– Если мы возьмемся за нее вместе, то у нас все получится.

Он дотронулся до ее колена.

– Эмма ушла из замка за несколько минут до Лайона. Она вышла на тропинку, идущую вдоль скал. Но почему она пошла туда в столь ранний час и сразу после бурного скандала с мужем?

– Для того, чтобы успокоить нервы?

– Но она могла бы пройтись по саду, или побродить по Оленьему парку, или даже проехаться верхом. Эмма в тот день легко могла найти себе более соответствующий погоде способ развеяться. С какой целью она решила прогуляться именно вдоль скал?

– Возможно, у нее там была назначена встреча? – предположила Гвинет.

Дэвид, нахмурившись, посмотрел на нее:

– Сейчас нам известно об Эмме гораздо больше. Ты полагаешь, она направилась туда, чтобы встретиться со своим любовником?

В комнате повисла тишина. Гвинет сжалась в комочек и уставилась в пространство неподвижным взглядом.

– Нам надо найти ответ на этот вопрос, – произнес Дэвид твердо. – Нам известно, кто из гостей был в замке в тот день, когда погибла Эмма. Я надеюсь, что большая часть слуг все еще находится здесь. Нам надо только задать им несколько вопросов, выяснить, каковы были планы Эммы и кто затаил такую злобу против нее, что решил сбросить со скалы.

– Я не уверена, что мне нравится, когда ты говоришь «мы».

Дэвид схватил ее за талию и посадил к себе на колени.

– Тогда мне придется почаще это повторять, чтобы ты привыкла.

– Ты не был единственным, кто пробовал все забыть. Думаю, что твои расспросы обеспокоят и расстроят многих людей. Я не считаю это хорошей идеей…

– А на мой взгляд, это прекрасная мысль, если мы примемся задело вместе.

Дэвид откинул ее юбку и погладил стройные ноги. Но рука Гвинет перехватила его ладонь.

– Тебе следует все объяснить Лайону. Он поймет. Ты убедил меня, значит, сможешь убедить и его.

– Нет, любовь моя! – рассмеялся Дэвид. – У меня нет никакого желания делать с ним то, что мы делаем с тобой.

– Ты просто невыносим! Я говорю не о том…

Она замолчала от неожиданности, когда он положил свою ладонь на источник ее наслаждения. Дэвид ухмыльнулся, увидев, как она зарделась. Он даже услышал ее учащенное дыхание.

Она попыталась отпрянуть от него, но он резко, почти до конца, расстегнул на ней платье и, припав к ее груди, жадно осыпал ее поцелуями, одновременно введя пальцы внутрь ее лона.

– Дэвид…

Ее крик наслаждения чуть не свел его с ума. Дэвид едва не разорвал ее платье, нетерпеливо освобождая Гвинет от одежды, мешавшей ему наслаждаться ее телом. Он почувствовал, как Гвинет стаскивает с него одежду здоровой рукой.

– Как тебе удается вызывать у меня такие чувства? – Гвинет губами впилась в его губы. – Как ты умеешь заставить меня так сильно тебя хотеть?

– Потому что нас двое, любовь моя.

Он приподнял ее, и через мгновение Гвинет с широко раскинутыми ногами уже сидела на нем верхом. Дэвид ощутил, как она оседлала его пенис, и наконец целиком погрузился в нее.

– Мы с тобой делаем это ради друг друга. Это значит, что нам нельзя расставаться.

Она не возражала, а он улыбнулся, когда вместо ответа почувствовал, как она всем телом подчинилась ритму любовного танца.

Об отдыхе ей неустанно напоминали почти все живущие в замке, но Миллисент просто не могла отдыхать. Шевеление младенца, который должен был скоро появиться на свет; постоянная забота Лайона; неуемная энергия Джозефины. Жизнь была такой яркой и насыщенной, что Миллисент не желала терять даром ни одного мгновения. Тем более теперь, когда она узнала, что с Вайолет все разрешилось благополучно, что она в безопасности. Все было так замечательно! Миллисент очень хотелось увидеть Вайолет и обо всем расспросить.

Это был ее первый визит в Гринбрей-Холл. Внешний вид поместья соответствовал описанию Траскотта: величественное кирпичное здание в три этажа. Вокруг располагались сад и парк с дубовой аллеей, ведущей прямо к парадному входу. Позади одного крыла Миллисент разглядела тянувшийся вдоль берега Твида Олений парк. Отсюда был даже виден Баронсфорд. Его высокие стены сияли в лучах утреннего солнца.

Ее поразило и внутреннее убранство дома. Например, в холле был высокий потолок и выложенный мраморными плитками пол, где на постаменте из белого мрамора возле стены мерно тикали старинные часы. На противоположной стороне мраморные колонны обозначали коридоры, ведущие внутрь дома. Эти коридоры представляли собой открытые галереи, которые соединяли внутренние покои с холлом. Везде чувствовался хороший вкус, правда, несколько холодноватый, поэтому Миллисент приятно удивилась, когда ее провели в гостиную, обшитую дубовыми панелями, которые освещало солнце, создавая ощущение тепла и комфорта.

Миллисент мерила шагами гостиную, пытаясь успокоиться. Она приехала сюда из-за Вайолет, а также чтобы узнать о здоровье Гвинет. Ей нет никакого дела до Эммы, первой жены Лайона, уговаривала она себя. Она не допустит, чтобы тени прошлого отравили ей этот визит.

Миллисент остановилась перед двумя большими картинами над камином, решив, что, должно быть, это портреты лорда и леди Кэверс. Она пристально рассматривала их и вдруг отметила некоторое сходство в овале лица и разрезе глаз леди Кэверс с ее дочерью, но сама леди Кэверс казалась значительнее, крупнее. Миллисент пришло в голову, что графиня выглядела так, словно сама указывала живописцу, что и как ему рисовать.

Миллисент до сих пор не представлялось случая лично встретиться с матерью Эммы, но она знала, что Августа еще не вернулась в Шотландию. Это было только на руку Миллисент. До нее уже доходили слухи, что леди Кэверс очень разозлилась, узнав, что Лайон женился снова.

На соседней стене висела другая картина – Эмма, совсем еще маленькая девочка, на коленях матери. Миллисент никогда не считала Эмму своим врагом. Она даже радовалась тому, что вошла в жизнь Лайона после смерти Эммы. Ведь теперь они строили свою жизнь заново, они творили собственную семейную историю.

С Гвинет все обстояло по-другому. Несмотря на то что она была неотъемлемой частью всего, что происходило в Баронсфорде и Грйнбрей-Холле, Миллисент, время от времени встречаясь с ней, полюбила ее всем сердцем. Вообще-то Миллисент считала, что они с Гвинет могли бы видеться гораздо чаще, если бы не напряженные отношения между леди Кэверс и семьей Пеннингтон.

Кроме того, явная увлеченность Дэвида этой девушкой таила в себе много замечательных возможностей, так что, навещая сегодня Гвинет, она хотела пригласить ее в Баронсфорд и даже погостить там до приезда ее тетушки. Мнение леди Кэверс в данном случае нисколько не волновало Миллисент.

Вдруг она почувствовала на себе чей-то внимательный взгляд и обернулась к двери. Она не сразу узнала молодую женщину, стоящую на пороге, но когда та шагнула в комнату, сердце у Миллисент подпрыгнуло от радости.

– Вайолет! – вскрикнула она, тотчас забыв о своей клятве не пугать ее, и устремилась к ней навстречу. – Неужели это ты? Я едва могу поверить, что ты наконец-то стоишь передо мной, живая и невредимая. Ведь я почти уже перестала надеяться, что судьба даст мне возможность снова увидеть тебя.

Миллисент раскрыла Вайолет свои объятия, и слезы покатились по ее щекам.

– Дай мне посмотреть на тебя, – всхлипывая, прошептала она, чуть отодвинувшись от Вайолет, но не выпуская ее из рук.

У Вайолет задрожал подбородок, а лицо стало мокрым от слез. Миллисент отметила, что пережитое не прошло для Вайолет бесследно. Месяцы, проведенные вдали от Баронсфорда, наложили отпечаток на ее внешность. Куда-то исчез глянцевый блеск ее золотистых волос, гладкая кожа хранила на себе следы суровой северной погоды. В глазах пропала присущая ей Невинность – ее сменили печаль и жизненный опыт.

– Мне так жаль, миледи.

– Нет, это мне жаль. Жаль, что я позволила тебе уйти, жаль, что я не присмотрела за тобой, хотя была обязана. Ведь я дала обещание твоей матери и твоей бабке и так бессовестно забыла о нем.

– Вам не стоит винить себя. Нельзя было относиться ко мне добрее и внимательнее, чем это делали вы. Выдали мне все, о чем можно было мечтать: хорошую работу, уважение, свободу, даже друзей, которые любили меня, словно были мне родней.

Вайолет едва сдерживала рыдания.

– Я оказалась такой неблагодарной дрянью. И полной дурой. Я думала, что знаю… Я верила, когда… Я оступилась и согрешила… Аза все расплатился мой ребенок. Никто, даже Бог, не простит мне того, что я совершила.

Рыдание прервало ее исповедь. Вайолет закрыла лицо руками и зашлась в истерике. Миллисент нежно обняла ее и, подведя к дивану, усадила рядом с собой. Она поглаживала, успокаивая, несчастную женщину, и ее слезы смешались со слезами Вайолет.

Так прошло несколько минут, а потом появилась совсем молоденькая служанка с чаем на подносе, которая от увиденного изумленно застыла в дверях. Она с недоумением переводила взгляд со склоненной головы Вайолет на заплаканное лицо Миллисент.

Миллисент быстро поднялась, взяла у нее поднос и поставила на столик.

– Не будете ли вы так добры оставить нас наедине еще на некоторое время?

Девушка присела в реверансе:

– Не позвать ли мне мисс Гвинет?

– Нет пока. Вайолет сама позовет ее, когда наступит время.

– Как пожелаете, миледи. – Бросая беспокойные взгляды на Вайолет, девушка вышла из комнаты.

Миллисент плотно закрыла за ней дверь и вернулась к дивану. Всхлипывания Вайолет перешли в тихий плач, а слезы все так же струились по щекам.

– Я не знала, куда ты направилась, уйдя из Мелбери-Холла, – ласково прошептала графиня. – Но вижу, сколько невзгод выпало на твою долю. Я хочу, чтобы ты знала, – я не держу на тебя зла. Ты не причинила мне никакого вреда, Вай. Помни это.

– Я заставила вас волноваться. Это уже нехорошо, – прошептала Вайолет, пристально посмотрев на располневшую талию Миллисент. – Я не знала, что вы ждете ребенка.

– Это удивительно, правда? – улыбнулась графиня, вытирая слезы. – Мне казалось, что в моем возрасте это невозможно.

– У вас хороший цвет лица, прекрасный дом и заботливый муж. С вами и ребенком все будет в порядке. – Вайолет смахнула слезы со щек. – Вам надо забыть о возрасте. Моя мать была гораздо старше, когда родила меня. И она часто говорила, что если бы не умер отец, она могла бы иметь еще по меньшей мере с полдюжины ребятишек.

Миллисент с облегчением заметила, что Вайолет перестала плакать.

– Весной я навещала твоих мать и бабушку, а потом еще раз перед нашим отъездом из Шотландии. У них все хорошо.

Вайолет снова опустила голову.

– Твоя бабушка уверена, что когда-нибудь ты непременно вернешься. Они так обрадуются, когда узнают, что с тобой все в порядке.

– Мне стыдно перед ними, миледи. Им было бы лучше никогда не знать, что я нашлась.

– Не смей так говорить! – рассердилась Миллисент. – Знаешь, сколько людей молилось за твое возвращение? Это и твои мама, и бабушка, и все друзья в Мелбери-Холле, в том числе и я, и люди, знавшие тебя в Кнебворте.

– Не стою я этого, – опять заплакала Вайолет. – Я ведь ровным счетом ничего не сделала, чтобы заслужить их любовь.

– Однако у тебя это получилось. – Миллисент взяла ее за руку. – Всякий раз, когда я в Мелбери-Холле случайно встречала старого Мозеса, он задавал мне один и тот же вопрос – когда ты вернешься назад? Джонах неоднократно говорил мне, что они часто видели старика на дороге в Сент-Олбанс, поджидавшего почтовый экипаж. Ты можешь увидеть красивые корзины, которые он сплел специально для тебя. Он рассказывал мне, что ты всегда несла лучшую корзину, сделанную им, когда уходила в деревню.

Миллисент вынула из рукава носовой платок и подала Вайолет.

– Миледи, в эти месяцы, если меня не тревожили заботы о пропитании и крове, не терзали тяжелые мысли о том, что мне лучше всего было бы умереть, я всегда думала о Мозесе. Я помню, как встретила его впервые, его черную морщинистую кожу с рубцами от кнута. Я вспоминала рассказы о тяжких испытаниях, выпавших на его долю, и думала о доброте, которая никогда не оставляла его сердце. Благодаря ему я все еще живу на земле. – Заплаканные глаза Вайолет встретились с глазами Миллисент. – А также благодаря вам. Вы показали мне, что в жизни надо быть сильной. Живя рядом с вами столько лет, я видела, как вам доставалось, и все равно вы делали своим слугам очень много добра. Когда я брела по торфяникам под порывами ветра или дождя со снегом, вы являлись мне словно ангел и вели вперед.

– Вайолет, – всхлипнула Миллисент, снова привлекая ее к себе. Она молча благодарила Бога за то, что он позаботился о Вайолет, и за то, что он наделил Охеневаа целительной силой, которая вселила в нее надежду.

– Я хочу рассказать вам все. – Вайолет отодвинулась от графини. – Я не могу утаить от вас и доли правды.

Миллисент догадывалась, что происходит в душе Вайолет. Она ведь тоже не находила себе места, пока откровенно не рассказала Лайону обо всем, что сопутствовало смерти сквайра Вентворта, и потому считала, что должна дать Вайолет возможность облегчить душу. Как только Вайолет заговорила, Миллисент уже знала, что никакое преступление, совершенное Вайолет, не изменит ее отношения к ней.

Миллисент был дан второй шанс и в жизни, и в счастье, и такой же шанс должна была получить и Вайолет.

В мире нет справедливости, в этом Гвинет была уверена.

Разве Дэвид покинул бы ее с таким невозмутимым видом? Тогда как у нее был истерзанный и измученный вид. Волосы и платье были в беспорядке. Что там ни говори, но жизнь с ним, конечно, не будет ровной и гладкой. С самодовольным выражением лица он стоял возле окна, делая вид, будто рассматривает Баронсфорд, тогда как она пыталась привести себя хотя бы в относительный порядок. С ее перевязанными плечом и ребрами это было не так-то легко сделать. Забавно, но несколько минут назад это ей почему-то не мешало.

– Я обещал матери, вдовствующей графине, садиться с ней за стол по крайней мере один раз в день. Ты не против того, чтобы поехать к нам в Баронсфорд и вместе пообедать?

– Я не могу.

Он заставлял ее надеяться, что им удастся преодолеть все трудности, какими бы они ни были. Они уже обсудили Эмму, но Гвинет пока не удалось найти повод рассказать ему о своем писательском труде, а главное – о шантажисте, который ее преследовал.

– Будет лучше, если я останусь здесь и буду выполнять предписания врача.

– Поедем. К тому же Гринбрей-Холл еще не привели в должный вид, да и Миллисент, как я знаю, настаивает на твоем присутствии.

Гвинет вежливо, но твердо отказалась.

– Здесь нам с Вайолет будет удобнее. Мне бы не хотелось оставлять ее одну, да и неизвестно, как она отнесется к поездке в Баронсфорд прямо сейчас.

Почувствовав, что Дэвид готов ей возразить, Гвинет понизила голос и взяла его за рукав.

– Знай, что тебя всегда здесь ждут. Пока моя тетя отсутствует, обстановка в Гринбрей-Холле благоприятствует тому, чтобы…

Дэвид обнял ее и крепко поцеловал в губы. Когда он наконец оторвался от нее, ей от слабости пришлось опереться на его руку.

– Я вернусь скорее, чем ты думаешь.

– А пока тебя не будет, я посмотрю кое-что из вещей Эммы – у меня появилась идея насчет возможной причины ее гибели. – Гвинет задумчиво покачала головой. – Было бы намного проще, если бы Эмма вела дневник.

Она взглянула на Дэвида и обнаружила, что он как-то странно смотрит на нее. Послышались шаги горничной, поднимавшейся по лестнице. Ей, похоже, не терпелось поговорить с Гвинет.

– Увидимся ночью, – шепнул Дэвид. Он сбежал вниз, напоследок обернулся, и Гвинет удивилась, как много интересного ей удалось открыть в самой себе.

Узнав о том, что произошло в Мелбери-Холле в ту ночь, когда она убила Неда Кранча, Вайолет удивилась почти так же сильно, как и Миллисент, когда услышала ее рассказ.

– Значит, Джаспер Хайд и его сообщник, оставшись без Неда, не оставили затею проникнуть в замок?

– Да, ты права, – кивнула Миллисент. – Но ущерб был не так велик, потому что с ними не было их предводителя, знакомого с планом замка и его распорядком. Твоя решительность, остановившая каменщика, не пошла им на пользу.

– Миледи, это была не решительность, – тихо призналась Вайолет. – Меня толкнули на это только злоба и отчаяние.

– Жаль, что тебе пришлось скрываться.

– У меня не было выбора. Я нарушила все заповеди, которым меня учили. Я была так же виновата, как и тот мертвец, что лежал у моих ног.

– Нет, не была! Ты не виновата! – страстно воскликнула Миллисент, беря Вайолет за руку. – Нед Кранч обманул тебя, он использовал тебя с самого начала, точно также, как использовал меня сквайр Вентворт в течение пяти лет нашего супружества. Сколько раз я хотела сделать с ним то же самое, что ты сделала с Недом Кранчем! Сколько раз я проклинала себя за малодушие, за то, что не положила конец своему жалкому существованию! Ты оказалась достаточно храброй, чтобы сделать то, что сделала. А я только теперь узнала, что такое быть сильной. Но у меня нет сомнений в том, что, если бы я попала в такую историю, в какую попала ты, если бы мне для этого пришлось убить какого-нибудь злодея, чтобы облегчить жизнь хорошим людям, которых я люблю, я сделала бы то же самое.

– Не знаю, миледи, согласится ли с вами закон.

– Значит, закон никогда не узнает, что произошло на самом деле! – решительно заявила Миллисент. – В Мелбери-Холле, в Кнебворте, в Сент-Олбансе говорили бы одно и то же. Горлопан и забулдыга каменщик нашел свою смерть в таверне, скорее всего от руки другого такого же пьяницы. Никто ничего не видел, Вай, никто не был заинтересован найти виновного.

Маленький огонек надежды затеплился в душе Вайолет. Нет, ее беспокоила не столько ее участь, сколько участь близких. Увидеть ее повешенной за убийство – это зрелище не для слабых нервов родных.

– Иногда я думаю о жене Неда и его детях, – проговорила Вайолет.

– Нет никакой жены, – поморщилась Миллисент. – Мы спрашивали о ней мистера Тримбла, настоятеля деревенской церкви, чтобы все ей рассказать. Но жены у него не оказалось. Это была очередная ложь. – Вайолет удивленно покачала головой. – Пришло время закрыть эту главу в твоей жизни, – объявила Миллисент. – То же самое происходило и со мной после смерти моего первого мужа. Ты должна забыть о Неде Кранче, тебя с ним уже больше ничто не связывает.

Вайолет взглянула на свои мозолистые руки, под ногтями все еще осталась земля с могилы ее дочурки.

– Однако мой ребенок умер. Почему она должна была расплачиваться за мои грехи?

– Нет, она не расплачивалась, – с горечью произнесла Миллисент. – И в хороших условиях, и при надлежащем уходе при родах умирают дети, а также и их матери. Это происходит каждый день. Смерть твоего младенца вовсе не связана с твоими грехами. Хорошо зная тебя, я уверена, что ты с любовью вынашивала своего ребенка. Кое-что рассказал Уолтер Траскотт – например, как ты, заботясь о душе своей девочки, часто навещаешь ее могилу.

Вайолет казалось, что у нее больше не осталось слез, но вдруг по ее щекам соскользнуло несколько слезинок. И тут раздался стук в дверь, и она быстро встала с дивана. Услышав голос Гвинет, она сразу открыла ей дверь. Вайолет уже поведала леди Эйтон, что Гвинет известно все о ее прошлом. Она даже успела поделиться с графиней, как между ней и Гвинет почти сразу завязалась дружба, когда они так неожиданно встретились у стен заброшенного монастыря.

– Прошу простить, что вмешиваюсь, причем в таком виде, но… – Гвинет с беспокойством перевела взгляд с графини на Вайолет. Она негромко спросила:

– Ты уже успокоилась?

Вайолет кивнула и отвела в сторону руки Гвинет.

– Леди Эйтон все знает. Она думает так же, как и ты, особенно про этого каменщика.

По тому, как Гвинет улыбнулась их гостье, нетрудно было догадаться, каким утешением оказалось для нее это известие. Она подошла к графине, и женщины крепко обнялись.

– Как раз перед тем, как вы вошли, мы с Вайолет говорили о ее младенце, – проговорила графиня.

– Да, все это очень грустно, особенно если учесть, где малютку похоронили. – Гвинет тяжело вздохнула.

– Значит, нам надо исправить эту ошибку и похоронить невинную душу рядом с домом и к тому же в пределах церковной ограды.

Миллисент протянула руку Вайолет, приглашая ее присоединиться к ним.

– Где это случится, в деревенской ли церкви, на церковном ли кладбище в Сент-Олбансе, или в церкви преподобного Тримбла в Кнебворте, мы все равно сидим, как это будет происходить. Мы втроем обязательно найдем место, где твой младенец сможет покоиться в мире, и ты, Вайолет, будешь об этом знать.

Вайолет кивнула, сдерживаясь изо всех сил, чтобы снова не расплакаться. Она считала этих женщин самыми близкими ей людьми.

– Это было мое заветное желание, я верила, что оно когда-нибудь сбудется.

– Оно сбудется обязательно! – Гвинет взяла ее за руку. – Мы обещаем тебе это.

Уолтер был хорошим управляющим, свои обязанности он знал досконально, кроме того, ему нравилась его работа. Он ценил людей, с которыми ему приходилось общаться, и за несколько лет заслужил их уважение. Благополучие фамилии Пеннингтон покоилось на его плечах. Его знаниям доверяли сами титулованные хозяева, а также арендаторы и фермеры, которые жили и трудились на землях Баронсфорда. Жизнь Уолтера протекала счастливо, это поместье он считал своим домом. Когда он размышлял о своем будущем, то всегда представлял себе, что останется жить здесь до конца своих дней. Однако несмотря на все выгоды его положения, впервые после того, как попал в это поместье ребенком, он начал серьезно подумывать о том, что стоит оставить эту должность и уехать отсюда навсегда.

Растущая неприязнь между Эммой и миссис Макалистер, домоправительницей, скоро переросла в открытую вражду.

Даже старый мистер Кэмпбелл, дворецкий, который работал здесь с незапамятных времен, часто становился мишенью для язвительных замечаний Эммы. Ну а слуги, повара, садовники, грумы, конюхи и арендаторы – одним словом, все, кто жил на землях Баронсфорда, – были постоянным предметом издевательств Эммы, которая впадала в ярость по любому поводу.

Ее высокомерие неоднократно выливалось в откровенную жестокость. Грумы на конюшне на своей шкуре убеждались в ее злобе, когда она стегала их хлыстом, если они седлали лошадь недостаточно быстро. На камеристках, одевавших Эмму, часто можно было заметить синяки – и вселишь оттого, что ей не нравилось новое платье. Она издевалась над людьми, которые всю свою жизнь посвятили служению этой семье, над теми, кого она знала еще ребенком. Эмма даже пробовала – правда, без особого успеха – возлагать вину за свои грубые выходки на Лайона, надеясь таким образом восстановить кое-кого из слуг против их хозяина. Она придерживалась правила «разделяй и властвуй», однако прислуга и жители Баронсфорда не поддавались на ее провокации.

Баронсфорд, пока в нем жила Эмма, превратился в настоящий ад. И наконец Лайон отказался вместе с ней жить в поместье. По окончании первого месяца брака своего сына вдовствующая графиня значительную часть времени проводила за пределами Баронсфорда, и люди поговаривали, что все это из-за ее скандалов с невесткой. Так что Лайону чуть ли не с самого начала супружеской жизни пришлось встать на защиту Баронсфорда, чтобы оградить его от чудовища, в которого превратилась Эмма.

В результате Лайону чуть ли не постоянно кто-нибудь нашептывал на ухо свои жалобы. Не проходило дня, чтобы он не выступал в роли миротворца.

Он то и дело умолял Эмму не обижать людей и быть с ними помягче.

А она заявляла, что единственный, кто ее понимает, – это Траскотт, хотя Уолтер и сам не понимал, что творится с Эммой. Как это ни странно, но чем больше Эмма прикладывала усилий, пытаясь подчинить себе людей, тем хуже у нее это получалось. И все чаще и чаще она оставалась одна, ненавидимая всеми.