87-й полицейский участок (№37) - Удар молнии

Родители не обрадовались появлению Энни. Оба они работали и вошли в квартиру буквально за несколько минут до возвращения дочери, а тут в дверь звонят полицейские. Их дочь стала жертвой насилия тринадцатого сентября. Она и так натерпелась страха, считали они, куда уж больше, но оказалось, может быть и больше — одиннадцатого октября все повторилось. Страх теперь сделался постоянным спутником жизни. И им вовсе не хотелось, чтобы дочь снова отвечала на вопросы полиции. Пусть ее, да и их тоже, оставят в покое. Больше ничего не надо; они хотели захлопнуть дверь перед носом у Энни и согласились впустить ее только после обещания, что это в последний раз.

Дженет Рейли сказала, что она переводила небольшую сумму в организацию под названием «Главная Ценность Общества».

Энни ушла от Рейли в десять минут седьмого. Из автомата на углу она позвонила Вивьен Шаброн, единственной пока еще не опрошенной. Но телефон по-прежнему молчал. Ладно, неважно, теперь она с уверенностью может сказать, что восемь из девяти переводили те или иные суммы на счет ГЦО, и, наверное, Эйлин это надо знать. Она снова бросила монетку и набрала номер Мэри Холдингс. Телефон прозвонил десять раз. Никто не подошел.

Эйлин уже ушла ужинать.

* * *

Музыкант ходил от стола к столу, перебирая струны гитары и напевая мексиканские песни. Остановившись у столика Эйлин, он спел ей «Челиту». «Жизнерадостная мелодия», — подумала она. Когда она входила в ресторан, небо над головой покрывалось густыми облаками. Около четырех дождь перестал, но едва наступили сумерки, на небе снова сгустились грозовые тучи. А в четверть седьмого, когда она вышла из дома, из-за реки, из соседнего штата, уже доносились раскаты грома.

Она пила кофе. Часы на стене показывали двадцать минут восьмого, когда небо прорезала первая вспышка молнии, ярко осветив зашторенное окно, выходящее на улицу. Тут же раздался оглушительный удар грома; Эйлин уже вжала голову в плечи в ожидании его, но все равно вздрогнула от страха. И тут же яростно полил дождь. Он барабанил по окнам и заливал тротуар. Задул пронизывающий ветер. Эйлин зажгла сигарету и, допивая кофе, неторопливо выкурила ее. В половину восьмого она расплатилась по счету и пошла в гардероб взять плащ и зонтик.

Плащ принадлежал Мэри. Эйлин он был немного тесноват, но зато, наверное, знаком ему; если пойдет дождь, а скорее всего, так оно и будет, видимость сделается скверной, а ей вовсе не хотелось упустить его только потому, что он ее не увидит. Зонтик тоже принадлежал Мэри. Тонкотканая цветистая штуковина, скорее, для украшения, нежели для защиты, особенно, если природа бунтует, как сегодня. А вот боты были свои. Резиновые боты со свободным верхом. Потому она их и выбрала. К лодыжке правой ноги она прикрепила незаметный снаружи небольшой браунинг, запасной пистолет. А основной, 38 калибра, которым были вооружены все полицейские, она носила в кобуре слева под мышкой, так, чтобы было удобно быстро вытащить.

Она оставила гардеробщице на чай доллар, надела плащ, поправила кобуру и вышла на улицу через двойную застекленную дверь, на одной стороне которой было выведено «Очо», на другой — «Риос». Сейчас стекло было залито дождем, так что название едва угадывалось. Едва дверь за ней закрылась, как сверкнула молния. Эйлин поспешно отступила назад, переждала удар грома, и снова вышла на улицу, подняв над головой зонтик.

Мощный порыв ветра едва не вырвал его из рук. Она повернулась по ветру, стремясь удержать в руках зонт и не дать ему вывернуться внутрь. Защищаясь им, как щитом, она пошла к углу. Еще днем она выработала маршрут: один квартал на запад, он выведет ее на залитую огнями авеню, сейчас почти полностью опустевшую из-за непогоды, а затем два уже не столь хорошо освещенных квартала на север, которые и приведут ее к дому Мэри. Вряд ли, полагала Эйлин, он появится на авеню. Но что касается этих двух кварталов...

Черт, напрасно она отказалась от прикрытия. Дура.

Но, с другой стороны, окружи себя охраной: допустим, одна идет в двух метрах впереди, другая на таком же расстоянии сзади... он ведь тут же почует неладное. Три женщины разгуливают под дождем, да еще в таком четком порядке. Точно, сразу бы заметил. Или, скажем, другой вариант: поставить их в каком-нибудь темном подъезде или на боковой улочке, где она ходила днем. А что, если и он был там же на разведке и заметил этих двоих? Шлюх в этих краях мало, да если и есть, точно не будут жаться к дверям в переулке, какая тут работа? Нет, сразу же смоется, а там лови ветра в поле. Не нужно никакого прикрытия. И все же плохо, что его нет...

Дойдя до авеню, где надо заворачивать за угол, она поглубже вздохнула.

Теперь кварталы будут длиннее.

Переулки всегда длиннее улиц. Может, вдвое длиннее. У него тут полно возможностей. Два длинных квартала.

Дождь заливался через отвороты бот. Сквозь нейлоновые колготки она чувствовала холод пистолета. Под колготки она надела еще и пояс. Надежная защита от ножа, ничего не скажешь, прямо-таки панцирь, только одного прикосновения хватит, чтобы разрезать его. Она удерживала зонтик обеими руками, иначе вырвет, такой разыгрался ветер. «А может, лучше выбросить к чертовой матери эту игрушку, — вдруг подумала она, — и тогда рука освободится?» «Если вытащит нож, никаких разговоров, бей, не раздумывая» — вспомнила она наставление Энни. А то она сама не знает.

Так, справа проход. Узкий проход между двумя домами, когда она проходила здесь днем, он был забит мусорными баками. Слишком узкий для этого дома? Он ведь не танцевать сюда явится, он придет насиловать, а в такой тесноте вроде неудобно. Тебя никогда не насиловали на крышке мусорного бака? — мелькнуло у нее в голове. «Бей, не раздумывая...» Темный подъезд дома в конце прохода. Следующий дом освещен, и тот, что за ним, тоже. Фонарный столб на углу. Сверкнула молния. Раздался удар грома. Поры ветра вогнул зонтик. Эйлин швырнула его в мусорный бак и сразу почувствовала, как по непокрытой голове изо всех сил заколотил дождь. «Зря шляпу не надела, — подумала она, — или пластиковый капюшон, он удобно завязывается на шее». Она нащупала под мышкой Тридцать восьмой.

Эйлин пересекла улицу.

На противоположном углу еще один фонарный столб.

А дальше — кромешная тьма.

Она знала, что скоро будет еще один проход между домами. Пошире, чем первый, даже на машине можно проехать. Приятное место для танго. Есть где развернуться. Рука сдавила ручку пистолета. Ничего. Никого не видно, и шагов сзади не слышно. А впереди освещенные дома. В такой дождь от них особенно веет домашним теплом. Впереди еще один проход, это уже совсем рядом с домом Мэри. А что, если они ошиблись? Что, если он вовсе не собирается сегодня на охоту? Она шла, сжимая пистолет под мышкой. Так, впереди лужа. Как бы обогнуть ее? Снова молния, она вздрогнула. Гром, и опять она отшатнулась, как от удара. Остался только один проход, темный и довольно широкий, правда, поуже, чем предыдущий. Мусорные баки. На одном сидит тощая вымокшая кошка, уставилась зелеными глазами, точно старается что-то разглядеть сквозь сплошную пелену дождя. Она бы удрала, будь здесь кто-нибудь, это уж точно. Эйлин пересекала проход, и тут он обрушился на нее.

Он налетел на нее сзади, зажав левой рукой шею и оторвав от земли. Падая, она успела сунуть руку под мышку и схватиться за пистолет. Кошка взвизгнула и соскочила с крышки мусорного бака, прошмыгнув между ног и растворившись в пелене дождя.

— Привет, Мэри, — почти шепотом произнес он, а она обнажила пистолет.

— У меня тут нож есть, Мэри, — правая его рука внезапно дернулась вверх, и она почувствовала, как в ребра ей, слева, там, где сердце, уткнулся острый металлический стержень.

— Брось пистолет, Мэри, — продолжал он. — Ты ведь не рассталась с ним, правда? Старый дружок, я его еще с прошлого раза помню. Ну так и брось его, резких движений не делай, мягко, медленно, брось его на землю, Мэри.

Он надавил на рукоятку ножа. Острие прокололо тонкую плащевую ткань, а за ней блузку и уперлось в ребра. Левой рукой он все еще держал ее за шею, не давая пошевелиться. В руке у нее был пистолет, но он держал ее слишком крепко, и к тому же острие ножа было все ближе и ближе.

— Ну! — прошипел он, и она разжала пальцы. Пистолет упал на землю. Молния прорезала ночную тьму. Раздался оглушительный удар грома.

Он потащил ее в глубину прохода, где было совсем темно, мимо мусорных баков, туда, где, возвышаясь в метре над землей, у стены стояла платформа, на которую опоражнивают содержимое баков. Сейчас она пустовала. Он легко приподнял ее и швырнул на платформу. Рука ее медленно потянулась к отворотам бот, где был спасительный браунинг.

— Не вынуждай меня пускать в ход нож.

Она выхватила пистолет и уже начала поднимать его, когда он ударил ее.

Она тут же выронила пистолет, а рука инстинктивно прижалась к щеке, на которой пламенем полыхал пожар. Пальцы тут же намокли, и она подумала было, что это просто дождь, но влага была липкой и густой, и она поняла, что это кровь. Он порезал ей щеку, кровь текла из щеки! И тут ее охватил страх, какого она еще никогда не испытывала.

— Ну вот, умница, — сказал он.

Снова сверкнула молния, и снова ударил гром. Теперь она ощущала нож у себя под платьем, не смея шелохнуться. Он словно дразнил ее, легонько поддевая ножом колготки. Она вся сжалась от ужаса, ожидая, что вот сейчас он снова пустит в ход нож, и на этот раз будет хуже, будет гораздо больнее. Раздался звук рвущегося нейлона. Он разрезал колготки, обнажив под ними пояс. Убедившись, что на ней сегодня много чего надето, он рассмеялся.

— Ага, поджидала меня? — все еще смеясь, сказал он и одним ударом разрезал пояс и трусы; теперь ничто не защищало ее от ночного холода, раздвинутые ноги дрожали, на лицо падал, смешиваясь с кровью, дождь и смывал кровь со щеки, которая все еще горела после удара. Ее глаза широко раскрылись от ужаса, когда он прижал лезвие ножа к влагалищу и спросил:

— Ну как, Мэри, хочешь, чтобы я и здесь немного поработал?

Она отчаянно затрясла головой: «Нет, пожалуйста, не надо». Сначала из горла вырвались какие-то нечленораздельные звуки, затем ей все же удалось выговорить:

— Нет, пожалуйста. — Она беспрестанно дрожала, ощущая, как нож медленно скользит по телу вверх и снова упирается в горло.

— Не надо, пожалуйста, не надо, довольно.

— Значит, не надо? А что надо? Может, ты хочешь, чтобы я тебя трахнул?

Она снова затрясла головой: нет, нет, не надо. Но вслух сказала: «Убери нож».

— Стало быть, ты хочешь, чтобы я трахнул тебя, а, Мэри?

«Нет, ни за что», — пронеслось в голове.

— Да, — сказала она.

— А ну-ка, скажи это вслух, Мэри.

— Убери нож, — сказала она.

— Вслух!

— Да, трахни меня.

— Хочешь от меня ребенка, а, Мэри?

«О, Господи, да ни за что, — подумала она, — ни за что, никогда».

— Да, — сказала она. — Я хочу от тебя ребенка.

— А вот и врешь, — рассмеялся он.

Где-то совсем близко ударила молния, и тут же страшный грохот расколол небо надвое.

Она все знала. Знала, как выцарапывать глаза, как ослепить этого подонка, как взять в рот и внезапно изо всех сил укусить. Она знала это и многое другое, от чего насильнику ой как не поздоровится. Но к ее горлу был прижат нож.

Нож упирался в ложбинку, и она буквально слышала, как отчаянно бьется пульс. Он полоснул ее по лицу, она чувствовала, что щека все еще нестерпимо горит и из глубокого и длинного пореза не переставая течет кровь. Дождь поливал ее лицо и ноги, юбка задралась до самой талии, спиной она ощущала холодный мокрый бетон платформы. Тут она почувствовала, как он входит в ее стылое тело, и испугалась, что он порвет ей все внутри, словно нож не к горлу приставлен, а бесчинствует там, внизу.

Она дрожала от стыда, страха, и бессилия, ей было больно, она зарыдала, она умоляла его остановиться, но боялась кричать, потому что тогда нож вонзится ей в горло с такой же неизбежностью, с какой владелец ножа вонзился в нее саму. И когда по его телу пробежала последняя дрожь, а кончик ножа мелко-мелко запрыгал на горле, когда он обмяк, она подумала только: «Ну вот, наконец все. Кончил». И стыд жаркой волной снова нахлынул на нее, и она испытала чувство чудовищного унижения и зарыдала еще сильнее, презирая саму себя. В этот момент ей ясно открылось, что никакой она не полицейский на задании; лежит она здесь, в темноте, вся одежда порвана, ноги раздвинуты, и внутри чья-то сперма. Нет. Не полицейский, а испуганная жертва, беспомощная, поруганная женщина. Накатила немыслимая боль и тоска, и она изо всех сил зажмурилась.

— Ну, а теперь отправляйся делать свой аборт, — сказал он и откатился в сторону.

Где, интересно, пистолет, то есть пистолеты?

Она услышала его поспешно удаляющиеся шаги.

Она лежала, не открывая глаз, и боль ощущалась во всем теле, и сверху, и снизу.

Она еще долго лежала.

А потом, спотыкаясь, вышла на улицу и из ближайшей будки позвонила в полицию.

С очередным ударом грома, уже не слыша его, она упала без чувств на землю.

Глава 12

Энни пылала жаждой мести.

Зная, что случилось с Эйлин накануне вечером, представляя, как лежит она в разодранной одежде, истекая кровью, под дождем в этом проклятом закоулке, она только одно себе твердила: «Этого сукина сына надо остановить, и дай ей Бог выдержки не пристрелить его, когда попадется, даже не узнав его имени». О том, что произошло с Тедди Кареллой вчера днем в кабинете у Филипа Логана, она не знала; она и со Стивом-то была едва знакома, помнила только, что сидел там за столом в инспекторской Восемьдесят седьмого, когда она впервые там появилась, полицейский, похожий на китайца. Но если бы она знала кого-нибудь из них, если бы знала, что Тедди вчера прошла свое боевое крещение, сочла бы, что все сходится, только Эйлин пришлось куда круче, чем Тедди.

Сержант Мерчисон позвонил ровно без десяти восемь, через пять минут после того, как патрульная машина Восемьдесят седьмого приняла вызов и обнаружила Эйлин, без сознания лежащей на тротуаре около телефонной будки. Энни молча выслушала Мерчисона, поблагодарила его, надела плащ и вышла на улицу. Гроза кончилась, но дождь упорно лил. К тому времени, как она добралась до больницы, на щеку Эйлин уже наложили двенадцать швов. Дежурный врач сказал, что ей дали успокоительное и сейчас она спит. Пусть ночь побудет под наблюдением, ведь когда ее доставили в больницу, она была в шоковом состоянии. Доктор не разрешил Энни пройти в палату, как она ни настаивала. Энни пошла домой, и на всякий случай, было уже почти десять, набрала номер ГЦО. Никто не ответил. Тогда Энни позвонила по домашнему телефону Полли Флойд, директора организации, с которой она уже разговаривала вчера. И здесь никто не подходил. Она упорно повторяла звонки до полуночи и, не добившись успеха, попыталась заснуть. Но так и промаялась до утра.

В девять она снова позвонила в ГЦО, но там по-прежнему никого не было. И в девять пятнадцать, и в девять тридцать. Тогда она в очередной раз набрала домашний номер Полли Флойд. Насчитав десять гудков, Энни уже собиралась повесить трубку, но тут Полли наконец подошла к телефону. Энни сказала, что им нужно встретиться на работе у Полли. Та ответила, что по субботам они не работают, все закрыто. Энни настаивала. Полли отнекивалась.

— Нет, откройте, — твердила Энни, — и пусть там к одиннадцати соберутся все ваши сотрудники.

Полли наотрез отказалась. Энни сделала глубокий вдох.

— Мисс Флойд, — сказала она, — сейчас в больнице находится офицер полиции, доставленный туда вечером с ножевой раной на лице. Пришлось наложить двенадцать швов. Я могу, конечно, отправиться к прокурору и получить ордер на обыск, но предупреждаю, если вы заставите меня это сделать, вам же будет хуже. Поэтому предлагаю...

— Это что, шантаж?

— Считайте, как угодно.

— Хорошо, я постараюсь собрать людей.

— Спасибо, — Энни повесила трубку.

ГЦО помещалось над дышавшим на ладан книжным магазином, на третьем этаже шестиэтажного здания. Энни пришла туда около одиннадцати. Небольшая приемная, в которую вела дверь с матовым стеклом, могла бы, пожалуй, сойти за контору какого-нибудь частного детектива, если бы не плакаты на стенах. На плакатах были представлены в увеличенном изображении различные стадии развития эмбриона. По верхнему обрезу каждого плаката тянулась надпись «Главная Ценность Общества». Буквы были выведены красным и выглядели словно капли крови. Полли Флойд сама напоминала зародыш на поздней стадии развития, крохотная с красным личиком и красной кожей на руках, постриженная под мальчика блондинка, которую, кажется, не только никто никогда не целовал, но даже и не хотел поцеловать. Впрочем, тут Энни могла ошибаться, в конце концов, вчера до двенадцати ее не было дома, а утром ей понадобилась целая вечность, чтобы доползти до телефона.

По всему виду Полли можно было сказать, что она глубоко уязвлена. Едва Энни появилась в приемной, как она начала толковать о полицейском государстве и честных гражданах, которым приходится...

— Весьма сожалею, — сказала Энни тоном, ясно свидетельствовавшим, что ни о чем она не сожалеет. — Но, как я и сказала вам по телефону, дело срочное.

— Но какое отношение имеет ваш полицейский к нашей организации? Если его ударили ножом...

— Ее.

— Пусть так, и все равно...

— Где ваши люди? — прервала ее Энни. Они стояли в приемной вдвоем, окруженные зародышами на картинках. Полли даже пальто не сняла. Очевидно, она считала, что свидание не затянется.

— Они у меня в кабинете.

— А сколько у вас человек работает?

— Четверо.

— Включая вас?

— Нет, кроме меня.

— Мужчины есть?

— Один.

— Вот на него-то мне и хотелось бы посмотреть.

Действительно, для начала надо именно это — посмотреть.

Уходя из дома полчаса назад, она позвонила в больницу справиться о состоянии Эйлин и, если возможно, поговорить с ней. Их соединили. Голос Эйлин звучал слабо и сонно. Она сказала, что чувствует себя неплохо, насколько это возможно, конечно. Ее описание вчерашнего бандита в точности совпало с описанием, которое дали предыдущие жертвы: белый, за тридцать, метр девяносто ростом, весом восемьдесят килограммов, шатен, голубые глаза, шрамов и татуировки нет.

А в кабинете Полли Флойд Энни обнаружила чернокожего лет шестидесяти, костлявого, ростом примерно метр семьдесят, с карими глазами, прикрытыми очками в роговой оправе и с редкими кустиками седых волос по окружности совершенно лысого черепа.

Помимо него, в кабинете было три женщины.

Энни попросила всех сесть.

Полли остановилась у самой двери. Ей явно не нравилось это вторжение на территорию ГЦО, а еще больше — на ее собственную территорию.

Энни спросила собравшихся, не знакомы ли им следующие имена: Лоис Кармоди, Терри Купер, Патриция Райан, Вивьен Шаброн, Анджела Феррари, Сесили Бейнбридж, Бланка Диас, Мэри Холдингс и Дженет Рейли.

Да, все собравшиеся слышали эти имена.

— Все они в разное время делали взносы в вашу организацию, — продолжала Энни. — Верно?

А вот на этот вопрос ответить никто не смог.

— Сколько у вас вообще вкладчиков? — спросила Энни.

Все посмотрели на Полли Флойд.

— Прошу прощения, но это наше внутреннее дело, — ответила она, все еще не отходя от двери. Пальто она так и не сняла. Руки сложила на груди.

— А у вас есть список вкладчиков? — поинтересовалась Энни.

— Есть, но эти сведения имеют конфиденциальный характер.

— Кто имеет доступ к этому списку?

— Все мы. Все наши сотрудники.

— Как же насчет конфиденциальности?

— На сотрудников это не распространяется.

— Пожалуй, — заговорил чернокожий мужчина с кустиками седых волос, — это не совсем...

— Так или иначе, — перебила его Полли, — полиции до этого списка не должно быть никакого дела.

Энни повернулась к мужчине.

— Извините, сэр, я не запомнила вашего имени, — сказала она.

— Элиезер Фитч.

— Люблю библейские имена, — улыбнулась Энни.

— Моего отца звали Элайджа, — улыбнулся в ответ Фитч.

— Итак, мистер Фитч, мы говорили о списке...

— Чтобы вы там ни расследовали, — опять вмешалась в разговор Полли, — мы не заинтересованы в огласке.

— В огласке?

— Да, в огласке. Мы не хотим, чтобы ГЦО хоть в малейшей степени была связана с нападением на полицейского.

— Которое, — подхватила Энни, — является преступлением третьей категории и карается заключением сроком от трех до пятнадцати лет. Изнасилование же...

— Изнасилование? — красное личико Полли вмиг побледнело.

— Изнасилование, мисс Флойд, является преступлением второй категории, и за него можно получить двадцать пять лет. Наша сотрудница была вчера вечером изнасилована. Помимо этого она получила ножевую рану, мисс Флойд. И у нас есть серьезные основания предполагать, что человек, на нее напавший, изнасиловал также девять других женщин, восемь из которых делали взносы в ГЦО. И я хочу знать...

— Я уверена, что эти взносы не имеют ничего общего...

— Откуда такая уверенность, Полли? — спросил Фитч.

К Полли Флойд вернулся естественный цвет лица.

Бегло посмотрев на нее, Фитч снова перевел взгляд на Энни.

— Мы продаем список наших вкладчиков, — сказал он.

— Кому? — живо спросила Энни.

— Любой ответственной организации, которая...

— Полли, ты же знаешь, что это не так, — сказал Фитч и опять повернулся к Энни. — Список мы представляем любому, кто делает достаточно приличный взнос.

— А какой взнос считается приличным?

— Не меньше ста долларов.

— Стало быть, если я переведу вам сто долларов и попрошу показать мне список...

— Вы получите его немедленно.

— При условии, — вмешалась Полли, — что вы сообщите нам, зачем он вам нужен.

— Это так, мистер Фитч?

— Мы посылаем его всякому, кто участвует или хотел бы участвовать в движении защитников жизни. Достаточно проявить серьезный интерес к этому движению, запросить список и выслать чек на сто долларов. И все.

— Ясно, — сказала Энни.

— У нас же не такая организация, как «Право на Жизнь», — как бы оправдываясь сказала Полли. — За нами нет гигантских корпораций и фондов. Мы только начинаем, нам всего два года, и приходится использовать любые способы, разумеется, в пределах морально допустимого. Думаю, что, предоставляя этот список тем, кто хотел бы работать с нами, ничего дурного мы не делаем.

— Сколько списков вы выслали в этом году? — спросила Энни.

— Понятия не имею, — сказала Полли.

— Не больше десяти, — уточнил Фитч.

— Все здесь, в городе?

— Большинство. Но не все.

— А в городе сколько?

— Не знаю, надо посмотреть записи.

— А имена и адреса у вас есть?

— Конечно.

— Хотелось бы взглянуть на них.

— Это фактически будет означать вмешательство в личную жизнь людей, которым такое вмешательство, возможно, совсем не по душе, — заявила Полли.

Энни посмотрела на нее. Можно было сказать, что советовать женщине, прерывать или не прерывать беременность, тоже необходимо рассматривать как вмешательство в личную жизнь, которое кому-то может не понравиться. Но эту мысль Энни не высказала. Она заметила лишь:

— Наверное, мне все же придется получить этот ордер.

— Пусть смотрит, — сказала Полли.

* * *

Эйлин сидела на кровати положив руки на колени, когда в палату вошел Клинг. Она была к нему спиной. По стеклу колотили капли дождя, искажая очертания близрасположенных зданий.

— Привет.

Она повернулась, и он увидел повязку на левой щеке. Толстый слой ваты и лейкопластырь. Она явно плакала: кожа вокруг глаз покраснела и вспухла. Улыбнувшись, Эйлин подняла в знак приветствия руку. И тут же рука бессильно опустилась, белая рука на белой простыне.

— Привет.

Клинг подошел к кровати и поцеловал ее в здоровую щеку.

— Ну, как ты?

— Да ничего, все в порядке.

— Я только что говорил с врачом, они обещают тебя сегодня выписать.

— Очень хорошо.

Клинг не знал, чтобы еще сказать. Он знал, что с ней приключилось, а что сказать, не знал.

— Здорово я выступила, — начала она. — Настоящий полицейский, ничего не скажешь. До того позволила запугать себя, что оба пистолета... — Она отвернулась. Дождь продолжал барабанить по окнам.

— Он изнасиловал меня, Берт.

— Знаю.

— Ну и... — голос у нее сел. — Ну, и что скажешь?

— Так и убил бы подонка, — сказал Клинг.

— Это понятно, но... как ты... как тебе то, что меня изнасиловали?

Клинг с удивлением посмотрел на Эйлин. Она все еще сидела, отвернувшись, словно хотела скрыть повязку, а заодно и рану — свидетельство ее капитуляции.

— Я хочу сказать... что я позволила ему изнасиловать себя?

— Ничего ты ему не позволяла.

— Я полицейский.

— Детка...

— Мне следовало бы... — Эйлин горестно покачала головой. — Я слишком перепугалась, Берт, — едва слышно закончила она.

— Это я за тебя боялся.

— Я думала, он убьет меня.

Эйлин наконец повернулась.

Взгляды их встретились. На глаза у Эйлин навернулись слезы. Часто заморгав, она подавила их.

— Но полицейскому нельзя бояться, Берт! Полицейский должен... я бросила пистолет! Когда он ткнул мне ножом под ребра, я так перепугалась, что бросила пистолет! Он уже был у меня в руке, а я его бросила!

— И я бы сделал то же самое.

— А в ботах у меня был спрятан запасной, маленький браунинг. Я достала его и уже взвела курок, и тут он... тут он полоснул меня по лицу.

Клинг молчал.

— Я и не думала, что будет так больно. Знаешь, когда подбриваешь волосы под мышками или на ногах, бывает, порежешься, ну поболит чуть-чуть, и все, а тут — по лицу. По лицу и, о Боже, Берт, как же было больно! Я знаю, что не красавица, но это единственное мое лицо, другого нет, и когда он...

— Ты неотразима, Эйлин, — прервал ее Берт.

— Уже нет, — Эйлин снова отвернулась. — И вот тогда, когда он ударил меня и я выронила второй пистолет... тогда я поняла... я поняла, что сделаю все, что он от меня захочет. Да, Берт, я позволила ему изнасиловать себя. Позволила.

— А иначе он прикончил бы тебя.

— Такая беспомощность была, такая отвратительная беспомощность, — Эйлин покачала головой.

Клинг не сказал ни слова.

— Ну и... — У Эйлин снова прервался голос. — Наверное, ты все время задаешь себе вопрос, а может, это я сама напросилась...

— Не городи чушь.

— А разве не об этом думают мужчины, когда их жен или подруг...

— Да, ты сама напросилась, — сказал Клинг. — Именно поэтому ты в том месте и оказалась, это твоя работа. Ты делала свое дело, Эйлин, и тебя ранили. И это...

— И еще меня изнасиловали! — Эйлин обернулась к нему. Глаза ее горели.

— И это тоже ранение.

— Нет! Бывало, и тебе доставалось на работе, но после тебя никто не насиловал! И в этом вся разница, Берт.

— Вижу, вижу я эту разницу.

— Сомневаюсь. Потому что иначе ты бы не полоскал мне мозги всеми этими разговорами о работе.

— Послушай, Эйлин...

— Он изнасиловал не полицейского, он изнасиловал женщину! Он меня изнасиловал, Берт! Потому что я женщина!

— Я понимаю.

— Ничего ты не понимаешь! Да и как ты можешь понять? Ты мужчина, а мужчин не насилуют.

— Насилуют и мужчин, — кротко сказал он.

— Где? В тюрьме? Так только потому, что под рукой нет женщины.

— Мужчин тоже насилуют, — повторил Клинг, но распространяться на эту тему не стал.

Она посмотрела на него. Боль, застывшая у него в глазах, была, кажется, такой же сильной, как и та, что она испытала, когда этот мерзавец разрезал ей щеку. Эйлин не сводила с Клинга глаз, словно в самую душу его хотела проникнуть. Злость и отчаяние постепенно проходили. Перед ней Берт, а не какой-то безымянный враг, назовем его, скажем, «Этот». Перед ней Берт Клинг и в конце концов, он-то уж к насилию вовсе никакого отношения не имеет.

— Извини, — сказала она.

— Да ладно, о чем речь.

— Мне не следовало обрушивать все это на тебя.

— А на кого еще? — улыбнулся он.

— Нет, право, мне очень-очень жаль.

Она потянулась к нему. Клинг утопил ее маленькую ладонь в своих руках.

— Никогда не думала, что такое может случиться со мной, — вздохнула Эйлин. — Даже в самых страшных снах присниться не могло. Конечно, я побаивалась, всегда немного волнуешься...

— Ясное дело.

— Но что это в действительности может произойти, я ни секунды не думала. Помнишь, как я фантазировала насчет того, как меня изнасилуют?

Он кивнул.

— Да, фантазии остаются фантазиями до того самого момента, когда превращаются в действительность. Раньше я думала... мне казалось... в общем, чего там говорить, Берт. Мне было страшно. Даже с прикрытием было бы страшно. Но боялась я не того, что изнасилуют. Может, ранят, но не изнасилуют. Я ведь была полицейским, а как полицейского можно...

— Что значит была? Ты и есть полицейский.

— Да, да, Берт, и, пожалуйста, не сомневайся в этом. Помнишь, я говорила, как меня унижает, что приходится быть подсадной уткой? И что я буду просить о переводе на другую работу?

— Помню, конечно.

— Ну, так теперь меня калачом с места не сманишь.

— Отлично, — Берт поцеловал ей руку.

— Потому что... Ведь кто-то должен... Чтобы с другими женщинами того же не случилось. Кто-то должен...

— Да, — сказал Берт, — и этот кто-то — ты.

— Да, я, — Эйлин глубоко вздохнула.

Он прижал ее руку к щеке.

Несколько минут они просидели молча.

Эйлин снова отвернулась, но в последний момент остановилась и посмотрела Клингу прямо в глаза. И в третий раз голос изменил ей:

— А ты... ты будешь любить меня с этим шрамом?

* * *

Бывает, попадаешь в десятку с первого выстрела.

Начать с того, что список запрашивали не десять человек, как запомнилось Элиезеру Фитчу, а только восемь.