Щит героя

      - Видно, в тот день отвернулась от него удача, - говорю я. - Садился вынужденно. Дотянул, рассчитал, приземлился, а на поле борона валялась, чепуха, мелочь, ни заметить, ни предусмотреть невозможно... но оказалось достаточно...
      - А в больницу его правда живого еще привезли?
      - Да. Без сознания. Бредил он. Воздушным боем командовал.
      Сколько-то времени мы стоим молча. Игорь неслышно переминается с ноги на ногу, теребит в руках ремешок, спрашивает:
      - Это вы его Пепе прозвали?
      - Нет, не я, генерал Ухов, был такой прославленный герой Испании, летной школой нашей командовал.
      - И тоже убился?
      - Нет, умер.
      Мягко светя желтыми противотуманными фарами, подходит автобус.
      - Жду к себе, - говорю я Игорю, - спецгашения приготовлю и кое-что еще.
      - Ладно.
      - Не ладно, а спасибо надо говорить...
      - Раз надо, пожалуйста, - спасибо!
      Всех нас учат читать, писать, петь, считать на логарифмической линейке, рисовать и многим другим более или менее обязательным премудростям. А вот едва ли не самое нужное искусство, искусство, совершенно необходимое каждому, приходится постигать самодеятельно - речь идет о мастерстве воспитания.
      Никогда я не был учителем, в жизни не сдавал зачетов по основам педагогики и очень приблизительно знаю законы психологии, но с молодых лет пришлось иметь дело с подчиненными солдатами, позже с собственными детьми. Кое-что я постиг за эти годы, постиг чисто практически, например: самые лучшие слова, если их не подкреплять поступками, действиями, приносят очень немного пользы; малейшая неискренность, как тщательно ее ни маскируй, разоблачается даже совсем маленькими ребятами; излишняя строгость, как, впрочем, и безграничное добродушие, приносит только вред...
      Если ты хочешь с успехом воздействовать на кого-то, будь терпеливым, оставайся самим собой; будь честным, умей находить "золотую середину" и не спеши...
      Об этом я думаю более или менее постоянно, а теперь, перед встречей с Игорем, мысли мои обретают вполне определенное направление.
      Чего ему больше всего не хватает?
      Насколько я могу судить, направленности. Мальчишка отчетливо знает, чего он н е х о ч е т, что ему н е н р а в и т с я, но у него нет сколько-нибудь точного представления о том, чего он хочет, чего добивается в жизни.
      Его воспитывал хороший отец, его воспитывает хорошая мать, им занимается школа, а учится парень с пятого на десятое, недобр, агрессивен. Наверное, он не вдруг сошел с рельсов, наверное, были тому причины. Какие? Этого я, увы, не знаю, а чтобы лечить болезнь, любую - самую серьезную или самую пустячную - надо прежде всего понять, откуда она взялась.
      На этом размышления мои оборвались. Приехал Игорь.
      На нем была синяя куртка, расклешенные светлые брюки, замшевые туфли. Ну просто мальчик из модного журнала.
      - Здравствуйте, - сказал Игорь, - я тут захватил, - и он подал мне конверт, в котором оказалось десятка полтора красивых марок, больших и ярких, как заграничные бутылочные этикетки.
      - Зачем, Игорь? Я же не собираю.
      - Но вы сказали, что привезли с полюса для друзей, может, и эти кому-нибудь пригодятся.
      - Запомнил. Ну хорошо! Спасибо.
      Мы вошли в комнату, Игорь огляделся. С мальчишеской непосредственностью он рассматривал мои "трофеи" - кокосовый орех, привезенный из Малайзии, модели самолетов, подаренные ребятами, коллекцию авиационных значков, но больше всего его заинтересовал аэрофлотовский билет Тикси - Северный полюс.
      - Это вот так запросто билет на СП выписывают?
      - Не совсем запросто, но выписывают.
      - Интересно! А на полюсе здорово?
      - Как сказать - работают люди, привыкают, теперь не то что раньше, но все равно льды остаются льдами, и подвижки подвижками, и полярная ночь не стала короче, и трещины... Словом, трудно.
      И тут полярная тема оборвалась: в дверь зазвонили частыми короткими звонками. Так, поднимая тревогу, является в дом только моя дочь.
      Тане двадцать три года, она закончила университет, второй год замужем, но все, кто видит ее впервые, спрашивают: "Девочка, а ты в каком классе учишься?" Сначала она огорчалась своему невозможно щенячьему виду, потом привыкла и великолепно научилась разыгрывать и мистифицировать мало или вовсе незнакомых людей.
      - Гость? - спросила Татьяна, едва войдя в комнату. - Петелин? Дяди Пети сын. - Она бросила в кресло красную защитную каску, подошла к Игорю, обняла его и бесцеремонно чмокнула в щеку. - Давно бы пора приехать! Я про тебя сто лет слышу. - И ко мне: - Не помешала?
      - Не помешала. Только почему такой вид, будто за тобой собаки гнались, - сказал я, - что случилось?
      - Ничего не случилось, но обязательно случится, если ты не дашь мне двадцать пять рублей до пятнадцатого.
      - Не понимаю.
      - Надо хватать резину, а Вадька истратил все деньги на свои полупроводники. Понял?
      - Понял, - сказал я, - сядь, чаю попьем, никуда резина не денется.
      - Вот именно денется, разберут. Давай лучше так: мы с Игорем скатаем сейчас в магазин и быстренько вернемся. Поедешь? А то одной две покрышки не довезти...
      И ребят словно ветром выдуло.
      Вот так и оборвалась моя тщательно продуманная педагогическая атака.
      Татьяна вернулась через полчаса без покрышек и без Игоря. Я встревожился.
      - Надо же так нарваться! Только от магазина отъехали, свистит...
      - Кто свистит?
      - Ну ясно кто, гаишник. Козыряет, улыбается, требует права. Даю. Почему пассажир без каски? Ну что говорить? Давай глазки строить, так и так, еле уговорила - права отдал, а Игорю говорит: "На вашем месте, чтобы не ставить под удар такую девушку, я бы довез покрышки на троллейбусе". Куда деваться? Я поехала, а он потащился на троллейбус. Сейчас явится. Симпатичный он парень.
      - Кто?
      - Петелин.
      Потом мы сидели втроем. И разговор метался от одного предмета к другому. Татьяна со страстью доказывала, какими преимуществами обладает мотоцикл "Ява" перед всеми прочими видами колесного транспорта. Игорь просвещал нас в области хоккея с шайбой и всячески издевался над спортивными комментаторами, которые, на его взгляд, двух слов связать не умеют и несут такую чепуху, что понимающему человеку делается просто тошно. Мне не оставалось ничего другого, как, придерживаясь общего тона, рассказать ребятам о своем увлечении - авиационных значках и географических картах, собирать которые я не устаю уже много лет...
      - А хоккей ты только смотришь или сам играешь? - спросила Татьяна.
      - Больше смотрю; играю, конечно, но так - во дворе с ребятами.
      - Несерьезно. Хочешь, в спортивную школу устрою? - предложила Татьяна.
      - В какую?
      - В "Крылышки" могу. У меня там муж - деятель...
      - Кто-кто? - вытаращил глаза Игорь.
      - Муж. Деятель на общественных началах. Не понимаешь?
      - А лет тебе сколько?
      - Через семьдесят семь годиков будет сто.
      - Врать-то!
      Татьяна вскочила со стула и сгребла Игоря в охапку.
      - Я тебе дам - врать! Замужней женщине хамить?!
      Они возились азартно и истово. Ну совершеннейшие щенки, вырвавшиеся на свободу.
      - Танька, - прикрикнул я в конце концов, - перестань терроризировать человека!
      - Никто никого не терроризирует, - задыхаясь, еле выговорила она, просто я бужу в нем зверя!
      Они перестали кататься по ковру, поднялись, встрепанные, красные, совершенно довольные друг другом.
      Татьяна поглядела на часы, присвистнула и умчалась.
      Вскоре уехал и Игорь. Увез полюсные спецгашения. А про карту Пепе, про тот самый сталинградский лист, хотел вручить его Петелину-младшему, я позабыл.
      "Ну ничего, не в последний раз виделись, - подумал я, - может, и лучше, что не отдал..."
      ВНИМАНИЕ - ПОВОРОТ!
      Во время большой перемены к Игорю подошел Саша Зарудный. Никакой "должности" Саша не занимал - ни старостой, ни председателем совета отряда не был, но уважением пользовался. Учился хорошо, ровно, без бурных взлетов и скандальных падений, но что, пожалуй, импонировало ребятам еще больше Саша был гимнастом-разрядником и его два или даже три раза показывали по телевизору. Несмотря на это, Зарудный никогда не хвастался, не "выставлялся" и ни с кем не ссорился.
      - Слушай, Петелин, меня завуч вызывала, велела с тобой поговорить.
      - Раз велела, говори, а я буду слушать.
      - Ты же понимаешь...
      - Понимаю. И что?
      - Ты не злись, мне велели, я говорю. На педсовете тебя воспитывать собираются, на кой это тебе надо?
      - А чего меня воспитывать? На второй год оставлять самим невыгодно. Они оставят, я из школы уйду, тут же уйду, Сашка. А второгодник на их шее все равно будет числиться... Я думаю, порычат, порычат, насуют троек и отпустят. Белле я говорил - дайте бумажку, я с осени в суворовское перейду...
      - Все равно подтянуться надо. Хоть покажи, что стараешься... Если хочешь, помогу... позанимаемся вместе...
      Тут к ребятам подлетел Синюхин и сообщил:
      - Русского не будет. Русачка не пришла! Об чем толкуем?
      - Да так, - сказал Зарудный, - про жизнь.
      - Учишь его?..
      - Я не классный, чего мне учить.
      - Правильно, нечего. Белла Борисовна говорила: "Петелин испорченный мальчик, ему никакие слова уже не помогут, только ежовые рукавицы", похоже подражая голосу завуча, сказал Гарька.
      - Тебе, что ли, говорила? - спросил Игорь.
      - Не мне, но разведка доложила точно...
      Звонок оборвал разговор, и ребята пошли в класс.
      Действительно, преподавательница русского языка и литературы на урок не пришла, вместо нее в классе появилась завуч.
      - Сидите, пожалуйста, - сказала Белла Борисовна, - и приготовьте по двойному листу чистой бумаги. Напишем небольшое сочинение. - Она взяла мел и ровными буквами вывела на доске:
      "Тема классного сочинения: "Что меня радует и что огорчает в нашей семье".
      Выждав с минуту, Белла Борисовна сказала:
      - Пишите коротко, конкретно, стараясь четко мотивировать каждую мысль. Многие из вас, и довольно часто, выражают недовольство взрослыми, так сказать, вообще, бездоказательно, постарайтесь на этот раз быть предельно убедительными и объективными. Начинайте.
      Игорь долго сидел над чистым листом бумаги и ничего не писал. Нестройные мысли, словно гонимые ветром облака, проплывали у него в голове. Когда разбился отец, все жалели Игоря. Дома, во дворе, в школе. Долгое время его не вызывали к доске. Ребятам - это он сам слышал - добрая Марина Макаровна говорила: "Не дразните Игоря, дети, у него большое горе..."
      И правда, его не только не дразнили, но вообще старались не затрагивать. Не сторонились, нет, но и не звали играть, как-то обходили.
      Сначала он надеялся, что отец еще вернется. И ждал. Потом перестал ждать и потянулся к ребятам. А те...
      - Почему ты не пишешь, Петелин? - услышал Игорь шепот Беллы Борисовны, медленно ходившей по классу и остановившейся у его парты.
      - Думаю, - сказал Игорь.
      - Время, время идет, Петелин, - и она поплыла дальше.
      Первый настоящий скандал произошел в шестом. Физик Шалва Абессаломович (ребята прозвали его Шабашка), остановившись перед Игорем, спросил:
      - Ты зачем пальцы ломаешь? - Игорь действительно хрустел пальцами.
      - Так просто.
      - Просто так ничего не бывает. У меня был друг, тоже вот ломал, ломал пальцы и в психбольницу попал. Что скажешь?
      - Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты, - не задумываясь, брякнул Игорь.
      На секунду класс замер, а потом восторженно заревел. Надо отдать справедливость Шабашке, он смеялся вместе со всеми, и никакого скандала не случилось бы, если б не дура, Райка Бабурова. Она насплетничала матери, а та примчалась в школу, и "на ковер" к директору попали оба (правда, не вместе, а врозь) - сначала Шалва Абессаломович, потом Игорь. Директорскую отповедь Игорь перенес спокойно и скоро забыл, а вот восхищенный гул класса никак не покидал головы. И через некоторое время Петелин отличился снова. А потом еще и еще...
      Через год к нему приклеили ярлык: "Этот невозможный Петелин..."
      - Осталось десять минут, - громко сказал Белла Борисовна, заканчивайте.
      Игорь встрепенулся. Быстро написал: "Что меня радует и что меня огорчает в нашей семье". Подчеркнул волнистой линией название и, пропустив две строчки, вывел: "А вам какое дело?.."
      Вернувшись в свой кабинет, Белла Борисовна, взглянув на работу Игоря, увидела единственную строчку и замерла.
      Это было уже слишком.
      Завуч позвонила на квартиру Петелина.
      - Слушаю, - услышала она низкий мужской голос.
      - Квартира Петелиных?
      - Да-а.
      - С вами говорит заведующая учебной частью, меня зовут Белла Борисовна, я бы хотела повидать кого-нибудь из родителей Игоря.
      - Что-нибудь случилось?
      - В том смысле, в котором вы предполагаете, ничего не случилось. Игорь жив, здоров и невредим. Но мне необходимо с вами весьма серьезно и желательно не откладывая поговорить.
      - Хорошо, через полчаса приеду.
      Галины Михайловны дома не было, и Каричу волей-неволей пришлось отправиться в школу.
      Белла Борисовна со вниманием посмотрела на плотного широкоплечего мужчину, вошедшего в ее кабинет, отметила: рука перебинтована, на лице шрам, взгляд напряженный и, едва кивнув, спросила:
      - Петелин-старший?
      - Карич, но я как раз тот, кто вам нужен.
      - Не понимаю.
      - Петр Максимович Петелин погиб пять лет назад, я муж Галины Михайловны Петелиной.
      Испытывая неприятное чувство неловкости, Белла Борисовна сказала первое, что ей пришло в голову:
      - Стало быть, вы отчим Игоря Петелина?
      - Если вам угодно называть меня отчимом, пожалуйста.
      Неловкость не исчезла, напротив, усилилась. Карич стоял и выжидательно разглядывал завуча.
      Перед ним была полная, добродушного вида женщина с роскошной прической из черных блестящих волос. Большие очки в тонкой металлической оправе не портили ее свежего лица. Очки, правда, маскировали выражение глаз...
      - Садитесь, пожалуйста, и, простите, как ваше имя-отчество?
      - Валерий Васильевич.
      - Не удивляйтесь, Валерий Васильевич, в городке и в этой школе я человек новый, поэтому еще не успела узнать всех учеников. Вы меня понимаете?
      - Понимаю.
      - Вероятно, вы в курсе дела: успехи Игоря оставляют желать лучшего. До конца года времени остается совсем немного, надо что-то делать. И нам и вам вместе. С неделю назад я имела весьма неприятный разговор с Игорем, он был дерзок, вызывающе груб... словом, того разговора было достаточно, чтобы поставить вопрос на педсовете. Но я воздержалась. И вот сегодня... Впрочем, убедитесь сами. - И Белла Борисовна протянула Каричу классную работу Игоря.
      Валерий Васильевич прищурился и, отведя листок далеко от глаз, прочел. Видимо, прочитанное не возмутило и даже не очень удивило его, во всяком случае, он совершенно спокойно положил листок на стол и ничего не сказал.
      "Странный человек, - подумала Белла Борисовна, - и странное выражение лица у него. Интересно, почему рука забинтована, почему шрам?" Но спросила о другом:
      - Так что вы можете сказать?
      - По форме хамство, конечно...
      - А по существу?
      - К сожалению, по существу он совершенно прав.
      - Не понимаю, Валерий Васильевич.
      - Чего ж тут непонятного. Разве я могу позволить спросить у вас, довольны ли вы своей свекровью? Часто ли изменяет вам муж? Не могу. Так почему же школа может лезть в интимную жизнь ученика? Вы будете обсуждать эти сочинения в классе?
      - В классе мы ничего обсуждать не собирались, но знать о жизни своих воспитанников - наша обязанность, какое воспитание вслепую?..
      - И вы серьезно думаете, что они вам правду напишут? Вот так возьмут и душу наизнанку вывернут? Сомневаюсь. Такое, миленькая моя, заслужить надо...
      "Миленькая моя" неприятно резануло слух, но Белла Борисовна сдержалась и сказала самым миролюбивым тоном:
      - Хотя наш разговор и смещается в область чисто теоретическую, я не стану уходить от него. Вот послушайте. - Она достала с полки какую-то книгу, открыла в заложенном месте и громко прочитала: - "Педагогическая мораль советского учителя представляет собой динамическую систему нравственных требований, выступающих и как результат обобщения педагогических фактов в нравственном сознании, и как исходный пункт дальнейшего их осмысления". Понимаете? Мы обязаны осмысливать каждый педагогический факт...
      - То, что вы прочли, я не понимаю. И вы скорее всего, извините, не понимаете. Это наукообразный набор бессмысленных слов. А что факты нужно осмысливать, верно. Давайте попытаемся осмыслить вместе. В третьем классе Игорь как учился?
      - Этих сведений у меня под рукой нет.
      - Какой может быть анализ без фактов первоочередной важности? Ну ладно, я скажу: хорошо учился. В четвертом? Нормально. Но тут в жизни мальчишки произошла драма - погиб отец, которого он любил, которым очень гордился. Да и мудрено ли - Петелин был одним из популярнейших испытателей в стране. Дальше. Игоря зажалели: бедняжка, сиротинушка, почти не вызывали к доске, чтобы не травмировать, ребятишкам не давали пальцем его тронуть и... перестарались. Он был в классе и вне класса. Вот где корень его художеств!
      - Позвольте, Валерий Васильевич, но если вы все так отчетливо представляете, если вы так мастерски делаете свой педагогический анализ, разрешите спросить: а где же вы были?
      - Я далеко. В эту семью я пришел год назад. Чего ж вы молчите? Вам неловко? Правильно! - И Валерий Васильевич замолчал.
      Нервничая и чувствуя, что теряет почву под ногами, Белла Борисовна спросила:
      - Что вы предлагаете?
      - Вам? Пересмотреть свою учительскую позицию, подумать на досуге, любите ли вы детей и почему они вас не очень обожают. А что касается Игоря, из этой школы я его при всех обстоятельствах заберу. Лучший вариант - он заканчивает восьмилетку и мирно уходит. Худший - вы оставляете его на второй год, но и в таком случае он здесь учиться не будет.
      И снова наступило молчание. На этот раз молчание затянулось.
      - Простите, Валерий Васильевич, могу ли я спросить, чем вы занимаетесь?
      - Вас профессия моя или должность интересует?
      - Скажем, профессия.
      - Шофер.
      - Как? Просто шофер?
      - Мастер спорта.
      - А должность, если не секрет?
      - Старший инженер экспериментального цеха.
      - Я как-то не понимаю: шофер или инженер?
      - Почему ж "или"? Не "или" - "и". Начинал шофером на фронте. Кстати, этот шрам, - он провел рукой по виску, - оттуда, а не по пьяному делу, как, вероятно, вы предположили; потом механиком работал, на гонках выступал, испытывал новые автомобили, закончил институт, стал работать в экспериментальном цехе, занимаюсь главным образом спортивными машинами, последние годы не выступаю - староват, молодых тренирую.
      - Вы, должно быть, очень смелый и уверенный в себе человек? возможно непринужденней произнесла Белла Борисовна и не без кокетства поглядела на своего собеседника.
      - Не знаю. Со стороны виднее.
      - Во всяком случае, сегодня я получила серьезный урок. Говорю это без удовольствия, но честно. Спасибо.
      - Пожалуйста. Если на пользу дела пойдет, буду рад.
      На этом они расстались.
      Валерий Васильевич вышел на улицу и медленно побрел домой.
      А Белла Борисовна долго еще сидела в своем кабинете и никак не могла собраться с мыслями.
      Глаза ее механически скользили по строчкам ученой книжки, которую она давеча достала, чтобы поставить на место этого странного родителя; она читала и не понимала, что читает: "Компонентами педагогического труда являются не только собственная педагогическая деятельность, но и деятельность по организации всех субъектов педагогического процесса, стимулирование этой деятельности и регулирование всех противоречий, которые возникают".
      Вернувшись домой, Валерий Васильевич не спеша обошел пустую квартиру и заглянул, в комнату Ирины и Игоря, чего обыкновенно никогда не делал. На глаза попала аккуратная, перегнутая пополам, словно палатка, карточка. Почерком Ирины было написано: "У каждого в жизни бывают ошибки, которые никогда и ничем не исправишь". Стефан Цвейг.
      "Странно, - подумал Карич, - к чему бы она это написала и для чего выставила на окошко?"
      Слова Цвейга дали новое направление мысли.
      Больше года он живет в этом доме и все это время старался не давить на Игоря, не вмешиваться в его дела активно. Так не совершил ли он ту самую ошибку, которую теперь ничем уже не исправить? Только что он высказал Белле Борисовне, этой внешне вполне привлекательной, но, видимо, черствой и далекой от педагогики женщине все, что думал о ее работе. Не раньше ли это надо было сделать?
      Карич выглянул в окно, увидел голые ветви деревьев, гомонящих воробьев на протаявшем пятачке бурой земли, и в памяти, казалось, безо всякой связи с предыдущим возникла картина совсем других снегов.
      Семнадцатилетним тощим пареньком, только что закончив курсы военных шоферов-добровольцев, он прибыл в действующую армию, не успел толком оглядеться, не успел еще ничего понять, как его вызвал комбат:
      - Бери газон, Карич, поедешь следом за старшиной Валуйко. Вот здесь, - он показал на карте, - опрокинулись две санитарки, надо забрать раненых и доставить в госпиталь. Ясно?
      - Так точно, - совершенно механически ответил он, - ясно.
      - И аккуратнее давай, дорога, сам понимаешь...
      Старшина Валуйко, степенный пожилой мужчина, вполне годившийся Каричу в отцы, взглянул на него неодобрительно, впрочем, может быть, это только показалось молодому солдатику, и сказал:
      - Дорогу хорошенько запоминай, если меня шарахнет, чтобы сам мог вернуться.
      "Если его может шарахнуть, то и меня", - подумал Карич и испугался. Испугался, как бы суровый старшина не угадал его мысли.
      До назначенного места они добрались благополучно.
      Вид раненых произвел на Карича совершенно оглушающее впечатление. Истерзанные люди, грязные повязки, переполненные тоской глаза - ничего подобного он в жизни еще не видел. Погрузились быстро и поехали назад.
      Карич вел машину, стараясь не дергать, и каждый раз, когда газон все-таки встряхивало, а на такой дороге иначе и не могло быть, Карич весь покрывался липкой испариной.
      Где-то на половине пути сверху, из кузова, застучали кулаком по кабине, он решил, что сопровождающий раненых боец выказывает недовольство - дескать, чего трясешь! - и поехал тише. Потом выяснилось: санитар требовал остановиться - над дорогой пронеслась пара "мессеров", угрожая обстрелом. Но Карич не понял сигнала и продолжал ехать.
      За поворотом он увидел стоявшую машину Валуйко и снова не понял, что того подбили. Осторожно объехав полуторку старшины, едва не угодив в залитый водой и забитый снегом глубокий кювет, Карич благополучно добрался до расположения своей части.
      Старший лейтенант, комбат, объявил Каричу благодарность. Он ответил: "Служу Советскому Союзу", а сам удивился: за что его благодарят?..
      Нет, первый урок, преподнесенный войной, был уроком сострадания к раненым.
      И еще он думал о том, как его воспитывал собственный отец, молчаливый, рано состарившийся человек. Много ли слов он произносил, вел ли задушевные беседы с сыном? Нет. Чем же он брал, почему его уважали и беспрекословно слушались дети?
      Отец всегда работал. Возился в огороде, когда был не на заводе, пилил и колол дрова, починял что-то в доме, ставил набойки на стоптанные ребячьи башмаки, помогал соседям, и все это несуетливо, споро, улыбчиво. В доме отца невозможно было лениться, невозможно было, размахивая руками, произносить обличительные речи, ну просто потому, что никто так не делал...
      Карич поглядел на часы и пошел в кухню. Зажег газ, поставил на конфорку кастрюлю с супом, на другую чайник.
      В дверь позвонили.
      Явился из школы Игорь.
      - Хорошо, что вы дома, то я ключ забыл.
      - Здравствуй, - сказал Карич, - бывает. Еда на кухне греется.
      Через несколько минут Валерий Васильевич появился в кухне, посмотрел, как проголодавшийся Игорь с удовольствием ест суп, и молча достал тарелку из шкафа себе.
      Они сидели друг против друга и обедали... Покончив с едой, Игорь поставил свою тарелку в раковину.
      - Я сегодня в школе был, - сказал Карич.
      - Чего это вас потянуло? - стараясь придать голосу полное безразличие, спросил Игорь.
      - Завуч позвонила, потребовала явиться.
      - Очень интересно.
      - Белла Борисовна показала мне твое сегодняшнее произведение...
      - Понравилось?
      - Как сказать. Откровенное хамство, конечно, но в основе своей верно.
      Такого Игорь никак не ожидал и растерялся. Даже присел на краешек табурета и заинтересованно посмотрел на Валерия Васильевича.
      - Но дело не в этом. Дальше что будет?
      - А ничего особенного. Кончу восьмой и махну в суворовское.
      - Как же ты кончишь, когда у тебя хвостов на целое стадо хватит. Могут ведь и не дать бумаги.
      - Дадут! Их тоже, между прочим, за второгодников будь здоров как регулируют!
      - Допустим, получится по-твоему, но на какие отметки, на какой средний балл ты можешь рассчитывать?
      - Трояк с небольшим будет.
      - Положим. А кто тебя в суворовское с такими достижениями возьмет? Боюсь, ничего не выйдет.
      Чтобы как-то переменить разговор и избавиться от натиска Карича, Игорь спросил:
      - А ей вы что сказали?
      - Кому - ей?
      - Ну Белле Борисовне.
      - Сказал, что по форме сочинение считаю чисто хамским, а по существу правильным...
      - Ну да?! Так прямо и сказанули?
      - Да, и еще сказал: Петелин будет заниматься оставшееся время как зверь и законно сдаст все, что полагается. После этого из школы он уйдет, но не побитым, а по собственному желанию.
      - А она?
      - Спросила, откуда у меня такая уверенность, во-первых; и почему я раньше не обеспечил соответствующее положение вещей, во-вторых.
      - А ты? - не заметив, как сорвался на "ты", спросил Игорь.
      - Я сказал, Петелин не допустит, чтобы на него весь городок пальцем показывал, тем более что в этом городке есть улица Петелина и каждый знает, почему она так называется. Ну а во-вторых, признал - за то, что раньше не вмешался, виноват.
      Они помолчали. И Валерий Васильевич снова спросил:
      - Так что будем делать?
      - Не знаю.
      - Придется заниматься. Помощь требуется, наладим. И тактику надо особую применить.
      - Какую тактику? - спросил Игорь.
      - С завтрашнего дня ты, как разведчик в тылу противника, уходишь в глубокое подполье. Тише воды, ниже травы! Ни одной выходки, ни одного грубого слова. Все, что тебе охота Белле Борисовне сказать, скажешь... но потом, когда получишь аттестат. Ясно? Пусть думают, что зверь-отчим из тебя половину мозгов вытряс. Плевать! Пусть жалеют тебя и выжидают, а ты делаешь за время передышки невиданные успехи. Сможешь, значит, человек, значит, в отца. Не сможешь, - и Валерий Васильевич развел руками. - Матери пока ничего не говори. С сердцем у нее неважно. Поехала кардиограмму делать.
      Валерий Васильевич поднялся с места и стал собирать посуду.
      - Не надо, - сказал Игорь, - одной рукой плохо мыть, я сам.
      - Спасибо. - И Карич ушел с кухни.
      Игорь гремел тарелками и старался понять, что же такое он услышал сейчас от Валерия Васильевича, почему он не может по своему обыкновению хмыкнуть, подернуть плечом и беззаботно пропеть: "А просто так удачи не бывают, а просто так победы не придут, и самолеты сами не летают, и пароходы сами не плывут". И, к своему великому изумлению, он вдруг обнаружил, что песенка эта имеет не только полюбившийся ему мотив, но еще и слова.
      В последующие дни произошли два телефонных разговора, каждый из которых должен был подготовить весьма важное событие.
      - Таня, это ты?
      - Я. А кто говорит?
      - Не узнаешь?
      - Пока не узнаю.
      - А ты постарайся...
      - Послушайте, если у вас дело, пожалуйста, а если нет, спокойной ночи...
      - Таня, это я, Игорь.
      - Привет! Не узнала. Как дела, Игорястый?
      - В полоску.
      - В голубую или розовую?
      - Не-е, в серую.
      - Что так?
      - В школе и дома тоже...
      - Ругают?
      - Да как сказать. Вообще-то не ругают, но воздействуют.
      - Хочешь сбежать? В Австралию или на БАМ?
      - Не-е. Серьезно. Приехать к тебе можно, поговорить бы надо.
      - Пожалуйста, приезжай. В воскресенье с утра давай. И Вадька дома будет. Договорились?
      - Договорились. Только отцу своему не говори, ладно?
      - Секреты, что ли?
      - Какие там секреты, просто ты ему, он матери... А у нее сердце...
      Другой разговор.
      - Алексей? Здравствуй, Алеша. Это я.
      - Здравствуй, папа, давно ты голоса не подавал...
      - Я тоже давненько тебя не слышал. Как дела?
      - Обыкновенно. Должен был в командировку ехать, но все лопнуло. Залесского помнишь? Так он сам решил ехать. Кому не охота на три месяца в Бельгию закатиться? Но на каком он языке объясняться будет, не могу понять...
      - Это хорошо...
      - Что именно?
      - Личный у меня интерес, Алешка. Хорошо, что ты не уезжаешь сейчас. Ты мне нужен.
      - По каким тэу?
      - Технические условия будут поставлены не по телефону. В воскресенье утречком не можешь ко мне приехать?
      - Куда к тебе?
      - Домой.
      - Если это удобно, почему не могу? Могу. Даже интересно.
      - Хорошо. Спасибо и запиши адрес...
      Когда утром в воскресенье Игорь вышел из дому, направляясь к автобусу, навстречу ему попался незнакомый молодой мужчина в коротком кожаном пальто, с упакованными в целлофан гвоздиками.
      - Этот корпус третий? - спросил он у Игоря.
      - Третий.
      - А двадцать пятая квартира в каком подъезде будет?
      Двадцать пятая квартира была их квартирой. Мужчину Игорь никогда прежде не видел и посмотрел на него внимательнее. Чем-то - может, открытостью лица, а может, сдержанно-модной экипировкой - он ему понравился, но тем не менее, не выдавая своей причастности к двадцать пятой квартире, Игорь сказал коротко: