Сен-Жермен - Бегство от грез

Тарквин почувствовал острую боль, поскольку всей тяжестью тела упал на раненую ногу. Превозмогая себя, он вскочил на ноги и подбежал к Ровене. Она недвижно лежала на траве, глаза ее были закрыты, в лице ни кровинки. Тарквин ощутил ноющую пустоту в сердце.

– Не могли бы вы посторониться, месье! – незнакомец, оказавшийся французом, оттеснил Тарквина плечом в сторону. Быстро наклонившись, он подложил руку под плечи Ровены и приподнял ее.

– О Боже, я так и думал! Ровена! Тебя сильно зашибло? Ты в состоянии со мной говорить?

Фиолетовые глаза открылись и сфокусировались на лице склонившегося над ней человека. Полуулыбка пробежала по губам Ровены: голова ее устало прикоснулась к изгибу его руки. С трудом шевеля губами, она произнесла слабым голосом:

– Ты всегда отличался способностью появляться в самые драматические моменты, Симон!

Брат Ровены рассмеялся с явным облегчением и хотел помочь ей подняться. Ровена судорожно вдохнула воздух. Все-таки полученный ею удар был весьма чувствительным, хотя она и пыталась не показывать виду, что ей больно. Симон де Бернар подошел к кучеру, мускулистому парню с темным галльским лицом и что-то ему сказал. Тот легко подхватил Ровену на руки и стал подниматься вверх по ступенькам. Симон и миссис Синклер шли сзади. Тарквин видел, как Симон нагнулся, чтобы поднять перчатку, оброненную Ровеной. Свет от входных дверей упал на него, и Тарквин только сейчас заметил, что на месте левой руки у него пустой рукав, аккуратно заколотый на груди.

– Я не разрешила бы ему оставаться с ней ни единой минуты, – сказала миссис Синклер, появляясь в дверях столовой, где Тарквин ел простой, но хорошо приготовленный ужин. – Представьте себе, она была не слишком довольна, но господин де Бернар посчитал, что ей необходим покой. Бедный мальчик, мне кажется, что это происшествие напугало его больше, чем ее. Удивляюсь, почему Ровена никогда не рассказывала нам, как случилось, что Симон потерял руку?

– Потому, что она об этом ничего не знала, мадам, – раздался позади нее глухо рокочущий голос.

Миссис Синклер всполошенно обернулась, почувствовав себя как испуганный кролик: губы ее дрожали, глаза расширились, но она постепенно пришла в себя и пробормотала слова извинения, прежде чем уйти. Направляясь к выходу, она с пристальным интересом взглянула на молодого человека, прислонившегося к двери столовой. Как и Ровена, он был длинноногий, высокого роста, с чеканным лицом и каштановыми волосами красноватого оттенка.

– Капитан Йорк? – сделав поклон, обратился он к Тарквину по-английски, медленно подбирая слова. – Мы еще не представились друг другу. Я Симон де Бернар, брат Ровены.

Тарквин поднялся со своего места, и они пожали друг другу руки. В оценивающих взглядах, которыми они обменялись, не было ни малейшего намека на неприязнь, хотя они и были представителями уже долгое время враждующих сторон. Ни во взгляде, ни в поведении Тарквина, внимательно смотревшего на молодого человека без руки, не замечалось никакой жалостливой снисходительности, а только понимание и сочувствие.

– Руку я потерял под Бауценом около года тому назад, – объяснил Симон, придвигая к себе стул. – Я служил тогда в пятом легком пехотном полку. После операции меня комиссовали. Не слишком богатый послужной список для снайпера, толком и стрелять-то не умеющего, верно?

– Почему вы не сообщили сестре, что призваны на военную службу? – спросил его Тарквин.

– Не видел смысла. Помочь мне она не смогла бы, а мое сообщение стало бы для нее источником лишнего беспокойства!

– И о вашей руке она до сих пор, кажется, так ничего и не знает?

Симон пожал плечами.

– В ее комнате было очень темно, и сама Ровена сильно устала. Я не думаю, чтобы она что-то заметила.

– Вам неприятно говорить с ней об этом? – сдержанно спросил Тарквин.

Симон побагровел и быстро поднялся со стула. Прошло несколько мгновений, казалось, что он вот-вот взорвется, но Тарквин спокойно и неотрывно смотрел на него, и что-то вдруг изменилось в выражении лица Симона и он медленно опустился на прежнее место.

– Да, конечно, вы правы, – с усилием выговорил он. – Я все время чувствовал какую-то тяжесть на душе, хотя мои родственники не уставали мне говорить, что мне нечего стыдиться. Мой кузен и тетушка никогда не позволяли мне проявлять жалость по отношению к самому себе и, вы знаете, это помогло, и я им благодарен. Я еще легко отделался, потеряв левую руку, а не правую. Мне удалось приспособиться и я нормально обхожусь одной рукой.

– И вы до сих пор ничего не сказали сестре? Симон де Бернар поднял на Тарквина полные боли глаза.

– Да, дьявол вас побери! Мне стыдно, и я не перестаю думать о том, что в сотню, в тысячу раз было бы легче сообщить ей в письме о постигшем меня несчастье, чем увидеть завтра на ее лице выражение ужаса и отвращения при виде моего пустого рукава!

Он поднялся со стула и тяжело побрел к выходу. Дверь громко хлопнула. Тарквин продолжал сидеть, молча заканчивая ужин. Занятый своими мыслями, он не обращал внимания на шумные споры подгулявших в соседнем баре вояк. Час был поздний, но именно в это время за стеной особенно оживленно шла продажа рома и бренди. По-видимому, служаки вошли во вкус и пожелали продолжить свою пирушку до утра. Большинство из этих солдат недавно участвовали в сражении, а теперь, оказавшись здесь по воле случая, проводили время в удобных креслах около камина, позабыв на время о том, что ни у кого из них не было ни жилища, ни даже приличной кровати, чтобы как следует выспаться! А возвращаться в холодные, сырые палатки им не хотелось.

Для Тарквина тоже не нашлось места, где переночевать, так как единственная еще не занятая комната, невероятно тесная и грязная, с единственной железной кроватью, была отдана Ровене и миссис Синклер. Конечно, можно с разрешения Симона де Бернар взять в карете несколько подушек и положить их вместо матраса на полу. Но теперь его не очень беспокоит, где преклонить голову, так как он слишком возбужден, чтобы заснуть.

Тарквин налил себе стакан вина, откинулся в кресле и прикрыл глаза. Снаружи доносилось хлопанье ставен о стену. Порывы ветра то затихали, то усиливались. Прислушиваясь к ним, Тарквин подумал, что поступил предусмотрительно, отложив поездку в Сен-Север сегодняшней ночью. Ему еще повезло, что удалось умаслить хозяина гостиницы и тот на несколько часов предоставил в распоряжение Тарквина свою собственную столовую. Здесь так уютно и спокойно, никто не надоедает. Редко выдавались в жизни Тарквина минуты такого вот благословенного отдыха, когда можно закрыть глаза и ни о чем не думать! Упругое тело Тарквина обмякло, резкие, угловатые линии его лица постепенно разгладились, дыхание стало более спокойным. Через двадцать минут в комнату на цыпочках вошел Пир Исмаил Хан.

– Салам алейкум! Я передам лорду Веллингтону, когда увижусь с ним, привет от тебя. Тебе предоставляется возможность сказать последнее слово в свою защиту. Вы имеете что сказать?

– Только то, что ты – безносый сын собачий, – пробормотал Тарквин, не открывая глаз.

– Ах так! Тогда, наверное, ты не желаешь услышать то, о чем я приготовился тебе сказать. Может быть, ты серьезно решил сделаться штатским?

– Выкладывай новости, – лениво потребовал Тарквин.

– Стены да имеют уши! Скажу, но не здесь. Нахмурив брови, Тарквин поднялся.

– Тогда выйдем наружу.

Дул сильный ветер, и верхушки деревьев стонали под его холодными порывами. На то место, где они стояли, из окна гостиницы падал сноп света, а все окружающее пространство с расположенным вдоль дороги небольшим парком было погружено в чернильную темноту. Фигуры беседовавших отбрасывали длинные тени. Когда разговор был окончен, Исмаил коротко попрощался и растворился в темноте. Тарквин же помедлил еще какое-то время. Он поднял голову и в небесной вышине увидел лунный серп, пробирающийся сквозь набегавшие облака. Были предутренние часы. Бодрящий холодок вызвал у Тарквина прилив свежих мыслей. Всего лишь полчаса назад он поддался обманчивому очарованию ничегонеделания, но оставался во власти этой иллюзии только до прихода Пир Исмаила Хана. Тарквин начал прикидывать. Три часа, ну, самое большее, четыре потребуется, чтобы дождаться лошади. И как только его Сиам будет здесь, он сразу же отправится в путь. Тарквин почувствовал, как им овладевает нетерпение.

Как же они ему надоели, эти своенравные женщины! Два раза он уже покидал их и снова возвращался, хотя с самого начала было ясно, что не нужно этого делать. Здравый смысл подсказывал ему, что женщины находились в относительной безопасности под защитой лейтенанта Кларкина и караульного, присланного подполковником Менди. Он уже давно мог бы добраться до Сен-Севера, если бы не был во власти смехотворного чувства ответственности перед миссис Синклер и Ровеной.

Вообще-то ему нужно было выехать сразу же после того, как связной, которого Тарквин выслал в северном направлении, возвратился с утешительной новостью, что Симон де Бернар встретит Ровену в Байонне и будет ожидать ее и Тарквина в такой-то гостинице в условленное время.

Вот уляжется снежный буран и .немного развиднеется, тогда и можно собираться в дорогу. За Ровену он спокоен. Она француженка, и никому в голову не придет обидеть ее. Свой долг он выполнил добросовестно, как и было приказано, и даже сверх того! Генерал лорд Фитцхью, несомненно, останется доволен результатами его усилий, да и леди Лесли не к чему будет придраться. Тогда почему в нем накопилось столько неправедной злобы и раздражения, как будто его мучали (какой абсурд!) угрызения совести и мешали ему покинуть их, хотя уже можно было это сделать?

Ветер прошелестел в траве, и Тарквин оперся рукой о ствол дерева, а потом прислонился к нему лбом, стараясь сконцентрироваться на одной мысли. Как же в конце концов ему поступить? И неожиданно осознал, что совершенно не способен принять какое-либо рациональное решение.

Он услышал шум бегущих шагов и чье-то учащенное дыхание позади себя. С усилием выпрямившись, он шагнул на открытое место и увидел Ровену, остановившуюся перед ним. Ее глаза в темноте казались огромными, дыхание было неровным. Надвинутый в спешке капюшон ее пледа сбился набок. Дрожащим, чуть ли не плачущим голосом она сказала:

– Они послали его воевать в Пруссию. Он потерял руку в сражении под Бауценом. Он не захотел меня видеть, но я...

– А почему ты не спишь? – спросил Тарквин ровным голосом.

Она отступила, слегка нахмурившись:

– Я не смогла заснуть. Миссис Синклер не разрешила Симону остаться со мной. Тогда я дождалась, пока она заснула, и пошла к Симону. Он читал за столом. На плечах у него был накинут халат и он пытался скрыть это от меня, но я увидела. Мне кажется, что ему стало стыдно, потому что он вдруг разозлился и сказал, чтобы я вышла из комнаты. О, Тарквин, почему он так поступил? Ведь он же, конечно, понимает, что я не стану из-за этого хуже к нему относиться!

Видя, что слезы выступают у нее на глазах, а нижняя губа начинает предательски дрожать, Тарквин почувствовал, что не может этого вынести. Он отвернулся, чтобы успокоиться. Затем сказал каким-то изменившимся, чужим голосом:

– Ты должна понять, что только со временем боль от утраты начнет утихать. Для этого, я думаю, потребуется год, а то и более. Ведь ему нужно привыкать жить без руки, и его долго будет мучить мысль о том, что его жизнь сложилась бы иначе, если бы этого не случилось.

– Но ведь и вы не свободны от таких мыслей, – медленно сказала Ровена. Тарквин повернулся к ней, приподняв брови и с немым вопросом в глазах, а она продолжала: – Я думаю, что и вам пришлось пережить нечто подобное и о многом передумать, когда вы после ранения возвращались из госпиталя в Лонгбурн. Наверное, вы в то время не могли знать, что станется с вашей ногой, удастся ли ее сохранить. Да, я, конечно, знаю, вы очень не любите, когда кто-нибудь упоминает об этом, – добавила она, заметив, что лицо Тарквина словно окаменело, – но ведь вы, несомненно, отдаете себе отчет в том, что вам здорово повезло? Со временем боль уменьшится, хотя прихрамывать на одну ногу вы будете всегда, ведь и Луиза так считает. Но что случилось, того уже не переиначить. Однако ведь не все так мрачно и беспросветно, если вспомнить о мужестве и отваге, проявленных вами в битве под Виторией. Луис Аронки рассказывал мне об этом. Вам есть чем гордиться!

Ровена вдруг умолкла.

– Почему вы так странно смотрите на меня? Я сказала что-то обидное для вас?

– Разговаривать со мной в таком тоне? Никто еще, даже мои родственники не позволяли себе...

– Ох уж это уязвленное мужское самолюбие! Все вы, „ мужчины, одинаковы! Что Симон, что капитан Йорк! – с горячностью воскликнула Ровена. – Да с вами со скуки помрешь! Больших зануд, чем вы, отродясь не встречала! И почему это вы вбили себе в голову, что какой-либо физический недостаток делает вас в меньшей степени мужчинами? Наверное, вы предпочли бы умереть от потери крови на поле битвы, чем потерять руку или ногу? Вы считаете, что смерть была бы почетней?

Она стояла перед ним и с вызовом смотрела на него. Щеки ее пылали, глаза метали искры, и Тарквину вдруг пришла в голову мысль, что в этом суровом мире не все так уж плохо, раз встречаются такие неравнодушные, честные, серьезные и искренние молодые леди! Такие, как Ровена де Бернар!

Тарквин заговорил с ней ровным голосом, который подействовал на нее успокаивающе. Ее раздражение прошло.

– Время сейчас позднее, а с рассветом мне нужно уезжать, и я хотел бы вздремнуть пару часиков.

– А куда вы отправляетесь? – взволнованно спросила Ровена. – Снова в свой полк?

– Нет. В Сен-Север.

Голос Тарквина неожиданно сделался мягче.

– Я забыл тебе сказать, что назначен недавно адъютантом лорда Веллингтона.

– Значит, вам придется выезжать вместе с ним в район боевых действий?

– Разумеется. Не собираюсь же я торчать в штабе, занимаясь всякой писаниной, обработкой рапортов и наведением глянца на сапоги лорда!

Ровена покраснела, и даже в темноте Тарквин заметил, как дрожит ее нижняя губа. Ее пальцы напряженно сжали его руку.

– Нет, нет, Тарквин, ты не должен уезжать! Он рассмеялся.

– Разве ты забыла, что такой разговор у нас уже был?

Ровена не ответила, и его шутливое настроение улетучилось. Чувствуя ее учащенное дыхание, он понял, что причинил ей боль, и его охватило чувство жалости к ней. Он неожиданно привлек Ровену к себе. Ее теплое, мягкое тело все плотнее прижималось к нему, губы их сблизились. Тарквин услышал ее всхлипывания и увидел, что слезы из глаз скатились на ее щеки.

– Ровена... – его голос снизился до. ласкового шепота, когда он коснулся ее горячих губ. Он услышал ее вздох, ее внутреннее напряжение ослабло, и внезапно мощная волна страсти захлестнула его. Он крепче обнял ее, его губы сделались горячими и голодными от желания. Ровена задыхалась под натиском его поцелуев, но вместо того чтобы высвободиться из его объятий, она все теснее прижималась к нему, чувствуя жар его тела и упругую силу его бедер, когда чаши его ладоней скользнули ниже ее спины, ласково, но вместе с тем настойчиво и требовательно притягивая ее. Сладкая, острая, никогда не испытываемая ею до сих пор отрава желания проникла ей в кровь. Язык Тарквина нежными касаниями гладил ее язычок, и Ровена вздрагивала в ответ. Она чувствовала, как его мужское естество властно прижимается к ней, и от этого касания все ее тело пронизали жаркие змейки. Медленно, томно впечатывала она свое тело в его, охваченная желанием, смутным ощущением притягательной, колдовской тайны, приоткрыть завесу которой – как она интуитивно чувствовала – мог только он.

Тарквин глубоко вздохнул, и вздох этот был подобен стону, таившему в себе отчаяние. Его ладони резко обхватили запястья рук Ровены, и он с силой оттолкнул ее от себя. Он стоял и смотрел на нее сверху вниз: его грудь вздымалась, пульс был учащенным от непогасшего желания. Постепенно он стал приходить в себя. Стихия взыгравшего в нем страстного чувства чуть было не позволила свершиться тому, что составляет жгучую тайну двоих! Любить Ровену де Бернар теперь, обладать ею означало бы нечто большее, чем простое удовлетворение мужского желания, чем то физическое расслабление, получить которое ему так хотелось! Но – упаси нас, Господи, от лукавого – этому нельзя было дать случиться! Саму мысль об этом он должен гнать от себя!

С силой оттолкнув ее от себя, Тарквин произнес изменившимся голосом:

– Иди, уходи отсюда! Возвращайся к себе в комнату!

И, не дожидаясь, пока она уйдет, он повернулся и почти побежал, слегка прихрамывая, в сторону деревьев, видневшихся в темноте в дальнем конце парка.

Глава 8

Двадцатого марта прекратились боевые действия между англо-португальской армией под командованием лорда Веллингтона и частями французской армии под началом фельдмаршала Сульта. Французские части в спешке отступали от Тарба. Восемь тысяч солдат двигались в направлении Тулузы, вступая в частые стычки.

На возвышенности, расположенной далеко за пределами города Тарба, повернувшись спиной к покрытым снежными шапками горным вершинам, на своем жеребце по кличке Кобенхейвен сидел Артур Уэлсли Веллингтон. Его обычная серая униформа была скрыта плащом из плотной материи, и только его глаза и кончик длинного носа виднелись из-под шерстяной шали: лорд Веллингтон сильно простудился несколько дней тому назад в продуваемых ветрами горных перевалах близ Вик-Бигорры. Сейчас его сопровождали личный адъютант лорд Чарльз Маннерс и майор Тарквин Йорк.

– Трудно поверить, что ему снова удалось выпутаться из сложного положения, – заметил лорд Веллингтон, имея в виду маршала Сульта.

– Только что, – согласился его адъютант, направляя свой телескоп на беспорядочно движущиеся по всей долине колонны в красном, голубом и белом.

– Упрямый человек этот наш месье ле женераль, – продолжал лорд Веллингтон. – Но зато у него растет счет в банке, несмотря на то, что Французская империя рушится у него на глазах, а его люди умирают с голоду. Он не бросит свою казну или не упустит шанса стать королем Испании, признав поражение. Попомни мое слово: он окопается где-нибудь еще и повернет против нас снова.

– В Тулузе? – внезапно спросил Тарквин.

Этот вопрос, по-видимому, привел лорда Веллингтона в хорошее расположение духа.

– Я забыл, майор, о вашей поразительной способности угадывать мои мысли. Мне от этого становится как-то неуютно. Нет, извиняться не нужно. Вы, конечно, правы. Этим местом должна стать Тулуза.

Лорд Маннерс, казалось, был очень удивлен.

– Вы в этом уверены, сэр?

– Вполне уверен, Чарльз. Пиктон и Хоуп смогут мобилизовать свое воинство в течение часа, а генерал Гилль способен отразить любую вылазку из Байонны. Нам нужно сконцентрировать значительные силы в Тулузе, чтобы рассеять их ряды, и ваша задача, майор Йорк, добывать и передавать достоверные сведения.

– За этим дело не станет, сэр, – заверил его Тарквин.

Лорд Веллингтон внимательно посмотрел на него.

– Да, я верю, что вы сможете организовать получение и передачу достоверных сообщений. Может быть, теперь у нас появится возможность сконцентрировать все силы для нанесения последнего удара, который принесет нам победу. И тогда мы сможем возвратиться в Англию еще до того, как расцветут нарциссы.

Развернув лошадь, лорд Веллингтон поскакал к деревьям, где его ожидали офицеры. Тарквин медленно следовал сзади. Солнце светило ярко: человек и лошадь отбрасывали на землю длинные тени. Тарквин смотрел не на долину и не на отступающие части противника, а на выжженные солнцем холмистые равнины Юго-Западной Франции. Дальше к северу, затерянные в туманной дымке, раскинулись виноградарские районы Бордо и Ангулема и винокуренные заводы Коньяка. Прекрасные ландшафты в долине реки Шаранты пленяли взор многочисленными виноградниками, развалинами средневековых замков и чарующими своей прелестью готическими церквами. Армия союзников, судя по последним донесениям, двигалась в направлении к Парижу, оставляя позади сонные деревушки и старинные городки, в которых и не помышляли о сопротивлении продвигавшимся частям. Тарквин не питал каких-либо иллюзий относительно того, что может случиться, если лорд Веллингтон отдаст приказ о нанесении последнего, завершающего удара по потрепанной испанской армии и если не остановит свой стремительный бег к Парижу колесница Джаггернаута, управляемая объединенными армиями Пруссии, Австрии и России. (***Джаггернаут– одна из форм Вишну В один из культовых праздников идол Джаггернаута вывозится на огромной – колесной колеснице и многие верующие бросаются под нее, принося себя в жертву. Образно говоря, колесница Джаггернаута – колесница смерти, погребающая под собой множество жертв. )

В затянувшейся безжалостной и бессмысленной войне, которой, казалось, не будет конца, теперь наступил перелом. И хотя французское правительство продолжало вести военную пропаганду, по всем провинциям с быстротой лесного пожара распространилась весть о том, что находившийся в изгнании Людовик XVIII пересек Ла-Манш и что французский сенат тайно проголосовал за избрание его королем.

В небольшом селении Шартро-сюр-Шарант, расположенном в нескольких милях от Коньяка, стали оживленно поговаривать о том, что в Бордо и в других уголках Франции разбушевавшиеся толпы торжествующих граждан сокрушали бюсты императора и сбросили в грязь священного наполеоновского орла.

Эта новость действительно была утешительной и позволяла предположить, что конец войны близок.

Симон де Бернар слушал эти разговоры с горящими глазами и какой-то легкостью в сердце. Он одобрял действия толпы. Тетушка Софи, которая была старше и прагматичней, заявила, что не верит ни единому слову простолюдинов и не станет размахивать белыми флагами и носить белую кокарду – белый цвет был цветом рода Бурбонов, – пока Наполеон не промарширует в колоннах через деревенский сквер. Она сама должна увидеть это собственными глазами.

Выслушав ее тираду, племянник от души рассмеялся.

– Вы, дорогая тетушка, заблуждаетесь, такого никогда не случится. Если Наполеон примет условия капитуляции и отречется, то .союзники будут заинтересованы в том, чтобы покончить с этим делом как можно быстрее и без широкой огласки. Я думаю, публичных спектаклей устраивать не станут, чтобы не раздражать и не озлоблять людей напоминанием, что мы – нация, проигравшая войну.

– Возможно, ты прав, – медленно выговорила тетя Софи. – Ох, только бы поскорее дождаться этого! Когда я начинаю думать о Феликсе, который вместе со своим подразделением войдет в Париж...

Ее голос задрожал, а милое лицо побледнело, и в этот момент Симон ей искренне сочувствовал. Всех их как громом поразило известие о том, что Наполеон собирает новую армию и что призыву подлежат даже такие юноши, как Феликс, а ему едва исполнилось пятнадцать.

Этих мальчишек, не получивших оружия и не прошедших начальный курс военной подготовки, в прошлом месяце подвергли медицинскому осмотру и в спешке увели куда-то строем. На их худенькие плечи взвалили тяжелое бремя ответственности за дальнейшую судьбу Франции, так как император еще тешил себя надеждой на новые победы.

«О Господи, – думал Симон с внутренним волнением, – только бы с Феликсом ничего плохого не случилось, только бы его не ранило!»

Он отогнал от себя неприятные мысли и отвернулся, чтобы тетушка не заметила на его лице страха. Рывком дернув на себя дверь, он быстро вышел из гостиной, даже не заметив в коридоре сестру.

Поняв по выражению лица, что брат сильно обеспокоен, Ровена не остановила его. Она уже знала, что почти все свое время Симон предпочитает проводить в одиночестве. Даже с ней он не хотел делиться своими мыслями. Она видела, что Симон очень переживает из-за призыва Феликса на военную службу и винит в этом себя, хотя понятно, что предотвратить случившееся он не мог. Многие мужчины в их семье были призваны на войну и не вернулись: их отец, бессмысленно сложивший голову под Эйлау: Тьес – этот всегда ухмылявшийся чистильщик сапог, ее закадычнейший дружок детства, умерший мучительной смертью в жестокие зимние холода во время бесславного отступления Наполеона из России: молох войны не пощадил также мужа и двух юных сыновей Агнесы Штольц, домоуправительницы тети Софи, и многих других.

Ровена содрогнулась, вспомнив страшную нищету и запустение в разоренных и разграбленных деревнях к северу от Байонны, через которые они проезжали в карете. Она видела полусожженные сараи и фруктовые сады с поломанными и высохшими деревьями, невозделанные поля, которые могли оставаться в таком состоянии еще многие годы, так как не было мужчин-работников. В пути их часто окружали стайки женщин, просивших что-нибудь из продуктов. Не было видно ни маленьких детей, ни ребятишек старше двенадцати лет, одни только женщины с тонкими, худыми лицами, состарившимися от лишений и горя. Неужели Симон не понимает бессмысленность попытки уберечь Феликса от призыва в армию Наполеона? Ведь императору, поглощенному безумной идеей завоевания всей Европы, нужны были все новые и новые люди для осуществления его планов.

«О, эта трижды проклятая война! – все чаще думала Ровена, с тех пор как собственными глазами увидела бедствия и страдания людей, их искореженные войной судьбы. – Это кровавая, мерзкая и ненавистная война!» Ее возвращение домой, как и предсказывал Тарквин, да и сама она смутно об этом догадывалась, оказалось не слишком-то радостным. Мучили беспокойные мысли о Феликсе, о дяде Анри, который слишком долго задерживался по делам в Берлине, – так долго, что его семья не на шутку начинала беспокоиться. Очевидным было и то, что дочери тети Софи стали чужими для Ровены. Теперь они уже ничем не напоминали тех робких, боязливых девчушек в украшенных оборками длинных детских панталонах, которые играли с нею после возвращения из школы в далеком прошлом. Старшая, двадцатилетняя Мадлон, совершенно не скрывала своей антипатии к этой недавно прибывшей «англичанке», тогда как младшенькая, Жюстина, слишком мягкосердечная, чтобы высокомерно относиться к своей кузине, будучи существом робким, не осмеливалась подавать голос против открытой неприязни старшей сестры к их кузине.

В день приезда Ровены Жюстина помогала ей распаковывать чемоданы и обе девушки единодушно решили, что английская мода очень сильно отстала от французской. Но удивляться этому не приходилось, поскольку за последние двадцать лет Франция и Англия не поддерживали никаких отношений, кроме военных. Жюстина, как девочка вежливая, сделала вид, что не замечает старомодных туалетов кузины. Совсем иной была реакция Мадлон, которая, увидев распакованные вещи, прямо с порога язвительно и бесцеремонно заявила:

– Как безнадежно устарели ваши платья, Ровена! Очень напоминают те забавные вещицы, которые носила двоюродная бабушка Анна-Мария!

В ответ на это замечание Ровена только рассмеялась.

Самым неприятным для Ровены, да и для всякого другого жителя Шартро, было ощущение постоянного, невысказанного страха при мысли, что военное счастье может снова улыбнуться Наполеону и победа над объединенными армиями союзников в последнюю минуту, о которой он так грезил, может упасть ему в руки. Вчера было получено известие, что армия Веллингтона готовится к наступлению на Тулузу с целью окружения и разгрома испанской армии.

Узнав эту новость, Ровена изменилась в лице.

– Лорд Веллингтон ставит свою армию в крайне невыгодное положение. Как же его усталые солдаты, преодолевшие занесенные снегом Пиренеи, смогут сражаться с хорошо отдохнувшими вражескими полками в далекой Тулузе?

Враг... Противник... В сердце Ровены слова эти отдавались болью. О людях, сражающихся в армии маршала Сульта, она уже не могла думать как о свирепых каннибалах, жаждущих крови молодых английских парней, ведь там были такие же юноши, как Тьес и Феликс, как Андре и Пьер Дегу. Она не могла желать им поражения, так же как и не могла представить себе, что Тарквин может принять смерть от рук одного из ее соотечественников.

Усилием воли Ровена отогнала эти мысли. Она стала думать о Шартро – усадьбе, которая в конечном счете не предала ее и не обманула. Несмотря на трудности военной поры, длившейся уже почти двадцать лет, тут почти ничего не изменилось и не утратило своего очарования. Может быть, только фасад каменной кладки выветрился чуть сильнее, чем раньше, да четырехугольные полоски земли во внутреннем дворике, прежде засеянные травой и подстриженные, заросли буйными сорняками. Этим некому было заниматься с тех пор, как садовник Луис был убит в битве при Сьюдад-Родриго. Однако лебеди до сих пор плавают среди кувшинок у запруды, перегородившей узкий рукав реки Шаранты. Все это сделал еще ее дед. Фруктовые сады до сих пор приносили щедрые дары, из которых делались варенья и джемы, а погребки были заполнены бочонками с винами марки Бордо, вишневыми и сливовыми наливками. Жители селения и владельцы солидных вилл называли усадьбу просто – Большой дом. «Просторный, уютный, красивый, обжитой с детства дом, – с теплотой думала Ровена. – Полная противоположность мрачному, холодному замку Лесли» Отвернувшись от окна, она медленно побрела в гостиную, где тетя Софи рассеянно с ней поздоровалась и пробормотала что-то насчет обеда.

– Бедняжка маман, – заметила Жюстина, вошедшая вслед за кузиной. – Она вечно забывает, что подкрепиться у нас особенно нечем, а посему и не имеет смысла планировать меню.

– Но ведь она всегда находит для себя занятия, не правда ли?

– То же самое можно сказать и о вас, – заметила Жюстина с мягкой улыбкой. – Вы такая же неугомонная, как Симон и маман. Но, мне кажется, это не так уж и плохо в наше беспокойное время, – добавила она, заметив, как краска смущения появилась на щеках Ровены. – Симону, несомненно, требуется ваша помощь на винокурне, а вы ведь вовсе не чуждаетесь тяжелой работы, не так ли? Я не думаю, чтобы вы серьезно относились к мнению маман, полагающей, что девушке не подобает работать.

– Конечно же, мое мнение расходится с мнением твоей мамы, – согласилась Ровена, и обе рассмеялись.

Подобно своей сестре Мадлене, Жюстина была стройной и загадочно красивой. У нее были карие глаза, большие и влажные, как у лани, и каштановые волосы, образующие вокруг ее маленькой головки чудесный ореол. Даже Ровена время от времени любовалась ими с тайной завистью.