Запрещенный Сталин

Невероятное опровержение для всех тех образованных ренегатов, которые читали в ученых книгах, что социалистическое строительство в отдельной стране, а особенно в крестьянской, невозможно. Теория «невозможности социализма в СССР», распространяемая меньшевиками и Троцким, была не более чем жалобой, выражающей пессимистический и капитулянтский дух мелкой буржуазии. По мере роста дела социализма их ненависть к настоящему социализму, которого «не должно было существовать», только обострялась.

Рост активов между 1913 и 1940 годами дает ясное представление о неправдоподобных усилиях, предпринятых советским народом. Приняв за индекс, равный 100, год, предшествующий Первой мировой войне, активы индустрии достигли 136 в начале первой пятилетки в 1928 году. Накануне Второй мировой войны, двенадцать лет спустя, в 1940 году, индекс поднялся до 1085 пунктов, то есть восьмикратное увеличение за двенадцать лет. Активы в сельском хозяйстве поднялись со 100 до 141 перед началом коллективизации в 1928 году и достигли 333 пункта в 1940 году{20}.

За 11 лет, с 1930 по 1940 год, Советский Союз показывал рост производства в среднем на 16,5 % в год{21}.

В ходе индустриализации главное усилие было направлено на создание материальных условий для обеспечения свободы и независимости социалистического Отечества. В то же время социалистический строй закладывал основу для будущего процветания и благосостояния. Большая часть прироста в национальном доходе предназначалась для накопления. Трудно было представить повышение уровня жизни в короткие сроки. Да, жизнь рабочих и крестьян была тяжелой.

Прирост капитала проходил с 3,6 млрд руб. в 1928 году, составляющих 14,3 % национального дохода, до 17,7 млрд в 1932 году, т. е. 44,2 % национального дохода! Потребительские расходы, с другой стороны, медленно снижались: с 23,1 млрд в 1930 году до 22,3 млрд два года спустя. Согласно Куромия, «реальная зарплата московского промышленного рабочего в 1932 году составляла только 53 % от уровня 1928 года»{22}. В то время как индустриальные активы выросли в десять раз по сравнению с предвоенным уровнем, индекс жилищного строительства достиг только 225 пунктов в 1940 году. Жилищное строительство улучшалось с большим трудом{23}.

Неправда то, что индустриализация происходила ценой «военно-феодальной эксплуатации крестьянства», как заявлял Бухарин: социалистическая индустриализация, которая, естественно, не может происходить ценой эксплуатации колоний, была достигнута ценой жертв со стороны всех слоев населения – рабочих, крестьян и интеллигенции.

Был ли Сталин «нечувствительным к ужасным условиям жизни рабочих»? Сталин прекрасно понимал, что главная необходимость физического выживания социалистического Отечества и народа должна решаться прежде, чем сможет начаться существенное улучшение условий его жизни. Жилищное строительство? Нацистские агрессоры разрушили и сожгли 1710 городов и более 70 000 деревень и поселков, оставив 25 млн человек без крыши над головой{24}.

В 1921 году страна была разрушена, ее независимости угрожали все империалистические страны. После двенадцати лет титанических усилий рабочие построили страну, которая могла противостоять самой развитой стране в Европе – гитлеровской Германии. То, что старые и будущие нацисты набросились на «насильственную» индустриализацию и «ужасные страдания, навязанные людям», – совершенно понятно. Но почему бы думающим людям в Индии, Бразилии, Нигерии и Египте не проснуться? После того как они получили независимость от колонизаторов, чем стали более 90 % рабочих Третьего мира? И кто получил прибыль от их страданий? Сознательно ли рабочие этих стран принесли свои жертвы, как было в случае с Советским Союзом? И позволили ли жертвы индийских, бразильских, нигерийских или египетских рабочих создать независимую экономическую систему, способную противостоять самым злобным империалистам, как то получилось у советских рабочих в двадцатые и тридцатые годы?

Глава 4

Коллективизация

Коллективизация, которая началась в 1929 году, была необычным периодом, полным жестокой и сложной классовой борьбы. Она решала, какая сила будет господствовать на селе: сельская буржуазия или пролетариат. Коллективизация разрушала экономическую основу последнего буржуазного класса в Советском Союзе, класса, который постоянно вырастал на базе мелкого производства и свободных сельских рынков. Коллективизация означала огромный политический, экономический и культурный сдвиг, направляющий крестьянские массы на путь социализма.

От перестройки производства к социальной конфронтации

Чтобы понять коллективизацию, ситуацию в советской деревне в двадцатые годы, нужно вернуться во времени назад.

С 1921 года большевики направляли свои усилия на восстановление индустрии на социалистических началах.

В то же время они пытались перестроить производительные силы в деревне, поддерживая индивидуальное производство и малый капитализм, который они пытались контролировать и вести к разнообразным кооперативным формам.

Эти цели существовали в 1927–1928 годах. Р.У. Дэвис, профессор Бирмингемского университета, писал:

«С 1922 по 1926 год новая экономическая политика в общем и целом была выдающейся удачей… Производство в крестьянском хозяйстве в 1926 году было на том же уровне, что и дореволюционное сельское хозяйство, включая собственность землевладельцев. Производство пшеницы приблизительно достигло предвоенного уровня, а производство картофеля значительно, на 75 %, превышало тот уровень… Количество скота… в 1928 году увеличилось (в сравнении с 1914 годом) на 7–10 % по поголовью крупного скота и свиней… соотношение посевных площадей и сельскохозяйственного производства, занятого выращиванием пшеницы, стало ниже в 1928 году, чем было в 1913 году, – хороший общий индикатор сельскохозяйственного развития»{1}.

Социалистическая революция принесла огромную пользу крестьянским массам. Безземельные крестьяне получили землю. Слишком большие семьи могли разделяться. В 1927 году было от 24 до 25 млн крестьянских семей, в отличие от 19,5 в 1917 году. Среднее количество человек в семье снизилось с 6,1 до 5,3. Налоги и стоимость аренды земли стали значительно ниже, чем при старом режиме. Крестьяне сохраняли и расходовали на свои нужды гораздо большую часть своего урожая. «Зерно для городов, армии, производства и экспорта в 1926–1927 годах составляло (в среднем) только 10 млн т по сравнению с 18,8 млн т в 1909–1913 годах»{2}.

В то же время большевики поощряли формирование крестьянами всех видов кооперативов, и те создавали первые экспериментальные колхозы (коллективные хозяйства). В этот момент необходимо было определить, как в будущем можно будет ввести крестьян в социализм; в то время схема была совсем еще не ясна. Однако в целом в деревнях к 1927 году существовали некоторые социалистические черты, в то время как главными действующими лицами были крестьяне, индивидуально работающие на своих участках земли. В 1927 году 38 % крестьян были объединены в потребительские кооперативы, но были и богатые крестьяне, которые ими руководили. Эти кооперативы получили 50 % хозяйственных субсидий, остальные были инвестированы в частные владения, в основном кулацкие{3}.

Нужно понимать, что на начальном этапе построения социализма в России партия большевиков не имела большого влияния в деревне.

В 1917 году в целом по СССР было 16 700 большевиков-крестьян. В течение следующих четырех лет Гражданской войны значительное количество молодых крестьян было принято в партию, чтобы руководить крестьянскими массами. В 1921 году их было уже 185 300. Но они были главным образом крестьянскими сыновьями, завербованными в Красную Армию. После того как наступил мир, политические идеи этих молодых бойцов должны были быть еще проверены. В.И. Ленин организовал первую проверочную чистку, в качестве необходимого дополнения к первой массовой кампании набора в партию. Ее целью было проверить, кто соответствует минимальным требованиям к коммунисту. 200 000 крестьян, 44,7 %, были исключены{4}.

На 1 октября 1928 года из 1 360 000 членов партии и кандидатов в члены партии 198 000 (14,5 %) были крестьянами или сельскохозяйственными рабочими по роду деятельности{5}. В сельской местности на каждые 420 жителей приходился один член партии, всего 20 700 партийных ячеек, одна на каждые четыре деревни. Эти скромные цифры дают реальное представление, если сравнить их с количеством «кадров» царской реакции, православных попов и других священнослужителей, которых в то время насчитывалось 60 000!{6}

Сельская молодежь составляла величайший резерв партии. В 1928 году в комсомоле был миллион молодых крестьян{7}. Солдаты, служившие в Красной Армии во время Гражданской войны, и 180 000 сыновей крестьян, которые каждый год шли в армию, где получали в том числе и знания по марксизму, были главными приверженцами режима{8}.

Характер российского крестьянства – это проблема, которая остро встала перед партией большевиков.

Деревня все еще оставалась подконтрольна привилегированным классам, а также феодальной и православной идеологии. Крестьянские массы оставались отсталыми и продолжали работать главным образом деревянными инструментами. Часто кулаки захватывали власть, общественные фонды, и даже сельские Советы. При Столыпине буржуазные сельскохозяйственные специалисты занимали разные ответственные посты в деревнях. Они продолжали оказывать большое влияние на современное частное сельскохозяйственное производство в качестве советников. 90 % земли продолжали обрабатываться согласно традиционной общинной деревенской системе, в которой господствовали богатые крестьяне{9}.

Исключительная бедность и исключительная невежественность, которые характеризовали крестьянские массы, были злейшими врагами большевиков. Было относительно просто победить царя и землевладельцев. Но как можно было победить варварство, внутреннее опустошение и предрассудки? Гражданская война полностью разрушила деревню; десять лет социалистического режима развили первые элементы массовой культуры и обеспечили минимальное коммунистическое руководство. Но традиционные особенности крестьянства все еще господствовали там, влиятельные, как и раньше.

Доктор Эмиль Джозеф Диллон жил в России с 1877 по 1914 год. Будучи профессором в нескольких российских университетах, он также был главным редактором одной из русских газет. Он путешествовал по всем регионам России, знал министров, дворян, бюрократов и прогрессивное поколение революционеров. Его свидетельства о российском крестьянстве выражены в нескольких мыслях, которые мы приводим ниже.

Сначала он описал бедность, в которой жило большинство крестьян:

«Российский крестьянин… ложится спать в шесть или пять часов вечера зимой, потому что не может тратить деньги на покупку керосина для лампы. У него нет мяса, яиц, масла, молока, часто нет капусты, он живет главным образом на черном хлебе и картофеле. Живет? Он умирает от голода из-за их недостаточного количества»{10}.

Затем Диллон пишет о культурной и политической отсталости, в которых находятся крестьяне:

«Сельское население было средневековым по своей организации, азиатским в своих стремлениях и доисторическим в представлениях о жизни. Крестьяне верили, что Япония победила в Маньчжурской кампании[10] из-за того, что в ботинки русских солдат попали микробы, травмировали им ноги и привели к смерти. Во время эпидемии в регионе они часто убивали врачей «за то, что они отравляли колодцы и распространяли болезни». Они с удовольствием сжигали ведьм, выкапывали покойников, чтобы похоронить призраков, раздевали неверных жен догола, привязывали их к телегам и возили по деревне… И когда единственная сила, удерживающая такую массу народа под контролем, внезапно исчезает, последствия будут катастрофическими… Из поколения в поколение между народом и анархизмом была хрупкая граница, сформированная примитивными представлениями о Боге и царе; и только после Маньчжурской кампании они быстро растаяли»{11}.

В 1927 году в результате стихийного развития свободного рынка 7 % крестьян, то есть 2 700 000 человек, снова остались без земли. Каждый год четверть миллиона бедняков теряли свою землю. Более того, безземельные крестьяне больше не были нужны традиционной деревенской общине. В 1927 году было 27 млн крестьян, у которых не было ни лошади, ни телеги. На Украине 2,1 млн семей не имели в хозяйстве домашнего скота. Эти бедные крестьяне составляли 35 % крестьянского населения.

Большинство населения состояло из середняков: 51–53 %. Но и те использовали в работе лишь примитивные инструменты. В 1926 году 60 % семей на Украине не имели никаких механизмов; в той же ситуации были 71 % семей на Северном Кавказе, 87,5 % на Нижней Волге, 92,5 % в Центральном черноземном районе. Не забывайте, что все это были зернопроизводящие регионы.

Во всем Советском Союзе только от 5 до 7 % крестьян успешно обогащались: это были кулаки{12}. После переписи 1927 года 3,2 % семей имели в среднем по 2,3 тягловых животных и 2,5 коровы. Сравните со средними цифрами – 1 и 1,1 на семью. Было 950 000 семей (3,8 %), которые пользовались трудом наемных сельскохозяйственных рабочих или арендовали средства производства{13}.

Расширение торговли пшеницей гарантировало бы, что быстро растущие города будут прокормлены и что страна сможет быть индустриализована.

С того времени, как землевладельцы перестали эксплуатировать большинство крестьян, крестьяне смогли сами распоряжаться большей частью своей пшеницы и больше потреблять. Продажи на сельских рынках снизились и составляли только 73,2 % от уровня 1913 года{14}.

Но источник торгового зерна также испытал огромные изменения. Перед революцией 72 % зерна приходили от крупных эксплуататоров (землевладельцев и кулаков). В 1926 году, с другой стороны, бедняки и середняки производили 74 % рыночной пшеницы. Фактически они съедали 89 % своей продукции и выдавали на рынок только 11 %. Крупные социалистические предприятия, колхозы (коллективные хозяйства) и совхозы (государственные (советские) хозяйства) доставляли только 1,7 % всего пшеничного производства и 6 % рынка пшеницы. Но они продавали 47,2 % своей продукции, почти половину урожая.

В 1926 году кулаки, восходящая сила, контролировали 20 % рынка пшеницы{15}.

Согласно другой статистике, в европейской части СССР кулаки и самая богатая часть середняков, то есть около 10–11 % семей, осуществляли 56 % продаж в 1917–1928 годах{16}.

В 1927 году баланс сил между социалистической экономикой и капиталистической экономикой мог быть подведен так: коллективное сельское хозяйство приносило 0,57 млн т пшеницы на рынок, кулаки – 2,13 млн{17}.

Социалистическая власть, контролирующая пшеничный рынок, могла диктовать свои условия, и от этого зависело, смогут ли рабочие и городские жители есть и сможет ли происходить индустриализация. Борьба, произошедшая в результате этих противоречий, стала безжалостной.

Чтобы достаточно увеличить активы индустриализации, государство начиная с двадцатых годов платило относительно низкую цену за пшеницу.

Осенью 1924 года, после совсем плохого урожая, государству не удалось купить зерно по фиксированной цене. Кулаки и частные торговцы скупили пшеницу на открытом рынке и спекулировали на повышении цен весной и летом.

В мае 1925 году государству пришлось удвоить закупочную цену по сравнению с ценой в декабре 1924 года. В тот год в СССР был хороший урожай. Индустриальное развитие в городах повышало расход пшеницы. Закупочная цена, которую платило государство, оставалась высокой с октября по декабрь 1925 года. Но после возникновения недостатка легких механизмов состоятельные крестьяне отказались продавать свою пшеницу. Государство было вынуждено капитулировать, отказаться от своих планов экспорта пшеницы, снизить импорт промышленного оборудования и снизить индустриальный кредит{18}. Это были первые знаки пшеничного кризиса и противостояния между социальными классами.

В 1926 году урожай пшеницы достиг 76,8 млн т по сравнению с 72,5 в предыдущем году. Государство покупало пшеницу дешевле, чем в 1925 году{19}.

В 1927 году урожай пшеницы упал до уровня 1925 года. В городах ситуацию нельзя было назвать позитивной: безработица была высокой и росла с прибытием разоренных крестьян. Разница между зарплатой рабочего и специалиста увеличилась. Частные торговцы, которые все еще контролировали половину продаж мяса, беззастенчиво обогащались. Советский Союз снова был на грани войны после решения Лондона разорвать дипломатические отношения с Москвой.

Борьба в народе отразилась внутри партии. Бухарин, главный союзник Сталина в партийном руководстве, подчеркивал необходимость использовать рыночные отношения в развитии социализма. В 1925 году он призывал крестьян «обогащаться» и допускал, что «мы будем двигаться вперед со скоростью улитки». Сталин 2 июня написал ему письмо, в котором отмечал: «Лозунг обогащаться – не наш, наш лозунг – социалистическое накопление»{20}.

Буржуазный экономист Кондратьев был в то время самым влиятельным специалистом в Народных комиссариатах сельского хозяйства и финансов. Он защищал дальнейшее экономическое расслоение в деревне, понижение налогов для богатых крестьян, снижение «необоснованных оценок развития индустрии» и переориентацию ресурсов с тяжелой промышленности на легкую{21}. Чаянов, буржуазный экономист, принадлежавший другой школе, требовал «вертикальных кооперативов», сначала для торговли, затем для индустриальной обработки сельскохозяйственного производства, вместо ориентации на производственные кооперативы, то есть колхозы. Эта политическая линия ослабила бы экономическую базу социализма и развила бы новые капиталистические силы в деревне и в легкой промышленности. Защищая капитализм на уровне производства, сельская буржуазия также господствовала бы в торговых кооперативах.

Бухарин находился под прямым влиянием этих двух специалистов, особенно когда он объявил в феврале 1925 года: «Коллективные хозяйства не являются главной линией, столбовой дорогой, которой крестьяне войдут в социализм»{22}.

В 1927 году в деревнях был плохой урожай. Величина продаж пшеницы в городах падала катастрофически. Кулаки, которые укрепили свои позиции, запасали свою пшеницу, чтобы спекулировать на нехватке и поднимать цену. Бухарин думал, что цены государственных закупок будут подниматься и что, соответственно, индустриализация будет замедляться. Согласно Дэвису: «Почти все непартийные экономисты поддерживали эти выводы»{23}.

Сталин понимал, что социализму угрожают с трех сторон. В городах происходили голодные бунты. Кулаки в деревнях могли усилить свои позиции, делая таким образом невозможной социалистическую индустриализацию. И, наконец, на горизонте была иностранная военная интервенция.

Согласно М.И. Калинину, Председателю ВЦИК, в 1927 году комиссия Политбюро по развитию колхозов под руководством Молотова доложила о «революции в сознании» на селе{24}. Ее работа привела к принятию резолюции V cъезда партии в декабре 1927 года:

«В настоящий период задача объединения и преобразования мелких индивидуальных крестьянских хозяйств в крупные коллективы должна быть поставлена в качестве основной задачи партии в деревне. Категорически указывая на то, что этот переход может происходить только при согласии на это со стороны трудящихся крестьян, партия признает неотложным широко развернуть пропаганду необходимости и выгодности для крестьянства постепенного перехода к крупному общественному сельскому хозяйству и всемерное поощрение на практике имеющихся уже и заметно растущих элементов крупного коллективного хозяйства в деревне»{25}.

В 1927 году снова было решено сфокусировать усилия на политической линии ограничения эксплуататорских тенденций сельской буржуазии. Правительство разработало новые налоги на доходы кулаков. Последние должны были доставлять более высокие квоты во время сбора зерна. Сельский совет мог отнять их неиспользуемые земли. Количество рабочих, которых они могли нанимать, было ограничено{26}.

В 1928 году, как и в 1927-м, урожай пшеницы был меньше на 3,5–4,5 млн т, чем в 1926 году, это было связано с плохими погодными условиями. В январе 1928 года Политбюро единогласно решило принять особые меры по изъятию пшеницы у кулаков и зажиточных крестьян, чтобы избежать голода в городах. «Росло недовольство рабочих. Возникла напряженность в деревне. Ситуация оценивалась как безвыходная. Надо было любой ценой получить хлеб», – писали два бухаринца в 1988 году{27}.

Партийное руководство, объединенное вокруг Сталина, видело единственный выход: развивать колхозное движение как можно быстрее.

Бухарин был против. 1 июля 1928 года он послал письмо Сталину. Он писал, что колхозы – это не выход, после того как потребовалось несколько лет на то, чтобы создать их, и в особенности после того, как им не смогли немедленно дать машины. «Надо ориентироваться на подъем индивидуального крестьянского хозяйства, на нормализацию отношений с крестьянством»{28}. Развитие индивидуального производства стало основой для политической линии Бухарина. Он заявлял, что государству следует забирать часть индивидуальной продукции для дальнейшего развития индустрии, но для этого следует использовать рыночные механизмы. В октябре того же года Сталин выступил в противовес Бухарину: «В рядах нашей партии имеются люди, которые пытаются приспособить, может быть, сами того не замечая, дело нашего социалистического строительства со вкусами потребностям “советской” буржуазии»{29}.

Ситуация в городах становилась все хуже. В 1928 и 1929 годах была ограничена продажа хлеба, а затем сахара, чая и мяса. С 1 октября 1927-го по 1929 год цены на сельскохозяйственную продукцию выросли на 25,9 %. Цена на пшеницу на свободном рынке возросла на 289 %{30}.

В начале 1929 года Бухарин говорил о «звеньях одной неразрывной цепи» в социалистической экономике, добавив:

«Кулацкие кооперативные гнезда будут точно так же через банки и т. д. врастать в эту же систему…

То тут, то там классовая борьба в деревне вспыхивает в прежних своих проявлениях, причем это обострение вызывается обычно кулацкими элементами… Однако такие случаи бывают обычно там, где еще советский местный аппарат является слабым. По мере улучшения этого аппарата, по мере укрепления всех низовых ячеек Советской власти, по мере улучшения и усиления местных деревенских партийных и комсомольских организаций такого рода явления будут, как это совершенно очевидно, становиться все более редкими, в конце концов бесследно исчезнут»{31}.

Бухарин уже следовал социал-демократической политике «классового мира» и не замечал безжалостной борьбы кулаков против коллективизации всеми средствами. Он говорил о «слабости» партийного и государственного аппарата, как о причине классовой войны, не понимая, что они вызваны влиянием кулаков. Чистка этих аппаратов сама по себе была бы классовой борьбой с кулаками.

На пленуме Центрального комитета в апреле 1929 года Бухарин предложил импортировать пшеницу, положив конец исключительным мерам против «крестьянства», повысить цены на сельскохозяйственную продукцию, укрепить «революционную законность», снизить темпы индустриализации и ускорить развитие средств сельскохозяйственного производства. Каганович ответил:

«Вы ни одного нового предложения не внесли и внести не можете, потому что их нет, потому что мы имеем дело с классовым врагом, который на нас наступает, который остатки хлеба для социалистической индустрии дать не хочет, который заявляет: дай мне трактор, дай мне избирательные права, – я дам тебе хлеба»{32}.

Первая волна коллективизации

Сталин решил принять вызов и перенести социалистическую революцию и в деревню, вступив в последний бой против последнего капиталистического класса в Советском Союзе: кулаков и сельской буржуазии.

Буржуазия всегда утверждала, что советская коллективизация «разрушала движущие силы развития в деревне» и служила причиной постоянного застоя в сельском хозяйстве. Она описывала кулаков как «динамичных и предприимчивых» крестьян. Это является не чем иным, кроме как идеологической сказкой, созданной, чтобы опорочить социализм и оправдать эксплуатацию. Чтобы понять классовую борьбу, которая имела место в СССР, необходимо попытаться получить более реалистичное представление о русском кулаке.

В конце ХIХ века специалист по российской крестьянской жизни писал следующее:

«В каждой деревенской общине было три или четыре основных кулака, а также около полудюжины более мелких, такого же типа… Им не нужно было ни образования, ни промышленности; только вовремя использовать для своей выгоды нужды, горести, страдания и неудачи других.

Отличительной чертой этого класса… является твердость, решительность и жестокость совершенно необразованного человека, который прошел путь от бедности к богатству и пришел к убеждению, что делание денег любыми средствами – единственная цель, которой любому мыслящему существу следует посвятить всего себя»{33}.

И Э.Д. Диллон из США, владевший глубокими знаниями о старой России, писал:

«Из всех человеческих монстров, которых я встречал когда-либо за время путешествий, я не могу назвать другого такого же злобного и отвратительного, как русский кулак»{34}.

Если бы кулаки, которые составляли почти 5 % крестьянства, достигли успехов в расширении своей экономической базы и производили впечатление доминирующей силы в деревне, социалистическая власть в городах не смогла бы удержаться перед лицом окружающих буржуазных государств. 82 % советского населения были крестьянами. Если партия большевиков уже не была в состоянии относительно дешево прокормить рабочих, то сама основа власти рабочего класса оказалась бы под угрозой.

Следовательно, было необходимо ускорить коллективизацию определенных секторов в деревне для того, чтобы увеличить, на социалистической основе, производство рыночной пшеницы. Исключительно важным для успеха ускорения индустриализации было поддержание относительно низкой цены на рыночную пшеницу. Растущая сельская буржуазия никогда не допустила бы такой политики. Только бедняки и середняки, организованные в кооперативы, могли поддержать ее. И только индустриализация могла гарантировать защиту первой социалистической страны. Индустриализация сделала бы возможной и модернизацию деревни, повышение производительности и повышение культурного уровня. Чтобы дать твердую материальную базу социализма в деревне, потребовалось бы строительство тракторов, грузовиков и молотилок. Достичь успеха – значило повысить темп индустриализации.

На 1 октября 1927 года в колхозах было 286 000 крестьянских семей. На 1 июня 1929 года их насчитывалось уже 1 008 000{35}. В течение четырех месяцев с июня по октябрь процент колхозных крестьян возрос с 4,5 до 7 %{36}.

За 1929 год коллективизированное сельское хозяйство произвело 2,2 млн т рыночной пшеницы, столько же, сколько и кулаки за предыдущие два года. Сталин видел, что за предыдущие годы это дало бы городам 6,6 млн т.

27 декабря 1929 года Сталин сказал: «Теперь у нас имеется достаточная материальная база для того, чтобы ударить по кулачеству, сломить его сопротивление, ликвидировать его как класс и заменить его производство производством колхозов и совхозов»{37}.

После призыва Центрального комитета партии большевиков к ускорению коллективизации начало развиваться добровольное движение, переносимое в регионы активистами, молодежью, ветеранами Красной Армии и местным партийным аппаратом.

В начале октября 7,5 % крестьян уже присоединились к колхозам, и это движение росло. Партия, которая дала главный толчок к коллективизации, столкнулась с сознательным массовым движением, которое не было организовано:

«Основным фактом нашей общественно-хозяйственной жизни в настоящий момент… является факт колоссального роста колхозного движения… Теперь раскулачивание производится самими бедняцко-середняцкими массами, осуществляющими сплошную коллективизацию»{38}.

Во время утверждения Первого пятилетнего плана в апреле партия планировала довести уровень коллективизации до 10 % к 1930–1932 годам. Колхозы и совхозы тогда производили бы 15,5 % зерна. Этого бы хватило, чтобы заменить продукцию кулаков{39} Но в июне секретарь ЦК партии, работавший на Северном Кавказе, А.А. Андреев, огласил данные, что уже 11,8 % семей вошли в колхозы и что их число могло бы достичь 22 % к концу 1929 года{40}.

1 января 1930 года 18,1 % крестьянских семей были членами колхозов. Месяц спустя – уже 31,7 %{41}. Линн Виола пишет: «Коллективизация быстро набрала собственный темп, достигла гигантских размеров по инициативе самих сельских кадров. Существовала опасность, что центр потеряет контроль над процессом»{42}.

Показатели, установленные Центральным комитетом в своей резолюции от 5 января 1930 года, были решительно «скорректированы» региональными комитетами в направлении повышения. Районные комитеты делали то же самое и совершили головокружительный шаг. В январе 1930 года на Урале, Нижней и Средней Волге коллективизация охватила от 39 до 56 % хозяйств. Несколько районов выполнили план сплошной коллективизации за один год, некоторые – за несколько месяцев{43}. Советский комментатор писал: «Если центр ожидал включения 15 % дворов, регион повышал план до 25 %, округ – до 40 %, а район сам предлагал достичь 60 %»{44}. (Округ – административная единица, которая исчезла в 1930 году. В начале того года 13 регионов делились на 207 округов, разделенных на 2811 районов и 71 870 советских деревень.{45})