- Разве только я, а не все так? - задумчиво спросил Игорь.
      - Может быть, и все... А больше тебя ничего не гложет?
      - Ничего...
      Отделенные от ребят тремя внутренними стенками, Галина Михайловна и Валерий Васильевич вели свой разговор:
      - И все-таки я уверена, не так все просто. Подумай, ну, почему человек ни с того ни с сего продает марки и бежит покупать коньяк? Это ведь в голову должно прийти! Кому продает, где? С какой стати? Тут или какая-то необдуманность, или тайная цель...
      - Какая может быть тайная цель, Галя? Дать мне взятку? За что? Не надо о нем думать хуже, чем он того стоит.
      - Мне бы приятнее думать о нем лучше, чем он того стоит. Но...
      - Марки, мне кажется, Игорь продал стихийно. Не собирался, а, как он любит говорить, - так вышло... Гарька мог подбить, кто-нибудь из ребят... Все в его возрасте чем-то меняются, все стремятся проявить самостоятельность... А потом, когда в руках у него оказались деньги, в сравнении с теми, что он имеет обычно, большие, он растерялся - куда девать? Действительно, на что ему деньги - одет, обут, сыт...
      - Мог бы, раз уж продал марки, просто положить...
      - Куда? Теоретически он мог открыть текущий счет и потом прибавлять на него по рублю, по полтинничку... Только это на него непохоже...
      Да, это на него действительно непохоже, - согласилась Галина Михайловна и сразу вспомнила, как ворвался в дом Пепе с первыми заработанными на испытательной работе летными.
      "Собирайся, едем! - скомандовал с порога. - Только не канителься, а то опоздаем". Ничего не понявшая Галина Михайловна спросила: "Куда опоздаем? Что случилось?" - "Магазины могут закрыться! Ну, чего ты смотришь на меня? Я летные получил - двадцать семь тысяч шестьсот сорок с чем-то... Надо истратить, купить..." - "Что купить, и почему сейчас, разве нельзя завтра или послезавтра?" - спросила Галина Михайловна и почувствовала, что спросила напрасно. Пепе помрачнел, странно прикусил губу и совсем другим голосом произнес: "Можно, конечно. Я понимаю. Жаль, зря торопился. Думал, обрадуешься. Столько денег сразу я лично никогда еще в руках не держал. И все можно истратить. Если не хочешь сегодня, тем лучше". И он вывалил на стол увесистые пачки старых крупных купюр...
      - Ты спишь? - спросил Карич.
      - Нет, думаю. Пожалуй, ты прав, Игорю, видно, очень хотелось истратить эти деньги.
      - Но неужели я дал Игорю основание считать, что лучшее приобретение коньяк? - спросил Валерий Васильевич.
      - Что ты! Просто Игорь заметно к тебе переменился. "Ты" стал говорить, тянется. Захотелось парню выразить свою мужскую солидарность, что ли. А что мужчины дарят мужчинам? Не белье, не подтяжки... Коньяк в его представлении - это шикарно...
      - Может быть.
      Людям свойственно надеяться на лучшее, даже когда оснований для добрых надежд немного. А тут концы как будто сошлись с концами, и никакой явной причины для тревоги не осталось...
      Заканчивая дежурство, Фунтовой решил заехать к Каричу. Не виделись довольно давно и, хотя никаких особых дел у Олега Павловича к Валерию Васильевичу не было, подумал: "Надо заглянуть".
      Мягко покачиваясь на волнистом покрытии, желто-синяя "Волга", с проблесковым маячком на крыше, двумя удлиненными антеннами и дополнительными фарами, катила по притемненному городку.
      Профессионально натренированным взглядом Фунтовой отметил - на обочине, слишком близко к проезжей части поставлен "Москвич-412", серый, в экспортном исполнении, подфарники включены; из-за поворота вывернулась "Волга" с дальним светом, но водитель тут же переключился на ближний, проехал, явно превышая скорость, мотоциклист на красной "Яве"... Миновав знак "обгон запрещен", Фунтовой въехал в городок. Улица, по которой пролегал его путь, была наполовину перегорожена щитом: "Идут дорожные работы".
      Фунтовой включил дальний свет и осторожно притормозил. Свет мощных фар косо пересек тротуар и захватил краем пространство открытого к улице двора. В дрожащих лучах мелькнули темные, словно вырезанные из черной бумаги фигуры. За шумом двигателя и попискиванием включенной рации Фунтовой не слышал звуков с улицы, но суматошное движение черных силуэтов подсказало - во дворе драка. На всякий случай он включил сирену. Вообще-то дворовая драка была, так сказать, не по его автоинспекторскому ведению, но, увидев, что одна из фигурок упала, а три других кинулись наутек, он не раздумывая свернул с дороги и подогнал машину к неподвижно лежавшему человеку.
      Человек оказался мальчишкой. Судя по неестественному повороту, левая рука у него была повреждена. Фунтовой окликнул лежавшего, тот не ответил. Видимо, потерял сознание. Нагнувшись, капитан вгляделся в лицо пострадавшего, и оно показалось ему знакомым. Но припоминать и раздумывать, где он мог его видеть, было некогда, следовало действовать. И он, втащив парня в машину, поехал в больницу.
      Дежурный врач травматологического отделения установил: перелом левого предплечья. По всей вероятности, пострадавшему нанесли удар каким-то тупым, тяжелым предметом, похоже, железным арматурным прутом. Мелкие кровоподтеки и ссадины на лице.
      Вскоре мальчишку привели в чувство, он назвался:
      - Петелин Игорь.
      - Кто тебя?
      - Темно было...
      - А чего они хотели?
      - Не знаю.
      Фунтовой не стал ни на чем настаивать и решил первым делом сообщить о случившемся родителям. Он это и сделал со всеми возможными предосторожностями, но никакие маневры не помогли, и Галина Михайловна, услышав, что Игорь в больнице, едва не лишилась сознания, а Ирина моментально собралась бежать к брату. И Карич, тяжело вздохнув, сказал:
      - Неспроста это все. Надо разбираться, Олег.
      Когда Карич, Галина Михайловна, Ирина и Фунтовой приехали в больницу, дежурный врач с уверенностью сказал:
      - Ничего угрожающего. Перелом, к сожалению, имеется, наложили гипс, нужны покой и время.
      Пустить к Игорю всех доктор решительно отказался. И тут странную настойчивость проявил Карич:
      - Пойду я. Завтра с утра и ты, Галя, сможешь, и Ирочка.
      Фунтового допустили в палату, так сказать, по долгу службы, а точнее, "под мундир и погоны"...
      Игорь лежал бледный, с открытыми глазами, увидел Валерия Васильевича и попытался улыбнуться.
      - Кто тебя? - спросил Карич.
      - Темно было...
      - Не делай глупости, Игорь. Все равно их найдут. Ты в чем-нибудь замешан? Тебя подобрал Олег Павлович, он на службе и должен написать рапорт, понимаешь? Но Олег мой старый друг, и будет гораздо лучше, если ты скажешь...
      - Я сам, Вавасич, их передушу... Поправлюсь и передушу.
      - Кого? С огнем играешь, Игорь. Себе хуже делаешь. А если милиция найдет их раньше, чем ты выпишешься, и они оговорят тебя?..
      - Никто меня оговорить не может. Я ни в чем не виноват. Честное слово! Пусть ищут, находят, все равно я их передушу... Раньше я только лаял, а теперь... теперь я знаю, что делать...
      Пришла медсестра, сделала укол и знаком попросила Карича выйти.
      Успокоив насколько было возможно Галину Михайловну, Карич спросил Фунтового:
      - Что будем делать?
      - Расскажи все, что ты замечал за ним в последнее время, припомни подробности.
      И Карич, стараясь быть кратким, изложил все, что вызывало у него тревогу, что казалось если не подозрительным, то не совсем обычным...
      - Настораживает, но... ничего определенного, - резюмировал Фунтовой.
      - Вот именно. Чтобы появилась хоть какая-то определенность, мне кажется, надо тряхнуть Синюхина. Уверен, он причастен. Доказать не могу, но не сомневаюсь - без него не обошлось.
      - Так или иначе делу придется давать законный ход, больница происшествие зарегистрировала и по своей линии сообщит органам правопорядка... Начинать дознание мне не положено, но с другой стороны... по горячему следу... Была не была, едем!
      В квартиру Синюхиных Фунтовой пошел один. Дверь ему открыла Варвара Филипповна. Вид милицейской тужурки и капитанских погон насторожил ее, но тем не менее Варвара Филипповна любезно улыбнулась:
      - Вы, наверное, ошиблись, товарищ капитан? Вам кто нужен?
      - Синюхин, ученик восьмого класса...
      - Гарик вам нужен? Он уже лег... а что, простите, случилось? Я мать... и мне, как вы понимаете, хотелось бы...
      - Нам тоже... Поэтому я попрошу разбудить Гаврика.
      Гарька появился подозрительно быстро. У него были растрепанные волосы. Мглистые зрачки его светлых глаз мелко-мелко дрожали.
      "Хорош, - подумал Фунтовой, - трясется, как заяц".
      - Вы-ы ме-еня? - спросил Гарька.
      - Вас, Синюхин, - выдержав паузу, ответил Фунтовой. - А чего вы так дрожите?
      - Что-о-то х-холодно.
      - Оденьтесь потеплее, и спустимся на минуту вниз.
      - Как? Вы забираете моего сына? Но за что? Разве я не имею права, товарищ капитан...
      - Не волнуйтесь, никто никуда его не забирает, внизу машина, нам надо съездить всего за каких-нибудь сто - сто пятьдесят метров на место одного недавнего происшествия.
      - Но при чем мой сын?
      - Возможно, и ни при чем, но мы надеемся на его помощь - нужно кое-кого опознать и кое-что распутать. Я думаю, через полчаса вы получите его обратно.
      Успокоилась ли мать после этих слов Фунтового, сказать трудно. Но приумолкла и только нервно терла руку об руку и поминутно прикладывала ладони к щекам.
      Фунтовой и Гарька спустились к подъезду. Гарька увидел милицейскую машину, и его заколотило, как в малярийном приступе. Фунтовой открыл правую переднюю дверку и сказал:
      - Прошу.
      - Куда вы-ы ме-еня повезете?
      - Туда, - сказал Фунтовой. И, не спеша обойдя машину, сел за руль.
      - А зачем ту-уда?
      - Чтобы вам легче было вспомнить, как было дело.
      - А он жив? Босс ударил его по голове прутом...
      - Может быть, вам лучше рассказать все по порядку, все что известно? - тихо спросил Фунтовой.
      Гарька и не пытался запираться.
      После того как Босс купил марки, он, Синюхин, несколько раз пытался завести разговор с Игорем по поводу Люськи и относительно денег. Но Игорь отмалчивался и на заигрывания Синюхина не реагировал. А Босс наседал, ему нужны были обещанные ордена. Раза два Босс грозился избить Гарьку, вытряхнуть из него душу и в конце концов потребовал устроить свидание с Игорем. Гарька крутился и так и этак, но разговора с Игорем не получалось, и тогда он решился на отчаянный шаг - сказал, что в марках были поддельные, и теперь Босс грозится убить Гарьку, если он не устроит ему свидания с Игорем и они как-то не договорятся о перерасчете...
      Сначала Игорь послал Синюхина к черту и сказал, что пусть Босс спрашивает с того старика, который оценивал коллекцию, но потом передумал и согласился пойти на свидание с Боссом.
      Они встретились в одном из соседних дворов. Босс пришел с приятелем. Приятеля Гарька видел впервые, ни имени, ни фамилии его не знал. Оба были выпивши, но не сильно. С Игорем Босс разговаривал хорошо. Объявил, что про марки Гарька все наврал. А позвал он его потому, что есть дело, совсем другое, не марочное. Тут Босс предложил всем выпить. Бутылку какого-то вина, какого именно, Гарька не разглядел в темноте, они принесли с собой. Игорь пить не стал. Они сами выпили. После этого Босс вывалил все напрямую: де, мол, он занимается посредничеством между коллекционерами, достает редкие марки, помогает людям приобретать старинные монеты, ордена. Дело это небезопасное, но доходное. И вот у него предложение к Игорю: продать ордена и геройскую Звезду отца. Сейчас эти предметы лежат без пользы, а могут украсить чью-то коллекцию, ну, и само собой, Игорь не останется в убытке.
      Игорь выслушал Босса и, когда тот замолчал, спросил:
      - У тебя все?
      - Пока все.
      - Не выйдет, - сказал Игорь и хотел уйти.
      Босс начал горячиться, схватил Игоря за рукав и стал объяснять, какое выгодное дело он предлагает, что Игорь решительно ничем не рискует, так как весь риск Босс принимает на себя.
      - Что ж, тебе лишние деньги не нужны? Такого не бывает. Всем нужны деньги...
      - Не выйдет, - снова сказал Игорь, - не хочу.
      - Но почему?
      - Ты мне не нравишься. Ты падаль. Ты вонючая падаль!
      - Да за такие слова знаешь что бывает? - побелел и затрясся Босс.
      - Знаю. Ударь меня, падаль. Ударь...
      И тогда Босс велел Гарьке:
      - А ну двинь его в рыло, Медалист! Не хочу малолетнего трогать...
      В этом месте рассказа Гарька начал всхлипывать и долго бормотал что-то совершенно нечленораздельное. Даже видавший виды Фунтовой растерялся и, позабыв об официальном тоне разговора, спросил:
      - И ты ударил Игоря?
      - А что я мог сделать? Что? Я его не сильно, так, для вида.
      Игорь и бровью не повел, даже головы в сторону Синюхина не повернул. Сказал Боссу:
      - Я не боюсь тебя, вонючая падаль. Ударь меня. Сам ударь, чтобы мне не переступать предела необходимой обороны. Ударь, падаль, и я буду бить тебя до смерти. За ордена люди умирали, а ты, падаль, хочешь легко жить!.. Ну чего смотришь, ударь...
      В конце концов Босс ударил Игоря, и тогда тот кинулся на него как бешеный. Но их было трое, а он один... И Босс подобрал валявшийся на земле железный прут, и... тут их осветили фары...
      Фунтовой достал блокнот, шариковую ручку, включил освещение и сказал:
      - Все, что вы сейчас рассказали, Синюхин, напишите.
      - Понятно, товарищ капитан. Я напишу и тогда?
      - И тогда ты пойдешь домой спать...
      - А потом?
      - Суд решит...
      Была уже поздняя ночь, когда Фунтовой, съездив к дежурному по городу, передав свой рапорт и показания Синюхина, вернулся на квартиру Карича.
      Никто не спал. Все слонялись из угла в угол как неприкаянные. Комнаты, обычно блестевшие чистотой и обращавшие внимание каждого переступившего порог квартиры Галины Михайловны подчеркнутой аккуратностью, выглядели будто нежилые.
      - Ну что головы повесили? - спросил Фунтовой, появляясь в дверях. Малый жив и будет здоров. Подлости не совершил. Чего переживать?
      - Все эти дни я как чувствовала, что-то должно случиться... - сказала Галина Михайловна.
      - А я даже спрашивала Игашку: все у тебя в порядке? А он говорит все в порядке, - сказала Ирина.
      - Теперь-то чего переживать? - сказал Карич. - Что случилось, то случилось. Могло быть хуже.
      - Слушаю и поражаюсь! - сказал Фунтовой. - Живой и будет здоровым ваш парень. Может, сегодня в нем человек родился? Вот бы о чем подумали. Не предал, не продал, не струсил!..
      БОЛЬШИЕ ПЕРЕМЕНЫ
      В воскресенье мы уговорились с Грачевым поехать за щенком.
      Случайно от Гоги Цхакая я узнал, что знакомые его близких друзей раздают щенков карликового пуделя. Не продают, а именно раздают! Но, чтобы получить собачку, надо им понравиться. Как сказал Гоги, ссылаясь на слова своих друзей: "Люди они хорошие, но совершенно психические собачатники. И пудель у них какой-то особенный, весь в медалях..."
      Еще до этого Грачев говорил, что хочет приобрести собачку.
      - Оля растет одна, плохо это; надо, чтобы рядом живая душа была. Пусть девчонка о ком-то заботится.
      Ни о какой особо породистой собаке Грачев не мечтал, собирался взять первую попавшуюся, лишь бы не очень большую.
      И вот сошлось - Гогины друзья сказали Гоги, он передал мне, я вспомнил о намерении Анатолия Михайловича... В воскресное утро было назначена встреча. Мы уже приближались к дому, когда Грачев сказал:
      - Знаете, что мне интереснее всего? Ей-ей, не собачонок! А как откажут хозяева, если я им не понравлюсь? Ну неужели так и скажут: "Вы для нашего щенка не подходите!" А?
      - Старайтесь понравиться... Что еще тут посоветовать?
      - Попробую. Только не знаю, в какую сторону стараться, не приходилось... а вот вы бы мне собаку доверили?
      Квартира, в которую мы попали, оказалась просторной, капитально перестроенной в старом, дореволюционном еще доме. На пороге нас встретила пышная, восточного обличил женщина, по-видимому, хозяйка. Карина Амазасповна спросила:
      - Курите?
      Грачев сказал, что не курит, и я, сам не знаю почему, видимо, тоже стараясь понравиться хозяйке и не предполагая, что разговор будет слишком продолжительным, вежливо отказался от предложенной пепельницы.
      - Очень хорошо. Кто из вас хочет получить щеночка?
      Анатолий Михайлович сдержанно поклонился.
      "Ну, черт возьми, - подумал я, - как в опере! Откуда только такие манеры? Граф!"
      - У вас семья? - обращаясь с этой минуты только к Анатолию Михайловичу, поинтересовалась Карина Амазасповна.
      - С вашего позволения, жена и дочь.
      - Прекрасно. Вы живете в отдельной квартире?
      - В отдельной двухкомнатной квартире на третьем этаже. У нас большой двор при доме. Зеленый, аккуратный...
      - Прежде вы держали животных?
      - К сожалению, мы долгое время жили в таких условиях, что было не до животных, но мы всегда мечтали...
      - Жена работает?
      - Работает.
      - Девочка учится?
      - Дочка еще маленькая, ходит в садик.
      - Это хуже...
      - Простите, что именно хуже? - осведомился Анатолий Михайлович.
      - Вы уйдете утром на работу, жена уйдет, дочка, собачка останется. А пудели очень общительные и плохо переносят одиночество. Они скучают совершенно как люди...
      - Но у жены сменная работа, потом я весь день нахожусь буквально в двух шагах от дома и могу заглядывать...
      - Кем вы работаете?
      - Мастером.
      - Мастером, извините, чего?
      - По слесарной части.
      - Кого же вы учите?
      - Мальчишек.
      - Чему, простите?
      - Главным образом, слесарному делу и чтобы они были людьми.
      Казалось, вопросам Карины Амазасповны не будет конца. Она уже успела выяснить, не пьет ли Грачев, какой у него заработок, хорошо ли готовит его жена, не часто ли болеет дочка, есть ли у него родственники за городом... уж и не помню, чего только она не узнала.
      Как обрабатывался поток информации в голове дотошной хозяйки, не знаю, но настал какой-то момент, возможно, это была всего лишь крошечная пауза, когда я почувствовал - сейчас разговор переломится. И действительно Карина Амазасповна сказала:
      - Ну что ж, вы мне нравитесь, Анатолий Михайлович. Во-первых, вы терпеливый и выдержанный человек, это очень важно; во-вторых, вы человек естественный - у вас на лице написано: а не пошла бы ты к черту, сумасшедшая барынька, но ни к одному вашему слову не придерешься... Как вы думаете, чем я занимаюсь?
      - До последнего момента я думал, что состоите при обеспеченном муже, а сейчас засомневался. Скорее всего вы кого-то чему-то учите, въедливость у вас учительская...
      - Великолепно! И точно. Я доктор психологии, преподаю в университете... Сейчас... - и она снова вышла.
      Мы переглянулись. Грачев был доволен и успел шепнуть:
      - Вырвали пса!
      И Карина Амазасповна вернулась с черным шерстяным шариком на ладони.
      - Вот, пожалуйста, знакомьтесь. Нравится?
      Грачев разулыбался и ничего вразумительного сказать не мог. Щенок был действительно прелестный - теплая, живая игрушка...
      Примерно еще час Карина Амазасповна инструктировала Анатолия Михайловича, чем можно, нужно и чем нельзя кормить щенка, как купать, выгуливать, укладывать спать... Потом записала адрес и телефон Грачевых, предупредив, что, хотят они или нет, приедет в гости.
      - И если он пожалуется, - она погладила щенка, - так и знайте: наживете в моем лице смертельного врага!
      В конце концов мы с Анатолием Михайловичем выбрались на улицу.
      - Ну, вы довольны? - спросил я Грачева.
      - Никогда не думал, что бывают такие человекообразные собачата. Посмотрите, какое осмысленное выражение лица!
      - Все, - сказал я, - погиб рыбак! Если вы уже говорите о выражении лица, то нетрудно представить, что будет дальше...
      Мы погрузились в троллейбус и поехали к Грачевым.
      По дороге разговаривали обо всем понемногу. В частности, я рассказал Анатолию Михайловичу об истории, происшедшей с Игорем. Как мне показалось, слушал он не очень внимательно, так что я даже пожалел - не стоило так на ходу и говорить об этом. Судьба Игоря была для меня далеко не безразлична.
      Анатолий Михайлович все заглядывал себе за пазуху, поглаживал щенка и спустя какое-то время совершенно неожиданно спросил:
      - Кем он был раньше?
      - Кто? - не понял я.
      - Петелин.
      - Как - раньше? Игорь учится в восьмом классе.
      - Я про отца спрашиваю.
      - Летчик, Герой Советского Союза...
      - Но он же не родился ни летчиком, ни тем более героем?
      - ФЗУ окончил, слесарил на заводе. Кстати сказать, здорово у него это получалось. Потом пошел в аэроклуб, потом - в летную школу.
      Для чего Грачеву понадобилось знать, кем был Пепе до начала летной службы, я не понял. В моем представлении он был прежде всего Летчиком, всегда Летчиком! Но разговор довести до конца не удалось, он был внезапно оборван самым бесцеремонным вторжением со стороны:
      - А почему вы, гражданин, живность в троллейбусе перевозите? противно въедливым голосом спросила Анатолия Михайловича неизвестно откуда появившаяся женщина.
      - Кому помешала моя живность? Щеночек, месяц ему...
      - Не полагается. От собак зараза. И что будет, когда каждый начнет с собакой раскатываться? Зоопарк. Цирк! - Голос ее становился громче и возбужденнее, какие-то пассажиры начали уже оборачиваться в нашу сторону.
      - Беззобразззие! И вы только посмотрите, - женщина искала единомышленников и обращалась к пассажирам, - он еще улыбается! Нахал такой. С животной в троллейбусе, и смеется...
      - Простите великодушно, - спросил Грачев, перестав улыбаться, - вы случайно не из Сухуми?
      Такого вопроса женщина не ожидала и клюнула:
      - Нет, а почему вы решили, - вполне миролюбиво спросила она, - что именно из Сухуми?
      - А там в обезьяннике таких дополна.
      У склочной бабы от возмущения даже челюсть отвисла, но прежде чем она нашлась ответить, десятка два пассажиров покатились со смеху.
      Убедившись, что массы на нашей стороне, Грачев вытащил щеночка, показал всем и задорно, на весь салон выкрикнул:
      - Товарищи, решаем открытым голосованием - ехать нам или идти пешком? Кто за то, чтобы ехать, прошу поднять руки! Спасибо, товарищи!
      Никого не ожидая в этот день, я тихонечко стучал на пишущей машинке, заглядывая в свои старые путевые записи.
      И снова, в какой уже раз, в устойчивую тишину московской квартиры заглядывали зеленые, отороченные нарядной белой пеной волны Индийского океана, и в памяти ревел непрекращавшийся шестые сутки шторм экваториальных широт.
      Но тут, обрывая сладостную горечь тропических воспоминаний, позвонили в дверь. Неохотно оторвавшись от гипнотизирующих видений океана и мгновенно возвратившись в наши средние широты, я пошел открывать.
      На лестничной площадке переминались с ноги на ногу четверо незнакомых мальчишек. Увидев меня, разом, словно по команде, сдернули они форменные фуражки, и, должно быть, старший очень вежливо извинился за беспокойство.
      - Входите, - сказал я и, признаюсь откровенно, безо всякого энтузиазма повел ребят в комнату.
      - Мы узнали, - начал один из мальчишек, - что во время войны вы были летчиком и летали вместе с Петром Максимовичем Петелиным.
      Все четверо смотрели на меня выжидательно.
      - Да, во время войны я летал с Петром Максимовичем.
      - У нас просьба: мы хотим собраться и поговорить о жизни и его подвигах и пришли пригласить вас в училище.
      Приглядевшись к неожиданным посетителям, я вдруг понял - это же грачевские мальчишки!
      - Вы сами пришли или Анатолий Михайлович вас подослал?
      Они переглянулись. Один ткнул в бок старшего и сказал:
      - Понимаете, это собрание... или встречу мы организуем сами... секретно. И ничего не можем сейчас сказать...
      - Ну раз секрет, пусть будет секрет. А что я должен буду делать на этой встрече?
      - Отвечать на вопросы - и все. Доклада не надо.
      Прежде, чем распрощаться, один из ребят открыл портфель и вытащил большой портрет Пепе. Никогда такой фотографии я не видел.
      - Похож? - спросил мальчишка.
      - Похож. Но это не лучшая фотография Петелина. Самый живой, самый удивительный портрет у Игоря висит над кроватью...
      - Мы знаем... - сказал один из мальчишек и осекся.
      - Ну ладно, ребята, ничего не рассказывайте и делайте все, как договорились - секретно. Мой совет, с Галиной Михайловной, женой Петра Максимовича, повидайтесь... - и тут же понял - у Гали они были.
      На том и расстались.
      До дня встречи оставалась неделя. Разумеется, я не стал предпринимать никаких усилий, чтобы проникнуть в мальчишеские секреты, - и времени не было, да и не хотелось разрушать очарование тайны, которому подвержены все - и мальчишки, и взрослые...
      За эту неделю мне раза два звонил Грачев, сообщил, что щенка они окрестили Керном, что Оля в полном восторге. О встрече и предстоящем разговоре Грачев не обмолвился. Я тоже не стал спрашивать. Говорил и с Галиной Михайловной. Она сказала, что дела Игоря идут на лад, кость срастается хорошо, пальцы двигаются почти нормально.
      О предстоящей встрече в училище Галя тоже не сказала.
      Дня за два до назначенного срока я заехал к Балыкову. Тема разговора была намечена давно, да все не находилось времени - то у меня, то у него. Застал Николая Михайловича в кабинете одного, в довольно мрачном состоянии духа и за странным занятием. На столе перед ним были разложены десятка два самодельных ножей-финок. Одни, выпиленные кое-как, выглядели скорее жалко, чем устрашающе, другие, отполированные, тщательно отделанные, с затейливыми наборными ручками, напротив, напоминали собой произведения искусства. Кстати, я обратил внимание, что ко всем ручкам приклеены маленькие бумажные ярлычки.
      Мы поздоровались, и Николай Михайлович сказал угрюмо:
      - Такой коллекции небось не видели?
      - Что за ножи? - поинтересовался я, невольно любуясь одним, особенно тщательно отделанным, с резной черной ручкой.
      - А вот одиннадцать лет, что я работаю в училище, отбираю у ребят. Просто патология! Не успевает пацан научиться пилу в руках держать, только-только услышит, что такое закалка, и на тебе - нож... Спрашиваешь, для чего тебе нож? Кого резать? Молчит. Потом это проходит, но на первых порах они как помешанные на оружии.
      - По какому же поводу вы вытащили весь арсенал? Будет выставка? спросил я.
      - Нет, выставки не будет, и достал я ножи по грустному поводу... Видите, на ручках бирки? На них записано, чья работа, год изъятия... Некоторые из ножей я вернул тем, кто их сотворил... Например, не так давно чествовали одного молодого инженера; после всех речей, в которых его, можно сказать, по самые уши вымазали медом, я встал, протянул ножик и спросил: "Помнишь? Узнаешь?" И когда он признал, между прочим, сильно смутившись, я сказал: "Скажи при всех, Гриша, ты уже дорос до того, чтобы я мог со спокойной совестью отдать тебе эту игрушку?" Только не у каждой сказки хороший конец... - и Николай Михайлович протянул мне самый красивый, с черной резной ручкой нож.
      - Превосходная работа, - сказал я, подержав нож в руках.
      - Этот ножичек мне уже не вернуть хозяину. Сегодня вызывали на допрос. Лешка Крохалев, прошлогодний выпускник, - убит в пьяной драке. Вот вам и хорошая работа! Вызывали меня как свидетеля. Перед законом свидетель, а перед совестью - кто?..
      Понимая состояние Балыкова, видя его искреннюю, глубоко человеческую растерянность, я попытался как-то утешить, успокоить его. Он выслушал, не перебивая, и угрюмо произнес:
      - Все правильно, и будь я на вашем месте, наверное бы, то же самое говорил. Только это - слова... а какая глупость на деле получается - ножик есть, человека нет!..
      Мы поговорили еще немного, и я, не задавая вопросов, с которыми пришел, собрался уходить:
      - Вот что, возьмите-ка этот ножик, положите на свой рабочий стол. Будете писать о нашем контингенте, поглядывайте на него. И не жалейте - ни учеников, ни нас, воспитателей. Понимаете, о чем я вас прошу, - чтобы без розовой краски, без умиления писали.
      За свою жизнь я перебывал на стольких собраниях, заседаниях, встречах, обсуждениях - не сосчитать. А многие ли оставили след в душе?.. Увы... Может быть, потому, что массовые общения удивительно похожи друг на друга, словно поставлены одним и тем же режиссером - холодным, лишенным фантазии, утратившим способность по-настоящему увлекаться.
      Грачевские мальчишки оказались искренними постановщиками. И должно быть, поэтому встреча, посвященная памяти Пепе, прочно отпечаталась в памяти и взволновала.
      В обычной учебной аудитории собралось с полсотни человек. Половина, пожалуй, даже чуть больше - ребята. Среди приглашенных я увидел Галю, Ирину, генерала Баракова, нескольких незнакомых офицеров-авиаторов, был и странного вида - рост под два метра, в плечах сажень, лицо молодое, борода разбойничья - человек, как я потом понял, скульптор, сработавший памятник Пепе...
      Гостей рассадили вперемешку с хозяевами. На видном месте висела та самая фотография Пепе, которую мне показывали ребята. Снимок они получили у лохматого скульптора.
      Анатолий Михайлович расположился в последнем ряду и никакого видимого участия в происходившем не принимал.
      Первым к собравшимся обратился рыжеватый, длинный, суетливый мальчишка. Он волновался, и начало речи никак не складывалось.
      - От нашего мастера... то есть от Анатолия Михайловича мы... это, так сказать, недавно, значит, узнали про летчика-испытателя Петра Максимовича Петелина, Героя Советского Союза и все такое прочее... Но самое важное для нас, что он, когда еще не был летчиком, был слесарем... И тогда мы решили узнать как можно больше о его жизни... - Здесь мальчишка справился с волнением и стал говорить складнее и глаже. Собравшиеся узнали, что ребята разыскали больше двадцати товарищей, знакомых, сослуживцев Пепе, съездили на завод, где Петр Максимович начинал, побывали в доме, где он жил мальчишкой, собрали кое-какие документы и воспоминания о нем.