Ковчег детей, или Невероятная одиссея

Валерий Львович и Иван Петрович за время поездки в Сибирь стали друзьями и абсолютно доверяли друг другу. Что происходит в Москве? Неужели от Советского правительства в адрес Красного Креста вновь пойдут протесты и мнимые разоблачения?

9 июля 1920 года (день прибытия «Йоми Мару» во Владивосток) в Москве вышел очередной номер газеты «Известия». Газета шла нарасхват. Но не в Москве, а в Петербурге. И все из-за короткой, уже знакомой нам телеграммы. В ней уполномоченный Советского правительства на Дальнем Востоке Виленский сообщал о детской колонии: «Дети в хорошем состоянии… Американским Красным Крестом принимаются все меры к наискорейшей отправке их домой. Посылается именной список колонии».

Замечательные новости! Что может быть лучше! Наконец-то мальчики и девочки после более чем двухлетней разлуки направляются домой. Разве не того же хотят и в Кремле? Но большевики на то и большевики, чтобы использовать любую возможность для идеологической атаки. Тем более что поле битвы развернется на территории противника — две недели колония проведет в Нью-Йорке.

…Чтобы лучше понять происходящее, придется коснуться скучного предмета — структуры Американского Красного Креста.

Штаб-квартира этой уважаемой организации находилась в Вашингтоне, куда должен был направиться по железной дороге, на время покинув «Йоми Мару», Райли Аллен. А вместе с ним и Мария Леонова.

В то время национальный Красный Крест возглавлял доктор Фарренд. Заместителем его был Фредерик Кеппель.

Штаб-квартира имела отделения по всему земному шару. Каждым из них руководил начальник с широкими полномочиями.

В судьбе Петроградской детской колонии принимали участие четыре отделения — Сибирское, Тихоокеанское, Атлантическое и Европейское. Когда дети жили на острове Русском, они были под опекой Сибирского отделения во главе с Рудольфом Тойслером. Это он встретил Аллена по прибытии во Владивосток. Сейчас Тойслер находился в Токио. С его помощью был зафрахтован и оборудован «Йоми Мару».

Но как только пароход пришел в Сан-Франциско, заботу о детях взяло на себя Тихоокеанское отделение Красного Креста.

Так и будут передавать колонию из рук в руки (своеобразная эстафета), пока судно не придет к финишу — в Петроградский морской порт.

Но в Сан-Франциско случилось непредвиденное. Аллену вручили письмо, которое пришло из Вашингтона. Вскрыв конверт, он не поверил своим глазам. Первоначальный маршрут «Нью-Йорк — Петроград» изменен на «Нью-Йорк — Бордо» (Франция). Доктор Фарренд вызывает его в столицу для консультации.

Аллен тотчас пригласил к себе в каюту Эверсола и Бремхолла, чтобы обсудить возникшую проблему.

— Дети не должны пока об этом знать, — сказал Бремхолл.

— Я тоже так думаю, — согласился Эверсол. — Сначала мы должны выяснить причину столь неожиданной перемены.

— Что же вы предлагаете?

— Вы должны нам дать из Вашингтона радиограмму. Но такую, чтобы она была обращена и к детям, — сказал Эверсол. — А то они поднимут бунт.

— Я бы на их месте так и поступил! — воскликнул Бремхолл.

Покинув западный берег Америки, «Йоми Мару» повернул на юг и стал спускаться по глобусу к тропическим широтам. От входа в Панамский канал судно отделяло 3428 миль.

Теперь, когда Райли Аллена не было на борту, всем распоряжался старший врач Грегори Эверсол. Как это уже было после Владивостока и Мурорана, он позволил детям первые два дня поспать дольше обычного. Так что завтракать они сели только в десять утра. Вот меню колонии в этот день:

Завтрак: Саго с молоком, чай, хлеб, масло, апельсины.

Обед: Овощной суп, холодная ветчина, рис, томаты, кофе с молоком, чернослив.

Ужин: Жаркое из баранины, картофель, чай, хлеб, яблоки.

Ханна Кемпбелл подружилась с десятилетним Леней Андреевым. У мальчика малокровие, плохой аппетит.

— Я возьму над ним шефство, — сказала мамаша Кемпбелл. И все дни пребывания на берегу не отпускала от себя.

Только они вышли из автобуса на одной из улиц Сан-Франциско, как мальчик спросил:

— Скажите, как это им удалось так чисто убрать улицы?

…Теперь, на пароходе, Леня тоже держался рядом с Ханной.

— Что тебе, Леня? — спросила она.

— Я хочу, чтобы у нас на пароходе было так же чисто, как в Америке.

— Это замечательно. Но что ты предлагаешь?

— Дайте мне щетку и мыло. И скажите, где убирать.

Ханна была глубоко растрогана. Но Леня оказался не единственным, кто обратился к ней. Мания уборки прокатилась по всему судну, как раньше — стирка. Чтобы каждому найти дело, пришлось даже освободить от своих обязанностей часть бывших военнопленных.

— Вы правы, — сказал Ханне доктор Эверсол. — Надо поддержать энтузиазм детей. Скоро мы войдем в тропики. А там санитарные требования куда жестче.

— Не волнуйтесь, Грегори! С такой армией волонтеров мы сделаем наш пароход образцовым… Самым чистым из всех, что находятся сейчас в Тихом океане.

— И не забудьте о белье…

— О да! Это моя головная боль! — воскликнула мамаша Кемпбелл.

— Почему же?

— Известно ли вам, сколько белья перестирали для нас в Сан-Франциско? — Она выразительно помолчала. И сама же ответила: — Одиннадцать тысяч комплектов.

— Это целая гора…

— Которую надо разобрать и разложить по полкам бельевой.

— К этому нужно привлечь старших девочек, — посоветовал Эверсол.

— Я тоже так думаю, — согласилась Ханна.

…Предстояло разобрать еще одну гору — подарки от жителей Сан-Франциско.

Чего там только не было! Коробки с шоколадом и консервированные дыни, береты и шляпы, листовая бумага и почтовые карточки, нижнее белье и акварельные краски, игрушки и небьющаяся посуда… Невозможно было принять все то, что несли и несли к трапу. Как сказал капитан Каяхара: „Йоми Мару” не потянет!»

Запольский и Дейбнер получили по связке книг и по бритвенному прибору.

Лена Александрова — красивую куклу. Теперь у нее их было уже три. Одну она везет с самого Петрограда. Другую получила от Армии спасения. Это была одна из тех целлулоидных кукол, что целую милю полоскались за кормой теплохода. А третья, которую только что вручил Леночке дядя Барл, была в одежде принцессы. Розовое платьице, золотистые туфельки и того же цвета шляпка… Конечно, такой красавице место не в соленой океанской воде, а в салоне первого класса.

Получили подарки русские воспитатели. Не обошли вниманием и бывших военнопленных. В ящиках нашлось много обуви и одежды — на любой размер и вкус.

Бремхолл, несмотря на возражения Эверсола, настоял вывесить списки дарителей.

— Дети должны знать имена добрых людей. Это их научит тоже быть щедрыми и милосердными.

Список дарителей получился внушительным. Были указаны не только имена, но и адреса. На случай, если кто-то из детей захочет написать письмо.

Раздача подарков напомнила Рождество…

После ужина Барл Бремхолл собрал старших колонистов на верхней палубе и обратился к ним с речью. Говорить он умел. И не выбери карьеру банкира, стал бы, наверное, спикером парламента.

— Мои юные друзья, — сказал Бремхолл. — Вы сегодня получили подарки, а я целую пачку телеграмм, которые мне передал капитан и которые продолжают поступать и поступать из Сан-Франциско на имя колонии. Под телеграммами подписи многих людей. Они пишут о любви к вам и желают спокойного моря на пути домой.

Вы провели в Калифорнии три прекрасных дня. А известно ли вам, каких огромных усилий это стоило? Особенно со стороны офицеров и служащих американской армии.

Напомню, что «Йоми Мару» достиг Сан-Франциско воскресным вечером. А в понедельник утром мы уже высадились на берег. Разрешение же на размещение колонии в «Форт-Скотте» было получено только накануне, в пятницу. Эти бараки пустовали больше года. Площадки вокруг заросли сорняком. Не было кроватей и кухонного оборудования. Да и других предметов, необходимых для питания и быта. А ведь речь шла о размещении девятисот шестидесяти детей и взрослых.

Сотни людей вышли в пятницу на работу. Это были солдаты. Одни чистили площадки от сорной травы. Другие устанавливали кухонные плиты, доставляли на грузовиках столы и стулья, кровати, матрасы, одеяла и подушки.

Всю пятницу они работали. В пятницу вечером они все еще работали. На эту работу были потрачены вся суббота и воскресенье. Не будь эти люди заняты, они в свой уикенд отдыхали бы в постелях или читали книги в солдатских библиотеках. Однако они не ворчали и не жаловались на судьбу. Они все это делали для вас, русских мальчиков и девочек. И были рады помочь детям.

Мы уже находились в бараках, а они все продолжали работать.

В первый день нас обслуживала группа поваров из берегового артиллерийского отряда. А другие солдаты выполняли роль официантов. На следующий день и через день к нам прислали курсантов из школы пекарей.

Представьте, многие из этих людей не оставляли основной службы. Один старший сержант признался мне, что закончил ночное дежурство, и его сразу послали в «Форт-Скотт». А ведь скоро ему снова выходить на дежурство.

Работники Тихоокеанского отделения Красного Креста также трудились днем и ночью. Мистер Уилкинсон — он помощник менеджера — не спал три ночи.

Мы прибыли в выходной день. Часть военных автомобилей не имела бензина. Тогда одна из автомобильных компаний предоставила нам свой транспорт бесплатно.

Много людей помогало нам. Я хорошо запомнил человека, который собрал вещи и сладости и долго дожидался нашего прибытия в парк, чтобы вручить все это.

— Я тоже его запомнил, — неожиданно сказал подросток, стоявший рядом с Бремхоллом. — Он был в светлой куртке. Верно? Посмотрите, что он мне подарил! — Мальчик поднял над головой фотоаппарат.

— Ты уже снимал им?

— Нет. Я пока не умею.

— Тогда знай — тебе повезло, что мы знакомы.

— Вы меня научите фотографировать, мистер Бремхолл?

— Уже завтра ты сделаешь свой первый снимок. — Бремхолл взял в руки фотоаппарат и повертел в руках.

— Прекрасный подарок.

Сияющий подросток встал на свое место. А Бремхолл поднял над головой стопу газет.

— Как видите, я принес не только телеграммы. В каждой из этих газет написано о вас.

— О нас пишут хорошо или плохо?

— Вы вели себя прекрасно. Я горжусь вами. Надеюсь, так же будет и в Нью-Йорке.

— Тогда почитайте, пожалуйста, — попросили девочки.

— Это было бы слишком долго. Мы еще найдем время. А сейчас вам покажут новый фильм. Это тоже подарок, полученный нами в Сан-Франциско.

Последние слова прервал крик радости. Танцы и кино были любимым развлечением детей.

Речь Бремхолла переводила медсестра Елена Домерчикова. Делала она это не впервые. И каждый раз удивлялась, как это в одном человеке уживается холодный прагматик с пылким романтиком.

— Барл, если позволите, я возьму газеты и просмотрю их. А потом перескажу детям, что о них пишут.

— Конечно, мисс Елена. Я вижу, вы очень любите этих детей.

— Иногда мне кажется, что передо мной младшие братья и сестры.

— Но они ужасные проказники…

— Ну и что с того? Разве мы были другими?

— Да, вы правы. Послушайте, что сказал сержант, который нес дежурство в парке. Он сказал мне: «Вряд ли с такой легкостью возможно было бы управлять восьмьюстами американскими мальчиками и девочками…». А вот мнение офицера, работающего в порту: «Я занимаюсь пассажирскими судами уже больше двадцати лет. Но никогда прежде не видел парохода, лучше управляемого, чем „Йоми Мару”».

Очень удивились бы колонисты, узнай, что среди провожавших пароход был и Кузовков. Даже самые близкие друзья думали: он уже далеко от Сан-Франциско.

Перебирая вещи и раздумывая, что бы взять в дорогу, а с чем расстаться, он вспомнил о картонной коробке, стоящей под кроватью. Ему подарила ее американка.

…Дети завтракали в парке, свободно расположившись на мягкой лужайке. Женщина подошла сзади и легко тронула Федю за плечо. Кузовок оскалил зубы и зарычал.

— Это твоя собака?

— Моя.

— Она злая?

— Нет, что вы! Кузовок самый добрый пес на свете.

— Жаль, нечем его угостить… А вот для тебя у меня есть подарок.

— Какой еще подарок?

— Не мог бы ты встать?

— Это еще зачем?

— Хочу посмотреть, какого ты роста.

Федя послушно поднялся.

Женщина оценивающе посмотрела на фигуру мальчика:

— Это будет тебе впору.

— О чем вы?

— Я принесла одежду. Думала, кому из мальчиков ее дать? И остановилась на тебе.

— Почему на мне?

Вместо ответа женщина приподняла соломенную шляпу и освободила целую копну золотых волос.

— Теперь понимаешь? Мы с тобой оба рыжие…

Она засмеялась и погладила мальчика по голове.

— Как тебя зовут?

— Федором…

— Очень интересно. Такое же имя у моего любимого певца.

— Вы о Шаляпине, наверное?

— Ты о нем слышал?

— Не только о нем, но и его самого, — с некоторой обидой ответил Кузовков.

— Неужто был на концерте?

— У нас дома есть граммофон.

— Завтра я принесу тебе пластинки. Вас разместили в «Форт-Скотте»? Не так ли?

Кузовков не стал отвечать. Он уже решил, что убежит из лагеря. А значит, не увидит ни завтра, ни послезавтра эту рыжеволосую женщину, напомнившую ему маму.

— А как вас зовут? — спросил он, скорее из вежливости, чем из любопытства.

— Для американцев я Дженифер. А для тебя — тетя Женя. Вот мой подарок. — Она протянула коробку, перевязанную яркой лентой.

— Спасибо, тетя Женя…

— Сейчас не открывай. Лучше потом.

В коробке он нашел полный комплект одежды. Не только костюм, сорочку, башмаки и кепку… Но и нижнее белье, носки и даже носовые платки.

Дождавшись, когда товарищи пойдут ужинать, Кузовков переоделся и, взглянув в зеркало, не узнал себя. Серый клетчатый костюм сделал его неотличимым от американских подростков, с которыми он встречался на улицах Сан-Франциско.

В эту самую минуту, стоя перед зеркалом, Кузовков и решил немного повременить с отъездом из Калифорнии. Уж очень ему хотелось увидеть отплывающий «Йоми Мару» со стороны. И проводить товарищей. Но тайком. Не открыв себя.

Феде не стоило особого труда улизнуть из лагеря. Он давно уже присмотрел в порту пустующий склад. Здесь они с Кузовком проведут последнюю ночь. Очень удобное место. Совсем рядом стоянка «Йоми Мару». И здесь же грузятся вагоны, в одном из которых он вместе с собакой отправится на противоположный берег Америки.

Мальчик был уверен, что доберется до Нью-Йорка, как прошлым летом сумел добраться до Владивостока. И все же в его душу время от времени закрадывалось сомнение. Вдруг что-то задержит в пути, и он никогда, больше никогда не увидит «Йоми Мару» и своих товарищей, к которым успел привязаться!

…Отход судна был назначен на утро. Из своего укрытия Федя видел, как десятки автобусов доставили поздно вечером колонистов на пристань. А утром его разбудили голоса тех, кто пришел проводить детей.

Он надел свой новый клетчатый костюм, наказал собаке сидеть тихо и слился с толпой провожающих. К счастью, она состояла не из одних взрослых.

Только бы не пришла тетя Женя-Дженифер! Вот что больше всего беспокоило мальчика. Уж она-то обязательно узнает костюм, к которому, наверное, долго присматривалась в магазине. А вдобавок, его рыжая шевелюра, которая видна за версту… Вот почему Кузовков надвинул кепку как можно ниже.

Вызывала опасения и полиция. Но глаза ее были направлены в сторону трапа и причала. Ей, конечно, известно о маленьком беглеце. Но кому придет в голову, что тринадцатилетний мальчишка настолько ловок и хитер.

Многолюдная пристань размахивала платочками, шляпками, цветами… Кричала на разные лады и на разных языках… Это еще больше помогало Кузовкову слиться с толпой и оставаться неузнанным.

В глазах многих женщин стояли слезы. Мальчик почувствовал, что его глаза тоже увлажнились. Не передумать ли, не вернуться ли на пароход? Он хорошо различал даже отсюда, издалека, лица своих товарищей. Их же взгляды скользили мимо. С одной стороны, он радовался, что его план удался. Но вместе с тем едва сдерживался, чтобы не дать знать о себе Пете Александрову, низко перевесившемуся через фальшборт.

Черная стена парохода показалась бы однообразной, если бы не белые слова от носа до кормы. За время стоянки в порту буквы, каждая почти в человеческий рост, обновили свежей краской. И чтобы их прочесть, чтобы буквы сложились в целое, одной из девочек понадобилось пробежать вдоль борта почти сто метров. «American Red Cross», — наконец выговорила она, с трудом переведя дыхание.

— Хорошо бы пойти в плавание с этими мальчиками и девочками, — сказала она Феде. — А ты хотел бы попасть на пароход?

Кузовкову незачем было включаться в разговор. И он промолчал, подчеркнув тем самым, что человек он здесь случайный.

Девочка, не дождавшись ответа, пожала плечами и направилась к другим девочкам, которые размахивали флажками. На голове каждой красовалась голубая пилотка, и он подумал: не они ли приходили вчера к ним в лагерь, оставив возле каждого барака точно такие же флажки с изображением красного креста и американского флага?

Кузовков перешел на другое место — так, чтобы между ним и солнцем оказалась пароходная труба. На крыле ходового мостика он увидел капитана Каяхару в неизменно белом кителе и с трубкой в зубах. Другая трубка принадлежала Райли Аллену. Они мирно беседовали, как и положено в подобных случаях. Казалось, их вовсе не касается происходящее на палубе и причале.

На главной палубе началось движение. Забегали матросы. Загремела якорная цепь. По трапу стали спускаться всякие важные персоны. К одному из них, человеку средних лет, все относились с особым почтением. Кто-то в толпе произнес имя Рольф. И Федя вспомнил: так зовут мэра Сан-Франциско.

Сошел на причал и Аллен. Рядом с ним стояла молодая и очень красивая женщина. Федя узнал в ней одну из воспитательниц. Оба они смеялись, глядя друг на друга. Аллен, сложив ладони рупором, что-то крикнул Бремхоллу, и тот согласно кивнул головой.

Но что это! Трап оторвался от причала, а Аллен, как ни в чем не бывало, продолжал говорить и смеяться.

«Вы забыли мистера Аллена!» — хотел было крикнуть Федя, но сдержал себя.

Федя не верил глазам своим. Трап поднят. Отданы швартовы. Просвет между бортом судна и причальной стенкой все больше и больше… А начальник колонии продолжает беседовать с мэром города.

Подъехал автомобиль, такой же черный, как «Йоми Мару». Сначала в открывшуюся дверцу вошла воспитательница, а вслед за ней мужчины — мэр города Сан-Франциско и полковник Аллен.

Мальчик не знал, что и думать. Как могло случиться, что мистер Аллен покинул колонию, и кто теперь ее возглавит? А не сошел ли он на берег ради того, чтобы разыскать его — Кузовкова?

Но Федя недолго льстил себя этой мыслью. Не такая уж он важная птица.

Пароход, между тем, повернулся к пристани кормой и стал удаляться в сторону «Золотых ворот». Толпа поредела. Покинула причал и полиция. Теперь Кузовкову было нечего опасаться, и он с облегчением снял кепку, открыв обозрению свою яркую шевелюру.

Будь сейчас сумерки, капитан Каяхара решил бы, что в порту Сан-Франциско открылся новый маячок, пока не обозначенный на лоцманских картах.

«До встречи, „Йоми Мару”»! — сказал Федор Кузовков и зашагал прочь.

— Илья Соломонович!..

Две маленькие девочки бегут в сторону кормы, и каждая держит в руке по серебристой рыбке. Они спешат показать их учителю биологии и географии.

Сам учитель сидит на ящике перед ведром, больше чем наполовину наполненным уловом. Уловом необычным, добытым без сети и крючка. Любопытство, испуг ли заставили тысячи летающих рыбок покинуть родную стихию и подняться над океаном.

Ни одна из них не долетела до верхушки мачты и не уселась там, как это было недавно с береговой птицей, первой встретившей колонию на пути в Калифорнию. Но многим рыбкам оказалось под силу перемахнуть через борт и попасть, к восторгу детей, в их руки.

Рыбки трепыхались на палубе, пытаясь взлететь снова. И колонисты решили помочь. Они осторожно сжимали их пальцами и запускали в воздух, как если бы это был бумажный голубь. Но невольные пленницы, устав от солнца и чрезмерного внимания, предпочли вернуться к себе домой, в темные глубины.

У детей много вопросов, и они собрались вокруг Ильи Соломоновича, который напоминает Паганеля — любимого героя из любимой книги Жюля Верна. Такой же долговязый, всезнающий и рассеянный…

Френкель отодвинул в сторону ведерко с уловом, одел пенсне и оглядел детей. Некоторые стоят, другие сидят, глядя снизу вверх на своего учителя. Они уже привыкли к урокам на открытой палубе. Но если океан неприветлив, спускаются в трюм.

— Теперь вы знаете, что рыбы не только плавают, но и летают. И могут находиться в воздухе целую минуту. А это совсем немало.

— А как высоко они могут взлететь?

— Судите сами. От воды нас отделяют шесть метров. Рыбки легко одолели эту высоту. А при сильном ветре могут подняться еще выше. Им помогают плавники, которые вытянуты, словно крылья. Вот почему эти грациозные существа и планируют над волнами.

— А я слышал, есть рыбы, которые машут плавниками, как птицы крыльями, — сказал Коля Иванов.

— Да, есть такой вид. Но живет он не в океане, а в пресноводных водоемах.

Лена Александрова достала из ведра рыбку и положила на ладошку.

— Такая маленькая? Сколько ей лет?

— А как можно узнать возраст дерева? — задал встречный вопрос Илья Соломонович.

— Это всякий знает. Сколько колец — столько и лет дереву, — ответил Саша Трофимовский.

— С рыбой то же самое.

— Где же тогда ее кольца? — спросил Леша Карпей.

— На чешуе.

— Неужели?

— Так оно и есть. Чешуя растет по мере роста рыбы. И на чешуйках остаются годичные и сезонные метки.

Стоило учителю сказать эти слова, как дети бросились рассматривать летучих рыбок. Но Френкель их остановил:

— Потерпите до Нью-Йорка. Надеюсь, мистер Аллен купит нам микроскоп. Простым глазом этого не увидишь.

— А что делать с рыбками? Они уже не шевелятся…

— Можно сварить уху. Но лучше засушить и привезти в школу. Прекрасный экспонат!

— Смотрите, Илья Соломонович! Виден берег!..

— Это Мексика. Хотите, я вам расскажу об этой стране?

— Хотим! Хотим!.. — закричали все в один голос.

Только заменив Райли Аллена, Эверсол понял, как много забот лежит на человеке, стоящем во главе колонии. Порой весьма неожиданных.

…Одна из воспитательниц пожаловалась — японские моряки, проходя ночью через трюм, направляют фонари на кровати девочек. И даже трогают их. Пришлось обратиться к капитану. Каяхара крайне рассержен: «Я поговорю со своими людьми. Такое больше не повторится».

…На пароходе есть душевнобольной мальчик. Медицинские сестры боятся, что он выпрыгнет за борт. За ним нужен постоянный надзор. Эверсол обратился за помощью к старшим колонистам: не найдутся ли добровольцы, чтобы присмотреть за мальчиком? Почти все, кто в это время находился в трюме, подняли руки. Выбрали шестерых. Они будут дежурить, сменяя друг друга.

…Тридцать семь подростков ведут себя плохо. Не слушаются воспитателей. Воруют из продовольственного склада овощи и фрукты, сладости и консервы. Генри Вудс, преподаватель физкультуры, предложил построить на палубе изолятор и помещать туда самых дерзких. Эверсол не согласился. Это создаст на пароходе тягостную атмосферу. Да и вряд ли послужит исправлению. Надо придумать другое, чтобы задеть самолюбие.

Эверсол собрал всех сорванцов и сказал следующее:

— Я врач. И уверен, что ни один мальчик не должен себя вести так, как вы, если он здоров. Следовательно, буду обращаться с вами, как с больными детьми. Начиная с сегодняшнего дня, если кто-то станет вести себя плохо, я уложу такого мальчика в постель. Ему будет отказано в выходе на палубу, он не сможет смотреть кино. Даже в туалет будет ходить в сопровождении сестры милосердия или санитара. И так — до самого берега. Но и это еще не все. В Нью-Йорке его поместят в госпиталь. На все время пребывания в этом американском городе.

— Как ваша беседа? — спросил Бремхолл.

— Кажется, впервые я увидел на лицах этих сорванцов настоящее волнение, — сказал Эверсол. — Мне их даже стало жалко. Но я повторил, что не шучу. И что долг врача заставляет меня поступить именно так, а не иначе!

— И что они вам ответили?

— Попросили дать им последний шанс для исправления.

«Йоми Мару» спускался все ниже по глобусу, а температурный столбик поднимался все выше. Только за один день семнадцать детей получили тепловой удар.

От Ани Сужай не отходит брат Илья. Он прикладывает к ее лбу мокрое полотенце. А для Веры Шмидт полотенца мало. За ней ухаживает близкая подруга Оля Агасильд. Время от времени она смачивает простыню.

Теперь колонисты смогли оценить по достоинству подарки, полученные в Муроране, — соломенные шляпы и веера.

В трюмах непрерывно крутились вентиляторы… Матросы натянули над палубой брезент и устроили душевые, куда поступала морская вода… Мальчишки расхаживали в шортах и легких рубашках… Детям подавали холодный чай и лимонад… Но ничего не помогало. Жара была сильнее.

Не только пассажиры «Йоми Мару» страдали от жары. Феде Кузовкову было не легче. Впрочем, обо всем по порядку.

Проводив пароход, Федя быстро зашагал к складу, где его терпеливо ждал Кузовок. Собаке тоже хотелось проститься с «Йоми Мару». Там она оставила много друзей. И знала не хуже боцмана все палубы, трапы и судовые закоулки. Знала даже шлюпку, куда нужно запрыгнуть, если случится тревога. Но раз маленький хозяин не взял ее с собой на пристань, значит, на то есть причина.

Гул толпы проникал в полуоткрытые окна склада вместе с шумом прибоя. Отдельные возгласы, звуки судового оркестра, а затем и прощальный гудок «Йоми Мару», показавшийся Кузовку болезненно грустным, — все это наполнило собачье сердце тоской. Кузовок начал скулить. Все громче и громче… Но вовремя вспомнил Федин наказ — не выдавать себя.

Известно, что собака, будучи нашим защитником, и сама нуждается в защите… Собачье сердце тоже любит и страдает. У четвероногого существа своя боль и надежды, свои воспоминания и судьба — от рождения до смерти. А глаза умеют не только видеть, но и плакать. Кузовок вдруг представил себе, как в эту минуту Федя поднимается на пароход, чтобы остаться там, а его оставить здесь.

С Кузовком такое уже случалось однажды, когда прежний его хозяин в спешке покидал Владивосток. А что может быть хуже, чем из собаки домашней превратиться в уличную. В бродяжку, которую любой может пнуть ногой…

Кузовком овладело отчаяние. Он забыл обо всех наставлениях и уже готов был выпрыгнуть из окна. Но, к счастью, услышал шаги, торопливые и знакомые.

Как мог он подумать, что Федя забыл о нем?! Не в силах сдержать радости, Кузовок принялся прыгать и кружить вокруг хозяина. А затем, встав на задние лапы, а передние положив мальчику на плечи, начал лизать ему лицо.

— Тебя никто не обидел? — спросил Федя, отстранив от себя голову собаки и заглядывая ей в глаза. — Ты только скажи… Убью, если кто тронет!

Кузовок вместо ответа подошел к сумке, которую все это время охранял, и, ухватившись зубами за ручку, подвинул ее к Феде.

Сумку подарила все та же Дженифер. Была она на колесиках — незаменимое качество в дороге, и вместила в себя все необходимое. Даже одеяло.

— Мы ведь еще не завтракали, — сказал Федя. — Чуть потерпи. Ну-ка угадай, чем я тебя сейчас угощу?

Он расстегнул сумку, куда не преминул заглянуть и Кузовок. А заглянув, взвизгнул от предвкушаемого удовольствия. Мальчик ловким движением с помощью специального ножа открыл банку мясной тушенки. Большую ее часть отдал собаке. Себе же оставил на донышке.

Съев мясо, Кузовок с не меньшей жадностью вылакал из чашки воду и стал в выжидательную позу: что дальше? Чем они займутся после завтрака? В последнее время он перестал понимать хозяина. Зачем было оставлять пароход? За исключением нескольких штормовых дней (Кузовок плохо переносил морскую непогоду), остальное время на «Йоми Мару» было замечательным. Даже лучше, чем на берегу. Вдоволь вкусной еды и много, очень много друзей.

Кузовок не мог высказать своих соображений. А будь такая возможность, человек все равно их не примет. Кузовок давно с этим смирился. Теперь главное различие, которое он делал между людьми, — как они к нему относятся, добрые они или злые.

Прошедшую ночь Федя провел беспокойно. Не только потому, что спал на бетонном полу, застланном тонким одеялом, в окружении лопат, носилок и ведер из-под цемента. Ничего страшного! Он не был «принцессой на горошине». И если на то была нужда, мог уснуть даже стоя, прислонившись к какой-нибудь стене. Хотя за несколько месяцев, прожитых в колонии, успел привыкнуть к относительному комфорту. А главное, к беспечности, когда другие думают о твоем быте и завтраке. Теперь придется вернуться к тому времени, когда он сам себе был хозяином.

Уснуть мальчику мешал не жесткий бетон, а мысль о том, как сложится новое его путешествие. Хорошо бы начать, как это делает всякий нормальный человек, с билетной кассы. Но в кармане всего-навсего семь долларов. Да и те скоплены с превеликими стараниями. Куда больше беспокоила полиция. Там, на вокзале, она расставлена едва ли не возле каждой двери и вагона. Не стоит ей попадаться на глаза. На «Йоми Мару» его уже не вернут. К этому времени пароход покинет американские воды. А вот в приют для малолетних бродяг — точно отправят. Что будет тогда с собакой?