— Что значит «спрятал»?

— Роллинс засунул его под подкладку воротника своего сюртука. Там-то уж никто искать не будет.

— Хитро придумано! И все же я не вижу банкира. Где он?

— Ушел. Он сидел у края кустарника и глядел вперед, а как только увидел вас, испугался и спрятался.

— Значит, он нас узнал?

— Нет. Вы были слишком далеко. Но вы ехали не со стороны наших друзей, поэтому он посчитал вас врагами.

— Ушел, значит. И вы не знаете, куда?

— Нет.

— Не темните! Давайте-ка признавайтесь, герр кантор, и мы докажем, как любезно обойдемся мы с ним и с вами!

— Любезно обойдетесь? — задумался кантор, стараясь придать лицу лукавое выражение всезнайки. — Пожалуй, вы думаете, что я поверю вашим словам, уважаемый герр Поллер?

— Конечно.

— И не подумаю. Нас, слуг науки, так легко не обманешь.

— Да я и не пытаюсь. Все, что я говорю, чистая правда: я хорошо отношусь к вам и к нему.

— Ко мне — возможно, но не к нему.

— Почему?

— Потому что вы плохо обошлись с ним. Я знаю об этом!

— Чепуха! Это его фантазия.

— Нефтяное месторождение оказалось липовым, так? А вы хотели похитить у него много денег…

— Глупости! Если бы он как следует изучил озеро, он давно бы уже нашел источник нефти. Он ничего в этом не понимает и настраивает против нас остальных. Мы — честные люди, и это видно хотя бы потому, что мы сами отдали чек Вольфу, когда еще находились у навахо.

— Разве он не отобрал его у вас?

— Что? Снова чьи-то бредни? У нас никто ничего не отбирал. Он же не знал, что у нас есть чек, а мы ему сами об этом сказали. Теперь мы бы очень хотели поговорить с мистером Роллинсом и наставить его, что он должен делать, если хочет заполучить месторождение и стать очень богатым человеком. Ну, так где же он скрывается?

— Хм, прямо не знаю, надо ли вам об этом говорить.

— Надо — не надо, вопрос другой! Я-то думал, что вас позабавит, если мы привяжем его к тому же самому месту.

— Это меня действительно ужасно позабавит! Он ведь заслужил такое обхождение…

— Тогда мы вас освободим.

— Вы забыли, как я помог вам освободиться, дав перочинный нож? Черная неблагодарность с вашей стороны, если вы оставите меня связанным.

— Хм, это разные вещи. Нам грозила смертельная опасность. Нас связали враги, а вас привязали только в целях предосторожности. Скоро придут ваши друзья и развяжут вас. Если бы речь шла о том, чтобы вырвать вас из рук врагов и спасти вашу жизнь, я бы сейчас же развязал ваши путы, но я боюсь делать что-либо противное воле Олд Шеттерхэнда. Самое большее, на что я способен, так это на то, чтобы посадить на ваше место банкира и таким образом наказать его за жестокость, проявленную к вам.

— Да, он поступил жестоко, крайне жестоко!

— А подумайте-ка, какая сцена появится в вашей опере! Тот, которого вы тщетно умоляли, станет просить пощады у вас! Это же торжество правосудия — величайшая находка для театра!

— Да, тут вы, пожалуй, правы, — воскликнул кантор, словно наэлектризованный. — Какая сцена для моей оперы, какая великолепная, величественная сцена! Сначала я его умоляю — это ария для баритона. Он отказывается выполнить мою просьбу вторым басом. Потом баритон освобождается, а второго баса связывают. И снова жалостная ария, за которой следует пространный дуэт между басом и баритоном. Какой необычный эффект! Я чрезвычайно благодарен вам за то, что вы указали мне такую возможность.

— Остается только притащить банкира и привязать его на ваше место.

— Так тащите его!

— А где он?

— Он сказал, что где-то сзади в прибрежных скалах есть расщелина, заросшая кустами. В ней он и пересидит.

— Хорошо, мы найдем ее, но сначала я должен передать моим спутникам содержание нашего разговора и спросить, согласны ли они.

Поллер кратко передал своим сообщникам содержание беседы. Конечно, они с большой охотой просто высмеяли бы недалекого кантора, но не хотели терять время. Чек сам шел к ним в руки. Они ничего не имели против того, чтобы привязать банкира вместо кантора, которого якобы должны отблагодарить.

Бандиты ненадолго удалились. Расщелину они нашли легко — та действительно находилась в небольшом удалении от дерева, к которому был привязан кантор. Откинув ветки, прикрывавшие щель, трое увидели Роллинса. В руках у них сверкнули ножи, и Нефтяной принц издевательским тоном спросил:

— Как дела, мистер Роллинс? А что вы тут делаете в этой трещине? Может, ищете нефть?

Узнав троих пришельцев, банкир лишился дара речи. Конечно, от этой троицы ничего хорошего ждать не приходилось. Героем он не был, но одному из них просто так не сдался бы. Перед ним же стояли трое, да еще с ножами в руках. Он понял, что сопротивление только усугубит его положение.

— Давайте, выбирайтесь к нам! — потребовал Нефтяной принц. — Вы совершенно забыли о своем долге.

— О долге? — переспросил банкир, боязливо вылезая из трещины.

— Конечно, сэр. Вы должны охранять своего доброго друга кантора. Почему же вы убежали?

— Я увидел трех всадников, но не знал, что это были вы.

— Так! Значит, если бы вы нас узнали, то не убежали бы?

— Нет.

— Меня радует ваше дружеское расположение и доверие к нам. Раз вы знаете, что всадниками были мы, тогда будьте добры вернуться с нами к кантору. Ну, пошли!

Они потащили кантора к дереву. Там Нефтяной принц отобрал у него оба револьвера и боеприпасы, сказав:

— Отныне вы находитесь под могучей защитой и вам не нужно оружие, тогда как мы чертовски плохо вооружены. Разумеется, вы нам охотно поможете. А теперь я скажу вам кое-что веселенькое. Несмотря на просьбы кантора, вы отказывались развязывать его, так?

— Но мне это было запрещено.

— Да? Однако кантор очень рассердился и теперь хочет дать вам прочувствовать, каково сидеть привязанным к дереву. Мы добрее, чем вы думаете, и выполним это скромное желание.

— Что вы имеете в виду? — не без испуга забормотал Роллинс. — Что это значит? Не хотите ли вы…

— Привязать вас? Вы угадали!

— Послушайте, я этого не потерплю!

Он весь вытянулся и попытался придать себе воинственный вид. Тогда Нефтяной принц хлопнул банкира по плечу и сказал, смеясь:

— Не пыжьтесь напрасно, сэр! Мы-то вас знаем. Если будете сопротивляться, нам придется применить силу. А вы нас знаете! Потом мы уедем и забудем обо всем, что здесь было. Мы всего лишь хотим выполнить пожелание кантора. Когда мы удалимся, он может снова отвязать вас. Ну, что на это скажете?

Нефтяной принц застыл в угрожающей позе, поигрывая своим ножом. Батлер и Поллер прилагали не меньшие усилия, чтобы запугать банкира. От страха Роллинс буквально остолбенел. Он знал, что эти мерзавцы его не пощадят. Гордость его была задета: он, банкир, джентльмен, должен унижаться перед этими обманщиками и убийцами. Все это его дико возмущало, но даже мысли о сопротивлении у него не появилось. Они же хотят всего лишь связать его, а потом уехать. Подавив в душе свой гнев, Роллинс, как бы тяжело ему не было, ответил:

— Что я скажу на это? Ничего. Мне все равно, где сидеть: у этого дерева или еще где. Если это вас позабавит, выполните безумное желание этого сумасшедшего человека. Драться с вами я не стану.

— Очень разумно с вашей стороны, в высшей степени разумно, — кивнул Нефтяной принц. — Наш сочинитель полностью помешался. Он так разозлился на вас, что мы пообещали выполнить его желание, всего лишь на короткое время. Итак, пошутим немного!

Нефтяной принц развязал кантора. На его место стал Роллинс со словами:

— Что ж, получайте свое дешевое удовольствие!

Если он считал, что свяжут его столь же слабо, как и кантора, то весьма заблуждался. Поллер быстро схватил его за правую руку, Батлер — за левую. Они придавили беднягу к стволу так, что он вскрикнул, и завели руки за ствол. Пока они крепко держали его за предплечья, Нефтяной принц крепко вязал банкиру кисти, приговаривая:

— Да, мистер Роллинс, дешевое удовольствие начинается, но для вас оно легко может стать очень дорогим.

— Черт возьми! — выругался банкир. — Да как вы смеете? Так мы не договаривались!

— Вы — нет, мы — да!

— Вы вывернете мне все руки!

— Ничего с вами не случится. Это не надолго. Постойте-ка спокойно и не вертите головой, иначе я отрежу вам уши!

И двумя-тремя быстрыми движениями Нефтяной принц срезал воротник сюртука банкира, который не мог сопротивляться, даже если бы захотел.

— Эй, что вы сделали? — взорвался Роллинс.

В ответ тот молча встряхнул перед банкиром отрезанным воротником.

— Мой… мой… воротник! — закричал Роллинс, и лицо его сделалось почти бескровным.

— Воротник? Ну нет! Вы заблуждаетесь. Я держу в руках моднейший карман для ценных бумаг.

— Карман… Ценные бумаги… — бормотал Роллинс. — Что… что вы имеете в виду?

— Сейчас покажу.

Нефтяной принц залез под подкладку, вытащил оттуда маленькую бумажку, развернул ее, бросил взгляд на содержание и торжествующе продолжал:

— Вот содержимое этого великолепного кармана. Надеюсь, вы знаете, что это за документ. Он должен был напоминать вам о приключениях, но мне кажется, я лучше вас знаю его цену. Такие бумаги не носят в воротниках сюртуков, а везут во Фриско, чтобы обменять на звонкие монеты.

— Вы негодяй, грабитель…

Гнев отнял у Роллинса дар речи, и он не мог больше произнести ни слова. Губы его посинели, а глаза, казалось, выкатились из орбит. Банкир попытался оторваться от дерева, но при этом ремни так сильно врезались ему в тело, что он дико закричал от боли.

— Стойте тихо, успокойтесь! — приказал Нефтяной принц. — Я лишь забираю назад то, что у меня отняли. Сегодня вас перехитрили, сэр. Не трудитесь: без посторонней помощи вам не отвязаться от этого дерева. Каждое движение будет причинять вам боль.

Роллинс только бессильно заскрипел зубами. Кантор продолжал оставаться безмолвным свидетелем происходящего. Теперь он решил вмешаться и крайне вежливо спросил:

— Уважаемые господа! Вынужден попросить вас объяснить мне, почему вы срезали воротник с сюртука этого человека?

— Потому что он уже вышел из моды и не подходит к его сюртуку, — засмеялся в ответ Поллер.

— Ого! Этот воротник — собственность герра Роллинса, и он может носить его, как угодно и где угодно, хотя бы и на сюртуке.

— Да не воротник это, а карманчик для ценных вещей.

— Разве? И куда же помещают подобную вещь?

— В карман.

— Хорошо, тогда засуньте ее в карман сюртука.

— Охотно выполню это ваше пожелание.

Поллер взял у Нефтяного принца выпотрошенный воротник и сунул его банкиру в карман.

— А документ! — настаивал кантор.

— Чек принадлежит мистеру Гринли, и он его оставит у себя.

— Чек не принадлежит ему. Вы же мне раньше сами сказали, что добровольно отдали навахо этот документ.

— Да, а теперь столь же добровольно забираем обратно.

— В таком случае, вы — мошенники!

— Какие уж есть, герр кантор.

— Тогда слуге искусства, каковым являюсь я, не о чем больше говорить с вами. Убирайтесь!

— Непременно! — ухмыльнулся Гринли. — Будьте здоровы!

Трое бандитов спокойно пошли к своим лошадям, забрались в седла и поскакали прочь, очень довольные удачей, неожиданно свалившейся на них в последние полчаса.

Кантор присел напротив банкира и с удовольствием стал его разглядывать. Роллинс никак не мог понять его поведение. Он давился от гнева, временами с губ его срывались угрозы, он требовал, чтобы кантор немедленно развязал ремни. Но говорил он по-английски, а кантор, к сожалению, совершенно не понимал его. Раньше, будучи привязанным к дереву, тот обращался с такими же просьбами, но результат их был тот же, поскольку банкир, в свою очередь, ни слова не понимал по-немецки. Роллинс тогда полагал, что кантор просто жалуется на Шеттерхэнда и на тех двух людей, что его связали. Развязывать кантора было запрещено, и поэтому банкир не понимал, чего хочет слуга искусства, который, естественно, знал о запрете. Отставник же, напротив, полагал, что банкир просто не хочет освобождать его. Оттого он и злился, оттого теперь с удовлетворением слушал крики другого и созерцал его попытки освободиться.

Когда Роллинс выложил весь известный ему запас ругательств, композитор сел напротив и, глядя прямо в глаза банкиру, стал насвистывать мелодию, которая, похоже, позже должна была развиться в арию. Банкир весь кипел от гнева и, наверное, тысячу раз пожалел, что вызвался охранять кантора. Ярость его достигла апогея, как вдруг потом внезапно наступило расслабление, он успокоился и начал рассуждать. От своего бухгалтера он выучился каким-то обрывкам немецких фраз, да и кантор тоже немного поднаторел в английском. Разве нельзя было, соединив эти взаимно ограниченные познания, прийти хоть к какому-то пониманию? Роллинс попытался:

— Мистер кантор, unbind, unbind! [76]

— Кантор эмеритус, пожалуйста!

— Unbind!

— Что, надеть? [77] — удивился кантор. — Вы замерзли? Хотите что-нибудь надеть или чем-нибудь накрыться? Чем же?

К сожалению, он не знал, что слово unbind означает «развязывать». В таких вот бесплодных переговорах прошло еще полчаса. Кантор, во-первых, не понимал банкира, а во-вторых, никак не мог уразуметь, почему тот, кто оставлял его на привязи, не может сам чуть-чуть побыть в таком же положении. Но потом добродушие в нем победило. Когда Роллинс возобновил свои мучительные попытки освободиться, кантор подошел к нему и с большим трудом развязал крепко затянутые узлы. Он надеялся на слова благодарности, но сильно заблуждался. Роллинс принялся растирать затекшие руки, а потом вдруг нанес отставнику удар кулаком такой силы, что тот, потеряв сознание, рухнул в кусты. Потом Роллинс отвязал лошадь и быстро поскакал на запад, где находились его спутники.

Кантор постепенно пришел в себя, потрогал ушибленную голову и сказал вслух:

— Благодарность — редчайшее из качеств. Это я, конечно, знал, но за мою добрую волю и за услугу получить такую затрещину — это переходит мыслимые границы! Банкир, можно сказать, образованный человек, а ведет себя по-варварски. В очередной раз убедился в том, что истинная просвещенность доступна только слугам искусства. Голова гудит так, словно в ней исполняют десять арий одновременно, да еще и вторыми басами! Кстати, а что мне одному здесь делать? Ждать, когда приедут другие мошенники и ограбят меня? Нет, лучше уж я поеду.

Он вывел из зарослей свою лошадь, вскарабкался на нее и направился на запад, куда вели следы белых и навахо.

Но как же случилось, что добрейший кантор был брошен и даже привязан к дереву? Не удивительно, что все его спутники считали кантора чем-то вроде ужасного ребенка. Он все путал, повсюду вносил неразбериху и часто не только ставил все общество в крайне затруднительное положение, но даже навлекал смертельные опасности, от которых потом с огромным трудом избавлялись. Его последняя ночная прогулка к реке, где он подражал голосам оркестра, к счастью, не имела пагубных последствий, но у Шеттерхэнда лопнуло терпение. Чтобы ничего подобного не повторилось, он пригрозил привязывать кантора.

И вот сегодня утром, почти сразу же после пробуждения, кантор обратился к Хромому Фрэнку:

— Герр Франке, вы же знаете, куда мы поедем?

— Да, — ответил тот.

— А я не знаю. Я, понимаете ли, вынужден был так долго оставаться у индейцев, что вернулся в наш лагерь уже после совета и в гневе своем совершенно не обратил внимания на то, о чем же меня спрашивали. Если вы подумаете, как со мной обошлись, то увидите, что у меня был повод разгневаться.

— Лично я, откровенно говоря, не вижу.

— Нет? А я-то всегда считал вас разумным и серьезным человеком.

— Да, я такой, и никому не советую думать обо мне иначе.

— В таком случае вы должны согласиться, что я не сделал ничего недозволенного.

— Недозволенного? Это слишком мягкое выражение для того, что вы тут натворили.

— Значит, и вы тоже несправедливы ко мне…

— Конечно! Представьте себе, что ночью, когда все стихло, да еще здесь, в самом сердце Дикого Запада, можно часами слушать, как кто-то трещит и пищит на всех мыслимых и немыслимых музыкальных инструментах. Такое баловство могло бы свалить на наши шеи всевозможных врагов.

— Но их же не оказалось вовсе.

— А кто об этом знал? А если бы рядом оказались нихора, к которым мы теперь отправляемся, а не навахо, которых нам, слава богу, бояться нечего?

— Так значит, теперь мы направляемся к нихора? Именно это я и хотел узнать у вас. Как вы считаете, нападут ли они на нас?

— Обязательно.

— Это меня радует, необычайно радует!

— Почему?

— Вы-то уж могли бы и не спрашивать! Вы же знаете, что я собираюсь сочинить двенадцатиактную героическую оперу!

— Помнится, об этом мы как-то уже говорили.

— Во всяком случае, я вам точно рассказывал. И вот я нашел нужных мне героев, но в действии их, собственно говоря, так и не видел.

— А по-моему, случилось уже достаточно всего. Мы прямо-таки попадаем из одного приключения в другое.

— Охотно соглашусь с вами, но еще не произошло того, в чем геройство проявляется в полном своем блеске.

— И в чем же?

— В битве, всеобщей борьбе, где человек противостоит человеку, а герой убивает врагов одного за другим.

— А зачем она нам нужна, эта битва? Это, видите ли, штука опасная и вовсе не желанная.

— Но она нужна в моей опере. Само собой, не может быть героической оперы без сражения!

— Это на сцене, а здесь, в жизни, нет никакой нужды в настоящем сражении или в кровопролитии.

— И все-таки! Увидишь и переживешь такое, и тогда сочинение твое пойдет гораздо лучше! Представляете: шум боя, крики и стоны, лязг оружия, хлопки выстрелов — все это воспроизводится звуками, которые сам услышал!

— Это может стоить вам жизни, и тогда плакала вся ваша прекрасная опера!

— Ерунда! Мы, композиторы, находимся под особой защитой муз. С нами никогда ничего не случается. Или, может быть, вы когда-нибудь слышали, что индейцы закололи или застрелили хоть одного знаменитого композитора?

— Нет, не слышал.

— Вот! Если мое желание исполнится, никакая опасность мне не грозит — можете мне поверить. Как вы полагаете, дойдет сегодня дело до сражения?

— Хм! Если все случится так, как думают Олд Шеттерхэнд с Виннету, то враги попадут в наши руки, не сделав ни единого выстрела. Ну, а если что-то не заладится, то может произойти и самое худшее. Всего же никогда нельзя предугадать. Например, стоит только нихора заметить спрятавшихся навахо, как начнется суматоха.

— А как они могут заметить?

— Да по-разному. Глупый всегда задает больше вопросов, чем сможет ответить умный. Я скажу, что не знаю, как все произойдет. Например, вашей лошади, когда мы поедем к броду, взбредет в голову пойти налево, а не направо, и пиши пропало.

Хромой Фрэнк сказал это с иронией, но по лицу кантора пробежала тень глубокого удовлетворения, и он спросил:

— Значит, налево, а не направо? Я правильно понял? Не так ли?

Хромой Фрэнк кивнул; он и не догадывался, какую опасную мысль подал охочему до битвы кантору. А тот решил последовать неосмотрительно данному ему указанию и у брода свернуть налево. Правда, он все же призадумался об ответственности, но только на несколько мгновений, потому что больше вдохновлялся творческими впечатлениями, которые мог получить от непосредственного созерцания битвы. Однако при всей своей непредусмотрительности кантор все же подумал, что те упреки, которые на него обрушатся, хорошо бы с кем-нибудь разделить. Надо найти соучастника или соучастницу, и его выбор пал на фрау Розали. Он надеялся, что эта энергичная женщина сможет постоять и за себя, и за него. И вот во время движения он подъехал к ней и заговорил:

— А вы не боитесь того, что вскоре произойдет, фрау Эберсбах?

— Боюсь? — спросила она. — Кого я должна бояться?

— Индейцев нихора.

— Что вы такое подумали! За всю свою жизнь я не боялась ни одного мужчины, а на этих краснокожих мне вообще плевать.

— Я уверен, что скоро произойдет сражение.

— Ну, в это я не верю. Олд Шеттерхэнд сказал, что сегодня обойдется без кровопролития, а если он что-то выскажет, то ни одна мышка из сказанного ни крошки не откусит!

— Нихора поостерегутся добровольно зайти в расставленную ловушку. Они, конечно, будут защищаться, и тогда засвистят пули.

— Я тоже буду посвистывать. Это не так уж и предосудительно, когда вокруг все свистит.

— Предупреждаю вас, фрау Эберсбах, что опасность, навстречу которой мы сейчас движемся, избежать очень трудно. Будьте же разумны и делайте то же самое, что буду делать я.

— Ах, вот как! И что же вы будете делать?

— Сверну в сторону.

— А! Значит, вы хотите уйти в сторону? Когда же и где?

— Когда мы подъедем к Зимней Воде. Там я сверну влево.

— Но вы же слышали, что после брода мы должны свернуть вправо!

— Точно, а я сверну влево, где затаились навахо. Там я буду в безопасности.

— В безопасности?

— Да! Хотите поехать со мной?

— Нет, этого я не сделаю. Да и вы останетесь с нами.

— Нет, не останусь.

— Но это же против воли Олд Шеттерхэнда!

— Возможно! Я человек свободный и могу делать что хочу.

— Нет, этого вы не можете! Вы вовсе не свободный человек. Раз вы находитесь вместе с нами, то должны подчинять свое поведение общим интересам.

— А я все равно поступлю по-своему! — заупрямился кантор, решительность которого разозлила фрау Розали. — Вот так-то! Вы в самом деле считаете, что можете каким-либо образом запретить мне что-то, фрау Эберсбах?

— Да, считаю, и очень даже считаю!

— Это не удалось ни одному человеку!

— Мне удастся. Я не хочу, чтобы вы осуществили свое намерение, и с этим моим желанием вы должны считаться.

— Ого! — рассерженно вскрикнул он.

— И никаких «ого»! Если вы не согласны со мной, я намерена помешать вам. Все ваши выходки часто навлекают на нас несчастья.

— Я намерен повернуть налево и выполню свое желание.

— Не думаю! Во-первых, у вас вообще нет желаний, а стало быть, во-вторых, вы не сможете их осуществить. Знаете, мне, фрау Розали Эбершбах, урожденной Моргенштерн, овдовевшей Лейермюллер, ясно, что надо делать. Я не позволю вам скидывать на мою голову враждебных индейцев. Вы немедленно узнаете, что я предприму.

Как раз в этот момент отряд остановился, ибо из зарослей вышел Виннету. Он подошел к Шеттерхэнду и вождю навахо, чтобы сообщить:

— Нихора ничего не изменили в своем плане, позиция их также не изменилась. Итак, мои братья могли бы заняться исполнением того, о чем мы вчера говорили с Олд Шеттерхэндом. Надо внести только маленькое, но существенное изменение.

— Какое? — спросил Олд Шеттерхэнд.

— Мы решили спускаться вниз, к пересохшему броду. Тогда пусть воины навахо спрячутся с левой стороны от нас, а мы вдоль пересохшей Зимней Воды поедем направо, до самой реки. Нихора спустятся, чтобы напасть на нас, и в этот момент в спину им должны ударить навахо. Пусть мои белые братья и сестры не боятся — я не сомневаюсь, что все пройдет так, как мы задумали. И все же надо думать обо всем и не забывать об осторожности. Крови не должно пролиться, но не исключено, что нихора, когда увидят нас перед собой, поначалу решат, что смогут нас победить. Нас мало, но первый натиск мы выдержим. Когда нихора начнут стрелять, у нас появятся раненые или даже убитые. Поэтому надо вообще стараться не применять оружие. Мой брат Олд Шеттерхэнд расскажет, как нам вести себя лучше всего.

— Мы должны в первый же момент показать им, что они погибнут, если втянутся в сражение, — пояснил охотник.

— Как? Они не увидят крупные силы навахо сзади, они будут глядеть только на белых мужчин и женщин перед собой.

— Навахо должны появиться и среди нас.

— Согласен, — кивнул вождь навахо Нитсас-Ини.

— Но мы не можем привести их с собой. Они должны заранее занять места впереди, да так, чтобы их до поры до времени не увидели нихора.

— Мой белый брат читает мои мысли.

— Легко догадаться, о чем думает мой краснокожий брат. У нихора триста воинов, тогда как у нас шестьсот. В тылу достаточно оставить пять сотен, остальные должны спуститься здесь с высокого берега к реке, а потом пройти вниз по течению, остановившись у самого устья Зимней Воды. Там они спрячутся в кустах и будут ждать нашего появления. Как только мы появимся, и нихора решат напасть на нас, сотня воинов выйдет из укрытия и тотчас присоединится к нам. Враг будет удивлен, а мы получим время для подготовки к атаке.

— Полностью согласен со словами моего брата Олд Шеттерхэнда. Пусть Нитсас-Ини, храбрый вождь навахо, отберет сотню воинов, которые должны тайком пробраться к устью Зимней Воды. Потом и пятьсот оставшихся воинов должны уехать. Мы выступим, как только убедимся, что они окажутся позади нихора.

Вождь отсчитал сотню воинов. Они, естественно, лошадей взять с собой не могли, поэтому их животных увели другие индейцы. Затем и остальные пятьсот навахо отправились в путь.

Когда индейцы удалились, Олд Шеттерхэнд снова объяснил план действий немецким переселенцам, на этот раз — на их родном языке. Он уверил немцев, что все пройдет хорошо, и настойчиво попросил соблюдать крайнюю осторожность и не делать ничего, что могло бы поставить под сомнение выполнение плана. И тут фрау Розали обратилась к нему:

— Мы-то, конечно, не совершим ни единой ошибки, но я знаю одного человека, который твердо решился сделать величайшую глупость.

— Кто же это?

— И вы еще спрашиваете? Коль речь зашла о глупостях, сразу могли бы догадаться, что я говорю о канторе. Он уговаривал и меня присоединиться к этой дурости: как только мы приблизимся к Зимней Воде, свернуть налево.

— Черт возьми! Это может спутать нам все расчеты. Он и в самом деле хочет так сделать?

— Только что он говорил мне об этом. Я его предупредила, но он грубо накричал на меня и сказал, что нет человека, кто бы мог ему приказывать.

— Против этого можно и возразить! Правда ли то, что рассказала нам фрау Эберсбах? — вопрос был направлен кантору.

— Да, — ответил тот, потому что не мог солгать.

— Значит, вы, не спрашивая меня, решили избрать другое направление? Почему?

Кантор молчал.

— Говорите!

Последнее слово было сказано самым строгим тоном. Кантор рассердился, но опять ничего не ответил. Тогда Олд Шеттерхэнд гневно продолжил:

— Если вы не хотите говорить, я найду средство открыть вам рот. Речь идет о наших жизнях. Итак, что же было причиной вашего умысла?

— Моя опера, — наконец выдавил из себя кантор.

— Ваша опера! И только ради этих химеричных созданий вашего мозга вы готовы подвергать опасности всех нас! Каким же образом эта знаменитая опера стала причиной того, что вы задумали?

И снова кантор никак не мог справиться с собственным языком. Тогда на помощь ему пришел Хромой Фрэнк:

— Я знаю, что за план записан в кадастре и в ипотечной книге его замыслов.

— Ну, так какой же?

— Последний раз я говорил с ним и вспомнил основную клаузулу [78], сказанную им: для оперы ему нужна батальная сцена.

— Ах, вот что! И он хотел проделать именно то, чего мы стремимся избежать?

— Точно. Он хотел ехать налево, чтобы нихора смогли увидеть сидящих в засаде навахо.

— Возможно ли такое! Это даже не сумасшествие, а прямо-таки измена. Что делать с таким человеком? Сейчас же пообещайте отказаться от вашего намерения, вы, неразумное дитя!

Если бы кантор ответил «да», все, наверное, кончилось бы хорошо. Но он же заявил фрау Розали, что выполнит свое желание, и никак не мог теперь опозориться. На требование Олд Шеттерхэнда он ничего не ответил.

— Я спрашиваю вас еще раз, — начал терять терпение белый охотник, — обещаете ли вы мне отказаться от вашего намерения?

И снова никакого ответа.

— Ну, хорошо! — закусил губу Олд Шеттерхэнд. — Тогда я сам позабочусь о том, чтобы вы нам не навредили. Вы не имеете права ехать с нами, вы остаетесь здесь!

Это крайне разозлило композитора, на что он ответил:

— Я не позволю с собой так поступать, герр Шеттерхэнд. Я не рекрут и не солдат, который всегда обязан повиноваться!

— Вы будете повиноваться. Вы останетесь здесь вместе с кем-нибудь, кто будет за вами присматривать.

— Я сбегу от него!

— Отлично! Тогда мне придется выполнить угрозу, которую я уже однажды произносил. Я свяжу вас. Слезайте с лошади!

Олд Шеттерхэнд сам спрыгнул с коня, но кантор медлил, поэтому охотник ухватил его за туловище и стащил на землю. Кантора отвели к кустарнику и там привязали к дереву. Его сопротивление ни к чему не привело. Речь шла теперь о том, кто должен с ним остаться. Вызвался банкир, потому что мысль о нападении нихора причиняла ему некоторое беспокойство. Олд Шеттерхэнд согласился, но строго-настрого приказал не развязывать сочинителя, какие бы убедительные слова тот не говорил. Позднее приедет гонец и заберет их обоих.

Пятьсот навахо, двинувшихся на юг, были еще видны; но вот они, наконец, исчезли за горизонтом и можно предположить, что вскоре они доберутся до места назначения. Видя это, Олд Шеттерхэнд распорядился продолжить движение.

Немцы обнаружили большое доверие к охотнику и Виннету, его краснокожему брату. Они ехали навстречу орде диких враждебно настроенных индейцев и, казалось, не заботились ни о себе, ни о своих женах и детях. Присутствие апача и его белого брата рассеивало страх.

Шеттерхэнд призвал всех вести себя как можно непринужденнее и не глядеть в сторону, где прячутся враги, слишком часто. Сэм Хокенс непрерывно шутил и сам громко смеялся, заражая других своим оптимизмом. Нихора обязательно должны были поверить, что никто не чувствует опасности.

Прибыв на место, возле которого находился брод, отряд медленно двинулся вверх по высохшему руслу. Впереди ехали Олд Шеттерхэнд и Виннету. От их острых глаз ничто не могло скрыться, хотя внешне они старались выглядеть совершенно беззаботно.