Военный вал прокатился над головами детей. Прокатился с востока на запад. Они себя чувствовали как мореплаватели, выброшенные на далекий чужой берег. Но не показывался на горизонте корабль, который подобрал бы колонистов и вернул в родной Петроград.

Отпущенные на дорогу деньги иссякли. Питание становилось все скуднее. Зачастую дети были предоставлены сами себе. Наставники колонистов были явно растеряны. Каждый день головоломка: где добыть хлеб и крупу, жир и картошку? Соли — и той нет. Хоть как-то младших прокормить… Ну а старшие что-то сами придумают.

Пока лето и осень — дети жили на подножном корме. Лес их одаривал грибами и ягодами. Ходили в соседние деревни. Обменивали свои вещи на продукты. Добытую муку смешивали с водой и пекли пресные лепешки.

Голод толкал детей на попрошайничество и даже воровство. Это вызывало неприязнь крестьян.

Голодала и «семейка» Зои Яковлевой. И они вместе с сестрой Валей решили отправиться в Сухой Лог, ближнюю деревню, попытать удачи: вдруг удастся разжиться мукой и картошкой.

Сначала девочки шли по проселочной дороге, достаточно хорошо знакомой. Рядом шумела река. Идти по дороге скучно, и Валя предложила:

— Пойдем берегом.

Они подошли к обрыву, готовясь спуститься к реке. Над обрывом стояла большая отара овец. Пастуха рядом не было, а животным хотелось пить. И вот, присев на задние ноги, овцы друг за дружкой скатились с песчаного откоса.

Сестрам понравился такой способ, и они вслед за овцами съехали как на салазках.

Заботы у Зои и Вали были взрослые. Но сами-то они были детьми. Вот почему, позабыв, куда и зачем идут, несколько раз поднимались на косогор, чтобы снова и снова скатиться оттуда.

Так, смеясь и шутя, сестры добрались до окраины деревни. Но прежде чем в нее войти, завязали, как их учили, особым образом платки и сделали скорбные лица.

Девочки пошли от дома к дому и жалобными голосами начали рассказывать свою историю. Если и была в этом рассказе выдумка, то совсем небольшая. Многих своих слушательниц они довели до слез. И вскоре разжились целым ведром простокваши. А заплечный мешок наполнился хлебом, шаньгами и даже вареными яйцами.

Одна молодая хозяйка, пригласив их к себе, накормила и обласкала. А так как уже было поздно, а девчонки притомились, предложила остаться на ночлег. Подумав, они согласились и пошли на сеновал. А ночью проснулись от собачьего лая и чьих-то криков. Им стало страшно. Да и сон пропал. Посовещавшись шепотом, решили немедля уйти.

Мешок был рядом, а вот простокваша, к их досаде, осталась в хозяйских сенях. Но, махнув рукой, они осторожно вышли за ограду. Шли через спящую деревню, натыкаясь в потемках на овец и телят, которые улеглись ночевать прямо на дороге в теплой пыли.

За окраиной девочки потеряли направление и заблудились. Со всех сторон их окружала темень. Но кричать и звать на помощь было еще страшнее. Да и услышит ли кто?

Сестры остановились и взялись за руки.

— Знаешь, Валя… Давай не будем бояться.

— Давай.

— Постоим и подумаем, как учила нас бабушка.

— Хорошо, подумаем…

Бабушка Анисья была для них высшим авторитетом. Перед отъездом она дала внучкам разные наставления: как быть в дороге, как вести себя с мальчиками и что делать в минуты опасности. И, кажется, такая минута пришла.

Постояв-подумав, сестры решили — надо выйти к реке. Они стали прислушиваться. И услышали речной поток.

Лишь к утру они подошли к санаторию. Усталые, но счастливые. Мешок с едой был наградой за все ночные страхи.

Через два дня Зоя и Валя вновь направились в Сухой Лог. На этот раз не унижаться и попрошайничать, так как им предложили дергать лён.

Старшим мальчикам и девочкам поневоле пришлось стать добытчиками. Помогали крестьянам. Работали в мастерских. Нянчили младенцев. И даже нанимались репетиторами. Заработанное шло в общий котел.

Была война. Рабочих рук на селе не хватало. Так что на колонистов был спрос.

В один из августовских дней к казарме в Миассе, где располагалась Первая колония, подъехало несколько телег. К крестьянам вышел Вячеслав Вячеславович Вихра.

— Дадите работников? — спросил бородатый казак.

— А что делать будут?

— Косари нам нужны.

— Сумеют ли?

— Ничего, научим…

…Юрию Заводчикову доводилось держать в руках косу, когда он летом гостил у своих родственников на реке Волхове. И он вызвался поехать с казаком.

Еще до того, как сесть в телегу, Юра заметил на себе оценивающий взгляд будущего хозяина. Не очень понравился ему этот взгляд, но все же улыбнулся казаку, решив про себя: «Наверно, думает — раз городской, значит, толку с него будет мало».

Наступили последние дни лета, но погода стояла жаркая. О близости осени напоминали лишь кое-где пожелтевшие листья.

Дорога то шла под гору, то круто поднималась. Так, что лошади переходили на шаг. Казак не понукал их, жалея. Он долго молчал, а затем стал расспрашивать про житье-бытье:

— Говорят, вас из самой столицы привезли?

— Да, мы питерские.

— Как думаешь, на чьей стороне сила? Кто верх одержит — красные или белые?

— Те, кто революцию сделал.

— Мал еще, не смыслишь, — назидательно сказал хозяин. — Россия — страна крестьянская, а не рабочая. Да и заграница не позволит большевикам власть свою укрепить.

Юра пожал плечами и не стал вступать в спор, понимая его бесполезность.

В станицу приехали к вечеру. Хозяйка уложила подростка в одной из комнат, бросив на пол кошму, подушку в ярко-красной наволочке и старый кафтан, чтобы накрыться.

Подняли очень рано. Колонистов не будили в такой час. И пришлось сделать над собой усилие, чтобы встать и одеться.

Быстро позавтракали. За порогом дома их ждал туман — густой, как молоко. Хозяин вывел из конюшни лошадь и стал запрягать в телегу.

— Смотри внимательно. Завтра сам запрягать будешь.

Взяли косы, грабли, но почему-то поехали в сторону леса.

— Будем выкашивать траву на полянах, — сказал казак, заметив недоумение юного работника.

Трава под лесной сенью росла густо и высоко. Они поправили оселками косы и принялись за дело. Юре очень хотелось показать себя с хорошей стороны, и он старался изо всех сил. Однако видел, насколько далеко его умение от того, как работает крестьянин. За ним не угонишься. Но на втором часу косьбы дело пошло куда лучше. Так что мальчик даже удостоился похвалы.

В усадьбу они вернулись только с закатом солнца.

После ужина Заводчиков прошел на отведенное ему место и даже не заметил, как уснул. А утром старая казачка долго трясла его за плечо, прежде чем смогла разбудить.

Сегодня подростку предстоял экзамен. И он задержался у входа в конюшню, чувствуя себя как неопытный пловец перед прыжком в воду.

Лошадь стояла головой к кормушке, а к нему задом и жевала свое сено, всем видом выражая полное безразличие к незнакомцу, почему-то приблизившемуся к ее стойлу.

Он проговорил про себя весь порядок действий. Надо зайти сбоку, снять со стены узду и надеть на голову. Потом раскрыть лошади рот и взнуздать.

Да вот беда! Лошадь мотает головой, скалит большие желтые зубы, а рта не раскрывает. Наверняка она чувствует неумение и несолидность нового хозяина. С опаской мальчик нажимает уздой на лошадиные зубы. И вот она, как видно из милости, раскрывает рот — и узда на месте.

Это победа! Вернее, ее начало. Теперь надо вывести лошадь из стойла во двор. Больше по привычке, чем по необходимости, она пятится и входит задом между лежащими на земле оглоблями телеги.

Юру не покидает ощущение, что казак тайком смотрит из окна, и поэтому он волнуется вдвойне. Тем более что теперь начинается самое главное.

Подросток выносит из конюшни тяжелый, пахнущий лошадиным потом хомут и пытается надеть лошади на шею. Она мотает головой и косит на него огромным голубым глазом. «Почему ты молчишь? — как будто спрашивает она. — Ну, скажи мне что-нибудь ласковое. Я так редко это слышу». — «Помоги мне, очень прошу, — отвечает он. — Я знаю, ты добрая. Мы весь день проведем вместе, и я буду тебя жалеть и ласкать…»

Хомут надет. Надо его засупонить, то есть стянуть створки сыромятным ремнем. Это дело взрослого и сильного мужчины, а не мальчишки, впервые подошедшего к лошади вплотную. Но не зря он вчера так старательно проходил урок.

Осталось надеть шлею и дугу. Но и дуга — задача не из легких. Она не держится на положенном ей месте, а валится на сторону и выскакивает из ременных гужей, перекинутых через оглоблю.

Но вот дело сделано. Лошадь запряжена и помахивает длинным своим хвостом.

Вышел хозяин и внимательно со всех сторон осматривает упряжь.

— Для первого раза сойдет, — говорит он, чуть помедлив. — Гляди в оба. Не упусти лошадь. Народ тут всякий шастает.

Хозяйка вынесла узелок с едой. Юра, как заправский возница, чмокнул и выехал на еще пустынную улицу станицы. Он весь мокрый, вспотел от пережитого напряжения, но утренняя прохлада и движение охлаждают его тело. День еще только начался, а уже так много пережито.

Сегодня работается лучше. Хорошо, когда рядом нет придирчивого глаза. Коса идет легко и равномерно. Поработав до полудня, поев хлеба с молоком, он ложится на траву и смотрит в бездну неба. От бегущих облаков кружится голова, и мальчик думает, что вот это облако, очень похожее на лебедя, непременно долетит до Петрограда.

А еще он думает об Оле Колосовой — девочке, с которой катался на лодке.

Из рассказа Марии Виноградовой:

— Вспоминаю нашу воспитательницу Марию Ивановну Постнову, которой родители передали нас на вокзале из рук в руки. Она нам казалась красивее всех. В меру полна, доброе лицо. Когда улыбалась — обнажался ряд ровных белых зубов. Вот цвет глаз не помню, но взгляд был очень ласковый и проницательный.

Мария Ивановна знала обо всех все. Но мы ее не боялись, уважали и старались не огорчать. Для нас, двадцати пяти девочек, она была матерью большой семьи. Среди детей всякие были: и хвастунишки, и лжецы, были случаи присвоения вещей, сплетничали… А наставница наша пыталась всячески нас исправить. Прививала любовь к чтению. Учила рукоделию. Раздобыв где-то машинку, шила одежду.

Мы же поначалу жили беззаботно. Ходили на озеро, прихватив ведерки. Ловили рыбешек, букашек, несли домой, захламляя спальни. Мария Ивановна делала обход, выбрасывала все это.

Потом появилось новое увлечение — стали промывать золото. Но воспитательница нас убедила, что песок не золотой, а блестящие песчинки — не что иное, как слюда и кусочки медного колчедана.

Однажды мы узнали, что неподалеку от Миасса есть бойня. Захотелось посмотреть, как забивают скот. Присели в кустах и стали вглядываться. Только мы опоздали и ничего не увидели, кроме ворон, слетевшихся к месту убоя.

Ушли мы, конечно, не спросясь. Марии Ивановне кто-то передал. И она нас журила: нельзя детям смотреть, как убивают животных.

Нельзя смотреть, как убивают животных… А как расстреливают пленных? Вешают людей?

Педагоги делают все возможное, только бы уберечь своих воспитанников от происходящего. Но все равно детским глазам открывается жестокий, не знающий компромиссов мир взрослых. Бывает, и дети дерутся и ссорятся. Но уже через полчаса, ну в крайнем случае на следующее утро снова играют вместе. Их же отцы — непримиримы.

Могли ли думать несколько десятков воспитателей, покидая Финляндский вокзал, что им выпадет такой жребий? Оттуда, с берегов Невы, многое представлялось иным. Да, они знали, им придется сражаться с голодом и болезнями. Но сегодня речь уже идет о самой жизни детей.

Из рассказа медсестры Клавдии Троицкой:

— Один из мальчиков, Роберт Виллерт (это он упал в обморок во время расстрела красноармейцев), перенес много болезней. Он начал болеть еще в поезде. Перенес гнойный отит, коклюш, двустороннюю пневмонию и дизентерию. Робушка — так я звала его. Вспоминается ночь, когда я ждала кризиса с горячим кофе и чистым бельем. И вот, наконец первые капли пота на лбу. У Робушки кризис. Какая радость!..

…На Финляндском вокзале врач Еропкина подвела ко мне двух девочек и мальчика. Отец — рабочий. Фамилия — Ореховы. Дети были ослабленные, истощенные. Особенно поразила меня одна из сестренок. Жизнь в ней едва теплилась. Мы решили во что бы то ни стало выходить детей. И это удалось. Девочка превратилась в толстушку…

…Помню первую утрату — смерть мальчика. Забыла его имя. Заболел он уже по приезде на Урал. Его положили в лазарет с диагнозом «острый лейкоз». Болезнь быстро прогрессировала. Состояние безнадежное. Мальчик был еще в сознании, когда принесли доски, чтобы сделать загородку у его койки. Ведь комната была одна. Малыш приподнялся и спросил: «Сестрица, зачем эти доски? Из них мне будут делать гроб?» Я едва сдержала слезы и, как могла, успокоила мальчика. Ночью он бредил, вскакивал. Потом уснул. Пульс падал… Ничто уже не помогало. На рассвете мальчик умер. А я все сидела рядом и держала его руку.

Тихо-тихо в палате. Скоро настанет утро. Проснутся колонисты. Зазвучат их звонкие голоса. А здесь лежит умерший мальчик, такой одинокий, еще не успевший ни с кем подружиться…

Наступила осень. Последние надежды на возвращение в Петроград растаяли. Об этом не приходилось даже мечтать.

Обе колонии голодали. Дети рыскали в окрестностях Миасса и Курьи в поисках пищи. А случалось, делали набеги на огороды. Где только не искали они пропитание! Даже на кладбище, где собирали с могил то, что крестьяне оставляли для птиц.

Но вместе с осенью пришли и новые тревоги. Теперь заботой был не только хлеб, но и одежда.

Вечера становились все прохладнее, и дети ежились от холода. Они отправились из дому в летних платьицах. Те же, чей гардероб был богаче, давно поменяли одежду на продукты.

Стало ясно: содержать сотни детей в одном месте более невозможно. Лучше разделить обе колонии на несколько групп. Но вот где поселить? Воспитатели отправились в разные города Урала и Сибири. И вскоре детям объявили: собираемся в дорогу!

Колонисты склонились над картой. Теперь им предстояло жить в далеко отстоящих друг от друга пунктах: Троицке, Кургане, Петропавловске, Тюмени, Ирбите, Омске, Томске и даже в казачьих станицах.

Как-то сложится там жизнь?..

Петроградцы прибыли в Миасс в конце весны 1918 года. Прошло четыре месяца, как они на уральской земле, к которой, уже привыкли, свыклись с ее природой и жителями.

И вот снова веселая кутерьма. Прощай, Миасс! Только жаль, что поезд повезет их не на запад, а совсем в противоположную сторону. Колонисты отправляются на зимние квартиры. Младшие высадятся в Кургане, а старшие поедут дальше.

Провожать поезд, как это было в Петрограде, некому. Никто не помашет рукой, не пожелает счастливого пути. И ты никому не улыбнешься на прощание. Грустно видеть пустой перрон, по которому ветер перекатывает сухие листья. Уже от одного этого становится зябко и тоскливо.

Все кругом напоминает о близкой зиме.

В Курган поезд прибыл утром. Настало время прощаться.

Разлука ждала не только друзей, но также братьев и сестер. Зачем так решили — разводить их за сотни километров друг от друга, никто не понимал. Разве не лучше в трудный час быть рядом и хоть как-то заменить младшим отсутствие родителей?!

Нина Рункевич как могла утешала свою сестренку Мусю. А потом и сама заплакала.

Стоявшая рядом Ксюша Амелина обняла их за плечи:

— Ну не надо так переживать. Зима пройдет быстро, и мы снова встретимся… Все будет замечательно. Вот увидите!

Поезд со старшими колонистами ушел в Петропавловск по расписанию, а сто двадцать детей, большинству из которых не было и десяти лет, стали ждать, сидя на своих чемоданах.

Детям выделили трех воспитательниц: Елену Георгиевну Рудольф и сестер Постновых — Марию Ивановну и Надежду Ивановну, а также врача, двух нянечек и повара.

Оказалось, что жить придется не в городе, а в трех десятках километров от Кургана, в имении бывшего помещика маслобойщика Смолина.

Позади осталась ночь в тряском вагоне. Впереди ждала разбитая проселочная дорога. Смертельно устали взрослые. Что уж говорить о детях… Они сразу же уснули под скрип тележных колес.

Имение, куда их доставил обоз, оказалось довольно обширным. За оградой, кроме барского дома, находились производственные помещения, всяческие службы и конюшни. А чуть дальше, в глубине, — старый запущенный сад, спускавшийся к пруду.

Усталость была сильней любопытства. Кое-как устроившись и подкрепившись, все погрузились в сон.

Утром детей разбудил голод. Но завтрак только готовился, и они разбежались, как муравьи, по всей усадьбе. И каждый увидел свое.

В стойле две могучие лошади, в отличие от детей, уже завтракали. И были так увлечены жеванием сена, что не удостоили вниманием, не повернули голов в сторону мальчишек.

На чердаке обнаружилась лаборатория. На полках стояли медные и стеклянные приборы, соединенные змеевидными трубками. На всем лежал толстый слой пыли. Хотелось узнать, зачем все это. Но спросить было не у кого.

На другой половине чердака находилась сушильня с бесчисленными пучками трав, из которых выпорхнуло несколько птичек с белыми грудками.

— Наверно, ласточки, — предположил Илья Сужай.

Девочки предпочли пойти в сад. И оказались удачливей мальчишек, найдя под соломенными циновками яблоки, приготовленные, как видно, к продаже. А чуть позже обнаружили склад с кукурузными початками.

Тем временем воспитатели осматривали помещения. Самого дома, даже включая мансарду, было недостаточно для более чем ста человек. Не оставалось ничего другого, как выбрать для жилья и один из цехов. Глядя на его тонкие стены, Мария Ивановна невольно подумала: «Нет, не спасут они от жестоких сибирских морозов».

Вечером к сестрам Постновым постучалась дородная старуха:

— Я из деревни Заимки. Мы тут рядом живем, соседи ваши. Вот узнала: ребятишек голодных привезли. Пришла посмотреть, может, помочь чем надо.

— Спасибо вам за доброту. Конечно, не откажемся от помощи. Теперь главное — помыть детишек, сменить бельишко, — сказала Надежда Ивановна.

— Завтра же бани затопим. А как с хлебом у вас?