- Как ты сказал! Как ты сказал! - пораженный, обращается ко мне Соломон Борисович.
      - Я исполнил твою просьбу...
      - Разве я говорил - один? Я же не сказал один. Надо с расчетом делать...
      После этого Соломон Борисович стал бояться всякого крика, всякого бега по коммуне. Только с приходом весны он несколько успокоился и стал смотреть веселее на мир.
      Принимал Соломон Борисович разные противопожарные меры. Ему сказали:
      - Полагается в цехе держать бочки с водой и швабры при них.
      Соломон Борисович выпросил у заведующего хозяйством несколько старых бочек и действительно налил их водой. Это ничего не стоило. Но швабры оказались дорогой вещью, и Соломон Борисович втихомолку заменил их палками, на концы которых были привязаны пучки рогожи. Когда приехал пожарный инспектор, Соломон Борисович с гордостью повел его к кадушкам, но здесь он был незаслуженно посрамлен.
      - И швабры есть, как же, - говорит он пожарному инспектору.
      Он с гордым видом вынимает палку из бочки и видит, что на конце ее нет ничего, торчат одни хвостики рогожные.
      Когда унхал пожарный инспектор, Соломон Борисович произвел расследование, и оказалось: бабы-мазальницы, которым поручил Соломон Борисович что-то выбелить в системе своих цехов, отрезали рогожные пучки от пожарных приспособлений и обратили их в щетки.
      - Разве это люди? - сказал Соломон Борисович. - Это звери, это некультурные звери.
      Много страдал Соломон Борисович от пожарной безопасности, и, наверное, его сердце не выдержало бы всех волнений, если бы не коммунары. Коммунары не позволяли Соломону Борисовичу сосредоточиваться# 3 6 . . . . . . . .
      . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      - Вы посмотрите, что утром делается! Не успели окончить завтрак, а некоторые даже и не завтракают, а бегом в литейную. Каждый захватывает себе масленки и ударники, а кто придет позже, тому уже ничего не остается, жди утренней отливки, пока она остынет.
      - Соломону Борисовичу жалко истратить тысячу рублей на новые опоки, а сколько он тратит на доставку глины из Киева? Сколько стоит вагон глины? А формовочный песлк возле самой коммуны, сколько хочешь, и сушить формовку не надо, не то, что эта глина.
      Соломон Борисович обещал, оправдывался, снова обещал, придумывал разные причины, говорил, что нет железа, что опоки будут тяжелые, что коммунары их не поднимут#37.
      - Поднимем, вы сделайте...
      На одном собрании он, наконец, взмолился?
      - Что вы мне покоя не даете с этой глиной? Что, я сам не понимаю, что ли? Опоки будут скоро сделаны.
      - Когда? Срок? - шумят в зале.
      Через две недели...
      Редбко с места:
      - Значит, будут сделаны к первому февраля?
      - Я говорю, через две недели, значит - к двадцать пятому января.
      - Значит, к первому февраля будут обязательно?
      - Да, к двадцать пятому января обязательно, - гордо и неприязненно говорит Соломон Борисович.
      Он становится в позу, протягивает руку вперед и торжественно
      произносит:
      - К двадцать пятому января - ручаюсь моим словом.
      В зале припадок смеха. Хохочет даже председатель.
      Соломон Борисович краснеет, надувается, плюется, размахивает руками. Он уже на середине зала:
      - Вы меня оскорбляете. Вы имеет право оскорблять меня, старика? Вы? Мальчишки?
      Хохот стихает, но вежливый румяный и веселый Клюшнев говорит негромко:
      - Никто вас не хочет оскорблять. Но я перед всем собранием утверждаю: вы говорите, что новые опоки будут готовы к двадцать пятому января, а я утверждаю, что они не будут готовы и к двадцать пятому февраля.
      В собрании тишина внимания: что ответит Соломон Борисович? Но он молча поворачивается и уходит. Все смущены. Кто-то говорит Клюшневу:
      - Ты все-таки чересчур. Разве так можно с человеком? Он ручается словом.
      Клюшнев спокойно:
      - И я ручаюсь словом. Если я окажусь неправ, выгоните меня из коммуны.
      В первых числах февраля на мой стол оперля локтями Синенький, поставил щеки на собственные кулачки, долго молча наблюдает, чем я занимаюсь, и, наконец, осторожно пищит:
      - Сегодня ж шестое февраля?
      - Да, шестое.
      - А новых опок еще не сделали...
      Я улыбаюсь и смотрю на него.
      - Не сделали.
      - Значит, Клюшнев Вася правильно говорил...
      - Выходит, так.
      Синенький срывается с места и вылетает. Только в дверях он оборачивается и делает мне глазки:
      - А Соломон Борисович, значит, не сдержал слова...
      Но Синенький произвел эту рекогносцировку неофициально. Ни в общем собрании, ни в совете командиров не вспоминают о состязании Соломона Борисовича и Клюшнева. Соломон Борисович недолго обижается. Он оживлен и энергичен и первого марта с торжеством говорит общему собранию:
      - Ваше желание, коммунары, выполнено: сегодня готовы новые опоки, и мы переходим на формовку в песке...
      Коммунары шумно аплодируют Соломону Борисовичу Я ищу в зале Клюшнева. Он прячется от меня и за чьей-то головой и хохочет, хохочет. Перед ним стоит Синенький и быстро бьет ладонью о ладонь, широко отставив пальцы. Смотрю - и многие коммунары заливаются, но так, чтобы не видел Соломон Борисович.
      А Соломон Борисович высоко поднял руку и говорил звонко:
      - Видите, что нужно и что можно сделать для производства, я всегда сделаю.
      В зале взрыв аплодисментов и уже откровенный взрыв смеха. Смеется и Соломон Борисович.
      13. НА ДОРОГЕ
      Несмотря на холод в цехах, плохой материал и полное изнеможение станков, без всякого сомнения заканчивающих свою жизнь, коммунары подходили к концу первого квартала без больших поражений.
      Тридцать первого марта мы просидели до 12 часов ночи в общем собрании дела были серьезные.
      Промфинплан первого квартала был выполнен:
      арматурным цехом 86%
      деревообделочным 108%
      швейным 130%
      коммуной в среднем 102%
      Всего выпущено продукции по себстоимости на сумму 174000 рублей.
      Напали на металлистов:
      - Так мы и говорили, что вы подкачаете... Вот у нас прорыв, где еще 14% плана гуляют? А ведь у вас собрались самые квалифицированные коммунары.
      Металлисты были очень смущены. В особенности был огорчлен четвертый отряд, в котором были и Юдин, и Клюшнев, и Грунский, и Скребнев, и Козырь. По выполнению своих отрядных норм отряд шел впереди всех отрядов коммуны, уступая только одиннадцатому отряду девочек (после закрытия никелировочного цеха у на была произведена реорганизация отрядов, и девочки получили номера десятый и одиннадцатый). Но другие отряды токарей далеко отстали от четвертого, а особенно отставали литейщики. За литейщиков и взялось общее собрание.
      - Два месяца держались за киевскую глину, выпускали больше брака, чем дельного литья.
      - Зайдешь к ним в цех - не литейная, а аптека; это не трогай, а на это
      нельзя смотреть, а этоосекрет какой-то, а на самом деле саботажники. А командиры-литейщики? Хоть один бы рапорт за квартал?
      - Чего, хоть один рапорт? - вскакивает задетый за живое командир девятого. - Мало было рапортов?
      - А за мастером вы смотрели? Вы, вот, посадили токарей на "декохт"... Что мы не знаем, как они гонялись за масленками? Каждое уктро у них в очереди стоят. Как это годится такое?..
      - А где Ганкевич, почему его нет на собрании?
      Председатель немедленно посылает за Ганкевичем пацана. Ганкевич приходит смущенный и злой.
      - Я работал двенадцать часов в сутки, разве я отдыхал когда# 38 . . .
      . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      В левом здании будут спальни на триста человек, больничка, вешалка и кое-какие подвалы. В правом здании расположится в двух этажах новый завод - завод ручных электросверлилок.
      Центральное здание все придется перестроить: кухню опустить в подвал, за счет классов внизу и коридора расширить столовую, спальни второго этажа обратить в аудитории, из теперешнего "тихого" клуба и спальни девочек сделать театр на пятьсот человек, в теперешнем "громком" клубе устроить "тихий". Придется в центральном здании передвинуть почти все переборки.
      Косалевич добивался на Правлении:
      - Нельзя ли коммунаров раньше отправить куда-нибудь, чтобы раньше начать перестройку?
      Но в Правлении сказали: нельзя никуда отправлять, нужны большие средства, нужно сейчас работать, уедут коммунары только пятнадцатого июля.
      В этом проекте самым увлекательным был завод электросверлилок.
      Мы видели уже эту электросверлилку, инженеры достали где-то заграничную: аллюминевый кожух, ручка, собачка, все вместе немного похоже на револьвер, только больше - сантиметров сорок в длину и цилиндричнее. Внутри моторчик, механизм, шестеренки - внутренность еще мало понятная, но говорили инженеры, что в работе нужна точность до одной сотой миллиметра. Если эту сверлилку разобрать, получается много деталей. Одних названий деталей сто одно.
      До сих пор сверлилки эти привозились к нам из Америки, Австрии, платили за них золотом. Коммунары на сверлилку смотрели со страхом и уважением:
      - Это тебе не масленка, тут тебя один моторчик слопает с потрохами. Одная сотая миллиметра - какие очки надевать нужно?
      - Правда, что у нас мастеров таких пока что нету, а все-таки сделаем, вот увидите, сделаем, еще как...
      Все это дело: и новые здания, и новый завод, и новые коммунары, все это представлялось в далеком тумане, но не туманом уже были ряды кирпича, обступившие коммуну со всех сторон, пирамиды песка, сосновые бараки для рабочих, начальник строительства Вастонович. А в конце марта пришли люди с топорами и хватили ими по нашему милому саду. Из пацанов кто-то ахнул:
      - Сад? Ой, жалко ж...
      - Чего ты трепыхаешься? - сказал кто-то из старших. - Яблок жалко? Так яблоки, это что? Яблоки - это баловство, а тут тебе электросверлилка...
      Пацаны не успевали, впрочем, переживать как следует все, что им выпало на долю в это время. Слишком много было потрясающих впечатлений, а впереди еще поднимались кавказкие горы. Не успели вырубить сад, как начали копать котлованы для фундаментов, а в начале апреля на нас навалилось новое дело: постройка дороги.
      О дороге к белгородскому шоссе мы хлопотали давно. Нужно было проложить мостовую длиной в километр с четвертью, а сейчас мы положительно изнемогали от бездорожья. Даже пешеходы добирались до шоссе ценою великих страданий и сложной обходной стратегии. Ведь вы знаете, что такая старая российская дорога? Это такое место, которое меньше всего приспособлено быть дорогой. Так вот именно такая дорога отделяла нас от белгородского гудронного шоссе.
      В течение зимы совет командиров отправил несколько делегаций в Коммунхоз. Совет командиров писал Коммунхозу, что для перевозки двадцати пудов груза нужно запрягать трех лошадей, что извозчики отказываются вообще к нам ездить, а о проезде машиной нечего и думать.
      И к весне Коммунхоз, наконец, сжалился над нами и приступил к прокладке дороги. Начались земляные работы, свозили камень. С земляными работами сразу обернулось очень плохо. Нужно было сделать выемку длиной до полуверсты - для этой работы наняли даниловских и шишковских крестьян и платили им по поденному расчету, а по сдельному они ни за что не хотели работать - слишком для них подозрительным показался кубический метр.
      Посмотрели мы с недельку на эти земляные работы и головы повесили: при таких темпах дорогу окончат не раньше конца пятилетки. Еще прошла неделя. В общем собрании заговорили:
      - С такой работой нечего возиться. Либо бросить все дело, либо искать новых рабочих.
      - А где ты их найдешь?
      Пришел в собрание и десятник с дороги и сказал:
      - С дорогой плохо, прямо вам говорю.
      Кто-то из коммунаров спросил:
      - А если бы нам взяться за дело?
      Десятник улыбнулся высокомерно:
      - Что вы, разве это детская работа?
      - Какие мы дети! - обиделся Грунский. - Хорошие дети...
      - Сколько там у вас больших, а малышам будет трудно. Знаете, земляная работа, она...
      Так собрание и кончилось ничем. У себя я сказал десятнику:
      - Жалко, разумеется, отрывать ребят от производства, но вы знаете, если бы ребята взялись, за шесть дней выемку бы окончили.
      Десятник и теперь не поверил, а через три дня снова пришел ко мне и сказал:
      - Что ж, надо прекращать работу. Это волынка обходится дорого, и к осени дорогу не окончим.
      - А не потрубить ли нам, Василь, совет? - спросил я Дорошенко.
      Дорошенко подумал, подумал:
      - Насчет дороги? А как же с промфинпланом будет? На дорогу нужно не меньше десяти дней.
      - Десять дней? - удивился десятник. - Голубчики мои, да это ж прямо чудо... Давайте...
      - Потрубить можно. что ж, - сказал Василь.
      Потрубили. Командиры задумались:
      - Десять не десять, а на неделю придется закрыть производство.
      Соломон Борисович разволновался до истерики:
      - И что вам в голову приходит? Откуда такое приходит в голову? Десять дней, это по себестоимости на сорок тысяч рублей продукции. Что такое? Вы соображаете своей головой?
      - А если останетесь совсем без дороги? - сказал десятник.
      - Как без дороги? Без дороги нельзя...
      - Соломон Борисович, - сказал кто-то, - если мы не выполним промфинплан, тогда можно будет в июле лишний час прибавить, да мы и так выполним...
      - Надо не выполнить, а перевыполнить...
      - И перевыполним...
      - Ну, делайте как хотите, - сказал Соломон Борисович.
      Совет командиров постановил: отдать на дорогу одну пятидневку за счет производства и за счет учебы, - значит, по 8 часов в день. В школе у нас дела шли хорошо.
      - А лопаты будут? - спросил я десятника. На сто пятьдесят человек!
      - Да я вам не только лопаты, я вам черта достану, только помогите.
      Совет командиров немедленно отправился на дорогу и разделил всю выемку на двенадцать частей - по числу отрядов, пацанам и девочкам дали более мелкие части выемки, кто постарше - глубокие. Вышло на каждый отряд по сорок с чем-то метров погонных.
      Филька посмотрел на свой участок и сообразил:
      - По два с половиной метра на пацана, а глубина тут сантиметров тридцать... Ого...
      В следующие дни линия дороги была похожа на какой-то фейерверк земляных бросков. По сторонам линии все росли и росли земляные валы, коммунарские головы все глубже и глубже уходили в землю. Через три дня четвертый отряд окончил свой участок и перешел на участок девочек, а девочек упросили отправиться на помощь пацанам.
      - Там вам легче, здесь высоко бросать нужно...
      Все-таки за пятидневку не окончили, пришлось истратить и выходного дня половину.
      Но к вечеру в выходной пришел ко мне десятник и сказал, захлебываясь:
      - Это же замечательно, честное слово, я никогда такого в жизни не видел... Это же замечательно, ей-богу, это прямо замечательно!..
      Был тихий и теплый вечер. Коммунары прогуливались по вырытой выемке, и Сопин декламировал:
      - Пацаны - это тебе кадры! Это не какая-нибудь мелкая буржуазия из Даниловки...
      В первых числах апреля еще волнения - перевыборы совета командиров.
      За месяц вперед началась кампания по переваыборам. Комсомольское бюро часто и ужин пропускало за этим трудным вопросом. А вопрос был действительно трудным: новому совету команадиров предстояли большие дела тяжелый промфинплан, постройка, конец учебного года, кавказкий поход. Дорошенковский созыв, по мнению бюро, растрепал коммуну; воров завели, потеряли Воленко#39, разболтали пацанов, не сумели крепче связаться с инженерами, проектировавшими новое производство. Только и заслуг было, что приступили к дороге. И в бюро и среди актива все высказывались за крепкий состав совета:
      - Надо выбирать таких, чтоб корешкам не смотрели в зубы.
      В некоторых отрядах не нравились такие идеи. Литейщики и кузнецы доказывали:
      - У нас все одинаковы. Кого отряд выдвинет, тому и будем подчиняться.
      На избирательном общем собрании споров не было.
      Бюро выдвинуло еще одно предложение: не избирать отдельно дежурных по коммуне, а дежурить командирам по очереди:
      - А то у нас так: дежурный на части разрывается, а командиры смотрят пускай себе. А вот когда он будет знать: сеглдня этот дежурит, а завтра я, так у него другой порядок в отряде будет.
      Против этого никто не возражал - в самом деле - да и начальства меньше. Это постановление имело в дальнейшем огромное значение. Коммунары в коллективе сделались с тех пор действительными руководителями нашего коллектива.
      Собрание выбрало таких кандидатов:
      Первого отряда - Землянский
      Второго -""- - Швыдкий
      Третьего -""- - Ширявский
      Четвертого -""- - Клюшнев
      Пятого -""- - Похожай
      Шестого -""- - Кравченко
      Седьмого -""- - Дорохов
      Восьмого -""- - Студецкий
      Девятого -""- - Сергиенко
      Десятого -""- - Вехова
      Одиннадцатого -""- - Пихоцкая
      Секретарем совета командиров выбрали Никитина, подчеркивая этим избранием большие задачи нашего самоуправления. Никитин - самый старый коммунар, пребывавший командиром несколько раз. Он до сих пор находился как бы в покое, и выбирали его только в самые ответственные комиссии. Никитин - человек, прежде всего, суровый, во-вторых, Никитин знает все#44
      . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      14. ПОЛОЖЕНИЕ НА ФРОНТЕ
      . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      15. ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ ИЮЛЯ
      . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      напихал Колька всякого добра: бинтов, йоду, каких-то капель, английской соли...
      Было много мороки со всеми этими мелочами. Уже с июля стали собираться старые газеты, чтобы выложить ими в корзинах.
      Совет командиров мобилизовал всех женщин в коммуне научить ребят складывать костюмы так, чтобы они не мялись и не мешали друг другу. Это оказалось довольно сложной наукой, и многие пацаны с трудом постигали ее теоремы. Командирам по горло было забот с общевзводным имуществом: ведра, топоры, гвозди, веники, фонари. Фонарей "летучая мышь" полагалось на каждый взвод три штуки. А для фонарей нужен был керосин, а для керосина банки.
      В особенности много повозились мы с лагерями. Сначала думали взять палатки с собой в поход. По этому вопросу долго спорили на общем собрании. Маршрутная комиссия требовала, чтобы палатки сопровождали нас по Военно-Грузинской дороге. Панов говорил на собрании:
      - Вы не думайте, что там для вас везде приготовлена хорошая погода. А если дождь, куда вы денетесь на дороге?
      - Дождь не страшно, - говорили на собрании, - ну что ж, помокнем немного. А ты говоришь: палатки. Ну хорошо, возьмем палатки. Вот пришли мы на ночлег, а тут на тебе: дождь... что ты будешь делать?
      - Как что? Разобьем лагерь!..
      - Разобьешь, какой ты скорый! Во-первых, чтобы развернуть палатку и натянуть, нужно не меньше как полчаса, и ты измокнешь, и палатка вся мокрая, а во-вторых, на каком же месте ты ее разобьешь?
      - Как на каком? Мало ли на каком? На каком удобнее...
      - А я тебе скажу, на каком...
      - А ну, скажи...
      - На мокром...
      Общее собрание взрывается смехом.
      - Верно, на мокром...
      - И придется ложиться все равно на сырую землю. А на другой день ты палатку должен свернуть? Должен?
      - Ну, должен, - говорит уже сбитый с толку член маршрутной комиссии.
      - А как ты ее свернешь, если она мокрая, ее сушить надо? А если дождь не перестал?
      - Верно, - закричали в собрании, - не надо палаток... возиться с ними.
      Но маршрутник не сдается.
      - Вы так говорите, как будто вы маленькие или дурачками прикидываетесь. Смотри ты: пошел дождь, а он полчаса палатку натягивает, и он, бедный, измокнет, и палатка измокнет, все пропало. А разве так делается? Видим, туча находит, значит, стой, разбивай лагерь, пока там дождь...
      Редько перебивает:
      - А туча прошла, опять свертывай, так перед каждой тучей и будем, как на ярмарке, развертывать и свертывать...
      Собрание снова хохочет, хохочет и маршрутная комиссия.
      - Ну хорошо, мокните, нам все равно, а вот другое - вы знаете, что такое Крестовый перевал?
      - А что там страшного?
      - Мы вот ехали с Антоном Семеновичем, так прямо по снегу три километра над уровнем моря, а там ночевать придется или близко оттуда, а где ты согреешься?
      - В палатке?
      - Ну да, в палатке...
      - И в палатке не согреешься...
      Крестовый перевал все же не дождь, и над ним коммунары задумались. Потом решили удлинить марш через перевал: пройти за один день верст пятьдесят и таким образом избавиться от ночевки в самом холодном месте. А на всякий случай согласились:
      - Ну и померзнем, не большая беда, как-нибудь друг друга нагреем.
      Лагери решили отправить прямо в Сочи товарным грузом, а для постройки лагерей командировать в Сочи Панова- он знает место для лагерей, а Военно-Грузинскую он все равно уже видел. Панову только пятнадцать лет, но он уже на втором курсе. Славится он постоянной бодростью, очень малым ростом и великими математическими способностями. Вместе с Пановым посылаем Семена Моисеевича Марголина#41.
      марголин - фигура последней формации. Ему лет тридцать, и официальное положение его в коммуне - киномеханик. В коммуне он должен быывать раза два в пятидневку, пропускать фильм, и за это он получает сто восемь рублей в месяц.
      Но коммунары уже давно усовершенствовали Марголина. Чего только Марголин не делает: он и ремонтирует проводку, и чинит моторы, и устраивает иллюминацию, и достает билеты для культпохода, и покупает мазь для оркестра, он "и швец, и жнец, и в дуду игрец". И если Марголин какое-нибудь поручение выполнит плохо, на него сердятся и кричат:
      - Сенька, ты опять напутал? Как тебе говорили, ты чем слушал?
      Сенька всегда весел и доволен жизнью - оон влюблен в коммуну. Из-за коммуны он забыл дом, семью, жену, семейное счастье. Жена Сенькина, маленькая изящная женщина, иногда приходит в коммуну, улыбается сквозь слезы и жалуется:
      - Что это такое? Четыре дня не было дома...
      Тогда Сеньке говорят:
      - Ты что ж, и дома путаешь все!.. Ступай домой да смотри, не забудь завтра зайти узнать, как там фанфарные занавески, готовы?
      Сенька сейчас возится с лагерями: надо запаковать доски, колья, веревки, надо достать вагоны, приготовить инструмент...
      Посторонний человек, приехавший в коммуну, не заметил бы никаких приготовлений к походу. Так же чисто в коммуне, так же расцветает день сигналами, так же шумят мастерские и журчит наука в классах. Только где-то глубоко в подвалах, кладовках, на черных дворах рассчитывают, измеряют, закапывают наши будущие походные дни. По вечерам коммунары толпятся на стройке, спорят с Делем и Степаном Акимовичем и только немногие возятся со своими корзинами. У пацанов дела больше всего. На их плечах прощальный вечер в клубе ГПУ. Кружок пацанов, поставивший в свое время "Постройку стадиона", не разошелся. Он ставит обозрения на какие угодно темы. Он уже поставил "Дзержинцы в Европе" и "Паровоз", а теперь готовит сложную политическую сатиру под названием "Red Army". Чего только нет в этой сатире: Пуанкаре, Макдональд, Пилсудский, китайские генералы, рабочие и, самое интересное, Красная Армия. Постановка - дело сложное. Не только нужно знать текст, не только играть, но и костюмы приготовить и все художественное оформление. И все это должны сделать пацаны.
      В последние дни коммунары смеются, прыгают, радуются, а посмотришь на них внимательнее, и так ясно видно: устали ребята до последней степени побледнели, похудели. Стали попадаться в совете командиров заявления:
      - Прошу перевести меня в какой-нибудь другой цех, так как я здесь очень уморился.
      В совете командиров не потворствовали малодушным:
      - Все уморились, отдохнешь в Сочи.
      В последний раз собрался совет командиров 10 июля, чтобы разрешить много последних мелочей. пристал строитель Вастонович:
      - Надо приступать к перестройке главного дома - убирайте все ваше добро.
      Убрать не так легко: мебель, гардины, портреты, книги, кровати. Насилу нашли такое помещение, перестройку которого согласился Вастонович отложить до нашего возвращения.
      И еще вопрос: кому передается переходящий приз - знамя коммуны? Девочки выполнили промфинплан лучше всех цехов, а у девочек лучший отряд одиннадцатый. Но у металлистов лучший отряд четвертый, и по выполнению норм он первый в коммуне. Оба отряда заявили свое право на знамя. Помирить их совет командиров не мог и решил на время похода выбрать специальную знаменную бригаду. Общее собрание выбрало знаменщиками Конисевича и Салько, ассистентами - Похожая и Сергея Соколова.
      Наконец, настали последние дни. Закрыли школу. Опустошили все комнаты коммуны - попрятали все подальше, свернули лагери и отправились на вокзал.
      13-го вечером расформировали отряды и ночевали уже в походном порядке по взводам, а 14-го уже и делать нечего. Пацаны что-то заканчивают к постановке, хозкомиссия раздала последний багаж по взводам. Командир четвертого отряда Клюшнев один оказался в маленьком прорыве:
      - Как я сдам знамя? Кисти такие старые, одни кулачки остались. Сколько раз говорил Степану Акимовичу...
      В четыре часа дня послали кого-то в город за кистями.
      За обедом прочитали приказ:
      Коммуне имени Дзержинского с 14-го числа считаться в походе.
      Заведование коммуной на месте передается товарищу Левенсону. В пять
      часов вечера всем построиться в парадных костюмах для марша в клуб ГПУ.
      После вечера в клубе всем переодеться в походные костюмы и строиться
      для марша на вокзал. Обоз все время при колонне.
      В пять часов проиграл Волчок общий сбор. В сторонке уже стояли нагруженные доверху восемь возов обоза. Выстроились в одну шеренгу против фасада коммуны, на правом фланге заблестели трубы оркестра, засмеялись на солнце занавески фанфар. белый строй коммунаров незабываемо красив, свеж, совершенно необычным мажорным мотивом врезывается в память. на макушках коммунаров золотые шапочки, только командиры в фуражках с белым верхом.
      Пробежали последние деловые пацаны. Кто-то поправил завязку на ногах, кто-то потуже затянул пояс, девочка отряхнула последнюю нитку с юбки и, улыбаясь, смотрит на меня:
      - Ох, и хорошо ж!..
      - Под знамя смирно!
      Вынес четвертый отряд знамя в чехле и замер перед фронтом. С правого фланга отделилась знаменная бригада, под салют оркестра приняла знамя, и вот оно уже на правом фланге во главе нашей белоснежной колонны, чтобы быть там полтора месяца. Высоко подбрасывая пятки, стремглав пролетел Алексюк со своим флагом на место#42.
      Против нашего строя собрались служащие и рабочие коммуны, строители, техники, на стройке затихли стуки и опустели леса. Многие идут с нами в клуб на прощальный вечер.
      Как будто все готово. Несколько прощальных слов остающимся, несколько пожеланий с их стороны.
      Соломон Борисович смотрит на нас и волнуется, на глазах у него слезы:
      - Эх, поехал бы с вами... хорошие мальчики и девочки, мне трудно без них... Ах, как они работали, как звери, как звери!
      - Соломон Борисович, станки ж, смотрите! - кричат из третьего взвода.
      - Хорошо, хорошо, ты не бойся...
      - Ну, пора.
      - Колонна, смирно!
      Но кто-то прорвался сквозь строй и дышит так, как будто у него все цилиндры лопнули.
      - Что такое? Где ты был?
      - Кисти!..
      - Ах, кисти!..
      Склонилось знамя и несколько человек занялось его украшением.
      - Ну? Больше ничего не будет?
      - Ничего, можно трогать...
      - Колонна, смирно! Справа по шести, шагом марш!
      Тронулся, зазвенев, оркестр, тронулось знамя, ряд за рядом перестраивались коммунары, проходя мимо заулыбавшихся родных пацанов левого фланга.
      16. ПЕРВЫЕ КИЛОМЕТРЫ
      Рано утром пятнадцатого июля коммунары уже сидели в вагонах. В первом поместился оркестр, во втором - первый и третий взводы, в третьем - второй и четвертый - пацаны и девчата. Поместился и я с этой компанией, наиболее предприимчивой и опасной в пути.
      Ожидая посадки на вокзале, истомились без сна, и поэтому, как только распределили командиры места, открыли ребята корзинки, достали одеяла и завалились спать. Даже самое замечательное наслаждение, о котором все мечтали за месяц до похода - смотреть из окна вагона, было отложено до будущего времени. Только в Донбассе выставили ребята любопытные носы в окна и засыпали друг друга вопросами:
      - Ты, наверное, не знаешь, что это за такие кучи?
      - Я знаю.
      - Ты, наверное, думаешь, что это уголь? Ха, ха, ха...
      - А по-твоему, это дрова?
      - Это - порода. Понимаешь? Порода, земля...
      - А ты все понимаешь? Это, по-твоему, доменные печи?
      - Нет, не доменные.
      - А что?
      - А тебе какое дело, что?
      - Это тоже порода?
      - Вот народ какой, эти пацаны!.. - говорит Сопин, командир четвертого взвода. - Ну вот, из-за чего они ссорятся?
      - Мы разве ссоримся? Мы разговарием.
      - Знаю, какие эти разговоры. Это разговор, а через минуту начинают драться. У меня во взводе чтобы этого не было!
      В переднем вагоне заиграл сигнал. Пацаны прислушались.
      - Хлопцы, на завтрак!..
      Из-под одеял высунулись головы.
      - Странно, как-то, вставать не играли, поверки не играли, а прямо в столовую...
      В вагон входит Кравченко, член хозкомиссии и ее признанная душа.
      - Командир, давай пацанов, получить по фунту хлеба, по два яйца и по яблоку.
      - Мы в хлебе не нуждаемся, - говорит Сопин.
      - Отправишь двадцать буханок в средний вагон, там разрежем.
      По вагону проходит Клюшнев. Сегодня он дежурный командир.
      - Что в вагоне не было скорлупы, крошек, санобход будет после завтрака.