ГЛАВА 26

— Ты сказал, штурмуем бастион? Я не ослышался? — переспросил один из командиров.

— Именно это я и сказал, — ответил Пердикка. — И сегодня же ночью все увидят, хватит ли у тебя духу, чтобы действовать, а не только болтать.

Все принялись хохотать.

— Так мы идем? — крикнул кто-то еще.

В своем опьянении Пердикка был невероятно серьезен:

— Идите в свои части, у вас времени в обрез. Поднятая в моем шатре лампа послужит сигналом. Велите принести лестницы, крючья и веревки: будем штурмовать тихо, без штурмовых башен и стрельбы из катапульт. Шевелитесь!

Товарищи изумленно и недоверчиво уставились на него, но подчинились, поскольку тон Пердикки не предполагал возражений, а взгляд — и подавно. Вскоре на шесте его шатра появилась лампа, и все сплоченными рядами беззвучно подошли к тому месту, где за совершенно разрушенной стеной угадывался укрепленный бастион, построенный в форме соединительной дуги.

— До последнего держимся под прикрытием стены, — приказал Пердикка, — а потом, по моему сигналу, бросаемся на штурм. Нужно застать дозорных врасплох, чтобы не успело подойти подкрепление. Как только окажемся на стене, протрубим тревогу, чтобы сбежались царь и прочие командиры. Ну, вперед!

В темноте войска двинулись вперед, пока не оказались с обеих сторон бреши, потом бросились к основанию бастиона, стоявшего за стеной примерно в ста шагах. Но пока они подтаскивали лестницу и вращали крючья на веревках, ночная тишина вдруг раскололась резкими звуками трубы, криками, возгласами и лязгом оружия.

Вся стена наверху заполнилась солдатами, и все новые воины, как ручьи в половодье, выбегали в полном вооружении из боковой двери и Миласских ворот, зайдя отрядам Пердикки в тыл и прижимая их к бастиону, с которого плотным дождем начали сыпаться стрелы.

— О боги! — воскликнул один из командиров. — Мы в ловушке. Вели трубить тревогу, Пердикка, вели трубить тревогу! Проси помощи у царя!

— Нет! — крикнул Пердикка. — У нас еще может получиться. Вы отобьете атаку отсюда, а мы полезем на стену.

— Ты свихнулся! — еще громче завопил командир. — Вели трубить тревогу, а не то это сделаю я, проклятье!

Пердикка растерянно огляделся вокруг. Сознание вдруг справилось с опьянением, и он понял, что грядет неминуемая катастрофа.

— Все за мной! — скомандовал он. — Все за мной! Пробьемся к лагерю. Трубач, тревогу! Тревогу!

Тихую весеннюю ночь прорезал звук трубы, он прокатился по широкой котловине и протяжной жалобой донесся до лагеря Александра.

— Сигнал тревоги, государь! — Один из стражников ворвался в царский шатер. — С бастиона!

Александр вскочил с постели и схватился за меч.

— Пердикка… Этот сукин сын попал в беду. Я должен был предвидеть это!

Он выбежал из шатра с криком:

— По коням! По коням, воины! Пердикка в опасности! — и бешеным галопом бросился к стене сам, а за ним последовала царская охрана, пребывавшая в полном вооружении в любое время дня и ночи.

Тем временем Пердикка во главе своих воинов яростно пробивался к открытому месту. Вражеские войска били по нему с обеих сторон. Они имели большое преимущество, сражаясь в выгодной позиции, в то время как македонянам приходилось пробираться сквозь кучи и обломки развалин.

Труба продолжала звать на помощь, пронзительно и тревожно, а Пердикка с окровавленными руками и коленями приближался к пролому, с отчаянным мужеством и упорством пробиваясь сквозь вражеский строй.

Когда послышался топот коней Александра, Пердикка уже выводил своих людей через пролом в направлении лагеря.

Войска Мемнона сомкнули строй и отступили назад, к бастиону. Земля под их ногами была усеяна трупами македонских солдат, павших в самоубийственной атаке, предпринятой их безответственным командиром.

Александр внезапно возник перед своими людьми, как порождение ночи; свет его факела ярким кровавым отблеском падал на лицо, а волосы развевались львиной гривой.

— Что ты наделал, Пердикка, что ты наделал! Ты повел своих людей на бойню!

Пердикка упал на колени, сокрушенный усталостью и отчаянием. Конница Александра заняла позицию на случай вражеской атаки, но ветераны Мемнона оставались возле бреши, стоя плечом к плечу, сомкнутым строем, и ожидая, что предпримет противник.

— Дождемся рассвета, — решил Александр. — Сейчас двигаться слишком опасно.

— Дай мне другие войска и позволь пойти в бой, дай мне искупить свою вину! — вне себя кричал Пердикка.

— Нет, — твердо ответил царь. — Не станем к одной ошибке добавлять другую. У тебя еще будет время искупить вину.

И так они молча простояли весь остаток ночи. Темноту то и дело раздирали зажженные стрелы — враги выпускали их, чтобы осветить пространство перед брешью. Пламя метеором прочерчивало небосвод и, потрескивая, втыкалось в землю.

Когда занялся рассвет, царь велел Пердикке провести перекличку, чтобы узнать, сколько человек погибло или пропало без вести. От двух тысяч воинов, что он взял с собой на штурм, осталось тысяча семьсот, остальные пали в засаде, и их трупы лежали теперь, незахороненные, у бреши и бастиона.

Царь послал глашатая попросить встречи с Мемноном.

— Нужно поговорить о возвращении тел убитых, — объяснил он ему.

Глашатай выслушал предлагаемые царем условия, взял белое полотнище и, сев на коня, направился к вражеской линии. Он трижды протрубил в трубу, прося перемирия.

Из бреши донесся такой же троекратный звук, и глашатай медленно, шагом, проехал в пролом.

Прошло какое-то время, и со стены в брешь спустился другой глашатай. Это был грек-колонист, говоривший с сильным дорийским акцентом, вероятно с Родоса.

— Царь Александр просит переговоров о выдаче тел его погибших солдат, — сказал македонянин, — и хочет узнать условия вашего командующего.

— Я не уполномочен выдвигать условия, — ответил грек. — Могу лишь сказать, что командующий Мемнон расположен встретиться с твоим царем лично сразу после заката.

— Где?

— Вон там. — Грек указал на дикую смоковницу, растущую возле монументальной гробницы, что стояла у дороги, вившейся от Миласских ворот. — Но ваши солдаты должны остановиться в одном стадии оттуда: встреча состоится на полпути между двумя войсками. У Мемнона не будет никакого эскорта, и того же он ждет от царя Александра.

— Я передам твои слова, — ответил македонский глашатай, — и если вскоре не вернусь, то это будет означать, что царь согласен.

Он сел на коня и удалился, а грек, подождав некоторое время, снова поднялся на стену и исчез в рядах ветеранов.

Александр велел своему войску отойти назад на требуемое расстояние, а сам вернулся в лагерь и уединился в своем шатре, ожидая заката. Весь день он не прикасался к еде и не пил вина. Он ощущал это поражение своей личной неудачей. Грозная способность Мемнона отвечать ударом на удар, да еще с такой сокрушительной силой, жестоко унижала его. Впервые в жизни Александр испытал деморализующее чувство собственного бессилия и глубокого одиночества.

Триумфы, сопровождавшие его жизненный путь до этого момента, казались теперь далекими и почти забылись, а родосец Мемнон представлялся валуном, преградившим ему дорогу, препятствием, которое с течением времени казалось все более неодолимым.

Александр велел страже никого не впускать, и даже Лептина не приближалась к нему. Она давно научилась читать его взгляд, различать в глубине его глаз свет и тени, как на ненастном небе.

Но когда до заката оставалось уже совсем немного и Александр готовился к встрече со своим врагом, до него донеслась какая-то ругань, а потом в шатер ворвался Пердикка, отбиваясь от стражей.

Александр сделал знак, и солдаты оставили их одних.

— Я заслуживаю смерти! — воскликнул обезумевший Пердикка. — По моей вине погибло столько храбрых солдат, я опозорил войско и вынудил тебя на унизительные переговоры. Убей меня! — крикнул он, протягивая Александру меч.

У него был потерянный вид, красные глаза впали. После осады Фив Александр никогда не видел его в таком состоянии. Царь, не моргая, пристально посмотрел на него, потом указал на скамью:

— Сядь.

Дрожащими руками Пердикка совал ему меч.

— Тебе сказано: сядь, — снова велел Александр, на этот раз громче и тверже.

Друг осел на скамью, и меч выпал из его руки.

— Зачем ты устроил этот штурм? — спросил царь.

— Я напился, все мы напились… Дело казалось мне вполне возможным, даже безопасным.

— Потому что ты был пьян. Любой человек в здравом рассудке должен понимать, что это самоубийство — ночью и в таком месте.

— На бастионе никого не было. Полная тишина. Ни одного часового.

— И ты попался. Мемнон — самый грозный противник, который может встретиться на нашем пути. Ты понял? Ты понял? — воскликнул царь.

Пердикка кивнул.

— Мемнон не только доблестный боец. Это человек необычайной хитрости и ума, он наблюдает за нами днем и ночью, выжидает малейшей нашей оплошности, неверного шага, опрометчивого поступка. А потом наносит убийственный удар. Здесь мы не на поле боя, где можно проявить превосходство нашей конницы или развернуть во всю силу нашу фалангу. Перед нами богатый и могущественный город, хорошо вымуштрованное войско, имеющее позиционное преимущество. На протяжении всей осады оно не испытывает трудностей со снабжением. Наша единственная возможность — пробить в стене проход, достаточно широкий, чтобы опрокинуть оборону ветеранов Мемнона. А это можно сделать только днем, при солнечном свете. Наша сила против их силы, наш ум против их ума, наша осторожность против их осторожности. Ничего другого. Знаешь, что мы сделаем теперь? Мы удалим из бреши обломки, уберем камни, чтобы совершенно освободить территорию, а потом подкатим машины к круглому бастиону и разобьем его. Если они построят новый, мы разобьем и тот, пока не столкнем их в море. Понял, Пердикка? А до тех пор выполняй мои приказы, и только. Потеря твоих солдат — уже достаточное наказание. Я доставлю тебе их тела. И ты со своим отрядом окажешь им погребальные почести, успокоишь жертвами их оскорбленные души. Придет день, когда ты выплатишь им свой долг. А теперь я приказываю тебе жить.

Александр поднял меч и протянул другу.

Пердикка молча вложил клинок в ножны и встал, чтобы уйти. Глаза его были полны слез.

ГЛАВА 27

Лицо стоявшего перед ним человека скрывал коринфский шлем, сам он был в панцире из бронзовых пластин, украшенных серебром, а на цепочке портупеи висел меч. Синий льняной плащ у него на плечах, как парус, раздувало вечерним ветром.

Александр же пришел с непокрытой головой и пешком, ведя Букефала в поводу.

— Я Александр, царь македонян, — сказал он. — Я пришел договориться о выкупе за тела моих павших солдат.

Взгляд человека сверкнул из-под шлема, и Александр на мгновение узнал вспышку тех глаз, что Апеллесу удалось передать на портрете. Его голос прозвучал металлом:

— Я командующий Мемнон.

— Что ты просишь за возвращение мне тел моих воинов?

— Всего лишь ответа на один вопрос.

Александр изумленно посмотрел на него.

— Какой вопрос?

Мемнон на мгновение заколебался, и Александр почувствовал, что сейчас он спросит о Барсине, поскольку такой человек повсюду имел осведомителей и, услышав о происшедшем, почти наверняка мучился сомнениями.

Но вопрос оказался вовсе не об этом.

— Зачем ты принес войну на эту землю?

— Персы первыми вторглись в Грецию; я пришел отомстить за разрушение наших храмов и городов, за наших юношей, павших при Марафоне, Фермопилах и Платее.

— Ты лжешь, — сказал Мемнон. — Тебе нет дела до греков, и им нет дела до тебя. Скажи мне правду. Я никому не расскажу.

Усилившийся ветер окружил двоих воинов тучей красной пыли.

— Я пришел построить величайшее царство, какое только видели на земле. И ничто меня не остановит, пока я не дойду до волн последнего Океана.

— Этого я и боялся, — кивнул Мемнон.

— А ты? Ты не царь, ты даже не перс. Зачем же такое упорство?

— Затем, что я ненавижу войну. Я ненавижу молодых безрассудных безумцев, которые, подобно тебе, желают славы и заливают мир кровью. Я заставлю тебя жрать пыль, Александр. Я вынужу тебя вернуться в Македонию, и ты умрешь от кинжала, как твой отец.

Царь не поддался на провокацию.

— Пока существуют границы и барьеры, различные языки и обычаи, разные божества и веры, мира не будет. Тебе следует присоединиться ко мне.

— Это невозможно. У меня одно слово и одно убеждение.

— Тогда победит сильнейший.

— Не говори так: судьба слепа.

— Ты вернешь мне тела моих солдат?

— Можешь забрать их.

— Сколько времени ты даешь на перемирие?

— До истечения первой стражи.

— Мне хватит. Благодарю тебя.

Вражеский командующий наклонил голову.

— Прощай, командующий Мемнон.

— Прощай, царь Александр.

Мемнон повернулся к нему спиной и пошел к стене. Дверь открылась, и синий плащ исчез в темноте проема. Вскоре тяжелая железная дверь с протяжным скрипом затворилась за ним.

Александр вернулся в лагерь и отправил Пердикку собирать погибших.

Носильщики приносили их по одному и передавали жрецам и их служкам, чтобы те привели тела в порядок и приготовили к погребению.

Было возведено пятнадцать больших костров, и на каждый возложили по двадцать тел, облаченных в доспехи, вымытых, причесанных и умащенных благовониями.

Отряды Пердикки стояли в почетном карауле, вслед за своим командиром громко выкрикивая имена павших. Потом пепел собрали в урны, куда также сложили раскаленные на костре и ритуально согнутые мечи погибших. Урны запечатали и к каждой приложили свиток с именем, родом и местом рождения умершего.

На следующий день их погрузили на корабль и отправили в Македонию, на вечный покой в земле предков.

Между тем под прикрытием баллист саперы начали удалять из бреши обломки стены, чтобы выдвинуть машины к новому бастиону. Александр с высоты холма наблюдал за работой и видел, что в это же время внутри города по приказу Мемнона возводится гигантская деревянная башня.

К царю подошел Евмен. Он, как обычно, был в воинских доспехах, хотя до сих пор ни разу не принимал участия ни в каких боевых действиях.

— Когда они построят эту башню, будет трудно подойти к бастиону.

— Да, — признал Александр. — Мемнон поставит наверху баллисты и катапульты и будет стрелять вниз с близкого расстояния.

— Ему будет достаточно целиться в скопление наших воинов, чтобы устроить побоище.

— И потому я хочу пробить брешь в этом проклятом бастионе, прежде чем он закончит свою башню.

— Не получится.

— Почему?

— Я рассчитал темп работ. Ты видел часы, которые я велел устроить на холме?

— Видел.

— Так вот: защитники возводят примерно три локтя в день. Ты видел прибор, что я установил рядом с часами?

— Конечно, конечно, — ответил Александр с оттенком нетерпения в голосе.

— Если тебе неинтересно, я могу ничего не говорить, — обиделся Евмен.

— Не дури. Что это за прибор?

— Игрушка моего изобретения — окуляр на вращающейся платформе, который устанавливается на одну линию с целью. Путем простого геометрического расчета я могу сказать, на сколько в день поднимается их новое сооружение.

— И что?

— А то, что, пока мы расчистим брешь хотя бы наполовину, они свою работу уже закончат и разнесут нас вдребезги градом ударов. По моим расчетам, они смогут установить на верхних площадках двенадцать катапульт.

Александр опустил голову и, чуть помолчав, спросил:

— И что ты можешь предложить?

— Тебя действительно интересует мое мнение? Что ж… Я бы отказался от удаления обломков стены и сосредоточил все наши машины в северо-восточном секторе, где стена кажется не такой толстой. Если хочешь взглянуть через мой прибор…

Александр позволил себя отвести к тому месту и посмотрел в окуляр.

— Тебе нужно сначала навести его на внешнюю поверхность стены, а потом на внутреннюю, слева от бреши. Видишь? А теперь справа, вот так.

— Верно, — признал Александр, снова выпрямляясь. — С той стороны стена не такая толстая.

— Именно. Так вот, если ты распорядишься выдвинуть туда все башни, еще до завтрашнего вечера они сделают такой пролом, что можно будет обойти круглый бастион или подобраться к нему сбоку. Агриане — прекрасные скалолазы, и, если ты пошлешь их, они расчистят путь для штурмовых отрядов, которые смогут проникнуть в город и зайти защитникам в тыл.

Александр положил руки ему на плечи:

— А я-то до сих пор держу тебя в секретарях! Если победим, будешь участвовать во всех советах высшего командования с правом излагать свое мнение. А теперь велим переместить эти башни, чтобы скорее начали разбивать стену. Хочу, чтобы они работали в несколько смен, без перерыва, день и ночь. Не дадим спать жителям Галикарнаса!

Приказ царя был выполнен незамедлительно: в последующие дни, с большими усилиями и привлечением сотен рабочих и тяглового скота, шесть штурмовых башен одна за другой были выдвинуты к северо-восточной стене, и навязчиво, неумолимо, ритмично заработали тараны, — весь город и земля под ним сотрясались от оглушительного грохота. Евмен по поручению Александра лично проинспектировал каждую стенобитную машину. Его сопровождала группа инженеров, которые корректировали балансировку и выравнивали платформы для максимальной производительности таранов.

Условия внутри башен были страшные: жара, пыль, теснота. Приходилось прикладывать огромные усилия, чтобы толкать гигантские окованные бревна на твердые каменные стены. Жуткая отдача и невыносимый шум налагали тяжкое испытание на тех, кто занимался этим. По лестнице постоянно поднимались и спускались водоносы, чтобы утолять жажду солдат, занятых нечеловеческим трудом.

Но все словно бы ощущали на себе неотрывный царский взгляд. К тому же Александр обещал щедрую награду первому, кто обрушит вражескую защиту. Между тем он догадывался, что исход предприятия зависит не только от работы машин: он чувствовал, что Мемнон готовит какой-то ответный ход.

Александр собрал на холме Пармениона, Клита Черного и своих товарищей: Гефестиона, Пердикку, Леонната, Птолемея, Лисимаха, Кратера, Филота и Селевка. Пригласили также Евмена.

Царский секретарь был весь в пыли и оглох от шума, так что приходилось кричать, чтобы он что-то услышал. В боевой готовности выстроилось войско — первый ряд «щитоносцев» в легком вооружении, фракийские и агрианские отряды. За ними, в центре и на левом крыле, — македонская тяжелая пехота, справа — гоплиты греческих союзников. На флангах — конница. В глубине, в резерве, под командованием Пармениона — ветераны Филиппа, воины большого опыта и устрашающего упорства в бою.

Они молча ждали, держа копья у ноги, в тени первого ряда олив.

Тем временем по приказу Пердикки на возвышение выдвинулась батарея из множества баллист и нацелилась на Миласские ворота, откуда галикарнассцы могли совершить вылазку.

— Евмен должен вам кое-что сказать, — объявил Александр.

Секретарь бросил взгляд на свои солнечные часы — тень, отброшенную на деревянный циферблат воткнутым в центре колышком.

— Менее чем через час стена с северо-восточного края начнет рушиться. Верхние ряды квадратных камней уже поддались, а нижние тронулись под ударами самых тяжелых таранов на нижних платформах. Стена должна рухнуть одновременно на протяжении не менее чем ста пятидесяти футов.

Александр оглядел своих военачальников и товарищей. Все лица несли на себе печать долгих боев, недосыпаний, постоянных контратак, засад, лишений и усталости от месяцев осады.

— Сегодня на кон поставлено все, — сказал он. — Если победим — слава о нашей силе откроет нам все ворота отсюда до горы Аман. Если нас отбросят — потеряем все, чего добились. Хорошенько запомните одно: противник наверняка попытается совершить какое-то решительное действие, и никто из нас не может предугадать какое. Только посмотрите на эту башню, — царь указал на гигантскую деревянную платформу, всю уставленную баллистами и катапультами, — и вы поймете, насколько он грозен. А теперь пошлите войско вперед под прикрытием этих башен. Нужно быть готовыми к броску, как только появится брешь. Вперед!

Пердикка попросил слова:

— Александр, прошу у тебя одолжения: позволь на первый штурм повести солдат мне. Дай мне «щитоносцев» и штурмовиков, и клянусь тебе перед богами: завтра утром мы будем сидеть на пиру во дворце галикарнасского сатрапа.

— Бери всех, кто тебе нужен, Пердикка, и делай то, что требуется.

Все разошлись по своим частям, и по сигналу трубы войско шагом двинулось в направлении шести башен. Только ветераны под бдительным оком Пармениона неподвижно ждали в тени олив.

ГЛАВА 28

Александр велел привести Букефала, чувствуя, что в столь решительный момент может положиться только на него. Он погладил коня по морде и по шее, а потом шагом направился к стене. Рядом ехали Гефестион и Селевк, которых царь решил оставить при себе.

Резкий свист заставил его обернуться, и он увидел, как большая башня позади круглого бастиона метнула в левое крыло войска железные стрелы баллист.

— В укрытие! — крикнул Черный. — Убирайтесь оттуда, а то окажетесь на вертеле, как дрозды. Прочь, прочь оттуда, вам говорят!

Левое крыло развернулось и заняло позицию позади центра, а Клит приказал своим солдатам бежать под прикрытие стены, где прямые выстрелы баллисты не могли их достать. Между тем Лисимах, командовавший своей батареей метательных машин, что стояла на возвышении, ответил залпом в направлении башни. Пораженные в грудь, несколько галикарнассцев с воплями упали с высоты на землю и разбились.

Послышался грохот — это в восточной части стены рушились огромные блоки, выбитые непрекращающимися ударами таранов.

Пердикка не отставал от своих «щитоносцев» и агриан. Он кричал как безумный, потрясая перед собой копьем. В это мгновение послышался сигнал трубы, а потом другой — протяжный, резкий, душераздирающий. К царю галопом подскакали вестовые.

— Государь! Государь! Вылазка на восточной стороне, вылазка!

Гефестион в недоумении повернулся к Александру:

— Это невозможно. На восточной стороне нет ворот.

— Нет, есть, — вмешался Селевк. — У берега.

— Но с этой дистанции мы бы увидели, как они подходят, — настаивал Гефестион.

Подскакали другие вестовые.

— Государь! Они спускаются со стены, их тысячи. Они спускаются по веревочным лестницам и рыбачьим сетям! Они у нас в тылу, государь!

— Галопом! — приказал Александр. — Быстро, быстро!

Он пришпорил Букефала и поскакал в тыл своему войску. Там тысячи персидских солдат атаковали македонян, выпуская тучи стрел и дротиков. И снова зазвучали трубы, на этот раз слева.

— Миласские ворота! — завопил Селевк. — Александр, смотри, еще одна вылазка!

— Внимание на боковую дверь! — крикнул Черный. — Осторожно! Проклятье! Леоннат! Леоннат! С этой стороны! Смотрите на фланг!

Леоннат повернул со своими педзетерами и оказался перед пехотой наемников, которую вел за собой гигант Эфиальт. Выставив перед собой бронзовый щит с изображением горгоны с горящим взглядом и змеями вместо волос, он кричал:

— Вперед! Вперед! Время пришло! Перебьем их всех! Царь пробил себе дорогу к первой линии, где яростно наседали персидские ударные войска. Они соединились с греческими наемниками Эфиальта. С башен бастиона катапульты открыли навесную стрельбу длинными стрелами.

Под страшным градом снарядов строй македонян начал рушиться, и греческие наемники стали теснить врагов щитами. Александр, находившийся в этот момент на левом фланге, двинул Букефала в самую гущу сражения. Сжимая в руке обоюдоострый топор, он криком воодушевлял своих воинов. Огромный камень упал рядом и раздавил одного из солдат, как муху. Кровь брызнула на бок Букефалу, который встал на дыбы и заржал, колотя в воздухе передними копытами.

Тщетно царь старался направить коня в центр, где его воины все больше уступали инициативу противнику: давка и град камней из катапульт преграждали ему путь, и все его силы уходили на то, чтобы сдерживать напор вражеских солдат, выплескивавшихся из Миласских ворот.

Черный, видя, что Эфиальт, как воплощение ярости, вклинился со своими частями в македонский центр, продолжал отступать. Молодые педзетеры не выдерживали под натиском грозного, сплоченного строя наемников. Только Пердикка упирался на самом левом краю строя. Катапульты с высоты бастиона начали бросать амфоры со смолой и битумом, которые разбивались у основания македонских штурмовых башен, расплескивая по земле свое содержимое. Вскоре на стене появились персидские лучники, выпустившие рой зажигательных стрел. Пламя с ревом вспыхнуло и охватило машины, превращая их в огромные факелы.

Пердикка доверил командование своему заместителю, а сам поднялся сквозь пламя на первую платформу, где перепуганные люди бросили тараны, которые по инерции продолжали качаться на веревках.

— По местам! — заорал он. — Все по своим местам! Стена сейчас рухнет. Вперед, последний удар! — и, бросив на землю щит, сам схватился за ручку тарана, не обращая внимания на языки пламени, угрожающе проникавшие сквозь щели дощатого пола.

Остальные сначала смотрели на него, ошеломленные этим сверхчеловеческим мужеством, а потом один за другим вернулись на свои места и вновь принялись раскачивать таран, крича, чтобы преодолеть страх и невыносимый жар. Огромный окованный конец тарана, толкаемого тысячей отчаянных рук, снова набрал ход и с грохотом врезался в стену. Гигантские квадратные блоки, уже поддавшиеся, заколебались, а потом один или два из них упали, подняв тучу дыма и пыли. Следующие удары пробили дыру и вызвали ужасный обвал, который помог загасить огонь.

Однако в центре македонского строя педзетеры все отступали под неудержимым натиском Эфиальта, и этот натиск был готов вот-вот превратиться в прорыв. Черный снова закричал:

— Леоннат, останови его!

И Леоннат услышал. Ударами топора он расчистил себе путь через ряды врагов и оказался перед Эфиальтом.

Два колосса остановились, запыхавшиеся, с искаженными от усталости лицами. У обоих кровоточили многочисленные раны, а тела блестели от пота, как статуи под дождем.

Александр обернулся и увидел, что ветераны его отца замерли в тени олив под бесстрастным оком Пармениона. Он закричал:

— Трубач, проси резерв!

Это была последняя возможность, так как конница не могла вступить в бой на этой пересеченной, скалистой местности, усеянной камнями.

Парменион услышал тревожный, настойчивый звук и обратился к своему войску:

— Ветераны, за царя Филиппа и за Александра, вперед!

И внезапно какой-то гром разорвал душный воздух:

«Гром Херонеи»!

Огромный барабан, спрятанный под оливами, подал голос, и мощная фаланга мерным шагом двинулась вперед, ощетинившись копьями, как страшный дикобраз, и выкрикивая на каждом шагу:

Алалалай! Алалалай!

Александр, с трудом пробившись почти в самый центр сражения, велел педзетерам Леонната разойтись в стороны, чтобы пропустить ветеранов, которые лавиной обрушились на уже уставших ветеранов Мемнона. Между тем Леоннат, как лев, сражался со своим гигантом-противником, и оглушительный лязг их ударов разносился по равнине, как в битве титанов.

Используя свой борцовский опыт, Леоннат обманным выпадом вывел Эфиальта из равновесия, так что тот коснулся коленом земли. В то же мгновение македонянин выпрямился и, упершись обеими ногами в землю, со всей силы нанес секирой удар по спине противника, который с шумом рухнул на землю.

Даже после захода солнца обезумевшие от усталости и ярости бойцы продолжали сражаться. Греческие наемники, обессилевшие и потерявшие своих командиров, не выдержали неодолимого натиска ветеранов Пармениона: они начали отступать и, наконец, обратились в беспорядочное бегство, устремившись к Миласским воротам и боковой двери в южном секторе, рядом с морем. Но напуганные зрелищем битвы защитники города закрыли все ворота, так что многих вражеских воинов ветераны Пармениона перебили у самого подножия стен, заколов сариссами.

Когда Александр велел трубить сигнал отбоя, Пердикка прочно вклинился в брешь в восточном секторе. Отряд агриан взобрался на круглый бастион и сбрасывал оттуда его защитников. Другие солдаты залезли на деревянную башню и направили баллисты и катапульты в центр города.