Грачев брал один-два угольника, прищурившись, оценивал готовую деталь, иногда промерял расстояние между сверлениями или проводил пальцем по кромке, говорил: "Нормально" - и, отметив в журнале, кто сколько сдал деталей, ставил оценку. Почти вся работа была исполнена хорошо...
      Он еще не понял, что произошло, но почувствовал - что-то случилось. В мастерской стало слишком тихо, ребята расступились. И по образовавшемуся проходу, как сквозь строй, к мастеру шел Юсупов. Он сгибался под тяжестью громадного противня, плотно набитого угольниками.
      - Вот, двести семьдесят пять штук...
      Грачев взял один угольничек, повертел в пальцах - придраться было не к чему, взял второй, взял третий... Промерил. Сработано было на совесть.
      - Молодец, - сказал Грачев, - молодец, Миша. Докладывай.
      Путаясь в словах, стараясь не слишком выдавать свою радость, Юсупов заговорил быстро и сбивчиво:
      - Заготовки рубил подряд, в размер... Потом делал разметку и сверлил: одно отверстие левое, одно - правое... Потом пакет собирал, на два болта затягивал. Пакет - двадцать пять штук. И сразу две поверхности обрабатывал... Вторые отверстия сверлил через пакет: сначала - левое, потом - правое... - и тут же перебил себя: - Если хорошие приспособления сделать, можно и четыре отверстия сразу сверлить, еще быстрее будет...
      Работа Юсупова получила общее признание, и группа решила: Юсупова объявить первым мастером дня, использовать его опыт. Тут же объявили соревнование на лучшую конструкцию приспособления.
      Грачев был доволен. Дело, конечно, не в двух сотнях лишних угольников, а в том, что наконец-то удалось расшевелить Юсупова, направить неуемную его энергию в разумное русло.
      Ребята убрали мастерскую, и дежурный доложил мастеру:
      - Все в порядке.
      По заведенному обычаю Анатолий Михайлович медленно пошел вдоль верстаков. Он не слишком придирался к уборщикам: знал - убрано, да и не было у него привычки фетишизировать чистоту в слесарной мастерской - все хорошо в разумных пределах. Но время от времени он приоткрывал инструментальные ящики и заглядывал внутрь. Так требовал этикет.
      В третьем или четвертом ящике вдруг увидел: инструмент разложен, что называется, под шнурок, каждый напильник в своем гнезде, каждое сверлышко в пенале и молоток и ножовка на месте; и все деревянные ручки выкрашены ярко-желтой, блестящей краской.
      У Грачева заныло сердце. Петя Шимонин был самым тихим, самым забитым и самым неспособным учеником из всей группы. Анатолий Михайлович едва ли не в первый день знакомства понял: из Шимонина слесарь не получится. По тому, как мальчишка брал в руки зубило, по тому, как взмахивал молотком, по тому, как напряженно орудовал напильником, можно было с уверенностью сказать - работа с металлом не его стихия. Но он старался. К тому же Грачев знал: обстановка в семье хуже некуда: мать пьет, отец неродной, чуть не ежедневно в доме скандалы...
      И вот теперь Грачев смотрел на трогательные блестящие ручки и будто слышал едва различимый голосок мальчонки:
      - Ну хоть это заметь, мастер! Похвали.
      Грачев закрыл ящик, быстро закончил осмотр мастерской и сказал дежурному:
      - Все в порядке. Свободны. Посмотри, пожалуйста, в раздевалке, если Юсупов не ушел, пусть на минутку вернется.
      Юсупов примчался тут же, примчался встревоженный.
      Анатолий Михайлович чуть улыбнулся и сказал:
      - С работой все в порядке. Не волнуйся. Я вот о чем подумал: а что, если нам разбиться на пары? Один собирает пакеты и сверлит, другой, посильнее, опиливает боковые поверхности, потом первый разбирает пакеты... Как думаешь, пойдет?
      - Сильному надо и опиливать и сверлить пакеты, а второму - остальное. Тогда пойдет, - наморщив нос, сказал Юсупов. - А заработок делить так: первому три, второму две доли. Обоим выгодно и справедливо.
      - Пожалуй, - будто бы раздумывая, согласился Грачев. - Мне нравится твое предложение. Кого в напарники возьмешь?
      Юсупов внимательно поглядел на мастера. Помолчал. В его непутевой голове происходила какая-то скрытая работа мысли - даже морщинки на лбу проступили. Ответил не сразу:
      - Кого назначите, Анатолий Михайлович, я согласный.
      - Спасибо, Миша. Предложи Шимонину. Надо...
      - Хорошо, Анатолий Михайлович, я понимаю.
      - Я уверен. Он будет стараться, - сказал Грачев.
      - Факт, будет. И все-таки заработает...
      - Ну и хорошо. А деньги у тебя есть?
      - Два рубля, - с готовностью ответил Юсупов. - А сколько надо? Больше? Достану...
      - Домой через Курский едешь?
      - Через Курский.
      - Там цветы должны продавать, Миша... Купи.
      - Чего?
      - Цветы купи.
      - На кой?
      - Матери отвези.
      - Не знаете вы моей матери...
      - У тебя сегодня праздник, Миша. Заработал хорошо. Отвези.
      - А чего сказать?
      - Ничего. Отдай просто так.
      - Да она смеяться будет, Анатолий Михайлович.
      - Не будет. Лично я не видел еще ни одной женщины на свете, которой неприятно было получить в подарок цветы. Поверь мне.
      Совещание, как обычно, началось точно в назначенное время, в этом Балыков был строг и никаких, даже пятиминутных задержек не допускал.
      Выслушали короткое сообщение заведующего учебной частью об успеваемости в теоретических дисциплинах и плане подготовки к предстоящим экзаменам.
      Перешли к следующему вопросу.
      Николай Михайлович прочитал заявление одного из родителей. Отец пространно, в весьма приподнятых выражениях высказывал свое неудовольствие молодым мастером, "который в ряде отдельных случаев позволяет себе предъявлять требования, не соответствующие возрасту, общей подготовке, а также моральному состоянию моего сына Борискина Валентина, который при прежнем мастере числился в передовых рядах как по практике, так и в еще большей степени по теории, а теперь скатился значительно вниз.
      Хочу обратить внимание педагогического совета училища на молодой возраст мастера Андреади Григория Константиновича, его вспыльчивый характер и отсутствие педагогического такта, выразившееся и в том, что товарищ Андреади отказался дать мне объяснения по вышеуказанному вопросу, когда я предложил ему это...".
      Заявление было длинным, склочным и не стоило того, чтобы, отнимая время у мастеров и преподавателей, читать его до конца. Но Балыков все-таки дочитал до самой последней точки и спросил:
      - Какие будут мнения, товарищи?
      - А почему не пришел на совещание этот Борискин, если он так обижен на Андреади? - спросил старый мастер Коновницын.
      - Мы приглашали товарища Борискина, но он сказал, что сегодня не сумеет прибыть на совещание, - объяснил Николай Михайлович, - однако я думаю, что от того, присутствует товарищ Борискин или нет, существо вопроса не меняется.
      - По-моему, этот вопрос вообще никакого существа не имеет. Андреади молодой - верно, и ни по нашему решению, ни по желанию Борискина старше не сделается, - сказал Коновницын.
      - Этого папашу нам бы вызвать следовало, только не для того, чтобы его указания выслушивать! - сказала преподавательница физики. - Пусть бы он узнал, какое наказание Валентин Борискин, а не ученик.
      - Не дальше как вчера Борискин сбежал с моих занятий, - подал реплику физрук.
      - Минутку, товарищи! - призвал к порядку Балыков. - Что представляет собой Валентин Борискин, мы знаем. Но речь сейчас не о нем. Поступило заявление, верное или нет - другое дело, наша обязанность ответить по существу. Я бы попросил Григория Константиновича в двух словах обрисовать положение. Пожалуйста.
      Встал черноволосый, подтянутый парень, меньше всего походивший на преподавателя, и четко, по-военному, заговорил:
      - Докладываю суть: Валентин Борискин отказался участвовать в уборке мастерской. Сообщил, что у него грыжа и поднимать тяжести запретил врач. Имея некоторое представление о Борискине, я приказал принести медицинскую справку с указанием, какие работы он производить может и какие не может. Справки Борискин не представил, и я отстранил его от занятий, полагая, что в мастерских работа физическая...
      - Кому вы сообщили о своем решении? - спросил Балыков.
      - Никому не сообщал.
      - Почему?
      - Разве я обязан каждую чепуху докладывать старшему мастеру?
      - Продолжайте.
      - Несколько позже позвонил отец Борискина и стал мне читать мораль. Я сказал: если интересуетесь успехами сына, потрудитесь зайти в училище, и я вас проинформирую. Все.
      - Что вам ответил Борискин?
      - Мне не хочется, Николай Михайлович, повторять его слов...
      - Но это важно...
      - Слова были оскорбительные, их смысл сводился к тому, что я щенок и не смею давать указаний старшему товарищу.
      - И тут, Григорий Константинович, вы, надо думать, не остались в долгу? Высказались, как умеете высказываться?
      - Николай Михайлович, не делом мы занимаемся. Хочет Борискин выяснять отношения, пусть явится, не хочет - напишем ему, что по телефону училище справок о своих воспитанниках не дает, - сказал Коновницын, - и дело с концом.
      - Товарищи, товарищи... - снова призвал к порядку Балыков. Но тут зазвонил телефон, и Николай Михайлович отвлекся.
      Грачев сидел и злился. Ему ужасно хотелось вмешаться и сказать слово в защиту Гриши Андреади, мастера молодого, во многом неопытного, но исключительно добросовестного и преданного. А главное, Анатолию Михайловичу претила подноготная этой истории - Борискин-старший работал в плановом отделе завода и от него в какой-то мере зависело, выгодные или невыгодные заказы попадают в училище.
      Мысленно Грачев уже произнес свою речь:
      "Неужели нет на свете зверя страшнее кошки, товарищи? Ну, работает папаша Борискин в плановом отделе и делает вид, что в его руках выгодные для училища заказы. Так что? Из-за этого носиться с балбесом-сыночком? Смешно! В конце концов, в плановом отделе есть начальник, заместитель, секретарь партбюро и вообще люди. Я вовсе не предлагаю подкладывать свинью папаше Борискина и ставить вопрос о его родительских обязанностях, хотя и не исключаю такого хода, но можно пойти к плановикам и поговорить с ними. Неужели они наших пацанов обидят? Никогда!.."
      Произнести речь Грачеву не пришлось, да и вообще разговор о Борискине иссяк сам собой. Николай Михайлович преувеличенно громко сказал в телефонную трубку:
      - Все ясно, Аркадий Гаврилович! Раз надо, сделаем...
      И все поняли - Балыков разговаривал с директором завода. Училище существовало при заводе. И пожелание, просьба, поставленная директором задача - это подразумевалось само собой - имели силу закона.
      - Товарищи, минуту внимания! - сказал Балыков, опустив трубку на аппарат. - Решением заводоуправления нам поручается провести День завода. Все учащиеся, весь преподавательский состав должны выйти на территорию и отработать полный день на приведении в порядок заводских площадей. Подробный план распределения участков, объем работы будут представлены в ближайшее время. Но уже сейчас, непосредственно завтра утром, надо начать разъяснительную работу... Каждый учащийся должен понимать, какой вклад он внесет в общую копилку. Полезно напомнить, что все получаемое училищем идет от завода, что никто не жалеет ни сил, ни средств на подготовку кадров, и в этот день каждый получает Возможность отблагодарить старших товарищей за заботу и внимание... - Балыков говорил еще несколько минут, но Грачев не слушал. Все это он знал наизусть, его раздражали не столько слова, сколько напускной пафос, с которым они произносились...
      "Завод располагает штатом подсобников. У завода есть техника тракторы, машины, бульдозеры и всякая еще уборочная чертовщина... те, кто обязан, месяцами не убирают территорию... А теперь аврал... такое безобразие называют патриотическим почином... - думал Грачев. - Почему я должен вести моих мальчишек в этот бедлам, махать вместе с ними метелкой и делать вид, что так и надо?"
      Совещание скомкалось и как-то само собой прекратилось. Начали расходиться. Анатолий Михайлович дошел уже до двери, когда его окликнул Балыков:
      - Всего два слова, Анатолий Михайлович.
      - Слушаю вас.
      - Вы дали списки на фотографирование ребят?
      - Дал.
      - Вы эти списки с ребятами обсуждали?
      - Конечно. Как всегда.
      - Как всегда, оно-то как всегда, но на этот раз жаль... Юсупова выдвигает группа?
      - Выдвигает, и притом единогласно.
      - Досадно, однако. Тут запрос пришел. Из отделения милиции характеристику на него требуют. Представляешь, Анатолий Михайлович?
      - Ну и что? Раз просят - пошлем.
      - Послать-то пошлем... да как бы накладки не получилось? Мы расхвалим, а потом выяснится... Или ты забыл, как в прошлом году с Парамоновым неладно получилось?
      - Если хотите, я съезжу в отделение, поговорю предварительно, выясню обстановку... Хотя я не думаю, что там может быть что-нибудь серьезное. Мишей я доволен.
      - Договорились. Пока оставляем вопрос открытым. Ты съезди и тогда уже решим.
      - Только пусть завтра Юсупова все равно фотографируют, как всех, кто намечен! Чтобы у Миши никаких там сомнений-подозрений не возникло.
      Грачев взглянул на директора, хотел что-то еще сказать, но раздумал.
      На автобусной остановке Анатолий Михайлович увидел Андреади. И тот сказал:
      - Или, пока за несоответствие не выгнали, самому заявление подать, как ты считаешь?
      - Не валяй дурака, Гриша. Ты на кого работаешь? Тебе ребят разве не жалко?
      - Вот то-то и оно - ребят жалко. А иначе бы хоть завтра с утра плюнул, и... будьте здоровы!
      - Погоди. И во всяком случае, завтра с утра не плюй. С утра попрошу тебя присмотреть за моими, мне отлучиться надо будет часа на два.
      Нужное Анатолию Михайловичу отделение милиции располагалось в новом районе, и добирался он туда долго. Ехал и все удивлялся, до чего велика стала Москва, не город, а государство!
      Отделение находилось в небольшом, сложенном из светлого силикатного кирпича кубике, обсаженном молоденькими липками и обрамленном широким аккуратным газоном.
      Грачев потянул большую, сплошь из стекла дверь и очутился перед традиционной стойкой.
      Несколько дальше, в глубине помещения, за старым канцелярским столом, под зеленой, тоже не новой, лампой восседал младший лейтенант милиции.
      - Здравствуйте, - сказал Грачев, снимая кепку.
      Почему-то младший лейтенант приветствие Грачева пропустил мимо ушей, строго поглядел на посетителя, спросил официальным голосом:
      - По какому вопросу, гражданин?
      - К майору Глоба. Приглашен. И пока еще можете смело называть меня товарищем. Можете мне улыбнуться. Я хороший, меня все любят, товарищ младший лейтенант.
      - К майору Глоба вход со двора. Второй этаж. Комната семь. - И младший лейтенант, когда уже Грачев и не ждал, улыбнулся ему.
      Грачев поднялся по широкой лестнице на второй этаж, отыскал комнату номер семь, постучал и вошел.
      Майор Глоба оказалась женщиной.
      Почему-то Анатолий Михайлович удивился, хотя он прекрасно знал - в милиции служит немало женщин.
      Грачев представился.
      - Прошу, садитесь. Меня зовут Тамара Викторовна. Одну минутку... Она достала какой-то реестр, полистала и, видимо, найдя то, что нужно, спросила: - Вы по поводу Миши Юсупова?
      - Собственно, у меня, Тамара Викторовна, нет никаких поводов жаловаться на Мишу. Вы или от вас звонили директору училища и просили представить на Юсупова характеристику. Я, его мастер, подумал: бумагу написать недолго, но не лучше ли съездить и поговорить?..
      - И всегда вы так - лично на каждый запрос выезжаете? - серьезно и, как показалось Грачеву, не без подозрительности спросила Тамара Викторовна.
      - Не каждый же день милиция моими мальчишками интересуется.
      - А трудный у вас народ?
      - Почему обязательно трудный? Разный! Есть и трудные, но в общей массе нормальные ребята... Сначала забот с ними хватает, потом, когда они втягиваются в училищную жизнь, легче делается.
      - Вы давно мастером работаете?
      - Порядочно. В общей сложности почти двадцать лет.
      - Так что Юсупов?
      - Крученый парень. Надо ему обязательно на виду быть. Есть такой грех. Бойкий, особенно на язык... Самолюбие сильно развито. Я его тут подначил: дескать, здоровый ты парень, с твоими данными только борьбой и заниматься! "Завелся", ходит в секцию, старается... А у нас в спортсекциях строго - двойку по физике или математике схватил, с занятий - вон! Но Юсупова заело, и деваться некуда - пыхтит, тянется...
      - С товарищами как у него отношения?
      - Обыкновенные. Поможет, если в состоянии. И не скандальный. Чувство справедливости развито. Покомандовать, правда, любит, порисоваться.
      - Словом, вы характеризуете Юсупова вполне положительно?
      - Вполне. Вот сейчас я здесь, у вас, а его на доску передовиков фотографируют...
      - Ну что ж, очень хорошо. Спасибо. Больше у меня вопросов нет. - И майор Глоба жестом радушной хозяйки показала - дескать, рада бы и еще поговорить, но, извините, дела...
      - Все? И писать ничего не надо? - удивился Грачев.
      - Не надо. Мы старые картотеки проверяли. Юсупов у нас значился... теперь я отмечу - все в порядке, нашего особого внимания не требуется...
      - Так просто? Без акта, без протокола?..
      - Разве вы от своих слов откажетесь?
      На том они и расстались.
      Грачев вышел на улицу в странно приподнятом настроении. Прежде всего его радовало, что с Юсуповым все в порядке. Как ни ликуй по поводу его последних трудовых успехов, ждать от Юсупова можно было все-таки чего угодно.
      На глаза Анатолию Михайловичу попалась телефонная будка. Он порылся в кармане, нашел монетку, позвонил Балыкову.
      - Николай Михайлович! Я из милиции говорю...
      - Да-да, слушаю. Что выяснилось?
      - Николай Михайлович! Ничего, знаете, пока не выяснилось...
      - Какие они хотят получить данные?
      - Я уже выдал. Положительные данные...
      - Не поторопился?
      - Нет. Еду в училище...
      - А чего ж ты звонишь?
      - Чтобы вы не беспокоились. И напомнить, не пропустили бы Мишку, когда начнут фотографировать. Все.
      Балыков с минуту смотрел на умолкшую телефонную трубку и никак не мог понять, что же его настораживает? Конечно, мастер Грачев - превосходный, и доказательств искать не надо - на глазах у всех, буквально за несколько недель наладил самую отстающую группу и упрямо тянет вчерашних бездельников на ведущее место. Это он и раньше умел. Но что-то появилось в Грачеве новое, непонятное. И это непонятное раздражало и сбивало с толку Балыкова.
      Как раз накануне он пытался поговорить со своей давней знакомой интеллигентной женщиной и знающим, как он считал, завучем средней школы.
      С Беллой Борисовной Балыков познакомился в двухнедельном доме отдыха.
      Избегая называть имена, рисуя ситуацию в общих чертах. Балыков изобразил Белле Борисовне дело так: возникает непонимание между ним директором и хорошим мастером, мастера он не просто уважает, готов у него даже кое-чему поучиться... а вот вопрос: почему мастер видит жизнь как бы в другом освещении?..
      Тут Белла Борисовна перебила Балыкова и, волнуясь, сказала:
      - Увы, мне это состояние очень знакомо. Недавно я сама испытала нечто похожее. Правда, столкновение произошло не с мастером, а с родителем моего ученика... Я много думала об этом. Сначала мне казалось, мы, в средней школе, отстаем от жизни... Судите сами: что может быть обыкновеннее автомобиля?! А я в жизни не была на автомобильном заводе и понятия не имею, как делают машину... Мы толкуем об атомной энергии, о космосе, а где мне найти время съездить на выставку и хотя бы на макет спутника поглядеть?.. Но вы-то куда ближе к жизни...
      - Что вы говорите, Белла Борисовна?! У нас не меньше совещаний, заседаний, текущих забот, бумаг...
      - Летчик должен летать, балерина репетировать новые партии, инженер делать свое дело. Только нам, тем, кто учит и воспитывает, всегда мало того, что мы делаем...
      Они поговорили еще некоторое время, посочувствовали друг другу и, так ничего нового не открыв, расстались.
      Теперь Николай Михайлович Балыков вернулся мыслью к этому разговору, припомнил несколько реплик Грачева, оброненных вскользь, и неожиданно для себя подумал: "Нам, директорам, завучам, самим у ч и т ь надо!"
      Сначала мысль эта показалась нелепой, но потом, еще и еще раз произнеся про себя столь простые слова, он вдруг отчетливо понял: пока у него были свои, собственные, личные ученики, персональная группа токарей, общаться и с подчиненными и с начальниками ему было куда проще. А с тех пор как он утратил прямую связь с пацанами, жить стало труднее.
      Почему?
      Ответить на этот короткий вопрос Балыков не мог. Мудрости ли, ума, может быть, смелости не хватало...
      Талант мастера в нем жил, а таланта директора не было. В свое время Балыкова приподняли, пока он был "врио", помогали, и сам он, стараясь оправдать доверие, не решался признаться, как ему трудно... А потом, через год, заводить разговор о возвращении на старую должность сделалось невозможным, и Балыков, осторожно балансируя, остался на случайно занятой им высоте...
      Не так часто приглашает к себе директор завода начальника цехового участка, тем более неглавного, вспомогательного участка. Не ожидая ничего хорошего, переступил Ермолин порог директорского кабинета.
      - Звали? - спросил начальник участка и, спохватившись, поздоровался: - Здравствуйте, Аркадий Гаврилович.
      - Здравствуйте и садитесь. Сейчас...
      Аркадий Гаврилович поднял трубку селектора и сказал:
      - Пожалуйста, Клавдия Васильевна, полчаса не соединяйте меня ни с кем и посетители пусть подождут.
      "Полчаса, - отметил про себя Ермолин, - значит, разговор будет серьезный". И приготовился защищаться. Директор достал из стола ученическую тетрадку, заглянул в нее и спросил:
      - Скажите, Ермолин: можно ли, на ваш взгляд, в детали 1408 заменить расклепку оси запрессовкой?
      Ермолин живо представил себе прямоугольную площадку с коротенькой осью в центре и уверенно сказал:
      - Почему нельзя? Если изготовить приспособление, можно...
      - Как вам такая идея? - И директор протянул Ермолину листок клетчатой бумаги.
      Ермолин взглянул на полудетский наивный рисунок и улыбнулся.
      - Вроде толково!
      - Правда? И всего-то надо - автомобильный домкрат и опору приспособить! Еще вопрос: стоит ли по детали 1412/7 разбить операцию сборки на два этапа? Первый - подсборка, второй - окончательная.
      - А где людей взять?
      - Не горячись. В принципе - есть смысл или нет смысла дробить? С точки зрения производительности?..
      - Есть, - сказал Ермолин и тут же, почувствовав скрытую угрозу в казалось бы совершенно мирном разговоре с директором, решил катнуть пробный шар: - Если говорить в принципе, то весь участок можно автоматизировать и перейти на технологию двадцатого века.
      - Так и будет года через два, когда соберемся с силами. А пока меня интересует, что можно улучшить малыми средствами, без капиталовложений. И Аркадий Гаврилович, заглядывая все в ту же школьную тетрадку, задал Ермолину еще с десяток вопросов. И каждый раз Ермолин отвечал: можно, годится, стоит...
      Наконец, закрыв тетрадку, директор задал новый вопрос:
      - Вы Грачева Анатолия Михайловича знаете?
      - Мастера из профтехучилища? Знаю, в ремесленном вместе учились; пацанов он на практику к нам приводил.
      - Какого о нем мнения?
      - Грачев мастер толковый. Если вы собираетесь заменить меня Грачевым, не сомневайтесь - он справится.
      - Знаю, справится, - сказал Аркадий Гаврилович, - но... не согласится.
      Эти последние слова директора Ермолина не обрадовали, подумал: "Но уж лучше так, чем в жмурки играть..."
      - Был у меня Грачев, - заговорил снова Аркадий Гаврилович, - пришел с предложением: в День завода поставить его группу на ваш участок и дать возможность пацанам не просто поработать, а, так сказать, внести свежую струю... Чтобы им польза и вам чтобы совестно стало. Не морщься, тебя Грачев не ругал, тебе он сочувствует, а разнес меня. И знаешь за что? "Это, - говорит, - безобразие, вести мальчишек на уборку территории, показывать им, какое мы, взрослые, свинство развели, как бесхозяйственно относимся к материалам и готовой продукции". Говорил деликатно, а если дипломатическую шкурку снять, так получится: горе я, а не директор.
      Аркадий Гаврилович подошел к окну и довольно долго смотрел на заводской двор, тесный, захламленный, как большинство старых заводских территорий. И то, что он говорил теперь, было обращено не столько к собеседнику, сколько к самому себе:
      - Ничем меня Грачев так не удивил, как рассуждением про совесть: "Если ребят с училища к показухе приучить, какую потом с них работу спрашивать? Придут пацаны, метелками помашут, чужую обязанность кое-как исполнят и пусть им даже благодарность объявят, разве они не поймут - не делом занимались?"
      Назначенные Аркадием Гавриловичем полчаса подходили к концу. Начальник участка понял: группа мальчишек-слесарей придет в цех, и он должен оказать ей всяческое содействие. План дня завода пересматривается. Директор одобряет образ мыслей и само вторжение мастера Грачева. Сообразив все это, Ермолин предложил:
      - Может, закрепить группу Грачева за нашим участком не на день-два, а на более длительное время?
      - А как вы им фронт работы обеспечите? Десять-пятнадцать операций наскребете, это мало, им же учиться надо...
      - Можно по-другому сделать, - не сдавался Ермолин, - пусть они молодыми глазами выискивают недостатки и предлагают, что усовершенствовать малыми средствами. Им интересно, нам польза.
      - Это дело! На такое можно и премиальный фонд образовать.
      Они уже готовы были расстаться, когда директор сказал:
      - Теперь вот что, Ермолин: я у вас о Грачеве ничего не спрашивал, а вы ничего не говорили. - И, увидев откровенное недоумение на лице начальника участка, добавил: - Политика, дорогой! Не подводи.
      - О чем разговор, - ничего не поняв, сказал Ермолин.
      Десятью минутами позже директор завода звонил Балыкову:
      - Привет, Николай Михайлович, посоветоваться хочу. Ты не можешь выделить группу слесаришек в помощь участку Ермолина? Завал у них. Засчитаем эту работу в счет Дня завода. Премируем. Сильная группа туда нужна, чтобы мальчишки были сообразительные и мастер с головой. Как смотришь?
      - Раз надо, значит, надо, Аркадий Гаврилович! Есть у нас и мальчишки сообразительные, и мастера толковые. Например, Грачева можно поставить, а можно и других подобрать...
      - Для начала одной группы хватит, тесно у Ермолина... Значит, договорились - даешь группу Грачева и сам ставишь задачу! Пусть чувствуют - дело ответственное, отнестись к нему надо по-взрослому.
      На собраниях в группах Балыков выступал довольно часто, но, увы, каждый раз это были малорадостные выступления: или обсуждалось чепе, или приходилось кого-то отчитывать, так что директорское слово бывало либо обличающим, либо стыдящим, иногда карающим...
      Но на этот раз Николай Михайлович говорил весело, с воодушевлением. Вот, мол, дорогие друзья, сам директор завода обратился за помощью. И вам выпала честь - пойти на отстающий участок и показать взрослым рабочим, как повысить производительность за счет экономии времени, как приложить смекалку...
      Выступление Балыкова приняли хорошо. Ребятам было интересно поработать на заводе да и утереть нос взрослым - так им рисовалась задача - тоже приятно, тем более что такое нечасто случается...
      Потом группа осталась наедине с мастером, и Грачев сказал:
      - Горим и пылаем энтузиазмом? Научим ермолинцев работать?
      В ответ раздались довольно бойкие реплики. И тогда Грачев спросил:
      - А как, интересно знать, вы собираетесь утирать нос участку? Придете, скажете "здрасьте" и начнете вкалывать?
      - Без перекуров...
      - Инструмент подготовим...
      - Рабочие места обеспечим...
      - А без вас там, что - сплошной перекур? Или одной пилой весь участок обходится? - Тут Грачев вытащил из своего шкафчика здоровенный кулек и высыпал на верстак с десяток деталей. - Поглядите лучше, что будете делать.
      Ребята мгновенно расхватали детали и принялись обсуждать, как изготовляются все эти угольники, защелки, накладки - та самая метизная мелочь, без которой не обойтись ни одному мебельному производству.
      Грачев выждал минут десять, достал пачку "синек" и передал мальчишкам.
      - Поглядите чертежи и давайте предложения. Если мы действительно хотим что-нибудь доказать, готовиться надо... тут без хитрости никак не обойтись...
      Целый день ребята спорили и ломали головы, как организовать дело, чтобы показать настоящий класс. В конце концов решили, какие операции разбить на две и на три, где и как использовать приспособления.
      В День завода грачевские мальчишки работали как черти и буквально завалили участок Ермолина готовой продукцией. К тому же, уходя, они оставили с десяток толковых приспособлений. И еще успели, так сказать, сверх программы выпустить сатирический листок, который потом еще долго висел в главном пролете и поддразнивал кое-кого из кадровых рабочих.
      Фотографии Юсупова, Леонтьева, Багрова и самого Грачева напечатали в заводской многотиражке. Директор издал специальный приказ, высоко оценивший полезную инициативу грачат. Николаю Михайловичу Балыкову в этом же приказе тоже объявлялась благодарность.
      ПРАКТИЧЕСКАЯ ПЕДАГОГИКА
      Может быть, это было ошибкой - приглашать Мишу Юсупова на личный разговор. Но Николай Михайлович так настойчиво давил на меня, что я и не заметил, как "начал собирать материал". Для чего? Этого я и сам не знал. Но идея "улучшенного контингента", не дававшая покоя Балыкову, постепенно овладевала и мной.
      При каждой встрече Николай Михайлович внушал мне: "В настоящее время нет и не может быть ничего важнее, чем рассказывать о профессионально-техническом обучении молодых. Надо всюду рисовать нашу жизнь, объяснять особенности нашей системы подготовки, чтобы к нам не просто шли, а шли самые лучшие!"