- Ты Павлу много должна?
      - Сто пятнадцать рублей. А он не хочет считать.
      - Оказался меценат?
      - Да нет, он просто ничего не помнит.
      - Вот какая ты странная, Таня, - вдруг сказал Николай. - Разве у Павла есть время считать твои деньги? У него есть дела поважнее...
      - Зато он о Тане не забыл? Правда?
      Таня покраснела, отвернулась к окну, но взяла себя в руки и прошептала:
      - Я его очень люблю...
      - Деньги - это чепуха, - улыбнулся Алеша. - О деньгах теперь не стоит и говорить. Мне сюда все какие-то глупые деньги приходят. Ты знаешь, это прямо здорово: война идет, революция, все на попа поставлено, а там люди сидят, считают, ведомости пишут, деньги присылают. Много еще чудаков на свете. Зачем тебе у Павла брать! Да у него и денег нету. Вот смотри, двести рублей. Ты их возьми, Таня, все равно это глупые деньги.
      - Да что ты, Алеша...
      - Возьми, не разговаривай. Они того не стоят, чтобы о них говорить. Да и будет так замечательно: и Павел тебе помог, и я.
      Алеша смеялся в самую глубину ее глаз, а Таня даже и не смущалась.
      - Ну, ладно, - улыбнулась она. - Как это... интересно, когда есть дружба.
      - И любовь.
      - И любовь, - подтвердила Таня.
      Николай сидел на кровати, внимательно слушал их разговор и думал о чем-то своем. Он пополнел и порозовел, но душа у него брела по свету в каком-то тихом одиночестве.
      Они ушли. Алеша долго еще улыбался в потолок. "И любовь", - сказала Таня. Только любит она Павла и даже не скрывает этого. А тогда в вагоне... Неужели у него был такой жалкий вид? Алеша задумался над тем, как легко в мире отравить человека: тот любви принял излишнюю дозу, тот жалости, того отравили газы, а другого... погоны.
      29
      Степан пришел вечером. Капитан лежал на кровати, курил и молчал. Степан закричал с порога:
      - Есть тут живой человек?
      - Живых нет, - ответил капитан, - есть выздоравливающие.
      В сумерках Степан разобрал приветливую улыбку Алеши и загалдел еще громче:
      - Есть выздоравливающие, - значит, живые. Мертвый никогда не поправился.
      - А ты чего орешь? Ты кто такой? - спросил капитан хмуро.
      - Когда-то был такой-сякой, а потом производство вышло: растакой-рассякой. По миновании же времени, как рассмотрели меня поближе, дали чин повыше: герой не герой, а денщик боевой.
      Степан проговорил эту тираду одним духом и замер против капитана в дурашливой позе, склонившись вперед и свесив мешковатые болтающиеся руки. Капитан молча смотрел на его занятно глупую рожу. Алеша громко рассмеялся и хлопнул рукой по сиденью стула:
      - Степан, дорогой! Садись... рассказывай...
      Степан забыл о капитане и уселся на стул, расставив на всю комнату выцветшие и заплатанные светло-хаковые "коленочки".
      - Что же это... ты, Алеша, опять лежишь?
      В Алешиных глазах быстро проскочило удивление, но потом у него на душе вдруг стало просто и радостно. От удовольствия он даже потянулся в постели, обратился к Степану улыбающимся румяным лицом:
      - Вот спасибо! Ты меня так всегда называй.
      Капитан оглянулся через плечо, посмотрел на Алешин затылок, энергичнго ткнул палочкой в гильзу, разорвал ее, бросил и поднялся с постели:
      - Мне, может быть, уйти, господин поручик?
      - Сиди, - сказал Степан и махнул весело рукой. - Куда там тебе уходить?
      Капитан тупо присмотрелся к Степану и с быстрой, вспыхивающей улыбкой спросил:
      - Значит, ты денщик?
      - Денщик. А ты кто?
      - А я капитан артиллерии.
      - Один черт, - сказал Степан. - Ты - капитан артиллерии, а я - Степан пехоты. А честь одна: и ты провоевался, и я провоевался.
      - Ишь ты! - отозвался капитан и машинально пошевелил палочкой в руках.
      Потом так же машинально он опустился на свою кровать, не отрываясь взглядом от Степана, и вдруг серьезно заговорил:
      - Ну, хорошо, провоевались, это верно. А что ты дальше будешь делать, товарищ Степан пехоты?
      - У меня делов много, - важно ответил Степан и фертом поставил руку на колено.
      Капитан покорно подчинился этому важному действию и даже подскочил на кровати, придвигаясь ближе к Степану.
      - Много? Какие же такие дела?
      - Первое дело: Керенского выгнать.
      - Это ты будешь?
      - Что?
      - Керенского выгонять?
      - В общем - я.
      - А дальше?
      - А дальше: вся власть Советам!
      - Вот как? Советам рабочих, крестьянских и солдатских депутатов? Так, что ли?
      - Угадал! С одного раза угадал!
      Степан пришел в восторг и захохотал громко. Засмеялся и капитан. Давно уже, улыбаясь, следил за разговором Алеша.
      - Значит, моих депутатов там нет? - спросил капитан.
      Степан как будто впервые обратил внимание на это занимательное обстоятельство. Он сочувственно посмотрел на капитана и даже головой покачал:
      - Смотри ты! А выходит: твоих действительно нет. Как же ты теперь будешь?
      Капитан не то иронически, не то печально поник головой и пробурчал негромко:
      - Вот и вопрос: как я буду?
      Он поднял припухшие, воспаленные глаза и сказал:
      - Может, ты скажешь, как я буду.
      Алеша перестал улыбаться, в его глазах появилось выражение прищуренного детского сочувствия. Степан отнесся к вопросу серьезно, внимательно, как доктор. Он отбросил в сторону тон напыщенной шутки и спросил просто:
      - Ты того... богатый?
      В глазах капитана блеснула надежда. Он с удовлетворенной готовностью ответил:
      - Я... вот... весь здесь.
      - Это легче. Это, как же... значит, совсем ничего нет?
      - Ничего.
      - А... того... делать что-нибудь умеешь?
      - Работать?
      - Ну, делать работать, тебе не все равно?
      - Не умею, - ответил капитан грустно.
      Степан возмутился:
      - Как это так говоришь: не умею. Грамотный ведь?
      Капитан передернул плечами. Степан продолжал:
      - Грамотный, писать умеешь. Папиросы вот набивать умеешь, сапоги чистить, подмести, скажем, посуду помыть, сторожить, в лавочку сбегать...
      Степан загибал пальцы и серьезно перечислял все работы, к которым привык в последнюю свою денщицкую эпоху. Капитан слушал, слушал и рассмеялся.
      - Чего ты? - спросил строго Степан. - Чего ты смеешься? Надо надежду иметь и добиваться. Всегда успех будет.
      - Да ну тебя к черту! - сказал капитан. - Я - военный, понимаешь? Моя специальность - артиллерист. А ты мне - сапоги чистить!
      - Постой, постой! - Степан протянул руку. - Артиллерист - значит, тебе стрелять нужно. Без стрельбы, выходит, ты не можешь прожить. А в кого ты будешь стрелять? Мишень у тебя какая?
      - Отстань, - сказал капитан и отвернулся к своим папиросам.
      - Ну, как хочешь. А только ты не воображай, дорогой, как будто ты капитан артиллерии. Ты и есть просто бесштанный человек - и все. Вот как и я. И погоны эти срежь, легче станет.
      - Все-таки отстань! Я - офицер. Меня могут убить, скажут: офицерская сволочь. Пускай. У меня тоже есть гордость.
      - И у козла гордость была: ему в бок ножом, а он тебе одно - уиру, а останусь козлом. А вышла не та натура: остался не козел, а козлиная шкура.
      - Что это такое... мелешь? Выучил где, что ли?
      - Выучил не выучил, а прожил сорок лет - вымучил. Гордость у тебя, скажи пожайлуста. Никакой гордости у тебя нету.
      - Как нету?
      - Нету. Вся Росссия переменяется. Понимаешь: вся власть Советам! Понимаешь?
      Капитан отвернулся вполоборота, задумался, потом спросил, как будто только сейчас родилась в его мозгу какая-то блестящая идея:
      - Вся власть? Но... постой. Ведь им... артиллеристы нужны будут?
      - Кому это?
      - Да Советам же этим! - ответил капитан с досадой.
      Алеша громко расхохотался. Капитан удивленно обернулся к нему и вытаращил глаза. Алеша протянул к нему руки:
      - Дорогой капитан! Очень нужно! Страшно нужно! Без артиллеристов - как без рук.
      Степан вытирал лоб, растянул рот и отдувался:
      - Насилу разьяснили человеку!
      30
      Надежда Леонидовна ласково смотрела на Алешу и удивлялась: - Как вы хорошо поправились, товарищ Теплов! Прямо удивительно. И, видно у вас на душе хорошо.
      - Хорошо на душе, Надежда Леонидовна. Прекрасно на душе!
      Алеша положил руку на грудь и вздохнул глубоко:
      - Видите, дышать как легко стало. Все замечательно, Надежда Леонидовна. Мне только одного Богатырчука не хватает. Где он у черта запропастился?
      - Кто это... Богатырчук?
      - Это такой... человек, Богатырчук.
      Алеша произнес это имя с особым выражением, как будто уже в его звуках заключался весь смысл этого человека. Надежда Леонидовна следила за шагающим по комнате Алешей, присматривалась к его возбужденно-подвижной мимике. Алеша сильно хромал, опираясь на новую желтую палку, но даже это обстоятельство приводило его в восторг, на поворотах он сильно размахивал больной ногой и выделывал всякие выкрутасы палкой.
      - Вы все-таки поосторожнее с ногой, - сказала Надежда Леонидовна, - у вас там очень сложные дела были.
      - Надежда Леонидовна, неужели я так и останусь Топал-пашой. Досадно будет. Здорово меня, знаете, дергает в правую сторону. На костылях было ровнее, а теперь качает.
      Алеша с сожалением посмотрел на костыли, стоящие в углу.
      - Нельзя на костылях, ноге нужно дать работу. Я вам так скажу: разно бывает. У вас организм молодой, расходитесь. Сначала сильно будете хромать, потом меньше.
      - А потом и совсем не буду.
      - Может быть. Чуть-чуть все-таки будете прихрамывать. Но это ничего, даже оригинально.
      Капитан грустно копошился на своей кровати, что-то перекладывал в стареньком офицерском чемодане, расположил на кровати белье, какие-то свертки, коробки. Задумался над молчаливо холодным наганом и швырнул его в чемодан. Потом расстелил на коленях темно-коричневый новый френч, положил на него локти, задумался и над ним, кашлянул. Достал из кармана перочинный ножик, хмуро присмотрелся к нему, дунул на него и осторожно открыл лезвие. Наклонившись низко над френчем, устремив глаза в одну точку, еле заметно подрагивая солдатской стриженной головой, он мелкими аккуратными движениями начал спарывать погон.
      Алеша весело подморгнул на капитана, Надежда Леонидовна улыбнулась, но капитан ничего не заметил. Он так тихо, так неподвижно проделывал свою работу, что казалось, будто он просто замер в созерцании своего нового темно-коричневого френча.
      Степан вторгся в комнату с сапожным грохотом и заорал:
      - Извозчик в полной готовности!
      Алеша поклонился:
      - Спасибо, родненькая Надежда Леонидовна!
      Степан гремел по комнате, заглядывая в шкафы, под кровати, изредка посматривал на замершую фигуру капитана: - Костыли возьмем, Алексей? - А для чего? - А мало ли что бывает в жизни? Не тебе, так кому другому ногу поломают!
      С легким приятным стуком костыли поместились у него подмышкой.
      - Во! Теперь шашка! Шашка, она всегда пригодится! Как же это можно: холодное оружие, да еще и геройское! Наган в кармане? Значит, все. Ну, капитан артиллерии! О! Да ты погончики срезываешь? До чего ты сознательный человек, милый мой!
      Капитан поднял голову, наморщил лоб, глянул на Степана, невнимательным движением отодвинул в сторону френч. Погоны мягко сползли на пол, за ними весело прыгнул ножик. Капитан ничего этого не заметил, сидел на кровати и смотрел в одну точку. Алеша подошел к нему. Степан, увешанный костылями и шашкой, тоже нацелился на капитана:
      - Что такое?
      Капитан поежился, заложил руки между колен и еще больше наморщил лоб:
      - Знаете что? Я поеду с вами?
      - Куда ты поедешь? - спросил Степан, наклонившись к нему.
      - С вами поеду. К вашим родителям. А?
      Капитан покраснел, крепче сжал руки коленями, с растерянной и трусливой надеждой смотрел на Алешу. Алеша смутился, хотел что-то сказать, но Степан предупредил его. Описывая костылями круг по всей комнате, он зашел спереди:
      - Куда ты поедешь? Там живет трудящийся народ, и притом бедный. А ты смотри какой - с гордостью, тебя кормить нужно или не нужно? Семен Максимович скажет: чего это у меня, казарма, что ли. Не только тебя, а и меня выгонти.
      Капитан воззрился на Степана, шевельнул усом, прохрипел:
      - Все равно возьмите. Что ж... я еще пригожусь. А тут... как же... Мне много не нужно. Какой-нибудь угол. Кроват у меня вот, офицерская, походная. А подушка вообще лишнее. Шинелью укроюсь.
      - Деньги у тебя есть, что ли? Чем тебя кормить?
      - Да брось, - сказал Алеша. - Едем, капитан, едем! Собирайтесь!
      Капитан быстро вскочил, схватил френч и бросил в чемодан. После этог полез под кровать, достал ножик и опустил в карман. Хмуро кивнул Степану:
      - Иди сюда.
      Он повел Степана в угол. Степан уткнулся костылями в стену, расставил ноги. Алеша улыбнулся Надежде Леонидовне. Капитан наклонил голову в угол и забурчал тихо:
      - Ты чего это болтаешь, как остолоп? Деньги, деньги! Что же ты думаешь, я на хлеба пойду к Теплову?
      - Да ты гордый! Куда тебе там... на хлеба!
      - У меня вот смотри, сколько денег. Жалованье и за ранение. Здесь никуда не тратил.
      Степан с деловым видом посмотрел на деньги, кивнул костылями:
      -Все в порядке. А насчет прочего не сомневайся. Народ трудящийся, душевный. И работу в случае чего найдем по письменной части. Я вот уже поступил в рабочую милицию. На заводе тоже. Понимаешь?
      Капитан понял, кивнул носом над бумажником.
      - Все в порядке, как полагается по уставу гарнизонной службы! закричал Степан. - Едем!
      Он направился к дверям, пока остальные прощались с Надеждой Леонидовной; у дверей втянул живот и, подражая лихому командиру, перекосил рот и заорал:
      - Парад, смирно! Гаспада афицеры!!
      Алеша весело размахнулся палкой и захромал к выходу. По дороге он ткнул в живот Степана, и Степан так же весело ойкнул. Капитан взял свой чемодан и прошел мимо Степана с таким выражением, с каким, бывает, ребенок покорно следует за старшими, не зная, куда его ведут, но до конца доверяя их испытанной мудрости.
      31
      Василиса Петровна с удивлением смотрела на носатого капитана. Капитан поставил чемодан на пол и подошел к Василисе Петровне. По непобедимой армейской привычке он щелкнул порыжевшими задниками сапог и подставил руку. Василиса Петровна торопливо вытерла свою руку о фартук, протянула ее капитану и сжала губы. Капитан переступил, еще раз щелкнул каблуками и приложится к сморщенной, худенькой ручке Василисы Петровны. Она нахмурилась, зашевелила пальцами, пытаясь освободить руку. Степан захохотал:
      - Видишь, мамаша, какое обращение! Эх, темнота, ну, ничего, век живи, век учись!
      Он через всю кухню протащил массивный неповоротливый сапог, подставил широкую длань. Василиса Петровна махнула на него рукой:
      - Довольно тебе чудить! Кого это привезли? Как вас зовут?
      - Во! - закричал Степан. - Какие мы с тобой, Алешка, олухи! Небось и не спросили, как звать. А мамаша первым делом. Заладили: капитан, капитан, как будто у него человеческого имени нету.
      Алеша оттолкнул Степана:
      - Мама, это... - он пропел: - "Онегин, мммой сосед".
      В кухню на шум вышел Семен Максимович:
      - Ты чего дурачишься, Алексей? Если пришел с человеком, нечего дурачиться!
      - Отец, это капитан артиллерии Бойко, Михаил Антонович, а это его чемодан, а к чемодану, невооруженным глазом видно, привязана кровать.
      Перед Семеном Максимовичем капитан тоже щелкнул каблуками, пожал ему руку, но на лице все время сохранял выражение строгой озабоченности. Вероятно, его смутил несколько удивленный взгляд Семена Максимовича, который тот невольно бросил на чемодан. Веселое настроение Алеши и Степана его радовало, но все же как-то так вышло, что сообщить хозяевам о цели своего прибытия должен был все-таки он сам. Семен Максимович пропустил капитана в дверь чистой комнаты. Капитан было бросился к своему чемодану, но остановился, махнул рукой и быстро проследовал за хозяином. Он уселся на кончик стула, но, заметив, что Семен Максимович стоит, поднялся:
      - Товарищ Теплов, я понимаю, что вы удивлены, и вообще не совсем удобно с моей стороны, пользуясь случайными, так сказать, обстоятельствами...
      Семен Максимович провел под усами пальцем и перебил капитана:
      - Да вы короче. Чего там "вообще"? Вы совсем сюда. С чемоданом? Деваться некуда?
      Капитан огорчился, повернулся немного вбок, его усы зашевелились растерянно. Так в сторону он и сказал глухо:
      - Видите, как-то так вышло... Был офицер, дослужился только до капитана. И ранен был, и... долг свой выполнял честно, а вышло действительно деваться некуда. А тут ваш сын собрался домой, а я, прямо вам скажу, завидно стало, напросился. Если не стесню, разрешите, поживу пока...
      - Воевать кончили? - спросил Семен Максимович, разглядывая капитана в упор.
      - Кончили, товарищ Теплов. Я и погоны срезал сегодня.
      - Ага.
      - Срезал, товарищ Теплов.
      - Так... вас, что же, отпустили или как?
      - Я был сильно контужен, имею годичный отпуск. Но все равно, какая там война? Да и с вашими поговорил... вот... хочется... к народу ближе. Вы не думайте, я люблю солдат, любил, хорошие были отношения.
      - Ну, что ж? - сказал Семен Максимович. Поживите у нас пока, а там видно будет. Кровать можно здесь поставить. Алеша на диване спит.
      Через час капитан сидел уже на своей кровати, наводил порядок в чемодане и даже что-то мурлыкал под нос, поглядывая в окно. Из чистой комнаты узенькая дверь вела в каморку, где летом спали старики. Из-за этой двери теперь раздавался гулкий голос Степана. Что-то ему возражала Василиса Петровна, но, видимо, безнадежно, потому что Степан распахнул дверь и продолжал уже в комнате:
      - Вы, мамаша, - вроде, как командир роты. Должна быть дисциплина и законное расположение по диспозиции. Алексей! - закричал он в дверь. Алексей! Подь сюда, голубок, - военный совет.
      Алексей выглянул из кухни.
      - А где Семен Максимович? - спросил Степан.
      - На дворе с чем-то возится.
      - Вот и хорошо. Без высшего начальства как-то удобнее. Вы, Василиса Петровна, не возражайте. Здесь все люди военные, вам не стоит выходить на линию огня, как вы слабая женщина.
      Василиса Петровна стояла у дверей в каморку, потирала руки и улыбалась:
      - Алеша, ты скажи ему что-нибудь, такую власть забрал, уже меня из кухни выгоняет. Ты послушай, что он говорит!
      - Говорю дело, Василиса Петровна, дело. Вот пускай и господа офицеры разберут. А что касается кухни, будьте покойны, без аннексий и контрибуций. Территория кухни за вами, только раньше вы были вроде как за кухарку, при царской власти, а теперь за командирами будете.
      - Интересно, - сказал Алеша. - Ты умница, Степан.
      - А как же, Алексей Семенович, даром, что ли, кровь проливали?
      - Дальше!
      - Дальше так. На базар ходить, картошку чистить, дрова рубить, носить, уборка, мойка, ремонт, растопка, трубу открыть, закрыть, подать, принять, вывернуть, перевернуть, зажарить, недожарить, пережарить, посолить, воды налить, туда, сюда, где горе, где беда, а где беды нету, там нету и ответу, на копейку соли, на копейку дрожжей, вот тебе сколько затей. Кто? Спрашивается, товарищи, кто? Отвечайте, как батальонному командиру!
      Капитан слушал, все больше и больше увлекаясь, а когда Степан вопросил: "кто?" - он быстро глянул на Алешу и ответил вместе с ним солидно и громко, глядя на Степана и даже мотая головой, только не подражая Алеше в выражении веселой дурашливости:
      - Мы, ваш сок бродь!
      - Правильно отвечаете! - похвалил Степан. - А теперь нужно разьяснить, как будет по уставу.
      Капитан поднял глаза, и Алеша впервые увидел в них заинтересованность жизнью. Капитан сказал:
      - Видишь ли, товарищ Степан. Поручика нельзя поставить на кухню, потому что он еще больной и с палкой ходит.
      Алеша жалобно обратился к матери:
      - Ты замечаешь, как меня капитан Бойко обижает?
      Тогда капитан широко открыл рот и захохотал. К общему удивлению, у него во рту оказалось так много зубов и они с таким свежим блеском глянули сквозь бахрому усов, что даже Степан удивился и сказал:
      - Ох ты, капитан артиллерии, да ты еще такой!
      32
      Кухней Василисы Петровны завладел капитан. Степан с утра вместе с Семеном Максимовичем уходил на завод, а когда они возвращались, капитан ошеломляющим их таким сияющим порядком, что Степан долго и молча вытирал сапоги, а потом оглядывался на Семена Максимовича и говорил:
      - Обратали, понимаешь, рабочий класс - ни стать, ни сесть. А главное, хозяйка на его стороне.
      В первый же день своей помощи капитан поразил Василису Петровну. Он ни разу не улыбнулся за этот день. Его нос и усы имели самый недовольный и угрюмый вид. Немного склонившись вперед, он шаркал по полу истоптанными сапогами и поблескивал отлакированной диагональю галифе, но в его руках непривычными для Василисы Петровны мужскими приемами быстро делалось всякое дело, и все становилось на место. Посмотрев на самовар, он пробурчал:
      - Почистим.
      Василиса Петровна ничего не ответила, потому что самовар действительно имел вид неказистый, а чистить его ей все было некогда. Капитан чистил самовар самым диким образом: он не сел на полу и не поставил самовар между колен, как это полагалось испокон веков, а на кухонном столе разостлал газету и на ней провел всю операцию.
      Разговорились они с Василисой Петровной только на другой день, когда, закрыв печь заслонкой, хозяйка вымыла руки и уселась на табуретке отдохнуть, а капитан осторожными, размеренными движениями начал подметать пол.
      - У вас что... никого нет? Родных нет?
      Капитан ответил охотно, но хмуро, не отрываясь от работы:
      - Никого, Василиса Петровна.
      - И не было?
      - Да раньше водилось дяди всякие, племянники, а потом, черт его знает: они мне не нужны, и я им не нужен, растерялись.
      - И жен не было?
      - Не было.
      - Как же это так? Почему?
      - Да вышло так... Полюбил было... девушку, да... на имеритуру не собрался.
      - Это что ж такое?
      - Деньги нужно было... вот женюсь, а вот у меня деньги...
      - Закон такой?
      - Закон.
      - Дурацкий какой закон.
      - Кто его знает...
      - Да что ж тут знать... Кому какое дело...
      - Офицер не должен нуждаться... Богатым нужно быть...
      - Да если не с чего?
      - А не с чего, не лезь в офицеры.
      - А-а!
      - Да. Раз офицер, должен себя поддерживать, честь должен сохранять.
      - Честь? Что же эта за такая глупая честь?
      Капитан ничего не ответил.
      Ему что-то понравилось в семье Тепловых, но он ничем не старался выражать свою симпатию. Почти целый день он проводил в кухне у Василисы Петровны, ходил с нею на базар, стоял в очереди за хлебом, все делал и молчаливо, аккуратно, в сосредоточенных движениях, и только когда все было сделано, они усаживались на табуретках один против другого, и Василиса Петровна с осуждающими поджатыми губами выслушивала рассказы капитана о его дурацкой жизни.
      Только после обеда, когда были все дома, становилось шумно, но и в этом шуме капитан принимал самое молчаливое участие, сидел на своей кровати и что-нибудь делал: набивал папиросы, пришивал пуговицу, поправлял заплату или перекладывал вещи в чемодане.
      Как и всегда, Степан выдворил из кухни Василису Петровну и принялся за мойку посуды. Но сегодня он то и дело появлялся в дверях чистой комнаты, ибо сегодня он не мог пропустить без ответа ни одного слова. Протирая вымытую тарелку, он заявил, расставив ноги в дверях:
      - Корнилов, как же! Боевой генерал! Победоносный! Когда он только победил, никак не разберу. Если бы сказать немцев, - так и не немцев. Нашего барата победить хочет, да куда ему! В Питере ему всыпят в эти самые места.
      Семен Максимович разложил на высоких угловатых коленях газетный лист и сердито шевелил бледными губами:
      - Всыпят? Кто всыпет? Ты вон тарелку в руках мусолишь, поразлились все, кто куда. А он, смотри, войной пошел. На кого пошел?
      - На Керенского, - сказал Алеша, стоя посреди комнаты.
      - А потом? - Семен Максимович строго посмотрел на Алешу.
      Алеша оглянулся на капитана. Капитан внимательно продевал нитку в иголку и даже не прищурился на узкую игольную дырочку. Алеша шагнул палкой в сторону и шумно вздохнул:
      - Он вот пишет: за Россию!
      - А за кого же ему и идти. И Керенский за Россию! - громко сказал Степан. - У этого Керенского даже слюней не хватает - так за Россию старается. Россия ему нужна!
      - А тебе не нужна? - спросил Алеша сурово-придирчиво.
      Степан даже присел в дверях от веселого настроения:
      - И мне нужна, а как же! Прибавь, пожайлуста, и меня туда. Будет, значит: Керенский, Корнилов и Степан Колдунов. Надо и мне на кого-то войной идти. А я, дурак, тут с тарелкой сижу.
      Семен Максимович недовольно дернул газетой и напал на Степана:
      - Зубоскалишь! Зубоскалишь, подлец! До чего глупый народ... Он нас голыми руками возьмет и на шею сядет. Понимаешь ты или не понимаешь, балда саратовская?
      Развел Степан тарелкой и полотенцем и душевно обратился к Семену Максимовичу:
      - Отец! Голыми руками нас не возьмешь. Он - дурак, Корнилов этот, хоть и генерал. Россия - вот она, руку протяни, а взять не возьмешь. Это его счастье будет, если он до Питера не дойдет. А если дойдет, там ему и окох. Я в Питере бывал, - знаю, какой там народ. Царь не взял, а то какой-то Корнилов.
      - Вы вот разбрелись, а у него дикая дивизия какая-то...
      - Да я эту дивизию видел. Видел ты их, Алексей? Как же, в нашем корпусе были.
      - В нашем, - подтвердил Алеша.
      - Ну, вот, в нашем же корпусе. Точь-в-точь в нашем. Мы тут стояли, а они тут. Рядышком и стояли. В нашем корпусе!
      Семен Максимович сердито поднялся со стула:
      - Да брось ты: в нашем, в нашем! Ну, и что?
      - Да ничего. Обыкновенные люди. Надо полагать, с мозолями. И на плечах головы... если так выразиться... Обыкновенные головы.
      - Ну?
      - Как и у всех людей. Им нет расчета за Корнилова головы эти класть. Нет, Семен Максимович, с дикой дивизией Россию не остановишь. Это ж все ж таки трудящийся народ, как говорится, вся Россия, а то тебе дикая дивизия.
      - А вы как думаете, товарищ капитан?
      Капитан протащил нитку сквозь дырочку пуговицы, поставил локти на колени, хмуро посмотрел в угол и сказал серьезно:
      - Дикая дивизия - ерунда, смешно. Артиллерия нужна. Тяжелая при этом. И... порядочно. Принимая во внимание, все-таки... Петроград, народу много, обороняться будут - раз, Балтийский флот - два.
      Капитан смотрел холодным взглядом в угол и загибал пальцы. Степан опустил тарелку и даже рот открыл от внимания. Семен Максимович захватил бороду и усы и потянул все книзу. Алеша стукнул палкой и сказал напряженно:
      - Ну! Дальше!
      - Да что ж дальше, вот и все, - ответил капитан и посмотрел на загнутые два пальца.
      - Так и у него, наверное, есть артиллерия, - произнес Семен Максимович.
      - Наверное, есть, - подтвердил Алеша.
      Капитан мотнул головой, бросил несколько удивленный взгляд на Алешу:
      - Чудак вы, а еще поручик. Артиллерия - это значит: пушка. Стрелять нужно. А кто же будет стрелять? Дикая дивизия, что ли? Какие они там артиллеристы!
      - А другие?
      - Кто это? Артиллеристы?
      - Ну да.
      - Стрелять?
      Капитан задергал свою нитку и заговорил быстро и глухо:
      - Семен Максимович, вы, конечно, можете думать что угодно. И я к вам самым нахальным образом... Но только я могу сказать, хоть... скажем, и бывший офицер... а могу сказать: артиллеристы - по Петрограду? Крыть из гаубиц или, допустим, мортир? Даже и трехдюймовые? Все-таки... у них... у нас... совесть осталась какая-нибудь. Хоть немного, а осталось?
      Он поднял глаза на Семена Максимовича, и в глазах его, покрасневших от обиды, был прямой строгий вопрос. С опущенной газетой, на высоких, прямых ногах стоял токарь Теплов против капитана артиллерии Бойко и хитровато двигал серьезным, седым усом. Степан загалдел в дверях:
      - Совесть - она вроде денег. У кого была, у того и осталась. А у кого не было, у того и оставаться нечему. С голого, как с святого.
      Семен Максимович косо глянул на Степана:
      - Нет... Это капитан правильно сказал. Военное дело... все-таки специальность... Артиллерия, правилньо... не будут стрелять... Ну... а из винтовок?
      - Из винтовки, Семен Максимович, всякая сволочь стрелять может, а из пушки черта с два.
      Алеша отвернулся к окну, посмотрел на отца через плечо, ничего не сказал, а когда отец и Степан вышли, он произнес негромко:
      - И из пушек... некоторые могут стрелять.
      - Кто?
      - Офицеры.
      - Артиллеристы?
      - Да.
      - Никогда! - ответил капитан решительно. - Никогда! По народу?
      - А девятьсот пятый?
      - Так кто? Кто? Помните? Гвардия! Видите?
      33
      Степан стоял у колодца, держал в руках ведро, полное воды, и говорил Семену Максимовичу:
      - А я тебе что говорил? Он такой боевой генерал, только в плену сидеть. У немцев сидел, а теперь у своих сидит. Называется боевой генерал.
      Алеша возразил:
      - Ну, ты, Степан, неправильно говоришь. От немцев он геройски удрал.
      - А от наших не удерет... герой такой.
      Семен Максимович на земле сбивал деревянный ящик для угля и энергично крякал, размахиваясь тяжелым молотком.
      - От таких, как теперь наши, тоже удрать может.
      - А чем наши плохие? - спросил Степан.
      - Разболтались очень, разговорились. Корнилов этот не такой, как ты думаешь. Да и другие есть, наверное.
      - А мы, по-твоему, какие, Семен Максимович?
      - А что же? Тут за жабры брать нужно, а мы болтаем.
      Стукнула калитка. Алеша быстро пошел навстречу павлу Варавве:
      - Павлушка!
      Павло сверкнул белками, белыми зубами. Его смуглое лицо сейчас горело здоровьем, оживлением и силой. Он пожал руку Алеше и обратился к Семену Максимовичу с серьезной, дружеской почтительностью: