Ковчег детей, или Невероятная одиссея

Они начали осматривать помещения, переходя из одной казармы в другую. И везде Ханна Кемпбелл оставляла цветы — по нескольку веточек из огромной охапки. Она клала их в разные места — где на кровать, а где на стол или подоконник… И происходило чудо. В комнате, прежде темной, запущенной, пыльной, будто вспыхивал свет…

Китай остался позади. Поезд с детьми подходил к границе осторожно, значительно сбавив скорость, будто опасаясь наткнуться на препятствие. Но границу миновали без происшествий и даже не заметили, как оказались на русской стороне.

…Виталий Запольский и Леонид Дейбнер стояли у открытой настежь вагонной двери. Из рук в руки переходил бинокль. Они были образованными юношами и, конечно, знали об условности линии, разделяющей две страны. И все же надеялись увидеть в бинокль нечто такое, что подсказало бы — вот кончилась Манчжурия, а это уже Россия. Но ничего не менялось. Лес не становился реже или гуще. А безымянный ручей, бежавший рядом с железнодорожной насыпью, нисколько не беспокоился, что нарушает границу.

В другом вагоне Ксения Амелина дописывала длинное-предлинное письмо, с которым читатель уже знаком.

Остальные девочки достали из чемоданов свои платьица и кофточки, чтобы завтра одеться понаряднее. Ведь впереди город на берегу Тихого океана — Владивосток, о котором они столько слышали.

Еще в одном вагоне Петя Александров, тесно окруженный товарищами, склонился над листом бумаги. Ближе всех к брату сидела Лена, не позволяя никому помешать его важному занятию.

Накануне вышел спор — какое расстояние они уже проехали от Петрограда. Конечно, можно спросить учителя. Но мальчики решили, что им самим по плечу такая задача.

— Неси карту. Только самую большую, — приказал Александров Леше Карпею.

Через несколько минут тот принес. Да не одну, а сразу несколько карт. А Саша Трофимовский, хоть его и не просили, притащил глобус.

Глобус вызвал у Лены неожиданный интерес:

— Можно мне покрутить?

— Крути сколько хочешь, — разрешил Саша.

Когда же девочка узнала, что это вовсе не игрушка, так напоминающая ей волчок, а наша планета Земля, только в миллион раз меньше, интерес ее к глобусу вырос многократно.

— А где Петроград? — спросила она.

Ей показали. Лена пристально посмотрела на крохотный кружок, обозначающий родной город. Может, потому им никак не удается вернуться домой, что он такой маленький и затерялся среди других кружочков?..

— Лена, — неожиданно сказал Саша Трофимовский, — глобус твой. Я тебе его дарю.

Девочка не сразу поняла, что получила подарок. А узнав, что теперь глобус принадлежит ей, оставила куклу и обняла разноцветный шар обеими руками. Всю Землю обхватила, еще и прижалась к ней щекой.

Тем временем Петя углубился в изучение карты.

— Теперь нужна линейка, — сказал он, ни к кому отдельно не обращаясь. И уже спустя минуту Борис Печерица протягивал ему двадцатисантиметровую ученическую линейку.

Они стали измерять по карте расстояния. От одного города к другому. От станции до станции. Иногда заглядывая в свои дневники, часто путаясь, споря и ошибаясь в масштабе.

Все цифры Петя столбиком записывал на отдельный лист.

Наконец они завершили подсчеты, и Петя Александров торжественно поднял над головой результат их кропотливой работы.

— Мы проехали десять тысяч километров!

— Быть не может! — не поверил Гоша Орлов.

— Конечно, это не абсолютно точный подсчет, — ответил с обидой Александров. — Может, чуть меньше или больше. Пересчитай, если не веришь!

Но никто пересчитывать заново не стал.

Вячеслав Вячеславович Вихра, подсевший в их вагон, подтвердил: да, так оно и есть. Хоть мальчики и округлили расстояние, да ненамного.

Ребята притихли. У каждого на уме вдруг появилось одно и то же невеселое соображение. Значит, теперь, чтобы вернуться домой, предстоит проехать в обратном направлении все те же десять тысяч километров!

Они не могли еще знать, что обратный путь окажется совсем другим. И карты понадобятся другие. И порядок цифр будет иной…

На встречу «детского поезда» Райли Аллен прихватил почти всю команду Красного Креста. Час прибытия не был точно известен. И каждый из встречающих, коротая время, занимался чем придется.

Ханна Кемпбелл взяла с собой на вокзал трехлетнего Даффа. Ее муж с дочерью остались на острове, где к прибытию колонистов готовился горячий ужин.

Райли старался развлечь мальчика. Согнувшись и попеременно двигая локтями, он изображал паровоз. И при этом громко пыхтел. Правдоподобность картины дополняли клубы дымы, которые он с помощью большущей сигары выпускал изо рта и ноздрей.

Он был неистощим на выдумки и проделывал все новые трюки, чем приводил малыша в восторг. Дафф захлебывался от смеха. Кажется, эта забава доставляла немалое удовольствие и окружающим.

— Мистер Аллен, — сказала, смеясь, Ханна, — если бы я не знала, что вы холостяк, то решила бы — у этого папаши немало детей.

— О, вы даже не подозреваете, миссис Кемпбелл, как вы недалеки от истины. У меня и в самом деле много детей.

— Простите, но ведь вы мне говорили…

— Да, говорил. Но это было еще несколько дней тому назад. А сегодня… Вскоре вы убедитесь, что я весьма плодовитый отец. Детей столько, что я и сам точно не представляю, сколько именно. Триста, четыреста, а может, и того больше!..

Поезд появился из-за поворота, шипя паром и громыхая колесами.

— Я уже видел этот поезд, — убежденно сказал Райли.

— Каким образом? Где? Когда вы могли его видеть? — Миссис Кемпбелл недоверчиво повернулась к Аллену. Этот человек не переставал удивлять ее сегодня.

— Я видел этот поезд во сне. Этот самый. Хотите — верьте, хотите — нет!..

Он сам был потрясен буквальным совпадением реальности и сновидения.

— Вы верите в сны?

— Вот сейчас начинаю верить… Если только это не продолжение сна.

Паровоз с облегчением выпустил остатки перегретого пара. Он пытался отдышаться, словно марафонец, оставивший позади длинную и очень трудную дистанцию.

Дети же, напротив, после долгой дороги нуждались в движении. Два месяца провели они в четырех стенах. Правда, это были стены вагонов, которые не стояли на месте. Но все равно девчонки и мальчишки чувствовали себя в заточении.

Остановки, которые поезд делал в пути, были редкими и небезопасными. Так что дети не могли погулять вволю, уходить далеко от состава.

И вот Транссибирская магистраль пройдена. Даже не верится! Они проехали всю Россию из конца в конец. От Балтийского до Японского моря. И не по учебнику географии убедились, как велика их страна. А еще побывали в Китае.

Уже через час после прибытия во Владивосток колонисты садились на баржу, идущую к острову Русский…

Райли Аллен поставил перед собой задачу сделать остров Русский островом благополучия в море нищеты. Дети, которых погнал в такую дальнюю дорогу голод, больше не будут испытывать этого мучительного чувства. Их быт, насколько это возможно, будет на высоте, а жизнь — в безопасности.

А военно-морская крепость, выполняя свое главное предназначение, защитит колонию от внешней угрозы. Попасть на остров чужаку будет не так просто.

Одно плохо. У Красного Креста не хватало времени, чтобы подготовить казармы к приезду детей. Только в одной из них застеклены окна. Есть и другая проблема. Из Портленда вышло судно, на борту которого несколько тысяч комплектов белья — простыни, полотенца, подушки и одеяла, матрасы… Но судно покинуло Портленд с опозданием и все еще находится в пути, где-то в самой середине Тихого океана.

Из дневника Евгении Мендельсон:

— Итак, мы на краю России. Раньше на этом острове находился военный гарнизон. И, кроме нескольких казарм, других построек не видно. Правда, подальше, совсем в стороне, стоит еще одно здание. Нам сказали, что там разместится госпиталь.

Наша группа заняла одну из казарм. Мы поселились в двух огромных комнатах. Из мебели только длинные дощатые столы и голые топчаны вдоль стен.

Весь день наша казарма была похожа на суетливый муравейник. Все были возбуждены. И только поздно вечером угомонились. Я и не заметила, как уснула.

А ночью нас разбудил ветер. В окнах не было ни единого стекла. И нам показалось, что мы находимся не под крышей, а на улице. Ветер усиливался. Было очень неуютно и даже страшно. Воспитатели принесли молотки и гвозди. И все мы стали прибивать одеяла к окнам. Хорошо, что одеял было много. Но и окон тоже. Пришли мальчишки нам помогать. А ветер стал еще сильнее. Одеяла раздувались как паруса и срывались с гвоздей.

В конце концов мы устали от этой борьбы и побросали молотки. Пусть будет, как будет!

Мы снова улеглись на свои топчаны и закутались поплотнее. Старались уснуть, но ветер и шум моря очень мешали. Вот так прошла наша первая ночь на новом месте.

А ведь накануне, когда нас высадили на остров, было так тихо. Стояла чудесная погода. И за какие-то часы все переменилось.

Утром мы побежали смотреть на море. Прибой был таким яростным, что не удавалось близко подойти к берегу. Нам сказали, что приближается тайфун. И вслед за ветром будет сильный дождь.

Так оно и случилось. Непогода длилась два дня. Но тайфун промчался, и море успокоилось. А прибой снова стал ласковым.

Через три дня прибыл следующий поезд с детьми. Аллен поручил его встретить Барлу Бремхоллу, своему помощнику.

Это был новый человек в команде Райли Аллена. Он быстро стал заметной фигурой в колонии. Не только из-за деловых качеств, но и благодаря своему двухметровому росту.

До прибытия в Россию Бремхолл работал в одном из банков Сиэтла, являясь и там из-за своей внушительной внешности достопримечательностью. Новые клиенты не без трепета смотрели на громадного молодого служащего, принимая его за охранника. И немало дивились, когда гигант любезно приглашал их к столу, чтобы предложить чашку кофе и заодно объяснить, почему в этом банке они получат кредит на самых выгодных условиях и почему именно здесь следует хранить свои сбережения.

Но такой поворот дела нисколько не разочаровывал клиентов. Напротив, теперь они еще больше верили в сохранность своих денег. Атлетическая фигура Бремхолла в сочетании с его обходительностью внушала доверие и казалась надежнее любого сейфа.

У молодого служащего были хорошие перспективы для успешной банковской карьеры. И вдруг — заявление об уходе. Для друзей и сослуживцев двадцатишестилетнего Барла его решение отправиться вместе с группой волонтеров Красного Креста в Россию было полной неожиданностью.

А дальше все шло по уже знакомому нам сценарию.

Если в Гонолулу Райли Аллена от решения ехать в далекую Россию отговаривал директор издательского дома, то в Сиэтле с Барлом Бремхоллом вел трудный разговор президент банка.

В обоих случаях звучали те же слова и доводы: «Зачем ломать карьеру? Зачем рисковать жизнью? Почему Россия, где сейчас опаснее всего? Разве мало на этой земле других стран и романтических мест, где мужчина может бросить вызов судьбе и испытать свой характер?»

Райли Аллен и Барл Бремхолл жили в тысячах миль друг от друга, но отвечали одинаково, будто сговорившись: «Я уверен, что сегодня в России, этой самой большой стране, происходят и события исключительно большие. Я хочу это видеть. Я хочу быть внутри этих событий. Но не только как наблюдатель».

И вот случай или судьба свели этих двух молодых людей.

…Первой из двери вагона показалась маленькая девочка с большим глобусом в руках. Бремхолл шагнул ей навстречу, чтобы помочь спуститься на перрон. Но Лена Александрова — это, конечно, была она — решительно отказалась от поддержки. Правда, глобус она все же доверила Бремхоллу.

— Ты храбрая девочка, — сказал он. — Давай знакомиться.

— Меня зовут Лена.

— А я — Барл.

— Никогда не слышала такого имени.

— Думаю, по-русски это Борис.

— Вы будете с нами?

— Ты этого хочешь?

— Очень! Вы добрый и сильный.

— Спасибо!

— Я хочу вас познакомить со своим братом Петей. Он тоже хороший.

— Мы обязательно познакомимся с твоим братом. Только сначала мне нужно посадить вас на баржу.

— Что такое баржа?

— Такое судно, у которого дно плоское.

— Я каталась только в лодке. С папой. И мне совсем не было страшно.

— Я не зря сказал — ты храбрая.

Я не особенно погрешил против истины, пересказывая диалог между маленькой русской девочкой и большущим американцем. Неважно, что словарный запас Бремхолла ограничивался сотней слов, а Лена не знала английского вовсе.

Они прекрасно понимали друг друга. Потому что бывают такие взрослые, которым не нужно снисходить к детям, чтобы быть понятыми. И такие мальчики и девочки, которые не становятся на цыпочки, чтобы их заметили и услышали.

Бремхолл был искренен и добр. А это самый верный ключ к сердцу маленького человека. Ребенок очень любит разные игры, но недоверчив к игре с собой.

Когда баржа причалила к острову, первым сошел на берег Бремхолл. Доски трапа застонали и прогнулись под тяжестью его шагов. Он не только помогал детям спуститься на берег, но еще и пересчитывал их. Его записная книжка пестрела одному ему понятными пометками и цифрами.

Когда с баржи сошел последний подросток, Бремхолл сказал стоявшему рядом Аллену:

— Двести девяносто восемь. Столько же детей было и в поезде.

— А люди из обслуги? Сколько их прибыло?

— Вместе с воспитателями — ровно сорок человек.

— Выходит, наша островная республика составит тысячу человек.

— Это так. Но только после того, как прибудет третий состав, — ответил Бремхолл, любивший точность.

Так совпало, что в тот самый день, когда из Сибири прибыл третий и уже последний поезд с колонистами, во Владивосток пришел пароход из Портленда с долгожданными почтой и грузом. Их ждет не только детская колония, но и вновь открытый госпиталь и многочисленные питательные пункты.

Поднимаясь по трапу, Аллен вспомнил, как прошлой осенью сам приехал во Владивосток на борту «Шиньо Мару». Тогда он отправился в Россию, чтобы написать несколько репортажей. И не сомневался, что вернется на Гавайи через два-три месяца. Но вот отшумели зимние метели, сошел с весенними ручьями снег, потускнела буйная летняя зелень… Пришла осень. Неужели почти год, как он здесь?

Тогда его встречал Рудольф Тойслер и первым делом спросил о прибывшем грузе. Все повторяется. Теперь уже Райли поднимается по штормтрапу с тем же вопросом к капитану.

Капитан оказался дородным мужчиной с двойным подбородком и заметным брюшком. В его облике ничто не говорило о том, что перед вами морской волк. Аллен хорошо знал, что однообразие и монотонность морской жизни требуют выхода. Одни это делают на берегу, по приходе судна в порт. Другие стараются заполнить время каким-либо увлечением между вахтами.

Вскоре Аллен убедился, что для капитана Робинса таким увлечением является чревоугодие. Только они познакомились, только задали друг другу первые свои вопросы, как в каюте появился стюард с подносом. Но это была лишь прелюдия. Напитки и закуски, а затем и горячие блюда пошли как по конвейеру. Лишь два часа спустя, пошатываясь от сверхобильной трапезы, они поднялись на палубу.

— Капитан, ради чего вы устроили это пиршество? Неужто в мою честь? — спросил Аллен.

— Разумеется, нет. Ведь я не знал о вашем приходе.

— Вы хотите сказать, что это был обычный, иначе говоря, рядовой обед?

— Разумеется. Почему бы не устраивать себе маленькие радости ежедневно? Поститься — это никогда не было моим правилом. Я люблю людей с хорошим аппетитом. А от голодных, знаете ли, бывают всяческие неприятности. Иногда даже революции.

— Но ведь и неумеренность в застолье имеет свои недостатки. Некоторые даже видят в чревоугодии порок, — заметил Аллен.

Прежде чем ответить, капитан Робинс покачал головой.

— В известной мере вы правы. Конечно, бывают крайности. Но мне куда симпатичнее чревоугодники Рабле, чем астенические лицемеры с вечно постными лицами и ссохшимися от воздержания желудками. Как правило, это мрачные брюзги, патологические завистники, неискренние и тем опасные. Вижу, вас смущает некоторое отсутствие у меня талии?

Аллен отвел глаза от сытого брюшка капитана.

— И в этом тоже больше достоинств, чем кажущихся эстетических потерь, — сказал Робинс. — Действительно, в молодости меня очень расстраивала моя полнота. Но привык и притерпелся. А теперь, не приведи Господь, случится беда, — мой животик окажется в море надежнее спасательного жилета. — Робинс с таким юмором, удовольствием и даже пафосом говорил на эту, видимо излюбленную им, тему, что Аллен невольно рассмеялся.

— Да у вас целая философия! И мне трудно ее оспорить. Хотя, — он погасил улыбку, — видит Бог, очень многие люди в этой несчастной стране, где мы с вами сейчас находимся, постятся не по своей воле или прихоти. Особенно горько думать о голодных детях.

— Я знаю. Я читал об этом в газетах.

Они подошли к носовому трюму.

— Мне сообщили, — сказал Робинс, — что все места у береговых причалов заняты. Будем разгружаться на рейде.

— Это хорошо или плохо?

— И то и другое… Конечно, у пирса куда лучше. Зато трудно уследить за командой. Город действует на моих кочегаров и матросов возбуждающе. А на рейде они будут работать как черти, чтобы разгрузиться как можно скорее и отправиться на берег. Думаю, запасы спиртного в вашем порту изрядно поубавятся.

— Описание портовых кабаков стало общим местом морских рассказов, — заметил Аллен. — Недавно в одной книге я прочел слова, которые мне много объяснили. Вот их смысл. Если вы увидите на берегу моряка, а он не совсем трезвый, то не спешите его осуждать. У вас, пока он постился, были дни праздничные и воскресные, было множество событий, когда вы поднимали бокал. Для него же все это сложилось в единый праздник стоянки в порту.

— Истинная правда, — согласился Робинс. — Судно, по своей сути, добровольная тюрьма. Хотите, я вам прочту об этом стихи?

— А кто их автор?

— Я.

— Вы?

— Да, не удивляйтесь. При моей внешности в это трудно поверить. Но чем только не станешь заниматься, если сидишь в каюте один, если за иллюминатором море и только море, а до берега тысячи миль. За грубой внешностью и крепкими словечками не каждый способен распознать нежную тоскующую душу. Но поверьте на слово, среди нас, моряков, немало поэтов и художников.

Робинс чуть помолчал и добавил:

— И еще философов.

Аллен не знал, что сказать. Он был журналистом и был привычен к непредсказуемости и переменам в разговоре. Тем не менее Робинс удивил его неожиданным своим откровением.

Сам же Робинс, кажется, был смущен. Должность капитана постоянно вынуждала его быть сдержанным. И вот надо же! Раскис, разоткровенничался… Что-то в этом молодом человеке располагало к исповеди. А нет ли у него духовного сана?

— Вы мне обещали прочесть свои стихи, — напомнил Аллен.

— Может, сами прочтете? На досуге. У меня есть копия.

— Спасибо. Но я хочу услышать хоть несколько строчек. Мы стоим на палубе парохода. Вы капитан этого парохода. Кто же прочтет их лучше вас?!

— Ну, если несколько строк…

Робинс набрал полную грудь воздуха, как это делает певец, который собирается взять высокую ноту:

— Так тому и быть.

Четыре квадрата уюта —

Стол, койка, светильник, рундук.

В четыре квадрата каюты

Я вписан, как в замкнутый круг.

От планшира и до уреза

Соленой японской воды

Закован собою в железо

От радости и от беды…

Больше он читать не стал. И чтобы побороть смущение, тут же начал давать распоряжения боцману. Лицо его вновь приняло суровое выражение. Как и подобает капитану. А не стихотворцу.

Теперь Аллен видел перед собой совсем другого человека. С цепким и твердым взглядом, решительным голосом и жесткими движениями. Даже брюшко стало менее заметным под форменной курткой и положительно обозначило деловую солидность и уверенность.

Только сейчас Аллен заметил, что судно, пересекавшее океан, сияет свежестью окрашенных бортов и надстройки. Лебедки на носу и корме, шлюпки ботдека зачехлены зеленым брезентом и увязаны тросами. На влажной палубе во всем царил порядок. Команды капитана выполнялись без суеты, но споро.

Райли Аллену, любившему порядок и аккуратному даже в мелочах, все больше нравились капитан и его судно.

— Скажите откровенно, — вывел его из задумчивости Робинс, — ведь вы поднялись на борт не только затем, чтобы справиться о грузе? Это мог сделать любой из ваших подчиненных. Какие еще проблемы вас волнуют?

— Вы угадали, капитан. Хотя надеюсь, что моя просьба не будет для вас чрезмерно обременительной. Хочу попросить взять на обратном пути в Штаты почту.

— И только? Ну, думаю, моему пароходу по силам справиться с таким грузом.

— Но писем много.

— Как много?

— Тысяча, а может, и две.

— Действительно немало. Кто же это так много пишет?

— Дети. Русские дети. Вот уже пятнадцать месяцев они не видели своих родителей. Нет нужды говорить, как ждут в далеком Петрограде каждую весточку. В Сиэтле вас встретят. Вы должны будете передать почту из рук в руки. А потом…

— Да, да. Я понимаю. Они, эти письма, должны попасть в Россию… Мистер Аллен, вы меня заинтриговали. Учтите, я не только люблю вкусно поесть, но еще и невероятно любопытен. Какие тайны связаны с этими письмами?

— Ровным счетом никакие. Но для человека, как вы о себе сказали, любознательного — это удивительная история, сравнимая, может быть, с десятком авантюрных сюжетов. И при этом совершенно невыдуманная. Трагическая и романтическая, порой печальная, порой озорная…

Капитан Робинс ни единым словом не прервал своего гостя. Рассказ об одиссее петроградских детей захватил его не меньше, чем Ханну Кемпбелл три недели тому назад. А ведь бывалого моряка не так-то просто чем-либо удивить.

— Так вы говорите, они сейчас находятся на острове Русском?

— Да. Именно там.

— Но ведь это совсем рядом.

Капитан послал проходившего мимо матроса на ходовой мостик, и вскоре тот вернулся с биноклем.

— Я их вижу! — воскликнул Робинс с таким выражением лица, будто разглядел аборигенов на только что открытом острове.

— Да, я их вижу, — повторил капитан. — Но я их хочу видеть не только в бинокль.

Моряки — самые решительные на свете люди. Вскоре с парохода спустили две шлюпки. Обе они до краев были заполнены подарками, так что гребцы едва могли вытянуть ноги. Капитан держал на коленях коробку с почтовыми конвертами. Аллен — другую, с писчей бумагой.

Когда до острова оставалось не больше сотни метров, капитан Робинс сказал пророческие слова, которые Райли Аллен потом часто вспоминал:

— Вот увидите, дорога этих детей домой будет лежать через Тихий океан. Другого пути нет…

Из Петрограда дети выехали двумя колониями и в разное время — 18 и 25 мая 1918 года. На Урале их разместили порознь. Первую группу — в Миассе, другую — в поселке Курьи, на берегу быстрой горной реки.

Сибирскую зиму колонисты пережили тоже вдалеке друг от друга, в городах и селах, порой разделенных сотнями верст.

И по Транссибирской магистрали передвигались раздельно — тремя поездами.

Все время врозь и врозь. И только здесь, на острове, судьба их соединила. Не только друзей и одноклассников, но также сестер и братьев, которые не виделись много месяцев.

Наверное, ни разу за всю свою историю остров Русский не видел и не слышал столько слез, объятий, счастливого смеха и возгласов удивления.

По давней традиции решили зажечь костер дружбы.

Тысяча человек — значит, и костер должен быть большим. Чтобы тысячи искорок взметнулись в небо, чтобы весь Владивосток и десятки судов, стоящих в гавани, разделили их радость и восторг.

Место выбрали на берегу. Дети только что покинули столовую, галька хрустела под их ногами. Все было готово. Оставалось лишь поднести факел. Но ждали темноты.

Закат был прекрасен. Он горел в полнеба. Но как только закат померкнет, вспыхнет другое пламя.

Лена Александрова вертелась у ног Барла Бремхолла. Она знала, что именно он поднесет к хворосту факел. Ей льстило, что самый высокий и самый главный человек в этой толпе взрослых и детей — ее друг.

— Дядя Барл, — дернула она его за рукав. — Дядя Барл, — повторила она, глядя снизу вверх. — Я вас познакомлю с Петей.

— Да, я помню. Это твой брат. Но где он?

— За вашей спиной.

— Зачем же прятаться?

Петя пожал протянутую руку.

— Хочешь мне помочь?

— Да.

— Давай договоримся. Я зажгу костер с этой стороны, а ты — с другой. Согласен?

Предложение было столь неожиданным, что Петя не нашел слов для ответа.

— Он согласен! Согласен! — закричала Лена вместо брата и захлопала в ладоши.

— Ну, вот и хорошо!

Пете и его друзьям досталась особая казарма. Прежде в ней жили радиотелеграфисты. После них остались таблицы с азбукой Морзе. Мальчишки тотчас принялись изучать телеграфные знаки. А потом им захотелось проверить свои знания. И они начали перестукиваться через стены костяшками пальцев. Но так стучать неудобно, да и больно. И каждый взял в руки камешек: тук… тук-тук…

Вездесущая Лена не очень-то понимала, чем увлечены ее брат и другие мальчишки. Но игра ей понравилась. Она бегала от стенки к стенке и старалась своим камешком постукивать точно так же, как это делал Петя. И точно так же повторяла за ним шепотом: точка-тире, точка, точка, точка…

Тогда почему Петя сердится и говорит ей: «Не мешай!»?

Слух о необычном способе общения разнесся по колонии, и вскоре все казармы наполнились дробным перестуком.

Ксения Амелина не расставалась с книгой Александра Дюма «Граф Монте-Кристо». Она знала ее чуть ли не наизусть и сразу вспомнила страницы, где Эдмонд Дантес, главный герой романа, перестукивается через стену темницы с другим заключенным. В конце концов это помогло его побегу из страшного замка Иф.

Стены казармы на острове тоже толстые и мрачные, но никто не держит детей взаперти.

На смену азбуке Морзе пришла рыбалка. О рыболовных снастях мальчишки позаботились еще в Петрограде, когда собирались в путешествие. Они знали, что на Урале, где предстоит провести целое лето, — много рек и озер, богатых рыбой. Ожидания их не обманули. Ребята подолгу сидели на берегу, наблюдая за поплавком. И терпение всегда вознаграждалось хорошим уловом.

Здесь, на острове, рыбалка была совсем другой. Бухта кишела разной живностью, и чтобы заполучить добычу, требовались не часы, а минуты. Достаточно подобрать палку, к ней привязать бечевку… Ну и крючок, конечно. И орудие лова готово. Правда, раздобыть настоящий фабричный крючок трудно. Но не беда! На берегу вон сколько проволоки! Остается лишь заправить конец самодельного крючка напильником, и тебя ждет щедрый улов.

Рыба здесь ловилась даже без наживки. Стоило опустить крючок в проходящую стаю, а затем умело подсечь — и добыча в твоих руках. А лобастых бычков, что во множестве снуют у причальных свай, так тех колонисты ловили обыкновенным сачком.

Рыбная ловля увлекательна, если связана с долгим и терпеливым ожиданием, с хитростью и соперничеством. На острове же этого не было. Совсем неинтересно сидеть с удочкой, если к твоему крючку разом тянется десяток голодных рыбьих ртов. И мальчишки переключились на крабов. Их здесь тоже много.

За крабами нужно нырять на дно. В родной стихии они изворотливы и передвигаются непонятно как. Не то боком. Не то задом наперед. И при этом отчаянно сражаются, хватают за пальцы ног. Но приходится прощать им эти скверные привычки.

Случалось, крабы выходили на берег и прятались среди скользких камней. Тогда их поиск напоминал игру в прятки, где ставкой тех, кого искали мальчишки, была сама жизнь. А с ней не хочется расставаться никому. Вот почему юные охотники постоянно ходили с порезами от клешней.

Иногда взрослые рыбаки показывали им королевских крабов. Настоящих чудовищ, случайно попавших в невод вместе с рыбой.

Но истинными чудовищами, на взгляд Пети, были его товарищи. Они набивали крабами наволочку от подушки и шли к полевой кухне, кем-то брошенной и случайно найденной колонистами. Беззащитные крабы попадали из одной воды, бывшей им стихией, в другую — кипящую. Попадали из рая в ад. И погибали в ужасных мучениях.

Увидев это впервые, Петя бросился спасать крабов, но был осмеян и оттеснен от полевой кухни.

С тех пор мальчик не ловил больше крабов и на протяжении всей своей жизни их не ел. Для кого-то баночка консервов, привезенная с Камчатки, была заманчивым деликатесом, украшением стола. Но только не для Петра Васильевича Александрова. Он сразу вспоминал влажный галечный берег, дымящийся котел полевой кухни и агонию рыжих крабов в кипящей морской воде.

Море все больше захватывало детей. В те времена аквалангов не было. Но они научились нырять с открытыми глазами, и подводный мир становился ближе и понятнее.

Рогатые рыбы бычки оказались почти ручными. Их можно было касаться руками. Неторопливо проплывали мимо стайки плотвы. Но вдруг рыбья мелкота стремительно бросалась в сторону, и это могло означать только одно — поблизости появилась хищная рыба, которую мальчики прозвали «собакой».

Они решили наказать эту злую разбойницу. И однажды им удалось поймать «собаку» и вытащить ее на берег. Неожиданно у этой рыбы обнаружилось особое свойство. В чуждой среде она надувалась воздухом и моментально превращалась в шар. По его краям торчали голова и хвост. И в таком виде «рыба-собака» могла пребывать довольно долго, не погибая. А когда два и даже три дня спустя ее бросали в воду, она выпускала воздух, обретала прежний вид и уходила на глубину.