24

Гилвин Томз сидел в кресле, вытянув ноги и разглядывая замысловатый механизм в руках Фиггиса. Строго говоря, это был башмак, но через каблук протянулись пружины, а к верху — привязаны ремешки. И очертания он имел самые невероятные. С точки зрения Гилвина, башмак представлял собой, скорее, устройство для пыток, чем обувь, но, учитывая, что это подарок ко дню рождения, юноша смог выдавить из себя слабую улыбку. Сегодня ему шестнадцать, и если бы мать была жива, она поцеловала бы его. Но мать умерла два года назад, так что поцелуя ему не видать. Вручая подарок, Фиггис просиял; его слезящиеся глаза сверкали. Над этой вещицей он долго и тяжело трудился, потому и гордился ею. Изуродованная нога паренька была вытянута, и он почти не шевелил сросшимися пальцами. Конечность выглядела так с самого рождения, и ее вид нимало его не беспокоил, равно как и вид почти бесполезной руки. Он откинулся назад, когда Фиггис прилаживал башмак к ноге. Боли он не чувствовал, только странную неловкость. Теку, обезьянка Гилвина, в возбуждении стала раскачиваться на шесте; ее золотистый хвост извивался, как змея.

— Расслабься, — велел Фиггис. Одной рукой он держал лодыжку Гилвина, другой — двигал башмак вперед и назад. — Знаю, он выглядит странным, но, если все будет в порядке, ты еще не раз поблагодаришь меня.

Гилвин никогда не забывал о благодарности. Долгие годы Фиггис был ему словно отец. Или, скорее, как дедушка. А сейчас он обещал парню, что тот сможет ходить без костыля…

— Если он будет действовать, смогу ли я бегать? — спросил Гилвин.

— Давай сначала научимся ходить, а?

Теку восхищенно заверещала. Она обернула хвост вокруг жерди и съехала вниз, чтобы разглядеть новую вещь получше.

— Если все будет хорошо, тебе уже не понадобится помощь твоей маленькой подружки, — заявил Фиггис. — Ты и сам сможешь доставать свитки, которые высоко хранятся.

Гилвин улыбнулся.

— Слышишь, Теку? Ты вскоре можешь лишиться работы.

— Нет, нет, — запротестовал Фиггис. — Ей всегда найдется, чем заняться, как и всем нам.

Он мягко продвинул ногу Гилвина дальше в башмак. Парень почувствовал, как скрюченные пальцы достигли края кожаной подошвы, и заметил, что очертания башмака как раз соответствуют деформации стопы. В отличие от плоских подошв другой обуви, эта имела закругление. Башмак на удивление идеально облегал ногу!

— Ну что, хорошо? — спросил Фиггис.

Гилвин кивнул:

— Похоже, что так.

— Отлично. А теперь не сопротивляйся. Позволь ноге скользнуть на свое место.

Гилвин расслабил ногу, как только мог, и башмак ловко устроился на ноге. Некоторое давление ощущалось, но Фиггис объяснил: это необходимо. Старый библиотекарь покачал башмак в разные стороны и, не найдя изъянов, довольно улыбнулся.

— Прекрасно. Значит, будет действовать.

Он начал затягивать ремешки, охватывавшие ногу Гилвина почти до колена. Гилвин следил за дверью кабинета Фиггиса. Он слышал голоса в коридоре и надеялся, что никто не войдет и не помешает. Как всегда, в библиотеке было полно народу. Стоял полдень — лучшее время для посетителей, и сегодня явилась группа ученых из Марна. Они держались с Гилвином вежливо, но в глазах отражалась жалость к парню-калеке.

— Так слишком туго, — пожаловался Гилвин. — Прямо в кожу врезается.

— И должно быть туго, — отозвался Фиггис. — Я же объяснял тебе: в противном случае он не удержится на ноге. — Его старые пальцы осторожно стягивали ремешки, стараясь не причинить юноше вреда. Закончив, он откинулся назад, дабы осмотреть свой труд. — Ну вот. Что ты думаешь об этом?

Гилвин рассматривал башмак. Выглядел он странно: каблук на шарнирах, куча пружин и пряжек, но нога чувствовала себя прекрасно. Немножко жмет, зато облегает идеально. Даже Теку, казалось, одобряла новшество. Мартышка прыгнула с полки на кресло Гилвина и взобралась ему на плечо, не сводя желтых глаз с ноги в новом башмаке.

— Спасибо, Фиггис. Мне нравится, — с чувством сказал Гилвин.

— Пока не благодари, — ответил старик. — Нужно провести серьезное испытание, — он взял Гилвина за руки и помог подняться. — Вставай…

Гилвин вначале перенес вес на правую, здоровую ногу, затем слегка наступил на новый башмак. Шарниры в каблуке заскрипели.

— Нужно добавить масла, — заметил Фиггис.

Гилвин нажал немного сильнее. К его удивлению, башмак держал ногу, и лодыжка стояла прямо. Он почувствовал, как натянута кожа башмака, как плотно ремни охватили голень. Покачиваясь, он полностью наступил на ногу.

— Спокойно, — велел Фиггис. — Я держу тебя.

Для Гилвина, никогда прежде не стоявшего на двух ногах, это был настоящий триумф. Он не мог удержаться от широкой улыбки. С помощью Фиггиса он сделал шаг вперед и обнаружил: башмак все еще держит ногу. Пружины мягко тянули вперед, придавая силу мышцам, почти атрофировавшимся много лет назад.

— Работает! — радостно воскликнул Гилвин.

— Осторожнее, — заметил Фиггис. — Тебе нужно привыкнуть.

Гилвин старался удержать равновесие, используя здоровую ногу. Когда это удалось, он залился счастливым смехом. И снова сделал шаг, а удивительный башмак тянул его вперед. Раскинув руки для равновесия, Гилвин делал первые настоящие шаги в жизни.

— Тебе удалось это, Фиггис. Я могу ходить!

Фиггис просиял.

— С днем рождения, мой мальчик.

Гилвин с улыбкой повернулся к наставнику.

— Чудесный подарок, Фиггис. Спасибо тебе!

Фиггис уселся в кресло Гилвина, восхищаясь собственной работой. Он улыбался во весь рот, демонстрируя отсутствие зубов.

— До чего же радостно поглядеть, как ты здесь стоишь — ровно, как стрелочка. Твоя мать гордилась бы тобой.

Гилвин кивнул: он тоже хотел бы этого. У Бейт Томз никогда не было много денег, но сыном она не уставала гордиться. Когда мать была жива, Гилвин нечасто виделся с ней, занятый обучением библиотекарскому делу у Фиггиса. Но мать не обращала на это внимания. Она почти всю жизнь прослужила в Лайонкипе, будучи одной из бесчисленных служанок, следивших за чистотой в замке, и знала, что ее мальчик в миле от нее, под присмотром старого ученого. Так повелось с тех пор, как Гилвин выучился читать. Фиггис стал его приемным отцом. Но Бейт всегда была неподалеку, радуясь и гордясь сыном-ученым.

— Тебе нужна практика, — предупредил Фиггис. — Вначале расслабь ногу, не дави. Иначе нога покроется ранами, пока мышцы не окрепнут. Ничего, скоро привыкнешь и будешь сильнее.

— Да, это так, — согласился Гилвин. Он еще чуть пошатывался, но испытывал удовольствие от ходьбы. Он сделал маленький шажок к двери, надеясь, что марнийцы увидят его. Но в холле никого не было. Несколько человек рылось на полках, не обращая на него внимания.

— Теперь ты можешь пойти со мной и понаблюдать за лунным затмением — сказал Фиггис. — Пусть все видят, что ты ходишь.

Гилвин сделал гримасу. Из-за дня рождения он и забыл об эллипсе.

— Ммм, насчет этого, Фиггис… Я как раз хотел сказать тебе. Если можно, я не пойду тобой.

— Что? — радость старого ученого угасла. — Почему нет? Весь замок будет там. Даже генерал Трагер. — Фиггис лукаво усмехнулся. — Ты что, не хочешь встречаться с генералом?

Гилвин покачал головой. Он распрощался с мечтой стать солдатом, и даже специальный башмак не мог помочь.

— Я и в самом деле не хотел бы.

— Но для меня это будет великая ночь. Ты знаешь, как много я трудился, чтобы предсказать лунное затмение, — лицо библиотекаря смягчилось. — Ты всегда сможешь спрятаться в библиотеке.

— Я не прячусь, — сказал Гилвин. Он снова повернулся к дверям. Стоя на пороге, он выглянул в коридор, надеясь, что кто-нибудь появится, и неприятный для него разговор прервется. Именно то, что весь Лайонкип явится смотреть на предсказанное Фиггисом затмение, заставлял парня избегать шоу. Ему были неприятны мальчишки из замка. Даже сейчас, когда он может ходить, все равно не избежать насмешек. Если он пойдет сегодня с Фиггисом, то даже лунное затмение не отвлечет от него любопытных взглядов. — Иди без меня, Фиггис, я тебе там не буду нужен.

— Но я хочу, чтобы ты был. Это важно для нас обоих. Это шанс показать всему Коту, что мы так же важны, как армия. Что мы не просто книжные черви.

— Я знаю. Но не люблю толпы. Они будут глазеть на меня.

— Они будут слишком заняты глазением на небеса, чтобы отвлекаться на тебя, — заверил Фиггис. — И еще: если ты пропустишь такой драматический момент, как затмение…

— Я не пропущу его, — ответил Гилвин. — Я увижу его, и очень хорошо.

Фиггис подошел к столу и начал поигрывать маленькой моделькой, которую сам построил. Он назвал ее планетарием, в ней были представлены движения небесных тел. Наряду с увлечением математикой, книгами и культурой Джадора, Фиггис был еще и завзятым астрономом. Он лично предсказал сегодняшнее затмение Луны, о чем, не переставая, судачил весь Кот. Он двинул пальцем маленькие планеты, заставив их медленно вращаться.

— Эх, значит, придется идти одному, — произнес он. — А когда начнутся аплодисменты, все они достанутся мне. — Он обернулся к Гилвину. — Так ты этого хотел, ученик?

Гилвин не отвечал. Вместо этого он приблизился к столу, чтобы снова взглянуть на удивительную модель. Фиггис использовал планетарий, дабы объяснить суть затмения королю Акиле. И король впечатлился. По словам Фиггиса, он даже улыбнулся.

— Король тоже будет там? — спросил Гилвин. Он качнул маленький металлический шарик, заставив его двигаться. Краешком глаза парень заметил, как скривилось лицо Фиггиса.

— Нет. Ты же знаешь, он не выходит наружу.

— Даже ради лунного затмения? Я думал, он заинтересовался этим событием…

— Ты пытаешься уйти от разговора. Но, да будет тебе известно, король Акила сказал мне, что будет наблюдать затмение из замка.

— Жаль, — вздохнул Гилвин. Только присутствие короля могло повлиять на его решение. Ведь это уже само по себе явилось бы более значительным событием, нежели затмение. Акила Призрак почти никогда не покидал Лайонкипа. Гилвин не встречался с ним ни разу. Подобно своей уродливой супруге Кассандре, он избегал людей, встречаясь лишь с ближайшими советниками. К собственному удивлению, старик Фиггис был включен в число этих советников; несмотря на безумие, король любил свою библиотеку. Но напрасно некоторые пытались обсуждать с Фиггисом вопросы, связанные с жизнью короля. Для него это было закрытой темой, и при любой попытке старый библиотекарь становился глух и нем.

— А ты знаешь, на сегодняшнем мероприятии соберется множество хорошеньких девушек… — сказал Фиггис, глядя, как ученик забавляется с моделью.

— И что из этого?

Фиггис пожал плечами.

— Да, собственно, ничего. Просто пришло в голову. Вся площадь Канцелярий будет ими заполнена.

Площадь Канцелярий. Услышав это название, Гилвин хихикнул. Ее так не называли с тех пор, как король, много лет назад, упразднил все канцелярии. Некоторые из старых зданий канцелярий все еще оставались, но, в основном, их занимала армия генерала Трагера. Фиггис порой забывал об этом. Или просто предпочитал старое название?

— Ни одной девушке не нужен такой друг, как я, — процедил Гилвин. Он поднял искалеченную руку. — Не очень-то привлекательно это выглядит, ты же знаешь. И заруби себе на носу — там будет много других парней. Пажей и землевладельцев. Настоящих парней.

— Ты и есть настоящий парень, Гилвин. И я не желаю больше слышать подобный вздор.

— Ладно, ладно, хорошо, — примирительно произнес Гилвин.

Обратив взор на маленький планетарий на столе, Фиггис сказал:

— Ты не должен идти со мной сегодня вечером. Я не стану неволить тебя.

Он начал двигать шарик солнца, чтобы отвлечься.

— Я не пропущу затмение, Фиггис, — обещал Гилвин. — Ни за что не пропущу. Я знаю место, откуда смогу наблюдать весь процесс.

— Великолепно, — отвечал старик с отсутствующим видом.

Он был разочарован, и его разочарование задело Гилвина. Парнишка посмотрел на ногу, на удивительный подарок, изготовленный для него библиотекарем, и почувствовал стыд.

— Ладно, все это неважно, — внезапно произнес Фиггис. Он поднялся и пошел к двери. — Нам еще так много нужно сделать; в библиотеке куча посетителей. Нужно, чтобы им все понравилось.

Гилвин двинулся следом ним, обезьянка Теку все еще сидела у него на плече.

— Прихвати костыль, — велел Фиггис. — По крайней мере, пока не привыкнешь к башмаку.

— Да, сэр, — ответил Гилвин. Он подошел к креслу и достал трость. Когда он снова обернулся, Фиггис приветствовал его улыбкой:

— С днем рождения, мой мальчик!

На южной стороне Лайонкипа полуденное солнце грело даже сквозь заложенные кирпичами окна и перегороженные балконы. Их загородили много лет назад. Стояла середина лета, и комнаты в королевском южном крыле нещадно нагревались, что было невыносимо для королевы и ее слепых слуг. Так как в крыле не было окон, вернее, таких окон, которые можно было бы открыть, свежий воздух стал настоящей роскошью. В полдень, когда солнце раскаляло помещения до предела, в крыле царила жуткая тишина. Из-за толстых стен не долетало ни звука; даже птичье пение не нарушало затишья. Кассандра, сидя у зеркала, думала: интересно, суждено ли ей еще когда-нибудь услышать, как поют птицы. Иногда она даже не могла вспомнить, на что это похоже. У нее, разумеется, было несколько птиц в клетках — Акила никогда не оставлял ее желаний неисполненными. Но голоса пленниц звучали совсем иначе, чем пение вольных пташек на лугах Хеса.

«Хотя бы однажды, — мечтала она. — Услышать птицу… Увидеть дерево…»

Акила не жалел средств, чтобы сделать ее тюрьму привлекательной. Он выстроил для нее новые комнаты, новые гардеробные и даже устроил внутри целый сад. У королевы было множество слуг, все исключительно ловкие, несмотря на увечье. Сама она за шестнадцать лет плена перевидала множество людей. Но ни один не видел ее. Ни один. Ни разу.

«Увидеть бы небо».

При всей изобретательности, Акила не мог ей этого устроить.

Кассандра откинулась назад, позволяя Джансиз расчесывать свои волосы. Джансиз жизнерадостно трещала про лунное затмение и про то, что весь Лайонкип собирается наблюдать за ним. Хотя сама она не могла увидеть это событие, оно ее все равно радовало, а Кассандру такое положение дел сбивало с толку. Жизнерадостность Джансиз всегда ее озадачивала. Кассандра наблюдала за их отражениями в зеркале. Зеркало, без сомнения, являлось волшебным, показывая их по-разному. Джансиз изменилась за прошедшие шестнадцать лет. Кожа увяла. В волосах показалась седина. Но Кассандра осталась прежней. Ее волосы сохранили тот же оттенок воронова крыла, какой был в момент, когда она надела амулет. Ни единого седого волоска.

Джансиз продолжала расчесывать ее. Кассандра ощущала, как пальцы подруги расправляют локоны — с теплой заботой, словно пальцы матери. Их отношения давно уже напоминали любовь матери и дочери.

— …и Мегал будет там, и Фрин из кухни, — продолжала Джансиз. — Да, я слышала, что и генерал Трагер тоже. Настоящий праздник, — Джансиз печально улыбнулась и перестала причесывать госпожу. — Хотела бы я посмотреть.

Кассандра повернулась к подруге. Ее глаза, белые, слепые, не утратили глубины. Сейчас в них было сожаление. Кассандра забрала у подруги щетку.

— Другие расскажут тебе обо всем, а ты передашь мне. Вот будет здорово, правда?

— Да, — кивнула Джансиз.

— А завтра праздник уже пройдет, и мы обе перестанем постоянно слышать о нем!

Джансиз рассмеялась.

— И у других останутся воспоминания. А у нас с тобой — ничего!

Звучало не смешно, но Джансиз всегда справлялась со слепотой при помощи черного юмора. Она так и не привыкла к ней за шестнадцать лет, но больше не проклинала Акилу за жестокость. Таков был странный извращенный дар, преподнесенный Акилой Кассандре, но она была благодарна и за это. Иногда она чувствовала стыд. Знать, что Джансиз ослепили ради нее — тяжелая ноша. И отплатить за такую жертву нечем…

— Мы попросим Фрина приготовить на сегодня особый ужин, пока он не умчался смотреть на затмение, — проговорила Кассандра. — Поедим пораньше и устроим собственный праздник.

— Но я смогу сходить туда, правда ведь, Касс?

— Конечно. Сходи и развлекись. Расскажешь мне обо всех проклятых чудесах, когда вернешься. А я буду ждать тебя.

Джансиз очаровательно улыбнулась. Она нащупала щетку в руке Кассандры и снова взялась за работу. Кассандра пыталась расслабиться. Ей было жарко, она чувствовала раздражение и хотела к людям — людям, которые видят. Как ей хотелось уничтожить бесчисленные слухи, сопровождавшие ее, и позволить всем в Коте увидеть свою королеву, доказать, что она не уродлива, а кожа ее не обезображена проказой. Она все еще прекрасна.

И в этом состоит ее проклятие.

«Я старая, — подумала Кассандра, изучая себя в зеркале. — Но старой не выгляжу».

Ей давно уже было неинтересно, бессмертна ли она. Это очевидно. Ничто не касалось ее. Ни возраст, ни рак. И уж, конечно, ни один мужчина до нее не дотрагивался. Акила стремился быть с ней, но не решался. Он попробовал это сделать однажды, надев плотную повязку на глаза, дабы не нарушить проклятие. Но результат получился сокрушительным. Акила никогда не был умелым любовником, даже с открытыми глазами. А с завязанными — стал не просто старым и нездоровым человеком; он был беспомощен, жадно ощупывая ее тело, причиняя боль и себе, и ей. Опозоренный и разъяренный, он был вынужден прекратить попытки. И никогда больше не приходил к ней в постель. Отныне он появлялся лишь в темноте, чтобы поговорить с ней, а иногда — чтобы почитать ей, и она слышала в его голосе изменения. Он становился все более больным и безумным, и его похоть никогда не удовлетворялась. Кассандра увидела себя в зеркале, и ей захотелось плюнуть в собственное отражение. Красота была наихудшим из зол.

Внутри нее нарастали ненависть и отчаяние. Джансиз спокойно расчесывала ее волосы. Кассандре захотелось закричать.

— Хватит!

Джансиз отпрянула назад.

— Что?

Кассандра схватила щетку и швырнула ее в зеркало, разбив его.

— Не могу больше выносить этого! — она вскочила с кресла и уставилась на Джансиз, прямо в белые невидящие глаза. — Эту чертову жару, это проклятое лунное затмение, эту поганую тюрьму! Я хочу выйти, Джансиз!