

– Это миралай Омар Амед! – сказал Ифра голосом, проникнутым уважением.

– А кто этот штатский возле него? – спросил я.

Там, сбоку от полковника, скакал человек с чрезвычайно выразительными чертами лица. Я знаю, не должно сравнивать человека с каким-нибудь существом из животного царства, но ведь на самом деле есть определенные человеческие физиономии, непроизвольно напоминающие каких-нибудь зверей. Я видел лицо, в котором было что-то от обезьяны, от бульдога, от кошки. При определенном строении лица я тотчас думаю о быке, осле, сове, ласке, слоне, лисице или медведе. Независимо от того, френолог ли человек или физиономист, он заметит, что и манера держать тело, походка, манера выражения, весь образ действий такого человека обладают определенной долей сходства с поведением того животного, о котором напоминает его физиономия.

Лицо же этого человека имело в себе что-то от хищной птицы, точно как у ястреба-перепелятника.

– Это макредж – судья из Мосула, поверенный в делах мутасаррыфа, – отвечал болюк-эмини.

Что же нужно было этому макреджу здесь? Только я предался мыслям по этому поводу, как опять раздался орудийный залп и потом еще один. За ними последовали хаотичные вопли, визжание и стоны, и я услышал топот, как будто множество всадников приближались сюда галопом. Офицерская кавалькада остановилась как раз под моим наблюдательным пунктом.

– Что это было? – крикнул миралай.

– Два орудийных залпа! – ответил макредж.

– Крайне правильно! – насмешливо заметил полковник.

Офицеру вряд ли пришел бы такой ответ в голову! Но, Аллах, что это?

Арнауты, совсем недавно гордо маршировавшие мимо, возвращались в беспорядке, с воплями, они бежали, многие среди них были ранены, лица искажены ужасом.

– Стоять! – прогремел полковник. – Что происходит?

– Нас обстреляли картечью, алай-эмини и еще один капитан убиты, другой остался там лежать раненный.

– Покарай их Аллах! Стрелять в своих собственных солдат! Я всех их засеку до смерти. Насир-агаси[18], проскачи вперед и просвети этих псов!

Этот приказ был направлен одному из колагаси, адъютантов, находившихся в сопровождении полковника, тому самому, которого я застал врасплох у ручья у Баадри и которому я опять помог обрести свободу. Он пришпорил своего коня, но спустя незначительное время снова вернулся.

– Господин, это не наши, а езиды стреляли! Они сегодня ночью отняли пушки у нашего юзбаши.

Полковник грязно выругался.

– Этот мерзавец заплатит мне за все! Где он?

– В плену со всеми своими людьми.

– Значит, сдался без сопротивления?

В ярости он с такой силой вонзил своему коню шпоры в бока, что тот поднялся на дыбы. Потом полковник спросил:

– Где эти езиды, люди дьявола, эти гяуры[19] из гяуров? Я хотел захватить их, бить кнутом, убить, но ни одного не видно. Они исчезли? Их найдут. Но прежде верните мне орудия! Люди из Диярбакыра подошли, пусть они идут вперед, а эти собаки из Киркука – за ними!

Колагаси поскакал назад, и пехота из Диярбакыра сразу же пришла в движение. Полковник со своим штабом посторонился, и пехота зашагала мимо них. Дальше я ничего не видел – долина делала здесь поворот. Но не прошло и минуты, как опять загремел орудийный залп, затем второй, третий, четвертый… Потом все то, что уже было прежде, повторилось: живые и легко раненные бежали, оставив мертвецов и тяжело раненных на волю судьбы… Полковник двинул своего коня в их гущу, раздавая удары направо и налево саблей, повернутой плашмя.

– Стоять, вы, трусы! Стоять, а то я своею собственной рукой пошлю вас в джехенну! Агаси, драгунов сюда!

Адъютант заспешил прочь. Бежавших становилось все больше, и все больше башибузуков приносили сообщения, что они нашли все здания пустыми!

– Разрушить жилища, все сжечь дотла и разыскать следы! Я должен знать, куда делись эти неверные!

Вот и пришло мое время, если я вообще мог принести пользу.

– Халеф, если со мной случится что-нибудь плохое, убери этот белый платок. Это сигнал для Али-бея!

Сказав это, я выпрямился и сразу был замечен.

– А! – крикнул миралай. – А вот и один из них! Спускайся вниз, ты, сын собаки, я хочу задать тебе один вопрос!

Я кивнул и отошел назад.

– Халеф, ты запрешь за мною дверь, никого не впускай без моего позволения. Как только я крикну твое имя, открывай дверь!

Спустившись вместе с ним, я вышел из дома. Дверь закрылась за моей спиной. Офицеры сразу образовали около меня круг.

– Ты, червь, отвечай на мои вопросы, не то я велю тебя зарезать! – приказал мне полковник.

– Червь? – спросил я спокойно. – Возьми и прочти!

Он сверкнул на меня гневно глазами, но все-таки схватил подписанный величайшей рукой фирман. Увидев печать, он прижал пергамент ко лбу, но, правда, только слегка и презрительно, и пробежал текст глазами.

– Ты франк?

– Немси.

– Это одно и то же! Что ты тут делаешь?

– Я приехал изучать обычаи езидов, – ответил я, принимая важную бумагу у полковника.

– К чему это? Какое мне дело до этого? Ты был в Мосуле у мутасаррыфа?

– Да.

– У тебя есть его разрешение присутствовать здесь?

– Да, вот оно.

Я подал ему вторую бумагу, он прочел ее и вернул мне.

– Это все верно, но…

Он отошел; по ту сторону склона загремели пушечные выстрелы, одновременно мы услышали копыта галопирующих лошадей.

– Шайтан! Что это там вверху?

Этот вопрос наполовину был обращен ко мне, поэтому я ответил:

– Езиды. Ты окружен, сопротивление не имеет смысла.

Он приподнялся в седле.

– Пес! – рявкнул он на меня.

– Возьми обратно это слово, миралай! Скажешь это еще раз – и я уйду!

– Нет, ты останешься!

– Кто меня здесь удержит? Ты можешь задавать мне любые вопросы, но знай, я не привык подчиняться какому-то миралаю. Теперь ты знаешь, под чьей защитой я стою, а если и это не подействовало, я сумею защитить себя сам.

– A-a!

Он замахнулся, намереваясь меня ударить.

– Халеф!

Громко выкрикнув, я протиснулся между лошадьми, дверь открылась, и, едва я протолкнулся внутрь, в деревянную дверь с визгом вонзилась пистолетная пуля. Миралай стрелял в меня.

– Это в тебя, сиди! – озабоченно сказал Халеф.

– Идем наверх!

Поднимаясь по лестнице, мы услышали какофонию из криков и конского топота, а уже стоя наверху, успели увидеть исчезающий за поворотом долины драгунский арьергард. Чистейшее безумие – гнать их на орудия, которые можно было бы заставить замолчать простой атакой стрелков с горных склонов. Миралай еще не уяснил себе всю ситуацию, ему повезло в том, что Али-бей хотел сохранить людские жизни: ведь вверху около святилища и на тропах, начиная с середины горы, турки стояли так густо, что любая пуля, пущенная езидами, унесла бы с собою не одну жизнь.

Пушки снова загрохотали. Хорошо пристрелянные картечь и гранаты могут произвести ужасающее опустошение среди всадников, и это подтвердилось слишком скоро, поскольку вся нижняя часть долины покрылась отступающими всадниками, бегущими драгунами и лошадьми без наездников.

Миралай оцепенел от ярости и ужаса. К нему наконец пришло сознание того, что должно поступать иначе.

Он заметил меня – я смотрел вниз – и махнул мне рукой. Я приподнялся.

– Спустись, мне нужно тебя расспросить.

– И опять стрелять в меня?

– Я стрелял не в тебя.

– Ну ладно, тогда спрашивай, а я буду отвечать тебе сверху, ты будешь слышать мои ответы так же отчетливо, как если бы я был внизу. Но, – при этом я кивнул Халефу, он меня сразу понял, – видишь ли ты этого человека? Он мой слуга, у него в руке ружье, и он держит тебя на мушке. Если хоть один из вас направит на меня оружие, он тебя застрелит, миралай, и тогда я скажу то же самое, что и ты: «Стреляли не в тебя!»

Халеф встал на колено у самого края платформы и направил ружье на голову полковника. Тот переменился в лице, не знаю уж, из-за страха или злобы.

– Убери ружье! – крикнул он.

– Не уберу.

– Послушай, у меня здесь почти две тысячи солдат, я же тебя раскрошу!

– А у меня только один он, но я могу одним кивком отправить тебя за своими отцами!

– Месть моих солдат будет чудовищной!

– При этом многие из них погибнут, прежде чем им удастся проникнуть в дом. Кстати, долина оцеплена четырьмя тысячами воинов, которым проще простого за полчаса стереть тебя в порошок.

– Сколько, ты сказал?

– Четыре тысячи. Взгляни на холмы! Ты не видишь там головы? Вон спускается сюда мужчина, он машет своим тюрбанным платком, это, несомненно, посланник бея из Баадри, который будет вести с тобой переговоры. Предоставь ему надежное сопровождение и прими должным образом; от этого будет только польза!

– Меня не нужно поучать! Пусть только придут эти бунтовщики! Где все эти езиды?

– Давай я тебе расскажу! Али-бей, прослышав, что ты собираешься напасть на паломников, разослал своих гонцов вести наблюдение за войсками в Мосуле. Детей и женщин переправили в безопасное место, бей ничем не пытался тебе помешать, просто покинул долину и запер ее. Он далеко превосходит тебя по числу воинов и еще по тому, что касается территории. У него твоя артиллерия со всеми боеприпасами. Ты пропал, если не поведешь себя с его посланником дружеским образом!

– Благодарю тебя, франк! Сначала я переговорю с ним, а потом уже с тобой. У тебя паспорт и фирман мутасаррыфа, но ты все-таки действуешь вместе с их врагами. Ты предатель и не уйдешь от наказания!

Тут насир-агаси, адъютант, придвинул свою лошадь к полковнику и сказал ему несколько слов. Миралай указал на меня и спросил:

– Это был он?

– Да. Он не принадлежит к нашим врагам, а случайным образом их гость, к тому же спас мою жизнь.

– Хорошо, мы поговорим об этом потом. Теперь – к тому зданию!

Они поскакали к храму Солнца, спешились перед ним и вошли.

Между тем парламентер, прыгая с камня на камень и через ручьи, прибыл в долину и тоже зашел в храм. Выстрелов не последовало, царила тишина, нарушаемая только шагами солдат, которые из верхней части долины, где они чувствовали себя посрамленными, передвигались вниз.

Наверное, прошло больше получаса. Из здания опять появился парламентер, правда, его вели связанного. Миралай тоже появился у входа в здание, огляделся, увидел разложенный костер и указал на него. Подозвали десяток арнаутов, они взяли парламентера в кольцо и потащили к куче дров. Там несколько арнаутов его держали, другие вскинули ружья – готовился расстрел.

– Стойте! – крикнул я полковнику. – Что ты хочешь делать? Он посланник и, значит, личность неприкосновенная!

– Он такой же бунтовщик, как и ты. Сперва он, потом ты – теперь мы знаем, кто напал на артиллеристов!

Он кивнул, затрещали выстрелы, человек был убит. Тут произошло то, чего я никак не ожидал: сквозь ряды солдат проскользнул какой-то человек. Это был пир Камек. У костра, рядом с убитым, он опустился на колени.

– А, второй! – крикнул полковник и подошел к нему. – Поднимайся и отвечай мне!

Дальше я ничего не слышал, расстояние было слишком велико. Мне были видны только торжественные жесты пира и гневные – миралая. Потом я заметил: первый протянул руки к дровам, и спустя секунду взметнулся первый язычок пламени. Меня пронзила догадка. Великий Боже, так он говорил об этом, о такой жертве, такой каре, мести убийце своих сыновей и жены!

Его схватили и отбросили от костра, но уже было слишком поздно гасить пламя, которому давала пищу древесная смола. Меньше чем через минуту оно превратилось уже в яркую огненную свечу, поднимавшуюся высоко к небу.

Пир стоял, окруженный и удерживаемый десятком рук; миралай, казалось, хотел покинуть это место. Но вот он повернул обратно и подошел к священнику. Они поговорили, полковник – возбужденно, пир – с закрытыми глазами, спокойно. Внезапно он их широко раскрыл, сбросил двоих людей, сдерживающих его, и вцепился в полковника. С богатырской силой поднял его; два прыжка – и он уже перед костром, еще один – они исчезли в пламени, сомкнувшемся над ними. За завесой огня угадывалось еще какое-то движение, оба посвященных смерти в пламени костра боролись друг с другом: один – чтобы спасти свою жизнь, второй – чтобы, умирая, не отпустить врага.

Мне показалось, как будто при суровейшем зимнем морозе я рухнул в воду. Значит, именно поэтому был этот день важнейшим в его жизни, как он, священник, мне сказал! Да, пожалуй, день, когда покидают эту жизнь, в самом деле, важнейший в жизни. И эта чудовищная месть миралаю была тем последним словом, которое его рука должна была занести в ту книгу, где запечатлена кровавая история езидов, презираемых и преследуемых! И значит, этот огонь и был той стихией, в которой должно было быть погребено его тело и которому он хотел отдать свое платье?

Ужасно! Я закрыл глаза. Больше я ничего не мог видеть, не хотел знать. Я пошел вниз в комнату и улегся на подушки лицом к стене. Снаружи было некоторое время удивительно тихо, потом снова послышались выстрелы. Меня это не касалось. Если мне будет грозить опасность, Халеф меня наверняка предупредит. Перед глазами у меня стояла только картина: длинные белые волосы, черная развевающаяся борода и блестевшая золотом униформа исчезают в зловонном зное костра. Боже мой, как ценна, как бесконечно дорога человеческая жизнь, но все же, все же…

Так прошло довольно много времени; наконец стрельба прекратилась и я услышал на лестнице шаги. Вошел Халеф.

– Сиди, ты должен идти на крышу!

– Зачем?

– Тебя требует офицер.

Я встал и снова отправился наверх. Одного взгляда хватило мне, чтобы уяснить положение дел. Езиды уже не занимали возвышенность, они, скорее, постепенно спустились вниз. За каждым камнем, каждым деревом или кустом прятался езид, чтобы из этого безопасного положения посылать свои смертоносные пули. В нижней части долины они даже, прикрываясь орудиями, достигли подошвы горы и устроились в кустарнике у ручья. Не хватало малого: если бы орудия можно было поднять немножечко выше, они смогли бы несколькими залпами уничтожить всех турок.

Перед домом стоял насир-агаси.

– Господин, не хочешь ли ты еще раз с нами поговорить? – спросил он.

– А что вы можете мне сказать?

– Мы хотим послать к Али-бею человека, а так как миралай – пусть Аллах отправит его в рай – убил посланца езидов, то никто из нас не может идти. Сможешь ли ты это сделать?

– Да. Что мне им сказать?

– Каймакам тебе прикажет. Теперь он руководит всеми, он в том доме. Иди туда!

– Прикажет? Ваш каймакам не должен мне ничего приказывать. То, что я делаю, я делаю добровольно. Пускай каймакам придет и скажет мне то, что он должен мне сказать. Этот дом ждет его, но только его и, самое большее, еще одного человека. Кто сверх этого приблизится, того я велю застрелить.

– Кто кроме тебя еще в доме?

– Мой слуга и один хавас[20] мутасаррыфа, башибузук.

– Как его зовут?

– Болюк-эмини Ифра.

– Ифра? Со своим ослом?

– Да.

Я засмеялся.

– Так ты и есть тот чужеземец, который освободил арнаутских офицеров от тяжелого наказания и заслужил дружбу мутасаррыфа?

– Да, это я.

– Подожди немного, господин. Каймакам сейчас придет.

Мне пришлось на самом деле недолго ждать; из храма на той стороне выступил каймакам и подошел к моему дому. За ним шел макредж.

– Халеф, открой им и проводи в комнату. Затем ты снова закроешь дверь и вернешься сюда. Если хоть еще один незваный гость подойдет к дому, стреляй в него!

Я пошел вниз. В дом вошли двое мужчин. Оба были высокими чиновниками, но это меня не беспокоило, поэтому я принял их сдержанно и только кивнул им, чтобы они присели. Они устроились, и я спросил их без особой доброжелательности в голосе:

– Мой слуга вас впустил в дом. Он сообщил вам, как нужно меня называть?

– Нет.

– Меня здесь называют хаджи эмир Кара бен Немси. Кто вы – я знаю. Что вы можете мне сказать?

– Ты хаджи? – спросил макредж.

– Да.

– Значит, ты был в Мекке?

– Естественно. Видишь, на моей шее висит Коран и маленькая бутылочка с водой из Земзема?

– А мы думали, ты гяур…

– Вы пришли, чтобы это мне сказать?

– Нет. Мы просим тебя пойти с нашим поручением к Али-бею.

– Вы мне дадите надежное сопровождение?

– Да.

– Мне и моим слугам?

– Да.

– Что я должен ему сказать?

– Что ему следует сложить оружие, смириться перед мутасаррыфом и вернуться к былому послушанию.

– А потом? – спросил я, желая узнать, что они еще придумают.

– Тогда наказание, которое ему определит губернатор, будет милостивым, насколько это, конечно, возможно.

– Ты макредж Мосула, а этот человек – каймакам и командующий войсками. Он должен давать мне поручения, а отнюдь не ты.

– Я состою при нем как доверенное лицо мутасаррыфа. – Этот человек с ястребиной физиономией стукнул себя при этом сильно в грудь.

– У тебя есть письменная доверенность?

– Нет.

– Тогда ты стоишь так же мало, как и остальные.

– Каймакам свидетель, он подтвердит.

– Только письменная доверенность узаконивает твои права. Иди и принеси ее. Мутасаррыф Мосула допустит представлять его интересы лишь знающего человека.

– Ты меня хочешь оскорбить?

– Нет. Я хочу лишь сказать, что ты не офицер, ничего не понимаешь в военных делах и значит, здесь не посмеешь и рта раскрыть.

– Эмир, – крикнул он, метнув на меня разъяренный взгляд.

– Мне тебе надо доказать, что я прав? Вы здесь блокированы, так что никто из вас не уйдет, нужно только полчаса, а то и меньше, и вас – беспомощных – смешают с землей. И при таком положении дел я должен советовать бею сложить оружие? Да он примет меня за сумасшедшего. Миралай, да будет к нему Аллах милосерден и милостив, своей неосмотрительностью подвел к краю гибели полторы тысячи храбрых воинов. Каймакаму же выпадает теперь почетная задача вызволить их из этой беды, если ему это удастся, он поступит геройски, как хороший офицер. Но с помощью высокопарных слов, за которыми прячутся коварство и страх Каймакам не справится с этим. Я должен говорить только с ним. В военных делах решает только воин.