По дикому Курдистану

Он навалился на меня всей своей тяжестью, так, что мне прямо-таки пришлось его волочь по незнакомой лестнице.

– Вот мы и наверху. Где комната сержанта?

– Говори тише, я все слышу! Справа первая дверь.

Он потащил меня дальше, но не направо, а прямо, и мне пришлось переменить его направление. И после нескольких шагов я нащупал дверь, которую и обследовал рукой.

– Я чувствую два запора, замка нет.

– А его и нет.

– Запоры задвинуты.

– Тогда мы все-таки попали в чужой дом!

– Я открою.

– Сделай, сделай это, и я узнаю, с кем это я здесь стою.

Я отодвинул тяжелые запоры. Дверь открылась наружу. Мы вошли.

– В комнате сержанта есть лампа?

– Да, лампа стоит вместе с зажигалкой слева в нише.

Я прислонил его к стене и принялся искать. Скоро я нашел что искал и зажег лампу.

Помещение было тесным и маленьким, на деревянных досках пола лежала циновка, служившая всем сразу – и ковром, и сиденьями. Разбитая миска, пара разорванных ботинок, тапок, пустая кружка для воды и кнут валялись кругом на полу.

– Нет его! Где шляется этот парень? – спросил ага.

– Должно быть, у арнаутов, которые здесь несут вахту.

Он взял лампу и, шатаясь, двинулся вперед, но уперся в дверной косяк.

– Не надо меня так толкать, эмир. На, держи лампу, лучше я тебя поведу, а то ты еще спустишь меня по лестнице. Я люблю тебя, я твой друг, твой лучший друг, поэтому прими мой совет, не пей больше никогда это персидское лекарство. Оно ожесточает твое сердце!

Мне пришлось применить физическую силу, чтобы в целости и сохранности свести его вниз. Когда мы очутились перед дверью, за которой должны были быть арнауты, она оказалась тоже заперта, а когда мы ее открыли, то нашли помещение пустым. Оно походило больше на хлев, чем на жилище человека; мне стало невыносимо жаль заключенных.

– Тоже никого нет! Эмир, ты был прав. Эти негодяи убежали, вместо того чтобы нести вахту. Но они меня еще узнают. Я повелю их высечь, я даже повешу их!

Он попытался повращать глазами, но глаза не послушались; чем дольше действовало вино, тем сильней оказывалось его влияние.

– Что теперь нам делать?

– А что ты имеешь в виду, эмир?

– На твоем месте я подождал бы, чтобы принять арнаутов так, как они того заслужили.

– Конечно, я так и сделаю. А где будем ждать? Здесь или наверху?

– Здесь. Я снова уже не поднимусь; ты слишком тяжел, эфенди. Смотри, как ты шатаешься! Присядь! А я думал, мы хотели провести инспекцию в тюрьме.

– Мы проведем, – сказал он устало. – Хоть эти люди этого и недостойны. Все без исключения мошенники, воры и разбойники, курды и еще один араб, наиопаснейший из всех.

– Где он помещен, этот араб?

– Здесь, рядом, его должны строже всех охранять. Да сядь же, в конце концов.

Я опустился рядом с ним на пол, хоть он был из утоптанной глины и крайне грязен. Ага зевнул.

– Ты устал? – спросил он меня.

– Немного.

– Поэтому ты так и зеваешь. Иди поспи, пока они придут, а потом я разбужу тебя. Аллах-иль-Аллах, ты стал слабым и ненадежным! Вот тут я и устроюсь поудобнее.

Он распростерся на полу, облокотился на руки и положил голову на руку. Наступила тишина, и спустя некоторое время его голова полностью склонилась на пол – хозяин тюрьмы спал.

Как часто я читал о том, что заключенный выбирался на волю, опоив своих тюремщиков, и как часто злился этому расхожему писательскому ходу! И вот теперь я в самом деле благодаря состоянию аги хозяин всех заключенных! Открыть мне хаддедину дверь?! Нет, это было бы неумно. Сейчас мы не были готовы покинуть город. У ворот стоял караул, который, несомненно, заподозрит неладное. На бедного агу пала бы вся ответственность, а меня заклеймили бы как преступника, что подвергло бы меня большой опасности или по меньшей мере доставило мне позднее много неприятностей. Во всяком случае, лучше было так обставить дело, чтобы заключенные пропали непонятным образом. Все было в моих руках. Таким образом, я решил сегодня только поговорить с хаддедином, а побег осуществить лишь тогда, когда он будет надлежащим образом подготовлен.

Ага лежал на полу с открытым ртом и храпел. Я потряс его за руку, сперва немного, затем сильнее. Он не просыпался. Я захватил лампу и вышел из комнаты, мягко прикрыв за собою дверь. Чтобы меня не поймали на месте преступления, я также беззвучно задвинул один из запоров. Уже до этого я все внимательно рассмотрел и заметил, что двери снабжены лишь двумя обычными запорами; замков не было. Значит, мне не понадобится искать ключ.

И все же мне было немного не по себе одному в коридоре, тем более что слабый свет лампы не мог бороться со здешним мраком. Но я был ко всему готов. В нужный момент я бы рискнул всем, чтобы не уйти из тюрьмы без пленника. Я отодвинул запоры, открыл дверь, оставив ее широко распахнутой, чтобы услышать любой звук, когда я буду уже внутри. Да, помещение, которое я разглядывал, было настоящей каталажкой!

Пол на целых два локтя был ниже уровня двери, ступенек не существовало и в помине. В длину помещение имело четыре шага, в ширину – два, не было покрашено, не имело ни глиняного, ни деревянного пола. Вверху, прямо под потолком, находилось одно из тех отверстий, которые я днем видел снаружи. Кроме миски с водой, поставленной как будто собаке, я не увидел в этой комнате ничего, не считая, конечно, самого пленника, лежащего на влажной земле в этой тюремной дыре.

При моем появлении он поднялся. Отощавший, со впалыми глазами, полуживой, он тем не менее держался гордо. Его глаза засверкали гневом, когда он спросил меня:

– Чего ты хочешь? Что, нельзя даже поспать?

– Говори тише! – перебил я его. – Я вовсе не твой сторож. Как твое имя?

– Почему ты спрашиваешь меня об этом?

– Говори еще тише, нас не должны услышать. Как тебя зовут?

– Зачем тебе это нужно знать? – спросил он, правда уже приглушенно.

– Я догадываюсь, но хочу услышать от тебя – кто ты?

– Меня зовут Амад эль-Гандур.

– Тогда ты тот, кого я ищу. Обещай мне вести себя спокойно, что бы я тебе ни говорил!

– Обещаю!

– Мохаммед Эмин, твой отец, находится поблизости.

– Аллах-иль-Алл…

– Молчи! Твой крик может нас выдать.

– Кто ты?

– Друг твоего отца. Я пришел как гость к хаддединам и боролся на стороне твоего отца против ваших врагов. Я прослышал, что ты находишься в заключении, и мы отправились в путь, чтобы тебя освободить.

– Слава Аллаху! Хотя мне и не верится!

– А ты поверь! Смотри: это окно выходит во двор, двор примыкает к саду, а сад принадлежит хозяину дома, в котором мы и живем.

– Сколько вас?

– Всего четверо – твой отец, я, еще один наш друг и мой слуга.

– Кто ты и кто твой друг?

– Оставим эти расспросы на потом, нам нужно поторопиться!

– Бежим из тюрьмы?

– Нет. Мы еще к этому не подготовлены. Я пришел сюда случайно, не продумав ничего заранее. Ты умеешь читать?

– Да.

– Но здесь темно.

– Днем бывает достаточно светло.

– Тогда слушай. Я мог бы тебя прямо сейчас взять с собой, но это было бы, естественно, слишком опасно. Однако я заверяю тебя, что пройдет совсем немного времени – и ты будешь свободен. Я еще не знаю, как мы все решим, – если ты услышишь, что через окно в камеру упал камень, подними его, к нему будет привязана бумага, в которой будет написано, что тебе делать.

– Господин, ты возвращаешь мне жизнь, а я уж почти отчаялся! Как вы узнали, что меня притащили в Амадию?

– Об этом мне сказал езид, которого ты повстречал у воды.

– Точно, – быстро ответил он. – О, теперь я слышу, что ты говоришь правду! Я буду ждать. И передай горячий привет отцу!

– Я сделаю это уже сегодня. Ты голоден?

– Очень!

– Ты смог бы спрятать хлеб, свечу и зажигалку?

– Я выкопаю руками дырку в земле и спрячу все туда.

– Вот тебе для этого мой кинжал. Он пригодится тебе и в других случаях. У тебя будет оружие. Но он мне дорог, и поэтому храни его пуще глаза!

Он поспешно схватил оружие и прижал его к губам.

– Господин, пусть Аллах вспомнит это тебе в час твоей кончины. Теперь у меня есть оружие. Я непременно освобожусь, даже если вы не придете.

– Мы придем. Не предпринимай необдуманных действий, чтобы не создать для себя и для твоего отца ненужной опасности.

– Я буду ждать неделю. Если же вы не придете в этот срок, я буду действовать сам.

– Хорошо! Если получится, я переправлю тебе все уже сегодня ночью через окно. Может быть, мы сумеем еще и переговорить друг с другом. Если не будет слишком опасно, ты услышишь и голос своего отца. Теперь прощай, мне пора идти.

– Господин, дай мне твою руку!

Я протянул ему руку, он так крепко сжал ее, что мне стало больно.

– Да благословит Аллах твою руку, покуда она двигается, а когда успокоится для смертного сна, да возрадуется твой дух в раю тому часу, когда ты стал моим ангелом! Теперь иди, чтобы с тобою не стряслось ничего плохого.

Я запер тюрьму и потихоньку отправился назад к аге. Он еще спал, громко храпя. Я уселся и прождал так, пожалуй, с добрый час, пока не услышал шаги перед дверью. Я быстро закрыл дверь и начал расталкивать агу. Дело было нелегким, тем более что нужно было сделать это быстро. Я поставил его на ноги, он очухался и уставился на меня.

– Ты, эмир? Где мы?

– В тюрьме. Очнись!

Ответом мне был ошарашенный взгляд.

– В тюрьме? A-a! Как это мы здесь очутились?

– Вспомни о трактире и о лекарстве, припомни и сержанта, которого мы хотим разоблачить.

– Серж… Машалла, я вспомнил! Я спал. Где он? Его еще нет?

– Говори тише! Ты что, не слышишь? Они же стоят под дверью и разговаривают. Разотри свое заспанное лицо!

Добряк Селим выглядел жалко, но он по меньшей мере обрел понимание происходящего и теперь стоял выпрямившись, не шатаясь. И вот, когда внешняя дверь камеры закрылась, ага взял лампу в руку, толкнул нашу дверь и вышел в коридор. Я последовал за ним. Злоумышленники замерли, заметив, что он к ним подходит.

– Откуда вы пришли, псы? – набросился ага.

– Из кофейни, – поколебавшись, ответил сержант.

– Из кофейни! В то время как вам нужно стоять на вахте! Кто дал вам разрешение отлучаться?

– Никто!

Бедные люди, они дрожали от страха, и мне было их жалко. Ведь их небрежность обернулась для меня большим преимуществом. Даже несмотря на то, что язычок пламени был крошечным, я заметил, как ужасно вращал глазами ага. Конец его бороды трясся, а руки от бешенства сжались в кулаки. Но тут, видимо, он вспомнил, что не совсем еще твердо стоит на ногах, и передумал.

– Завтра вас ждет наказание!

Он поставил лампу на ступеньку и повернулся ко мне.

– Или ты, может, считаешь, что мне прямо сейчас следует вынести приговор? Как прикажешь – высечь одного за другим, поочередно?

– Отсрочь их экзекуцию до завтра, Селим-ага! Она от них не уйдет!

– Хорошо, я непременно сделаю так, как ты говоришь. Пошли!

Он открыл дверь и запер ее снаружи.

– Ты что, так долго был с мутеселлимом? – недоверчиво спросила агу Мерсина, когда мы пришли домой.

– Мерсина, – ответил он, – говорю тебе: нас приглашали остаться там до раннего утра, но я, зная, что ты осталась одна дома, отклонил столь радушное приглашение коменданта. Я не хочу, чтобы русские тебе отрезали голову. Ведь началась война!

Она испуганно всплеснула руками.

– Война? Между кем и кем?

– Между турками, русскими, персами, арабами и курдами. Русские уже стоят часах в четырех хода отсюда. Сто тысяч солдат и три тысячи пушек!

– О Аллах! Я умираю, меня уже нет… И ты идешь воевать?

– Да. Смажь мне сапоги, но только так, чтобы никто об этом не узнал. То, что началась война, – это еще государственная тайна, и жители Амадии узнают ее лишь тогда, когда русские завтра окружат город.

Ее качнуло, она обессиленно опустилась на первый же попавшийся горшок.

– Уже завтра! Они в самом деле завтра будут здесь?

– Да.

– И они будут стрелять?

– Конечно, еще как!

– Селим-ага, я не буду смазывать тебе сапоги!

– Это еще почему?

– Ты не должен воевать, тебя не должны застрелить!

– Хорошо, это мне подходит, и поэтому я могу сейчас пойти спать. Доброй ночи, эфенди! Доброй ночи, моя дорогая, моя сладкая Мерсина!

Ага ушел. Цветок дома удивленно уставилась на его удалявшуюся спину, затем поспешила осведомиться:

– Эмир, это правда, что придут русские?

– Пока еще неизвестно. Я полагаю, что ага слишком серьезно воспринял слухи.

– О, ты капаешь бальзам на мое раненое сердце. Разве нельзя сделать так, чтобы они не дошли до Амадии?

– Мы обязательно потом над этим поразмыслим. Ты разобрала кофе?

– Да, господин. Это оказалось очень неприятной работой, но этот злой человек хаджи Халеф Омар не давал мне покоя, пока я не завершила всю работу. Хочешь посмотреть?

– Покажи!

Она принесла банку и пакет с кофе, и я убедился, что она и вправду отлично постаралась.

– И что ты скажешь по этому поводу? Каков будет твой приговор?

– Весьма милостивый для тебя. Поскольку твои нежные руки так часто касались зерен, да будут они все твоими. Посуда, купленная мной сегодня, также принадлежит теперь тебе. Стаканы же я подарю доброму Селиму-аге.

– О эфенди, ты справедливый и мудрый судья. В тебе больше доброты, чем у меня когда-либо было горшков. Этот благоухающий кофе – еще одно доказательство твоего величия. Аллах да подействует на сердца русских, чтобы они не пришли и не застрелили тебя. Ты думаешь, мне удастся спокойно сегодня поспать?

– Конечно же! Уверен!

– Спасибо тебе, ведь покой – это единственное, чем еще может наслаждаться измученная женщина!

– Ты спишь здесь, внизу, Мерсина?

– Да.

– Но ведь не на кухне же, а в комнате?

– Господин, женщине место на кухне, и спит она тоже на кухне.

М-да! Дело оборачивалось не так, как мне хотелось. Во всяком случае, глупая шутка аги оказалась для нас весьма неуместной. Мерсина заснет сегодня не сразу. Я поднялся наверх, но направился не к себе, а в комнату хаддедина. Он уже лег спать, но, как только я вошел, проснулся. Я рассказал ему подробно про свое приключение в тюрьме, чем поверг его в изумление.

Затем мы упаковали съестное, свечу, зажигалку и пробрались в пустую комнату в торце дома. У нее было лишь одно окно, небольшое четырехугольное отверстие, запертое ставнями. Ставни были лишь прикрыты, и я, открыв их, выглянул – передо мной на расстоянии примерно пяти футов находилась гладкая крыша, нависавшая над этой стороной маленького двора. Мы выбрались на крышу, а с нее на двор. Дворовая дверь была заперта, и, таким образом, мы были в одиночестве. Дорога в сад, в котором некогда благоухала красавица Эсме-хан, была практически открыта. Теперь от тюрьмы нас отделяла лишь стена, причем весьма невысокая – до ее верха мы спокойно могли достать рукой.

– Подожди, – попросил я шейха. – Я сначала посмотрю, не наблюдает ли за нами кто-нибудь.

Я потихоньку поднялся на стену и аккуратно спрыгнул на ту сторону. Из первого маленького окошка, справа, на первом этаже, едва пробивался бледный свет. Это была комната, в которой спал пьяный ага и где сейчас, по всей видимости, сидели арнауты, не смеющие от страха даже прикорнуть. Следующее, то есть второе, окно принадлежало камере, в которой нас ждал Амад эль-Гандур.

Внимательно осмотрев и буквально обыскав узкий двор, я не увидал ничего подозрительного. Дверь, ведущая от тюрьмы во двор, была заперта. Я вернулся к стене, за которой стоял хаддедин.

– Мохаммед!

– Ну что?

– Все спокойно. Ты сможешь перебраться через стену?

– Конечно.

– Тогда лезь, только потише.

Через несколько секунд он стоял рядом со мной. Мы быстро пересекли двор и встали под окном, до которого я мог почти достать рукой.

– Нагнись, шейх, обопрись о стену и упри руки в колени.

Я взобрался на спину шейха, и, таким образом, мое лицо оказалось непосредственно перед окном темницы.

– Амад эль-Гандур… – тихо позвал я и прислушался.

– Господин, это ты? – гулко прозвучало снизу.

– Да.

– Мой отец здесь?

– Здесь. Он сначала спустит для тебя на веревке еду и свечку, а потом поговорит с тобой. Подожди, сейчас ты его увидишь.

Я спрыгнул со спины шейха.

– Тяжело?

– Да уж. Долго я бы не выдержал, слишком положение неудобное.

– Тогда мы сейчас сделаем по-другому. Ведь ты наверняка хочешь подольше поговорить со своим сыном. Поэтому встань коленями на мои плечи, тогда я смогу стоять достаточно долго, сколько тебе нужно для разговора.

– Он тебя услышал?

– Да. Он спрашивал о тебе.

Я достал из кармана веревку и отдал ее шейху.

– На ней ты спустишь пакет.

Мы привязали веревку, я сцепил руки за спиной, шейх встал на них и взобрался мне на плечи. Я охватил его колени руками так, чтобы он стоял достаточно безопасно. Шейх спустил пакет в камеру сына, и тут же завязался тихий, но тем не менее оживленный разговор. Я мог слышать лишь слова шейха, обращенные ко мне, – он справлялся, не устал ли я держать его. Он был высокий и крупный мужчина, и поэтому я почувствовал заметное облегчение, когда он минут через пять спрыгнул на землю.

– Эмир, его нужно как можно быстрее вызволить, я не могу дождаться этого, – сказал он.

– Прежде всего нам нужно уйти. Иди пока к стене, а я позабочусь о том, чтобы днем здесь не нашли следов.

– Это лишнее, ведь земля тверда как камень.

– Лишняя осторожность лучше, чем небрежность.

Он пошел назад, и я скоро последовал за ним. Через некоторое время мы, возвратившись по той же дороге, оказались в комнате шейха. Он захотел сразу же обсудить со мной подробный план освобождения своего сына, я же, напротив, посоветовал ему сначала немного поспать и отправился отдыхать в свою комнату.

На следующее утро я сначала проведал свою пациентку, которой уже не нужно было больше опасаться за свою жизнь. Рядом с ней я увидел только ее мать и никого больше. Справившись о ее здоровье и дав несколько советов, я решил прогуляться по городу и вокруг него, чтобы разыскать место в стене, через которое можно было бы выбраться из города, минуя городские ворота и их охрану. Через некоторое время я нашел такое место, правда, оно было пригодно лишь для пеших людей.

Когда я пришел домой из «разведки», Селим-ага только что поднялся с постели.

– Эмир, уже наступил день! – заявил он.

– Уже давно, – ответил я.

– О, я имею в виду, что уже наступило время поговорить о нашем деле, как мы договаривались вчера.

– О нашем деле?

– Да, о нашем. Ты же ведь был вчера вместе со мной. Скажи, нужно ли мне об этом доложить или нет? Как ты считаешь, эфенди?

– На твоем месте я бы этого не делал.

– Почему?

– Потому что лучше, если б совсем никто не знал, кто был ночью в тюрьме. Твои люди непременно заметили, что походка у тебя была не совсем уверенной, и они могут вспомнить это, когда их будут допрашивать.

– Точно! Когда я проснулся, мое платье было очень помятым, и мне пришлось долго очищать его от грязи. Настоящее чудо, что этого не заметила Мерсина! Значит, ты думаешь, что мне не следует докладывать?

– Да, гораздо лучше, если ты устроишь своим людям выволочку, а твоя милость ослепит их, как луч солнца.

– Да, эфенди, уж я выскажу им все, что я о них думаю! – Он свирепо завращал глазами. Затем ага внезапно прекратил это занятие и его лицо приняло кроткое выражение. – Потом я их помилую, как падишах, который дарует жизни и имущество миллионам людей.

Он хотел уже идти, но остановился перед дверью, потому что снаружи спешился какой-то всадник и знакомый мне голос спросил:

– Салам, господин! Это ты, наверное, Селим-ага, командующий албанцами?

– Да, это я. Что тебе нужно?

– Это у тебя живет эфенди, которого зовут хаджи эмир Кара бен Немси, а также двое эфенди, слуга и башибузук?

– Да. А что?

– Позволь мне поговорить с эмиром!

– Вот он стоит перед тобой.

Селим-ага шагнул в сторону, чтобы этот человек мог увидеть меня. Это был не кто иной, как Селек, езид из Баадри.

– Эфенди, – воскликнул он обрадованно, – позволь мне тебя поприветствовать!

Мы подали друг другу руки, и я увидел, что он прискакал на взмыленной лошади Али-бея. Не было сомнений, что он скакал очень быстро. Я предполагал, что он должен мне передать сообщение, причем очень важное.

– Заводи лошадь во двор и после этого поднимайся ко мне, – сказал я ему.

Когда мы оказались одни в моей комнате, он вытащил из-за пояса письмо.

– От кого оно?

– От Али-бея.

– Кто его написал?

– Мир Шейх-хан, главный священник.

– Как ты нашел дом, где я поселился?

– Я спросил о тебе сразу же возле городских ворот.

– Откуда ты знаешь, что со мной живут двое эфенди? Ведь, когда я был у вас, меня сопровождал лишь один.

– Я разузнал это в Спандаре.

Я распечатал письмо. В нем было много интересного. Несколько хороших новостей, касавшихся езидов, и одна очень плохая, относившаяся ко мне.

– Что? Миссия Али-бея настолько удалась? – спросил я. Анатоли кази аскери – главный судья пришел с этой миссией в Мосул?

– Да, господин. Он любит нашего Мир Шейх-хана и провел строгое расследование. В результате чего мутасаррыфа убирают и на его место назначают другого.

– А макредж Мосула убежал?

– Да, это так. Он был виноват во всех ошибках, которые допустил мутасаррыф. Открылись очень плохие вещи. За одиннадцать месяцев ни один из подчиненных губернатора, ни один солдат, ни один командир не получил жалованья. Арабов не поставили на колени, как это приказывала Высокая Порта, потому что он присвоил все деньги, требуемые для этого. И еще многое другое. Хавасы, которые должны были арестовать макреджа, опоздали, он уже сбежал. Поэтому все беи и киаджи окрестных местностей получили приказ задержать макреджа, как только он появится. Анатоли кади аскери предполагает, что он убежал в Багдад, потому что он был другом тамошнего вице-короля.

– Пожалуй, он ошибается! Беглец наверняка пошел в горы, где его гораздо труднее схватить, и, вероятно, отправится скорее в Персию, чем в Багдад. Деньги на дорогу он получит очень легко по пути. Ведь он верховный судья всех низших судебных палат, чьими средствами он распоряжается.

– Ты прав, эфенди! Уже вчера вечером мы узнали, что он утром прошлого дня был в Адконе, а вечером – уже в Мангайше. Кажется, он хочет отправиться в Амадию, но окольной дорогой, ибо он боится езидских селений, которые он раньше атаковал.

– Али-бей подозревает обоснованно, что его появление здесь доставит мне много неприятностей. Он может мне очень помешать, и я, к сожалению, не смогу доказать, что он сам беглец.

– О эмир, Али-бей, несомненно, умен. Услышав о макредже, он мне приказал седлать лучшую лошадь и скакать всю ночь, но постараться прибыть раньше, чем там окажется верховный судья, если тот на самом деле намерен приехать в Амадию. Когда я покидал Баадри, он снабдил меня двумя письмами, полученными из Мосула. Вот они, посмотри, пригодятся ли они тебе.

Я вскрыл оба письма и внимательно прочел их. Первое было письмом Анатоли кади аскери, адресованным Мир Шейх-хану, в котором ему сообщалось о том, что мутасаррыф и макредж смещены с постов.

Другое содержало официальное указание Али-бею задержать макреджа и переправить его в Мосул, как только он покажется в области, подчиненной Али-бею. Оба письма были снабжены подписями и большой печатью кади аскери.

– Однако эти бумаги для меня очень важны. Как долго я могу держать их при себе?

– Они твои.

– Значит, позавчера вечером макредж был в Мангайше?

– Да.

– Тогда он может уже сегодня быть здесь. И мне нужны эти письма лишь на этот день. Ты сможешь подождать?

– Я буду ждать столько, сколько прикажешь, эмир!

– Тогда пройди вперед через две двери, и там ты встретишь знакомых, а именно Халефа и болюка-эмини.

Весть о том, что макредж может прибыть в Амадию, наполнила меня сперва тревогой, но, как только я почувствовал в своих руках власть, которую предоставляли мне оба письменных послания, тревога исчезла и я уже мог ждать его прибытия со спокойной душой. Мне даже верилось, что весть о смещении с поста мутасаррыфа может означать освобождение заключенного хаддедина, но мне все же пришлось снова отказаться от этой мысли, когда я прочел, что военные действия против арабов предпринимались не по личной инициативе мутасаррыфа, а по приказу Высокой Порты.

Ближе к вечеру Мерсина появилась в моей комнате.

– Эфенди, ты пойдешь со мной в тюрьму?

Это было мне на руку, но сначала нужно было переговорить с Мохаммедом Эмином. Поэтому я сказал:

– У меня сейчас нет времени.

– Ты мне обещал, к тому же говорил еще, что ты хочешь позволить заключенным делать у меня покупки!

Розе из Амадии, видно, важно было заручиться для себя этой возможностью получать дополнительную прибыль.

– Я сдержу слово, но, к сожалению, смогу это сделать лишь через полчаса.

– Тогда я подожду, эмир! Но нам нельзя идти вместе!

– Селим-ага тоже пойдет?

– Нет, он несет сейчас службу у мутеселлима.

– Тогда прикажи сержанту, чтобы он открыл мне тюрьму. И тогда ты можешь идти прямо сейчас, а я подойду попозже.

Она исчезла, явно удовлетворенная, даже не подумав о том, что сержант не может позволить мне пройти в здание, ибо у меня на это нет ни права, ни разрешения его начальника. Я, естественно, сразу же поставил Мохаммеда Эмина в известность о предстоящем визите в тюрьму, порекомендовав ему быть готовым к тому, что, может быть, уже совершен побег, но прежде послать Халефа тайно раздобыть для Амада турецкую одежду. После этого я разжег чубук и размеренными шагами отправился по грязным переулкам к тюрьме. Дверь в тюрьму была приотворена. В ней стоял сержант.

– Салам! – приветствовал я коротко и с достоинством.

– Алейкум салам! – ответил он. – Аллах да благословит тебя в нашем доме, эмир! Я хочу поблагодарить тебя.

Я вошел, и он снова запер дверь.

– Поблагодарить? – сказал я небрежно. – За что?

– Селим-ага был здесь. В страшном гневе. Он хотел нас высечь, но потом сказал, что мы удостоились его милости исключительно потому, что ты за нас попросил. Будь добр и следуй за мной!

Мы поднялись по тем же самым ступеням, которые я с таким трудом преодолел, и все из-за аги. В коридоре находилась Мерсина с жестяным котлом, в котором болтался мучной бульон, выглядевший так, словно он состоял из помоев с ее кухни. На полу лежал хлеб, выпеченный ее «нежными» руками. Некогда он тоже был мучной водой, но благодаря огню и прилипшим уголькам принял твердую форму. Рядом с благодетельницей тюрьмы стояли арнауты с пустыми сосудами в руках, которые, похоже, были выбраны из груды перебитой посуды. Арнауты поклонились до земли, не в состоянии произнести ни слова.

– Эмир, ты велишь нам начинать? – спросила Мерсина.

– Да, начинайте.

Сразу же отворили первую дверь. Помещение, которое мы увидели, тоже напоминало нору, хотя пол и находился на равной высоте с покрытием коридора. В углу лежал турок. Он не поднялся и даже не удостоил нас взглядом.

– Дай ему две порции, он осман! – приказал сержант.

Заключенный получил два половника бульона размером со среднюю миску и кусок хлеба.

В следующей камере опять лежал турок – он получил ту же порцию. В третьей камере-норе сидел курд.

– Этот пес получит лишь одну порцию, потому что он курд из Балада.

Премилейшие порядочки! Я едва сдержался, чтобы не закатить оплеуху сержанту, который пользовался этим «принципом» на протяжении всей процедуры.

После того как вверху всем заключенным роздали пищу, мы спустились в нижний коридор.

– Кто здесь находится? – спросил я.

– Наизлейшие. Араб, еврей и два курда из племени буламу. Ты говоришь по-курдски, эмир?

– Да.

– Ты же не будешь говорить с заключенными?

– Нет, они этого не стоят.

– Точно. Но мы не понимаем ни по-курдски, ни по-арабски, а они постоянно что-то говорят именно на этих языках.

– Тогда я с ними поговорю.

Это и было то, что мне так было нужно. Открыли камеру одного из курдов. У двери мы увидели беднягу заключенного, который явно голодал, ибо, когда ему налили его половник бульона, он попросил, чтобы ему дали больше хлеба, чем обычно.

– Чего он хочет? – спросил сержант.

– Немного больше хлеба. Дай ему!

– Хорошо, пусть будет так, но только ради тебя!

Потом мы были у еврея. Здесь мне пришлось помолчать, ибо еврей говорил по-турецки. Он подал много жалоб, которые, с моей точки зрения, были вполне обоснованны, но его даже не выслушали.

В следующей камере был старый курд. Он только попросил разрешения поговорить с судьей. Сержант пообещал ему это, рассмеявшись.

Наконец открыли последнюю камеру. Амад эль-Гандур сидел в самой глубине ее на корточках и, казалось, вовсе не хотел шевелиться, однако, увидев меня, сразу же подошел.

– Это араб? – спросил я.

– Да.

– Он говорит по-турецки?

– Он вообще не говорит.

– Вообще?

– Ни слова. Поэтому ему и не дают горячей пищи.

– Мне с ним поговорить?

– Попробуй!

Я подступил к нему и сказал:

– Не говори со мной!

Амад эль-Гандур никак не отреагировал на мои слова и ничего не ответил.

– Видишь, он и тебе не отвечает! – разгневался сержант. – Скажи ему, что ты великий эмир, тогда он, пожалуй, заговорит.