Марш 30-го года

      Они с Кравченко удаляются, преисполненные важности, - они имеют право переходить из вагона в вагон. За ними отправляется несколько пацанов за завтраком. В отделении девочек тоже зашевелились. Прибежали старшие за буханками и тоже в зависти.
      - Вот здорово, у них какие окна, по три человека может смотреть...
      Снова в вагоне Кравченко.
      - Если у кого попадется плохое яйцо, скажи командиру - обменяем.
      Кравченко великий специалист своего дела. он провел хозкомиссию в крымском походе и теперь, когда его выбирали, чуть не плакал:
      - Пожалейте, хлопцы, никогда покою нету, и день и ночи паришься.
      Но хлопцы его не пожалели:
      - Не ври, чего там паришься! А у нас поход серьезный, сан понимаешь! А тебе что? Мы пехом жарим, а ты в обозе едешь, и пищи у тебя хоть завались...
      - Та на ту пищу давытысь протывно...
      В крымском походе с ним случилась смешная история, которую никогда коммунары не забудут. Колонна коммунаров спустилась в Симеиз прямо от обсерватории через Кошку, а обоз пошел по шоссе. На каком-то повороте слез Кравченко с воза и присел на дороге переобуться, потом начто-то загляделся и потерял обоз из виду. Бросился вдогонку, попал не на ту дорогу и совсем заблудился. Обоз вошел в Симеиз, присоединился к колонне, а Кравченко нет. Ждали, ждали и забеспокоились. Уже стемнело. Послали трубачей в горы и сказали:
      - Играйте сбор, не поможет - играйте на обед, обязательно прибежит.
      Но и "на обед" не помогло. Так Кравченко и не нашли и без него на другой день отправили обоз в Ялту, а сами погрузились на катер. Большинство было опечалено трагической гибелью Кравченко, но опытные коммунары говорили:
      - Найдется старый, не бойтесь...
      Действительно, в Ялте на набережной, когда мы сходили с катера, нас встречал Кравченко, измазанный и потертый.
      - Где тебя черт носил? - спрашивают у него.
      - Да где ж? Я ото отстал от обоза, черт его знает, куда оно повернуло, ходил, ходил, та й пришел в Симеиз отой самый. Спрашивал, кого только не спрашивал, чи не видел кто обоза, так никто и не видел, как сквозь землю провалился. Так я й пошел прямо в Ялту, денег со мной же не было...
      Коммунары, пораженные, выслушали эту исповедь.
      - Да слушай ты, халява!
      - ну, чего же я халява? - спросил Кравченко обиженно.
      - Халява! А чего ж ты не спросил, чи не бачылы тут хлопцив з музыкою?
      - Та на що мени музыка ваша, - разозлился Кравченко, - когда мени обоз був нужный!.. А дэ ж вин зараз?
      - Кто?
      - Та обоз же, от ище дурень...
      - Обоз в пять часов отправился в Ялту.
      Кравченко юегом бросился в город... Так и не разобрал он, почему его назвали халявой.
      Теперь Кравченко опытнее и, пожалуй, не потеряется, но и теперь он умеет ограничить свои действия формулами самой ближайшей задачи.
      После завтрака культкомиссия притащила газеты и журналы, купленные на узловой станции. Но недолго коммунары предавались политике, завязались разговоры. Они были на границе двух эпох, совершенно не похожих одна на другую: они только что оставили свои станки и развороченную в стройке коммуну, но еще не вступили в сложные переплеты похода. Говорили все-таки больше о коммуне.
      - А интересно, чи отремонтирует станки Соломон Борисович?
      - А на что тебе станки эти? Там, брат, будут такие машины!..
      - Не успеют к нашему приезду...
      - Успеют!..
      - А здорово дорога вышла, красота!..
      - А вот хлопцы, сто пятьдесят новеньких как напрут, ой-ой-ой... Напрасно мы позадавались перед Правлением.
      Дело в том, что в Правлении все-таки побаивались - новенькие разнесут. Но коммунары в Правлении говорили:
      - Вот увидите, как тепленькие на места станут...
      - Все-таки лучше пригласить двух-трех воспитателей.
      - Хуже, гораздо хуже, волынка будет. Вот увидите: срок четыре месяца, через четыре месяца не отличите, где старый, где новый, мы уже это знаем.
      Это положение - обработать новых за четыре месяца без помощи воспитателей - без всякого формального постановления сделалось почему-то обязательством коммунаров, его признавали как обязательство и коммунары и Правление и о нем часто вспоминали. Большинство коммунаров считало, что вопрос о новых вообще - вопрос пустяковый, гораздо труднее в их глазах был вопрос о заводе.
      Только подьезжая к Владикавказу, мы стали больше предаваться перспективам ближайшего будущего. На Минеральных Водах на секундочку задержались с воспоминаниями: многие ребята в свое время посетили Минеральные Воды и не имели командировки Курупра#43. Вспоминали сдержанно и недолго:
      - Тут летом жить можно...
      Владикавказ встретил нас проливным дождем. Из вагонов не вышли, думали вот перестанет. Но дождь у них какой-то странный: жарит и жарит с одинаковой силой, без всякого воодушевления, ровно, упорно, и самому ему как будто скучно так однообразно поливать землю, а он все-таки поливает и поливает. Просидели час в вагонах и пришли в полное недоумение. Собрали совет командиров взводов.
      Никитин председательствует в совете. Степан Акимлвич зло смотрит на станционное здание, поливаемое дождем.
      - Вот дьявол заладил. Так вот, товарищи. Под таким дождем погрузиться на подводы, достать хлеба, выступить невозможно.
      - Уже и поздно, - говорит Никитин, председатель маршрутной комиссии. Нам полагалось выйти из города в 10 часов, а сейчас уже два. Опоздали, а теперь дождь этот, пока соберемся и погрузимся, будет уже вечер, куда же идти под дождем. Давайте ночевать...
      С нами сидит и думает представитель ОПТЭ#44.
      - А как же обед? Мы для вас обед приготовили. А ночевать где вы будете?
      - А нельзя в вагонах?
      - А пожалуй, что и можно...
      - А обедать как-нибудь проберемся позже...
      На том и решили. Начальник станции разрешил переночевать в вагонах. Коммунары занялись уборкой, часть отправилась на поиски фруктов, и через пятнадцать минут весь базарчик на площади перед вокзалом был прикончен. Под вечер кое-как пробрались в город и пообедали.
      Представитель ОПТЭ говорил нам:
      - На дождь не смотри, дождь три дня, четыре дня будет. Ты иди, там дождя не будет...
      Решили завтра выступать во что бы то ни стало. До вечера спорили и торговались с возчиками, договорились о шести парных арбах за пятьсот рублей до Тифлиса. Помогло то обстоятельство, что мы захватили с собой их Харькова несколько мешков овса.
      Утром проснулись - к окнам: дождя нет, но небо несимпатичное - все равно дождь будет. Хозкомиссия наскоро выдала по куску колбасы. Обьявили приказ:
      Немедленно погрузить обоз. Строиться на площади в обычном порядке,
      форма одежды летняя (выходные трусики и парусовки). Караул при обозе от
      первого взвода.
      Пробежали командиры на площадь, распределили между собой арбы. Потянулись коммунары через рельсы с корзинками, ящиками, трубами. Обоз грузили долго и мучительно. Осетины завидовали друг другу и не признавали нашей взводной организации, перебрасывали ящики и корзинки с воза на воз, упрекали нас в обилии багажа. Коммунары уговаривали их:
      - Ты кушать будышь?
      - Кушать будым, - смеется старик с обкуренной сединой в бороде.
      - И мы будым.
      - Зачем так много кушать брал?
      - Про тыбэ все думал.
      Старик смеется. Смеется и коммунар и уже по-русски доказывает:
      - Ты не бойся, тут еды на сто пятьдесят человек. Вот в Балте подзаложим, легче станет, а в Тифлис придем - пустые арбы будут. Все поедим.
      Теперь уже старик шутит:
      - Ты и корзынка поедыш?
      - Корзынка не-э-э-эт. - хохочут коммунары.
      Осетины постепенно делались добрее и сговорчивее. Но обнаружилась другая беда: веревок у осетин нет, шины на колесах еле держатся, ободья тоже "живут на ладане", как говорит Соломон Борисович.
      - Как мы доедем? - спрашивает Степан Акимович.
      - А чиво?
      - Как чиво? Двести километров...
      - Доедым, не бойся...
      - А веревка?
      - А веревка нужный, это верно...
      Начинаетя дождик. Веревок нет, и за хлебом только что уехал Кравченко на пустой арбе. Решили выступать и подождать обоз при выходе из города. Три арбы, впрочем, готовы выступать с нами.
      Построились, вынесли знамя.
      - шагом марш!
      С музыкой пошли через город. Нигде я не видел таких ужасных мостовых, как во Владикавказе. То взбираешься, на неожиданно выплывший каменный зуб, то проваливаешься в ущелье, наполненное дождевой водой. Вышли в центр города. Левшаков впереди размахивает рукками, потерял человек всякую парадность. Обгоняю оркестр, подхожу к нему.
      - Не спеши, пацанам трудно.
      - Надо же окончить поскорее эту каторгу!
      Нагоняет меня и пацан из четвертого.
      - Одна арба рассыпалась!
      Посылаю тройку из первого взвода. Наконец переходим через Терек, проходим еще около километра, и мы на краю города. Останавливаемся около верстового столба, на котором стоит цифра 1. Мы уже на Военно-Грузинской, впереди нас горы, покрытые сеткой мелкого дождя. С нами пришла только одна арба% остальные отстали. Выясняется, что со второй арбы свалилось два ящика.
      - С чем ящики? - тревожно спрашивает Левшаков.
      - С яйцами, кажется.
      - Ну, будет дело, - говорит Левшаков.
      Распускаем колонну, но дождь все усиливается, а спрятаться негде. Около часа терпеливо мокнем, наконец надоело. Прибежал гонец от Степана Акимовича:
      - С хлебом и веревками еще задержимся немного.
      Посылаю гонца обратно:
      - Скажи: колонна ушла, ожидаем обоз на восьмом километре.
      Я дал приказ двигаться дальше "вольно". Знамя привязали к арбе, очередные разобрали басы. Еще в коммуне был составлен план переноски басов, каждый коммунар знает, от какого километра до какого он несет бас, от кого принимает и кому сдает - вышло в среднем по десять километров на человека, девочкам поменьше.
      Пошли "вольно" и сразу быстро. Человек восемь взялись под руки: я, Акимов, Клюшнев, Камардинов, Харланова и еще кто-то - и широкой шеренгой двинулись вперед. Через минуту нас вприыжку обогнала стайка пацанов и скрылась за поворотом. Кто-то из них обернулся, крикнул:
      - На восьмом километре?
      Мне с коммунарами идти трудно: я в сапогах, а они в трусиках и в легких спортсменках, но нужно держать фасон. Идем очень быстро, за нами растянулась вся коммуна, далеко позади темнеет громада единственной арбы, следующей за нами.
      Подошли к Тереку. Справа поднимается уже какая-то гора. Есть коммунары, изучившие Анисимова на ять#45. Они называют имя этой горы и что-то разглядывают на ее склонах. Но дождь еще поливает нас, и никому не хочется заниматься геологией. Нас все обгоняют и обгоняют, и мы уже слышим за собой понукание нашего извозчика.
      Только на шестом километре вышли мы под ясное небо. Задержали шаг и окунулись в тепло и солнце. Громче защебетали девочки, заиграл смех, кто-то за кем-то уже погнался. Прошли мимо каких-то хаток и впереди нас спускающейся вниз дороге видим: на каменном парапете сидят все коммунары, как воробьи на проволоке, длинной белой лентой отделяют бурный Терек от линейки шоссе. Догадались - это и есть восьмой километр. Подошли и мы и тоже уселись на парапет. Фотокружок уже наладил на нас аппараты: рыжий Боярчук, Левка Салько и Козырь имеют в обозе целый ящик с пластинками.
      Отдыхали недолго. Через четверть часа кто-то уже полез на ближайшую кручу, а пацаны уже бродят в отмелях Терека, и на них кричит ДЧСК:
      - Ты же в выходных трусиках, что же ты их купаешь?
      - Я не купаю... А смотри, какая вода холодная, а купаться негде.
      Терек сейчас невиданно полноводен, грязен и бурлив. Он плюется сердито на пацанов и не дает им купаться. Пацаны тоже недовольны Тереком:
      - Терек, Терек! Что за речка такая - замазура!
      Группа с Филькой во главе потеряла терпение и замелькала пятками по дороге к городу.
      - Куда вы?
      - Обоз встречать...
      Через полчаса они представили обоз в полном составе. Целая корзинная оргия на арбах, а рядом с возчиками наши караульные и держат в руках винтовки. Примостился с ними и Степан Акимович, и пацаны упрекают его:
      - Хитрый какой!..
      - Чудак, чего ты ругаешься? Я ж тебя скоро обедом кормить буду.
      Увидев обоз, пацаны вдруг спрыгнули с парапета и поскакали вперед по дороге, потом вдруг остановились:
      - А где будем обедать?
      - На пятнадцатом километре, - говорит Никитин.
      За первым поворотом открылись новые пейзажи, новые ласковые мохнатые горы. Золотые шапочки коммунаров рассыпались и по дороге, и по откосам гор, и на берегу Терека. Мы бредем сзади с Левшаковым. Прошли маленькую деревушку Балту. за последней хатой через дорогу течет целая река прозрачной воды и падает водопадом с края дороги в балочку: высота водопада метров шесть. На дне балочки идет пир горой. Коммунары быстро сбрасывают легкие одежды и бегом слетают на дно под оглушительный удар водопада. Их с силой швыряет на дно, они перекатываются в шипящем потоке и снова в атаку. Один Миша Долинный стоит под самой стенкой и только покряхтывает. Левшаков без разговоров снимает рубашку и штаны. Левшакову шестьдесят лет, но он крепок и румян.
      - А трусики что же не снимаешь?
      - Купаться полагается в трусиках, - говорит Левшаков ехидно. - Это только граки без трусиков купаются...
      Коммунары защищаются:
      - Вам хорошо, как у вас, какие надел трусики, в таких и есть, а у нас сегодня выходные. Кто это такой приказ придумал, Никитин все...
      Левшаков лезет под водопад. Миша протягивает ему руку, но с Левшакеова уже сбило трусики, и они путаются у него в ногах. Через секунду и сам Тимофей Викторович летит на дно и сваливается в одну кучу с пацанами...
      - Ох, и хороше же! - кричит он. - Вот это я понимаю - пляж!
      Десяток пацанов облепил грузное тело Левшакова и катит его снова под стенку - визг, хохот, кутерьма и хаос... Девочки осторожно обходят эту неприличную кашу, и сняв спортсменки, бредут через реку на дороге. Над водопадом стоит Колька и бубнит:
      - Х-х-х-олодная в-в-вода, п-п-п-ростудитесь, черти, г-г-де лечить в-в-вас...
      - А вы, Николай Флорович, померяйте температуру, может, она, и не холодная...
      Где-то далеко впереди пищит сигнал на обед.
      - Ой, лышенько ж! - вскрикивает Кравченко и вылетает из водопада.
      На пятнадцатом километре расположился бивуак, и хозкомиссия делит обед. Хозкомиссия в затруднении - свинины хватает только на четыре взвода, так щедро разрезали. Левшаков держит в руках пять спичек - одна без головки.
      - Всегда нам так выпадает, - говорит обиженно командир второго Красная.
      - В свинине не везет, в любви повезет, - говорит Левшаков.
      Девочки надуваются и молча сидят на камнях.
      Кравченко смущенно держит перед ними нарезанную колбасу:
      - То чого ты, давысь, що там доброго в тий свыни...
      Но через минуту девочки уже торжествуют: свинина оказалась с небольшим запахом.
      В семь часов мы подходим к деревне Ларс у самого входа в Дарьяльское ущелье. Снова брызгает дождик- на дворе спать нельзя. У самой дороги школа, а в школе две маленькие комнатки. Командиры двигали, двигали плечами, а ничего не поделаешь - нужно размещаться. Для девочек сделали загородку из парт, корзинки поставили высокими стенками и кое-как один на другом, улеглись. Вдруг открытие: рядом казарма, там почти никого нет, есть нары...
      - И клопы, - говорит Левшаков.
      Часть хлопцев перебирается в казарму. Левшаков начинает здесь крупную операцию, достает из чемодана примус, на примус ставит чайник. Пока закипает чай, хозкомиссия втаскивает два ящика с яйцами, и Левшаков с увлечением приступает к работе во главе хозкомиссии. Нужно перебрать два ящика яиц. Скоро казарма наполняется невыносимым запахом тухлого яйца, но Левшаков неумолим:
      - Нельзя, иначе все завоняется.
      Целую ночь они работают, а мы с Дидоренко пьем чай и иногда выходим к обозу. Под брезентами стоят арбы, а сторожевые коммунары мокнут под дождем.
      Только в два часа ночи вошел в казарму Конисевич и сказал:
      - Хорошо... Дождик перстал, уже одна звезда светит...
      17. ТОЖЕ ПЕРВЫЕ КИЛОМЕТРЫ
      Утром проснулись рано. Всех обрадовал ясный день и знакомый со вчерашнего дня шум Терека. Побежали на горку к ключу и через полчаса уже построились. Проиграли один марш, и снова "вольно" замелькали тюбетейки по Военно-Грузинской. Сегодня особенно радостно на душе на каждое впечатление отзываются коммунары бесконечным птичьим гомоном, писком удивления и стремительным бегом. Природа здесь как будто нарочно построилась в нарядные цепи, чтобы встретить дзержинцев, прибежавших сюда побаловаться после утомительных скрипов и визгов ржавого производства Соломона Борисовича. Вот нашли старую дорогу и мнутку постояли возле нее, вот влезли в какую-то поперечную речушку, благо сегодня трусики не выходные, вот остановились возле коровы, спустившейся к воде с зеленого склона.
      - Ну и корова же, как коза, а не как корова, - говорит Алексюк, и вокруг него на мгновение замирают пацаньи голоса, чтобы немедленно разразиться:
      - Отчего, как коза? Это такая у них и есть корова. А ты лучше посмотри на вымя. Ты видишь, сколько молока?
      - Ну и что же? Сколько молока? Три кувшина!
      - Три кувшина? Как бы не так. Здесь кувшинов десять будет, а то - три!
      - Десять, какой ты скорый!
      Старшие идут небольшими группами и солидно делятся впечатлениями. Только такие, как Землянский, не могут идти по дороге, а карабкаются по кручам и откуда-то из-за кустов перекликаются.
      Скоро вошли в Дарьяльское ущелье. Оно не поразило ребят ничем грандиозным, но здесь все сложнее, и Терек сердитее.
      Остановились возле замка Тамары.
      - Так что? Она здесь жила, Тамара эта самая?
      - Не жила, называется так...
      - Нет, жила!..
      - Да как же тут жить? С голоду сдохнешь...
      - Чудак ты какой! Она же была царица!..
      - Это ты чудак! Если царица, так чего ей сюда забираться? А может, она была того... Без одного винтика? Ну, тогда может быть...
      Навстречу по шоссе грузовик, и на нем толпа рабочих. Нам вдруг бросают записку:
      "Дальше ходу нету, размыло дорогу, остановляйсь, десятник".
      Оглянулись, а грузовика и след простыл. Через два километра натыкаемся на целое проишествие: автомобили, группы туристов сидят на краю дороги и скучают. Коммунары облепили всю горку над дорогой. Расталкиваем толпу и видим: карниз шоссе вдруг прерывается сажени на две и зияет пустотой. Вниз в метрах десяти Терек. Через разрыв переброшена доска, и по ней бегают наши пацаны. К нам подходит человек в замасленном пиджаке и говорит:
      - Я дорожный инженер. Вы заведующий этой детской колонией?
      - Я.
      - Дорогу мы восстановим только дня через три. Но я уже говорил с вашими мальчиками. Можно перебраться по досточке, только, вот, говорят, у вас обоз..
      - Да что же делать с обозом? Другой дороги нет?
      - Другой дороги нет.
      - А вот что сделаем, - говорит из-за моего плеча Фомичев, разберем возы, разберем обоз и все перенесем...
      - Как жевы возы перенесете? - спрашивает инженер.
      - Да как? Колеса отдельно, оси отдельно, а лошадей переведем, у нас еще доски найдутся.
      Подошел и наш обоз, вмешались в разговор возчики:
      - Верна говорит маладой чилавэк...
      - Это вам на день работы, - улыбается инженер.
      - На день? - поднял брови Фомичев. - Через час уже пойдем дальше...
      Думать долго не приходится. Я уже хотел трубить сбор командиров, чтобы распределить работу, как на меня налетел вспотевший и взлохмаченный грузин.
      - Ты будешь начальник? Коммуна Дзержинского? Ты телеграмму давал, чтобы хлеб был и обед был?
      - А ты кто такой? - спрашиваю.
      - Я заведующий базой Казбек! Пойдем поговорим!
      - Куда пойдем?
      - Иди сюда, чтобы народ не слышал. Тебе нужно назад! Я тебя через Баку отправлю, на Тифлис нельзя идти...
      - Да брось, товарищ, мы здесь переберемся.
      - Здесь переберешься, дальше не переберешься. А тебе чего надо?набросился он на коммунаров, уже обступивших нас.
      - Да это свои, говори.
      - На Тифлис не дойдешь. Это что? Это пустяк. За Млетами Арагва, ай, что наделала, что наделала! пссанаур нет, Пассанаур поплыл, дороги нет тридцать километров, я оттуда бегом прибежал...
      - Да врешь ты все...
      - Зачем мне врать? Какой ты чудак! Вот смотри. Видишь, вот люди, видишь? Эй, иди сюда! Вот пускай он тебе расскажет.
      Четыре человека подошли к нам. Это артисты из Ростова. Они тоже отправились пешком по Военно-Грузинской. Они рассказали, что чудовищный разлив Арагвы не только размыл дорогу, но и совершенно изменил карту местности. Арагва идет по новому руслу, частью покрывая шоссе. Пассанаур значительно пострадал. Горы во многих местах подмыты и завалены проходы. Они не могли пройти пешком, возвращаются во Владикавказ. О колесном обозе нечего и думать.
      Мы с Дидоренко задумались: что делать?
      - Да врет, может, черт чернявый.
      - Так вот же артисты!..
      - А артисты откуда, может, тоже из Казбека?
      - Из Ростова.
      Все-таки Диоренко попробовал:
      - Может, у тебя обед не готов, так и выбрехиваешься! И хлеба, наверное, не приготовил!..
      - Хлеба не приготовил? А ты думаешь, можно приготовить хлеб? Когда такое горе? Ты знаешь, сколько народу пострадало? А откуда я хлеб привезу? здесь, видишь, какое дело? А в Пассанауре Арагва, какой тебе хлеб?
      - Что же делать?
      - Иди назад! Я тебя отправлю через Баку! Я тебя не пущу, я не имею права!
      - Как же ты меня через Баку отправишь?
      - Я тебе дам бумажку.
      - А печать у тебя есть?
      - Печати нет...
      - Ну, так и убирайся!.. Он меня через Баку отправит.
      Я распорядился: всем коммунарам возвращаться обратно. Но коммунары в крик:
      - Это все брехня! Наши возчики говорят.
      Возчики что-то горячо доказывали в толпе коммунаров.
      - Что вы тут говорите?
      - Ны правда назад! Впырод можно, назад нэ нада.
      - А вы откуда знаете?
      - Наш чилавэк пришол, наш чиловэк гаварыл.
      - Когда пришел? Когда говорил?
      - Триы дня прышол.
      - А чего ж ты молчал? - спрашивает Дидоренко.
      - Нечиво гаварыть. Впырод можна...
      Колька Вершнев подбегает красный, заикается до полного изнеможения.
      - В-в-в-верно, н-н-н-адо идти!
      Ребята взбудоражены, взволнованы, никому не верят и готовы лезть в какие угодно пропасти. Кто-то разговаривает с заведующим базой в таких горячих выражениях, что я посылаю туда дежурного командира. На Кольку я прикрикнул:
      - Ты доктор, черт тебя заьери, а поднимаешь глупыю волынку.
      - А я г-г-г-говорю...
      - Ничего не смей говорить, молчи!
      - А к-к-к-как же?
      Я приказываю Волчку трубить общий сбор. Когда все сбегаются, я приказываю:
      - Становись!
      - Куда становись?
      - Стройся по шести лицом в городу.
      Неохотно, надутые, злые коммунары разыскивают свои места в строю, оглядываются и все спорят, но я даю уже следующую команду:
      - Равняйся! В оркестре!..
      Удивленный Левшаков подымает палочку.
      - Шагом марш!
      Мы проходим с музыкой километра полтора до замка Тамары. Здесь на полянке, обставленной огромными камнями, мы устраиваем общее собрание. Председательствует дежурный командир - Роза Красная.
      Я доложил собранию, как обстоит дело. Как быть?
      Высказывались почти исключительно сторонники продолжения похода. Кампанию проводят Колька и Землянский. Колька несколько успокоился и уже не так заикается.
      - Сколько будет стоить дорога в Тифлис через Баку? Четыре тысячи рублей - это раз. Военно-Грузинской не увидим - это два, а провизии зачем набрали на десять дней - это три. А пройти наверняка можно. Не пройдем по Военно-Грузинской, пройдем по какой-нибудь другой. Нужно идти - и все. А то через Баку. А как мы в поезд сядем - сто пятьдесят человек, а? А вагоны кто нам даст?
      Ребята одобрительно галдят. Все в один голос:
      - Врет этот заведующий, наши осетины говорят: можно пройти. И пройдем, вот увидите, пройдем!
      Мы с Дидоренко почти в одиночестве - сторонники отступления почти не высказываются.
      Я, наконец, попросил слова.
      - Не могу, по совести, не могу вести коммуну на такой риск. Я верю заведующему и верю артистам. А что будет, если мы заберемся к Пассанауру, а оттуда ни вперед, ни назад? Хлеба мы сейчас нигде не достанем, потому что сообщение прервано. С нами пацаны и девочки. Можно разобрать обоз и перенести на расстояние пяти сажен, но это невозможно сделать на протяжении нескольких километров. Продолжают идти дожди, и мы не знаем, какие еще будут размывы завтра. Может быть, и сейчас мы еще будем отрезаны от Владикавказа. Возвращаются все туристы, у которых нет обоза, а вы хотите идти к Пассанауру, до которого шестьдесят километров, а там засесть на месяц или возвращаться обратно, только время потратим. Мы прошли пятьдесят километров, видели Военно-Грузинскую, не такая большая беда, если вернемся. Зато уивдим Баку.
      Коммунары недовольно бурчат:
      - Опять в вагоны!
      - А нарзаны, значит, улыбнулись.
      Они мечтали об этих анрзанах как о каком-то необыкновенном счастье нарзаны ожидали нас почти на перевале.
      - А на что вам эти нарзаны?
      - А как же? Панов говорил, аж кипят...
      - Зато увидим нефтяные промыслы...
      - Ну, голосуем, - говорит Красная.
      Мы с Дидоренко со страхом ожидаем голосования. Если постановят идти вперед, придется нарушить конституцию и отменить постановление общего собрания.
      - За "вперед" 76 голосов, за "назад" 78 голосов, - говорит Красная.
      - Что же? Поровну, - говорит Колька.
      - Ну, так что же?
      Колькина компания вносит предложение:
      - Голоса разделились. А может быть, мы правы. Пускай колонна идет к городу, а нас отправьте на разведку. Нас вот пять человек, мы проберемся в Казбек, там узнаем все подробно. Где вы будете ночевать?
      - Наверно, у деревни Чми - двадцать пятый километр.
      - Мы к ночи вас нагоним. Если окажется, что в Пассанауре ничего страшного нет, вся коммуна пойдет снова в Тифлис.
      Кое-кто протестует: до Чми нужно пройти двадцать пять километров... Давайте здесь ожидать разведку.
      Я на это не согласился. Все равно из разведки ничего не выйдет, даром потеряем день. Есть постановление, и кончено. Можете идти в разведку, мы вас ожидаем у Чмми.
      Колька с компанией быстро собрались, взяли у меня несколько рублей и побежали к прорыву.
      Через час после обеда мы двинулись на север. Еще через час последние клочки подавленного настроения слетели с коммунаров, и они снова засмеялись, завозились, запрыгали.
      Солнце заходило, когда мы в строю с музыкой подходили к деревне Чми. При входе в деревню небольшая площадка и немного повыше ключ. Здесь расположились на ночлег: распределили площадку между взводами, расставили корзинки, разостлали одеяла. Загорелост пять костров, каждый взвод варил на ужин яйца и чай. Пацаны верхом поскакали поить лошадей.
      Все жители деревни сошлись к нашему лагерю. В деревне Чми большинство русских, между ними оказался и дорожный техник. Он подтвердил сведения о пассанаурской катастрофе и сказал, что идти на Тифлис ни в каком случае нельзя и что Военно-Грузинскую дорогу придется закрыть месяца на два.
      Уже отдали рапорты командиры и проиграли "спать", когда вернулись наши разведчики из Казбека с опущенными носами:
      - Такое делается в Казбеке!.. Народу тысячи, вертаются все. Идти нельзя - это правильно...
      С первых проходящим грузовиком ремонтной организации Дидоренко уехал во Владикавказ. Завтра он должен устроить вагоны и возвратиться к нам.
      Утром на другой день коммунары занялись приведением в порядок своих корзин, стиркой носовых платков и полотенец. Часть полезла на горы.
      Левшаков вызвал охотников перебирать яйца - из ящиков шел сильный запах. Охотников набралось человек двадцать.
      На лужайке в сторонке настоящий хоровод. Каждое яйцо идет по кругу, его рассматривают на свет, пробуют на нюх и определяют, куда оно годится. Совершенно исправные укладываются в чистый ящик и пересыпаются опилками, совсем плохие отбрасываются в другой ящик... Свежие, но разбитые сливаются в кружки, таких кружек стоит на горбике целая линия.
      - Это наши трофеи, - говорит Левшаков. - Достанем сковородку и зажарим яичницу.
      Над нами развернулся в полном блеске тихий жаркий день. Далеко видна дорога на Владикавказ, и по ней бродят пацаны, ожидая Дидоренко.
      Дидоренко приехал на извозчике в двенадцать часов.
      - Поезд есть на Баку в шесть часов вечера. Я звонил в Ростов и Грозный, сговорился, может быть, уже сегодня для нас приготовят вагоны. Нужно спешить, а я поеду еще звонить...
      Он уехал в город. Нам нужно пройти двадцать пять километров и к пяти быть в городе, чтобы успеть погрузиться.
      Обоз уже готов, построились молниеносно, коммунары уже знают, что волынить нельзя. Местные жители выскочили из своих хат и стоят в дверях, предвкушают музыкальное наслаждение.
      - Шагом марш!
      Всегда после этой команды ожидаешь удары оркестра, но сейчас моя команда повисла пустым словом в жарком воздухе...
      - В чем дело, Тимофей?
      Левшаков показывает на бабу, на пороге первой же хаты:
      - Сковородки пожалела... буду я для нее играть!
      Баба метнула подолом и скрылась в сенях.
      Коммунары хохочут, смеются и жители. Левшаков подмыает руку:
      - Раз, два...
      Мы покрываем Чми раздольным полнокровным маршем - у нас в оркестре все-таки сорок пять человек.
      Прошли деревню, распустили строй и бросились в город быстрым шагом. Это был очень тяжелый марш - по всей дороге ни капельки тени. Шеи, руки, носы, ноги пацанов здорово подгорели за сегодняшний день. Забавляться по сторонам дороги теперь некогда, коммунары идут, как будто работают: упорно, настойчиво и почти молча. Только пацаны пролетают мимо нас и занимают авангардные места, чтобы через полчаса снова оказаться в арьергарде.