Глава 11

Деньги текли через столицу штата неудержимым потоком, оседая лишь в нескольких местах, в том числе и в отеле «Гасиенда». Находился отель в стороне от шоссе, к северу от города, на площадке для гольфа и издали походил на большую потемкинскую деревню или же одну из тех театральных деревень, какие некогда строили под Версалем французские короли, любившие погожим летним днем поиграть в «пейзан».

Некоторые «пейзане», пришедшие в тот лунный вечер в «Гасиенду», несмотря на поздний час, еще не спали: из разбросанных по территории отеля массивных коттеджей, а также из главного здания, претенциозного испанского ранчо, раздавался громкий смех, окна были ярко освещены. Во тьму была погружена только автостоянка перед главным входом, где я и поставил машину.

Администратор, элегантный юнец с тупым лицом, сообщил мне, что миссис Уичерли в «Гасиенде» не останавливалась.

— Она могла назвать вам свою девичью фамилию, — поспешил сказать я, прежде чем администратор успел поинтересоваться, что мне, собственно, нужно. — Не припоминаете, пышная блондинка в темных очках, приехать она должна была часа два назад.

— Вы, видимо, имеете в виду мисс Смит...

— Совершенно верно. Ее девичья фамилия — Смит. Мне надо с ней поговорить по очень важному делу.

— Звонить в коттедж, вообще-то, уже поздновато, — с сомнением в голосе проговорил администратор.

— Она вас извинит. Это очень срочно.

— Как, вы сказали, ваша фамилия?

— Арчер. Я к ней по срочному семейному делу.

Администратор набрал номер коттеджа. К телефону никто не подходил.

— Она, безусловно, где-то здесь. — Он бросил взгляд на электрические часы на стене: почти половина второго. — Попробуйте поискать ее в баре. По приезде она узнавала у меня, как пройти в бар.

Бар находился в дальнем углу просторного, выложенного плитняком двора. У допотопной стойки красного дерева с медной окантовкой, какие бывают только в кино, сидело или стояло человек двадцать загулявших завсегдатаев «Гасиенды», а за стойкой, отражаясь в огромном зеркале, сновал бармен, филиппинец в белом пиджаке.

Компания в баре подобралась разношерстная: рыжеволосая красавица в сопровождении двух тучных мужчин в широкополых шляпах, один с виду юрист, второй — газетчик; несколько подвыпивших бизнесменов с женами; молодожены, смотревшие друг на друга полными любви глазами, а за ними, поодаль, в самом конце стойки — блондинка в темных очках.

Я присел рядом с ней на свободный табурет, но блондинка даже не повернулась в мою сторону, она сжимала в кулаке ножку бокала, уставившись в него, словно прорицательница в магический кристалл. Она повертела бокал в пальцах, и бесцветная жидкость вдруг заискрилась.

Я попытался рассмотреть блондинку в зеркале. На лице толстый слой пудры, кожа под косметикой помятая, распухшая — и не только от ударов кулаком, но, как видно, и от ударов судьбы. И все-таки чувствовалось, что когда-то она была хороша собой.

По всему видно было, что блондинка махнула на себя рукой: светло-русые, оловянного цвета волосы были растрепаны, а темно-фиолетовое платье никак не вязалось с цветом волос и висело мешком, как будто эта совсем не худая женщина вдруг стала сильно терять в весе.

От моих наблюдений меня оторвал филиппинец:

— Что будете пить, сэр?

— У золотистого напитка, который заказала моя соседка, очень аппетитный вид. Что это такое?

— "Золотая водка", сэр. Боюсь, она покажется вам слишком сладкой. Вы согласны со мной, мадам?

Блондинка буркнула что-то нечленораздельное.

— А я, представьте, никогда не пил «Золотую водку», — обратился я к ней. — Как она вам?

Глаза под темными очками покосились на меня.

— По-моему, гадость. Но вы сами попробуйте. Для меня сейчас все гадость. — В ее голосе, выдававшем человека вполне образованного, слышались злоба и отчаяние.

Один из трех тучных субъектов, одетых в одинаковые широкополые шляпы, постучал по стойке новеньким серебряным долларом.

— Прикажете подать «Золотую водку», сэр? — нетерпеливо переспросил меня бармен.

Но я продолжал дурачиться.

— Даже не знаю. А золото в горле не застрянет? — спросил я у блондинки.

— Там золота как такового почти нет. Вы его даже не почувствуете.

— Ладно, попробую, — сказал я таким тоном, словно делал ей одолжение. — Попытка не пытка.

Бармен наполнил мой бокал из бутылки с этикеткой «Danziger Goldwasser»[4].

Порывисто и в то же время как-то настороженно блондинка наклонилась ко мне, и я прочел в ее скрывавшихся под темными очками глазах безысходность, тревогу и немую мольбу о помощи.

— Попытка не пытка, — повторила она. — Когда-то это была моя жизненная установка. Теперь-то я убедилась, что в жизни все наоборот: попытка часто оборачивается пыткой.

— На собственном опыте?

— Да. Вся моя жизнь — пытка. — Ее полные, густо накрашенные губы скривились в гримасу.

Блондинка опять села прямо. Пьяной она не была, а если и была, то держалась прекрасно. С ней определенно творилось что-то неладное: казалось, почва уходит у нее из-под ног и она цепляется за меня из последних сил.

Но протягивать ей руку помощи мне не хотелось; наоборот, я вдруг почувствовал сильное желание выйти из бара и поскорей уехать подальше от «Гасиенды» и от нее — с такой, похоже, лучше не связываться.

Но я связался — поднял бокал и с фальшивой улыбкой произнес:

— За здоровье тех, кто пьет чистое золото.

Она пригубила свой бокал.

— Здоровье тоже бывает разное, а впрочем, желания ведь все равно никогда не сбываются. На них, говорят, далеко не уедешь. Ну, хватит! А то я совсем распустилась: все время кисну — прямо психоз какой-то!

Сделав над собой усилие, блондинка опять обратилась ко мне:

— Вы вот мне удачи желаете, а сами на вид не из удачливых. У вас, судя по всему, тоже что не попытка, то пытка.

— Угадали.

— Я же вижу. У вас это на лице написано, а я лица читать умею. С детства. Особенно мужские.

— Вы и сейчас еще не старуха, — доверительно сказал я.

Мне хотелось, чтобы у меня с миссис Уичерли установился контакт — тогда она разговорится и не заметит, что ее допрашивают. — Сколько вам лет?

— Я никогда на этот вопрос не отвечаю. А знаете, почему? Потому что чувствую себя столетней старухой. Когда лорду Байрону было лет тридцать, в одной гостинице — кажется, в Италии — его спросили, сколько ему лет. Он ответил: «Сто», и я его вполне понимаю. А через год он умер в Миссолунги. Хорошая история? Смешная, правда?

— Обхохочешься.

— У меня этих историй — миллион. Со мной не соскучишься. Такого могу порассказать — всю ночь глаз не сомкнете. — Она криво усмехнулась: — Ведьма, одно слово.

Я, как вежливый человек, стал говорить, что на ведьму она совсем не похожа, а про себя подумал: «Вылитая ведьма».

— Действительно пахнет золотом, — сказала она, когда я допил крепкую сладковатую водку.

— Запах золота я люблю, но, на мой вкус, водка слишком сладкая. Перейду-ка я, пожалуй, на «бурбон».

Блондинка повернула голову и осмотрелась. Молодожены уже ушли.

— Если собираетесь заказывать виски, то поторопитесь, а то бар скоро закроется, — посоветовала она. — Заодно и мне можете взять еще одну порцию водки. — И, помолчав, добавила: — У меня деньги есть.

Я заказал себе виски, ей — водку и, несмотря на ее сопротивление, за все расплатился сам.

— Лишняя рюмка водки меня не разорит. Давайте познакомимся. Меня зовут Лью Арчер.

— Очень приятно, Лью. А я — мисс Смит.

Мы чокнулись.

— Вы не замужем?

— Нет, а вы женаты?

— Был когда-то. Развелся.

— Понимаю. Мне вы можете не рассказывать, что такое неудачный брак. Не жизнь, а каторга. А чем вы занимаетесь?

— Чем придется.

— А все-таки? Нет, подождите, дайте я сама угадаю. Я ведь отлично угадываю профессии. — В этот момент она была похожа на ребенка, который никак не может решить, во что бы ему поиграть.

— Попробуйте.

Ее взгляд скользнул с моего лица на плечи, как будто ей вдруг захотелось положить мне на грудь голову и всплакнуть. Затем она нерешительно протянула руку и пощупала мои мускулы. Руки у нее были красивые, вот только ногти обкусаны.

— Вы профессиональный спортсмен? Для своих лет вы в отличной форме.

Сомнительный комплимент.

— Не угадали. Даю еще две попытки.

— А что мне будет, если я угадаю?

— Памятник вам поставлю.

— На могиле — самое время.

Она вновь посмотрела на меня своим тяжелым взглядом, я поежился, и пуговица на пиджаке расстегнулась.

— Вы носите оружие? Вы полицейский? — спросила она хриплым шепотом.

— Опять не угадали. Осталась всего одна попытка.

— Почему у вас пистолет?

— Ваше дело не спрашивать, а отгадывать.

— Погодите, вы же сказали, что занимаетесь чем придется. Уж не преступник ли вы?

Пришлось срочно входить в роль.

— Говорите потише, — буркнул я и, втянув голову в плечи, воровато осмотрелся по сторонам, как это делали уголовники, когда я приезжал их арестовывать.

Рыжеволосая красавица в сопровождении своих упитанных телохранителей в широкополых шляпах двинулась к выходу. Перебивая друг друга, «шляпы» увлеченно беседовали о быках шотландской породы. Бизнесмены уговаривали друг друга выпить по последней, а на лицах их жен застыл немой вопрос — по последней ли?

Рука блондинки коснулась моего плеча.

— Почему вы носите с собой пистолет?

— Не будем об этом говорить.

— Нет, будем, — капризно, повысив голос, сказала она. — Мне интересно. Вы случаем не гангстер, не убийца?

— Опять не угадали. Все, игра окончена. Какая вам разница, кто я.

— Есть разница. Мне хочется знать.

Только сейчас она впервые по-настоящему оживилась — я бы сказал даже, возбудилась.

— Для чего вам пистолет? — в который раз вполголоса спросила она, кокетливо прикусив язычок.

— Давайте хотя бы здесь об этом не говорить. Вы же не хотите, чтоб меня арестовали.

— Мы можем пойти ко мне, — прошептала блондинка. — У меня в коттедже есть бутылка. Бар все равно уже закрывается. Выпьем и поговорим. — И она взяла со стойки свою сумочку из крокодиловой кожи.

Мы пересекли двор и пошли тропинкой через освещенный луной сад. С залива подул ветерок, и под ногами заметались причудливые тени.

Она долго рылась в сумке в поисках ключа, потом долго не могла попасть ключом в замочную скважину. Внутри было темно. Она остановилась и, дрожа, прижалась ко мне всем телом — на удивление мягким и теплым.

— Скажи, на твоей совести есть убийства? Не на войне. В обычной жизни, — допытывалась она. Голос ее, не в пример телу, был холодным, резким.

— И это ты называешь жизнью?

— Не шути. Мне надо знать. Я не просто так спрашиваю.

— А я не просто так молчу.

— Так я тебе и поверила. — Опять кокетничает.

Она тесно прижалась ко мне, нас разделял лишь пистолет в кобуре у меня под пиджаком. В этот момент я чувствовал себя человеком, которому навязывают ценный, но чреватый большими опасностями подарок. Казалось, ее маленькие, крепкие груди начинены взрывчаткой.

— Я хочу тебя, — сказала она, впрочем как-то нехотя.

Для женщины ее возраста она оказалась на редкость неловкой, неумелой. Как видно, голова у нее была занята другим. Странное существо: все время что-то недоговаривает, на что-то намекает.

— Я тебе не нравлюсь?

— Просто я еще совсем тебя не знаю.

Обняв меня за шею, блондинка замурлыкала какую-то песенку. Почувствовав, как по моим губам горячей улиткой скользнул ее язык, я вырвался из ее крепких объятий.

— Ты обещала дать мне выпить.

— Ты не интересуешься женщинами? — спросила она с каким-то странным напором, облокотившись на меня спиной и съезжая по мне, как по стене, на пол. — Думаешь, я сама не знаю, что очень подурнела с годами.

— Да и я не похорошел. К тому же день у меня сегодня выдался очень нелегкий.

— Стреляешь, наверно, с утра до ночи?

— Нет, обычно я охочусь на людей только до завтрака — люблю запивать овсянку теплой человеческой кровью.

— Зверь ты. Впрочем, мы с тобой стоим друг друга.

Замурлыкав какую-то другую песню, она потянулась к выключателю. Голос у нее был поразительно тонкий и чистый для женщины ее возраста, и я как-то вдруг даже пожалел, что не познакомился с ней раньше, гораздо раньше, в другом месте и в совсем другой обстановке.

Комната осветилась ярким, каким-то призрачным светом. Блондинка въехала сюда совсем недавно, а на полу и на постели уже валялись многочисленные платья, словно в поисках нужного туалета она перерыла весь свой гардероб. Циновки на полу были смяты, как будто их пинали ногами.

На дубовом комоде стояли бутылка виски и грязный стакан. Блондинка бросила сумочку на комод, рядом с бутылкой, налила полный стакан и, расплескав половину, передала его мне. Сама же жадно приникла к горлышку — так залихватски пьют либо любители, либо уж спившиеся алкоголики. Смотрелась она прекрасно.

Но самое интересное было еще впереди. Не выпуская бутылки из рук, она рухнула навзничь на кровать, прямо на разбросанную одежду, присосавшись к виски, словно грудной ребенок — к соске с молоком. Юбка у нее задралась выше колен, обнажив очень красивые ноги, однако я смотрел на нее так, как смотрят старый, хорошо известный фильм.

— Сядь, — позвала она меня, хлопнув рукой по кровати, — Сядь и расскажи о себе, Лью. Ты ведь Лью, я не ошиблась?

— Лью, — подтвердил я, садясь на кровать, подальше от нее. — Лучше ты расскажи мне о себе. Ты живешь одна?

— Последнее время да, — ответила она, покосившись на дверь, ведущую в соседний номер.

— В разводе?

— С действительностью. — Она скорчила гримасу. — Чем не душещипательная история: «В разводе с действительностью»?

— У тебя есть семья?

— Не будем об этом. Чего обо мне говорить. Моя жизнь — сущий ад.

От этих слов повеяло бы мелодрамой, если б ее голос при этом не срывался от ужаса. Она откинула назад голову: под косметикой проступили кровоподтеки, кожа под темными очками распухла, однако черты лица были правильными. Когда-то она была хороша собой — не хуже Фебы. Казалось, она прочла мои мысли, в которых жалость к ней сочеталась с отвращением.

— Убери этот проклятый свет.

Я включил ночник и потушил верхний свет. Когда я вернулся к постели, она опять, запрокинув голову, приникла к бутылке, отчего сильно смахивала на безумного астронома, который смотрит на звезды, засунув себе телескоп в рот. В темноте белела ее тонкая шея.

— Выпей, — проговорила она хриплым голосом. — Ты заставляешь меня пить одну — это нечестно.

— Не могу — я за рулем. Если будешь столько пить, отключишься.

— Как бы не так. — Она села на кровати, зажав бутылку между коленями. — Думаешь, так просто отрубиться? Нет. А если и отрубишься, то потом ночью все равно проснешься, а потолок над головой ходуном ходит. Весело.

— У тебя, я вижу, вообще жизнь веселая.

— Веселей некуда. Ладно, выпей, а потом я у тебя кое-что спрошу.

Я отхлебнул виски из стакана.

— Интересуешься, сколько человек я убил?

— К этому мы еще вернемся. А сейчас я хочу знать, есть ли у тебя связи с наркоманами.

— А если бы и были?

— Понимаешь, алкоголь на меня не действует. Надо бы попробовать наркотики. Говорят, они помогают лучше всего.

— От чего?

— От жизни в аду, — совершенно спокойно ответила она. — Мне необходимо хотя бы ненадолго отвлечься. Деньги-то у меня есть, не беспокойся. Мне нужны связи, а не деньги.

— Я тебя с наркоманами свести не могу, так что продолжай пить виски.

— Да я это виски терпеть не могу. Пью только для того, чтобы на ночь забыться. Чтобы мысли не одолевали.

— Какие мысли?

— Мало ли какие. Так тебе все и расскажи. — Тут она обнаружила, что у нее задралась юбка, натянула ее на колени и сказала: — Растолстела я, подурнела. Я уродливая?

Этот вопрос я оставил без ответа.

— Ничего удивительного, — продолжала она. — Что на совести, то и на лице. Я же преступница — как и ты. У тебя ведь тоже совесть нечиста?

— Ясное дело.

— Поэтому и ходишь с пистолетом.

— Пистолет у меня для самозащиты.

— Самозащиты? — с трудом выговорила она заплетающимся языком. — От кого?

— От таких, как ты, — ответил я, ласково улыбнувшись.

Мои слова ее ничуть не смутили. Она рассудительно кивнула головой, как будто была целиком со мной согласна. У меня по спине пробежали мурашки.

— Скажи честно, Лью, на твоей совести есть убийство?

— Есть, — ответил я, чтобы наконец сменить тему. — Лет одиннадцать-двенадцать назад я убил человека по кличке Неряха, который пытался убить меня.

Она доверчиво положила мне голову на плечо, а потом опять потянулась к спасительной бутылке.

— Вот и меня тоже убивают.

— То есть?

— Постепенно. Сначала он уничтожил мою душу, потом — тело, а потом — лицо. — Она поставила бутылку на столик у кровати и сняла темные очки. — Посмотри, что он сделал с моим лицом.

Под глазами чернели кровоподтеки, наспех замазанные тоном для лица. Она опять надела очки.

— Кто это тебя так разукрасил?

— Со временем узнаешь.

Ее растрепанная голова опять примостилась у меня на груди — взъерошенный птенец вернулся в родное гнездо. Она провела рукой по моему пиджаку, ее пальцы нащупали под сукном пистолет и стали его поглаживать.

— Я хочу, чтобы ты его убил, — задумчиво произнесла она. — Больше терпеть я не в силах. Он душу из меня вынимает.

— Кто он?

— Отвечу, если пообещаешь его убить. Я тебе хорошо заплачу.

— Покажи деньги.

Она с трудом встала, нетвердой походкой направилась к комоду, внезапно остановилась посреди комнаты, повернулась и, зажав рот руками, бросилась в ванную. Через открытую дверь было слышно, как ее выворачивает наизнанку.

Я подергал дверь в соседний номер — заперта. Затем подошел к комоду и открыл ее сумочку: косметичка с помадой, тени для век, лосьон для лица, а также салфетки, снотворное в пузырьке и туго набитый деньгами, украшенный искусственными бриллиантами бумажник красной кожи. Кроме денег, в бумажнике лежали водительские права, выписанные в прошлом году на имя миссис Гомер Уичерли, и несколько визитных карточек, в том числе — Бена Мерримена.

Прежде чем блондинка вышла из ванной, я успел все эти вещи положить назад и защелкнуть замок. Она шаталась, сжимая руками свой большой живот. Лицо под слоем пудры позеленело.

— Абсолютно не умею пить, — сказала она, падая на постель.

— Кто он? — снова спросил я, наклонившись к ней. Глаза остекленели, рот полуоткрыт.

— Кто «он»? — переспросила она, приоткрыв глаза.

— Человек, которого я должен убить.

Она замотала головой, утопавшей в валявшейся на постели смятой одежде.

— Вот черт... не могу... вспомнить его имени... продает дома на Полуострове... Он меня погубил... Пришлось ему все рассказать...

— Бен Мерримен?

— Да. Откуда ты знаешь?

— Что вы ему рассказали, миссис Уичерли?

— А зачем тебе?

Она закрыла глаза и в ту же минуту уснула. От неразбавленного виски рот у нее пересох, дышала она тяжело, хрипло, и я опять испытал смешанное чувство жалости к ней и стыда за нее, за что меня и любят заблудшие души, все те, которые, как она, живут в аду.

Убедившись, что ни криком, ни пощечинами привести ее в чувство невозможно, я пошел в ванную, опорожнил бутылку виски, налил в нее ледяной воды и, вернувшись, вылил воду ей на лицо. Она очнулась и, испуганно смотря на меня, вскочила с кровати, ожив, точно евангельский Лазарь. Вода стекала у нее по щекам.

— В чем дело?!

— Я начал за вас беспокоиться и решил привести в чувство.

— Зачем же вы это сделали? — пожаловалась она. — Я же двое суток не могу заснуть. Весь день и всю прошлую ночь.

Откинув с постели покрывало, она вытерла им свое мокрое лицо. По ее щекам, точно краска у клоуна, сбегали черные ручейки туши для ресниц. Я принес ей из ванной полотенце, она вырвала его у меня из рук и стала с остервенением тереть им лицо и шею. Без косметики она выглядела как-то свежее и гораздо моложе. Под глазами набухли кровоподтеки.

— Что я говорила? — спросила она, моргая. — Что я вам сказала?

— Вы предложили мне убить человека.

— Кого? — спросила она с нескрываемым интересом.

— А вы не помните?

— Я была ужасно пьяна.

Несмотря на холодный душ, блондинка пока что окончательно не протрезвела. Впрочем, виски еще могло оказать на нее свое действие.

— Бена Мерримена? Его вы должны были убить? — спросила она.

— Совершенно верно. Почему вы хотите, чтобы я его убил, миссис Уичерли?

— Вы знаете мое имя. — Она подозрительно прищурилась.

— Представьте себе. Почему вы хотите смерти Бена Мерримена?

— Уже не хочу. Передумала. Забудьте об этом. — Она покачала своей растрепанной светлой головой. — Забудьте обо всем, что я вам говорила.

— Рад бы, да не могу. Мерримен уже мертв, сегодня вечером его забили до смерти в вашем атертонском доме.

— Я вам не верю, — сказала она, но ее выдавал застывший в глазах ужас.

— Нет, верите.

Она опять замотала головой.

— С какой стати я должна вам верить? Вы лжете, как и все остальные. Почему я должна прислушиваться к словам какого-то проходимца?

— Завтра вы прочтете об этом в газетах, если, конечно, вам разрешат читать в камере.

Она с трудом встала, глядя на меня со страхом и ненавистью.

— Никто меня за решетку не посадит. Убирайтесь отсюда.

— Вы же сами меня пригласили.

— И совершенно напрасно. Убирайтесь.

Она толкнула меня в грудь обеими руками, и я стиснул ей запястья:

— Вы имеете какое-то отношение к смерти Мерримена?

— Я не знала даже, что он мертв. Отпустите меня.

— Скажите сначала, где Феба.

— Феба?! — Она опять подозрительно прищурилась. — А при чем тут Феба?

— Я ищу ее — меня нанял ваш муж Гомер. Ваша дочь пропала больше двух месяцев назад. Впрочем, вам должно быть об этом известно. Говорю на всякий случай.

— А кто вы такой?

— Частный сыщик. Поэтому и ношу оружие.

Я отпустил ее руки, и она, рухнув на кровать, запустила пальцы в свои растрепанные волосы, как будто это помогало ей думать.

— Почему вы за мной шпионите? Я Фебу после развода не видела ни разу.

— Ложь. Неужели вам на нее наплевать?

— Мне и на себя наплевать.

— Нет, вам, судя по всему, ее судьба не безразлична — иначе бы вы не написали на оконном стекле ее имя.

— На каком еще оконном стекле? — Она тупо уставилась на меня.

— В номере отеля «Чемпион».

— Неужели я это сделала? Наверно, совсем не в себе была.

— А я думаю, вы просто скучали без дочери. Где она, миссис Уичерли? Она жива?

— Откуда я знаю? Мы с ней не виделись после развода.

— Вы ошибаетесь. Второго ноября, в день отплытия вашего мужа, вы вместе с Фебой...

— Не называйте его моим мужем. Он мне не муж.

— Хорошо, бывший муж. В день его отплытия вы уехали вместе с дочерью на такси. Куда?

Блондинка молчала. Пока она раздумывала, чтобы ответить, выражение ее лица изменилось, губы шевелились, словно она подбирала слова.

— Только не врите. Если вам дорога ваша дочь, говорите правду.

— Я отправилась на вокзал. Села в поезд и поехала домой.

— В Атертон?

Она утвердительно кивнула.

— А Феба поехала с вами?

— Нет, я довезла ее до отеля «Святой Франциск». В Атертоне она не была ни разу.

— А почему вы продали дом и скрываетесь здесь, в Сакраменто?

— Это мое дело.

— И Бена Мерримена?

Она по-прежнему сидела низко опустив голову и пряча глаза.

— Вас это не касается. — От нашего разговора она протрезвела гораздо больше, чем от ледяной воды.

— Боитесь за себя?

— Если хотите.

— Я хочу одного: узнать, где Феба.

— Где ж я вам ее возьму? С той минуты, как она вышла из такси на Юнион-сквер, я ее больше не видела, — равнодушно сказала она, однако я почувствовал в ее голосе боль утраты.

— Вы ведь знали, что она пропала?

Опять воцарилось долгое молчание, после чего блондинка сказала:

— Я знала, что Феба собиралась куда-нибудь уехать. В такси она сообщила мне, что возвращаться в Болдер-Бич не намерена — ей хотелось избавиться от своего тамошнего ухажера. Были и другие причины...

— Какие же?

— Сейчас не припомню. В колледже, во всяком случае, ей было плохо. Ей не терпелось куда-нибудь уехать, начать новую, самостоятельную жизнь. — Блондинка говорила без всякого выражения, как говорят во сне или когда лгут, однако с чувством. — Вот что сказала мне Феба.

— А что вы ей сказали?

— Я сказала: делай как знаешь. Каждый ведь имеет право жить, как он хочет. — Она подняла на меня глаза: — Может, теперь вы уйдете и оставите меня, наконец, в покое?

— Потерпите еще минуту.

— Это я уже слышала, ваша минута тянется уже два часа, а у меня раскалывается голова.

— Очень вам сочувствую. А Феба не говорила, куда собиралась?

— Нет. Возможно, тогда она этого и сама еще не знала.

— Должна же она была хотя бы намекнуть вам, куда едет.

— Нет. Я поняла только, что отправляется она очень далеко. — В данном случае подразумевалось, наверное, не только далекое путешествие дочери, но и ее матери. Блондинка готова была расплакаться.