Райли Аллен встретил «Йоми Мару» в добром настроении. Прошел почти месяц, как он оставил судно. Тогда он уезжал из Сан-Франциско с нелегким сердцем. Не без колебаний передавал колонию в руки Эверсолу. Справится ли Грегори с новыми для себя обязанностями? Как-то сложатся его отношения с Каяхарой, человеком умным, но и властным? Впрочем, таким и надлежит быть капитану.

И вот «Йоми Мару» у причала Нью-Йорка. Дети здоровы и счастливы. Они протягивают Аллену руки. Густой частокол рук, сквозь который нелегко пробиться ему и сопровождающим его Бремхоллу и Эверсолу. Каждого ребенка хочется потрепать по плечу, выслушать и сказать ласковое слово. Но есть морская традиция — прежде надо посетить капитана. Совсем рядом, на берегу, начинается Америка. Там — мэр, губернатор, президент… Здесь же, на палубе, хотя судно и зафрахтовано Красным Крестом, суверенная территория Японии. Таковы международные законы. Каяхара не только капитан, но и представитель Страны восходящего солнца. И к нему первый визит.

Но это визит не только вежливости. С первого дня плавания между ними установились дружеские отношения. Кроме того, они понимают — две страны могут быть в добрых или плохих отношениях, даже враждовать. А Аллену и Каяхаре это противопоказано. Их объединила общая задача, и каждый делает свою часть дела.

Как его встретит капитан? С твердым и непроницаемым лицом, словно изваянным из камня? Или скупой, как зимнее солнце, улыбкой? Но у него есть чем смягчить суровость японского моряка. В руке Аллена подарок. В пакете — двадцатилетнее шотландское виски (как-то Каяхара проговорился, что это его любимый напиток) и солидный запас табака, которого хватит на весь переход через Атлантику.

Каяхара уже стоял на пороге своей каюты. Но что-то в выражении его глаз заставило остановиться и Аллена. Заготовленное приветствие замерло на устах, а рука с подарком опустилась сама собой.

— Мистер Аллен, — сказал капитан, чуть помедлив, — я удручен несчастьем, которое случилось на моем судне.

Пострадал кто-то из матросов или кочегаров, подумал Райли.

— Выражаю вам свое сочувствие, капитан. Работа моряка опасна. Как это случилось?

— Вы меня не поняли. Это случилось не с членом экипажа.

— Тогда с кем же? Пострадал кто-то из военнопленных?

— К моему глубокому сожалению, речь идет о ребенке.

Кровь прилила к лицу Аллена.

— Это невозможно, — резко возразил он, отгоняя от себя страшную новость. — Только что я шел через толпу детей. Каждый улыбался, и все были счастливы. Случись что, мои помощники сказали бы мне еще на трапе. Не так ли, мистер Эверсол?

— Увы, капитан говорит правду, — ответил Эверсол, дотронувшись до руки Аллена. — Умерла десятилетняя Лена Александрова. Скончалась, несмотря на все старания судовых врачей спасти ей жизнь.

— И я узнаю об этом только сейчас, а не в первую минуту, когда поднялся на пароход!

— Не успел вам сказать, Райли. На палубе нас сразу окружили дети. А они не знают о случившемся.

— Не знают?

— Так мы решили, так посоветовала Ханна Кемпбелл. Прибытие в Нью-Йорк для детей большое событие. Не стоит омрачать им этот праздник.

— Тело девочки в судовом лазарете?

— Нет. Мы срочно вызвали санитарную карету и отправили в госпиталь.

— Но у Александровой есть брат. Вы что же, и ему ничего не сказали?

— Не сказали. Дети недавно проснулись. Не думаю, что для мальчика день должен начаться с этой страшной новости. Он так любил и опекал свою сестру… По нескольку раз подходил и справлялся о ее здоровье. Перед отъездом из Петрограда он уже пережил смерть матери. И вот новое несчастье.

— И нужно же такому произойти, — сказал Аллен глухим голосом. — Случайная муха… И вот нет ребенка.

— Вся наша жизнь состоит из случайностей, — заметил Каяхара. — Но думаю, в море их значительно меньше, чем на суше.

— Это почему же? — поинтересовался Эверсол.

— На судне человек больше привержен послушанию и порядку.

— Согласен с вами, капитан. Но мухе не прикажешь.

— Сегодня у нас сотня забот, — сказал Аллен. — Но первое, что мы должны решить, — где и как похоронить девочку.

— Это нужно сделать согласно православным обычаям. Я уже советовался с русскими воспитателями, — сказал Эверсол.

— Несколько дней тому назад мы с Марией Леоновой посетили русскую церковь и познакомились со священником. Надо ему позвонить. Поручим это Бремхоллу. Барл, — Аллен повернулся к Бремхоллу и увидел, что тот стоит к нему спиной, а плечи его дрожат от плача.

Все было как во Владивостоке, Муроране и Сан-Франциско. Два воспитателя по обе стороны трапа держали в руках списки и отмечали детей, покидавших судно. И этому очень помогал жетон, висевший на шее каждого мальчика и девочки. Свой личный номер они помнили так же хорошо, как собственный день рождения.

Двадцатиместные открытые автобусы долгой чередой двинулись от пирса Джерси-Сити к острову Стейтен-Айленд. Каждый колонист сидел в отдельном кресле и чувствовал себя не только пассажиром, но и зрителем. Казалось, не они едут через город, а он надвигается на них — огромной и пестрой панорамой, состоящей из нескончаемого числа окон, автомобилей и пешеходов.

Барл Бремхолл находился в головном автобусе, а Райли Аллен — в машине, замыкавшей колонну. Он все еще продолжал держать в руке листок, который ему вручили за минуту до того, как они тронулись в путь.

На листке было несколько цифр.

С парохода высадилось 778 детей (428 мальчиков и 350 девочек), 84 русских учителя и воспитателя (10 мужчин и 74 женщины), 16 американцев (11 мужчин и 5 женщин) и 77 служащих, бывших военнопленных. Всего около тысячи человек. И, конечно, Федя Кузовков. Но он оказался среди встречающих.

Автобус сменился паромом, а яркие улицы — мутной водой Гудзона. Над рекой висело блеклое небо. Встречный ветер доносил незнакомые запахи. Дети забавлялись, бросая чайкам недоеденные булки. Но птицы не отставали, требуя все нового корма.

Дети тоже были ненасытны. Однако им хотелось другого — новых впечатлений. К счастью, их было предостаточно. Воспитатели вслед за детьми перебегали от борта к борту, проявляя такое же любопытство, как и их воспитанники.

Паром встретила огромная толпа, куда многочисленнее, чем на месте швартовки «Йоми Мару». Не прояви американские солдаты решительности, детей расхватали бы, а кого-то, возможно, и увезли.

Петя Александров цветам и подаркам предпочел свежую газету, которую ему протянул какой-то старичок.

— Посмотри. Это наша главная эмигрантская газета «Новое русское слово». Там написано и о вас.

Мальчик, уже давно не державший в руках газету, стал здесь же ее читать, несмотря на толчки слева и справа. На передней странице он увидел крупный заголовок «Добро пожаловать, молодая Русь». А ниже — статью редактора:

«Партия детей, вырванных из недр сердитой, взбушевавшейся России, несется по морям, океанам, новым и старым странам.

Россию бьют — детей приласкали. Россию оставили как зачумленную — детей окружают попечением.

Но для нас, заброшенных на чужбину, эти дети — часть России, которую мы любим и обожаем.

Для нас нет двух России. Она для нас одна. И в лице приезжающих сегодня детей мы приветствуем ее самые нежные побеги».

Пока Петя читал, старичок терпеливо стоял рядом, с интересом рассматривая мальчика. Он неосознанно выделил его среди сотен детей. Другие колонисты шумели, без устали передвигались с места на место. Этот же подросток стоял одиноко и опустив голову. Что-то печалит его сердце, подумал он. Наверно, этот мальчик более впечатлителен, нежели его товарищи, и сильнее скучает по дому.

— Давай знакомиться, — сказал старичок, когда Петя опустил газету. — Меня зовут Леонтий Федорович. Уже четырнадцать лет, как я из России. Но американцем так и не стал. Хотя внешне, как видишь, ничем не отличаюсь от коренного жителя.

Теперь настал черед Пети внимательно взглянуть на нового знакомого. В глазах мальчика он и в самом деле выглядел настоящим американцем. Сюртук в полоску, широкополая коричневая шляпа, золотая цепочка, короткая борода и трость, служившая скорее не для опоры, а чтобы занять руки.

— Я сюда пришел с друзьями, — сказал Леонтий Федорович. — И мы решили, что каждый выберет себе двух-трех детей и возьмет под свою опеку на все время вашего пребывания в Нью-Йорке. Красный Крест предусмотрел много развлечений и экскурсий. А мы вам покажем другой город. Вы сможете провести время в семье, увидите, как здесь живут простые люди. Но ты еще не назвал свое имя.

— Александров Петя.

— Говорят, вы все из Петрограда?

— А я из Гатчины.

— Это по Балтийской дороге?

— Откуда вы знаете?

— Моя тетка жила там. Я к ней несколько раз ездил в гости, когда был таким же, как ты. Помню, недалеко от вокзала — царский дворец. Он стоит на месте?

— А куда ему деться?

— Кто знает… Говорят, большевики все рушат.

— Враки это все.

— Из вашей семьи ты здесь один?

— Я с сестрой.

— Она старше тебя?

— Моложе. Через три недели ей исполнится десять лет. Но мы уже будем в море.

— За мной подарок. Что ей нравится?

— Куклы. У нее уже целая коллекция.

— Такой, какую я подарю, у нее еще нет. А как зовут сестру?

— Лена.

— А почему вы не вместе?

— Лена в больнице.

— В больнице?

— Да. Ее доставили туда прямо с парохода. Я еще спал.

— Где эта больница?

— Не знаю. А почему вы спрашиваете?

— Мы проведаем твою сестру. Кроме того, у меня есть знакомые врачи.

Петя обрадовался:

— Это возможно?

— Конечно. Но ты должен попросить разрешение. А хочешь, я поговорю с вашим воспитателем?

— Хорошо бы. А вот он и сам идет.

— Как его имя?

— С вашего позволения, Симонов Георгий Иванович, — ответил вместо мальчика воспитатель. — Извините, я еще издали услышал ваш вопрос.

— А я — Леонтий Федорович Столяров.

— Очень приятно. Но я вынужден прервать вашу беседу с моим воспитанником. Нам пора ехать дальше.

Петя вернул Леонтию Федоровичу газету.

— Оставь себе. Буду приносить газеты каждый день.

— Вот хорошо! Я сохраню их и привезу в Россию. Папе будет интересно узнать, как нас встречали в Америке.

Леонтий Федорович сделал Пете едва заметный знак, чтобы он оставил его с воспитателем наедине. Петя понял намек и направился к автобусу.

— Сестру этого мальчика, — сказал он, — отправили в больницу. У меня машина. Я могу ему помочь проведать ее.

Симонов — один из немногих, кто знал о смерти Лены Александровой. Но сообщить об этом даже чужому человеку было нелегко.

Леонтий Федорович схватился за голову:

— Господи, как же вы ему об этом сообщите?! Бедное дитя…

…Мальчики и девочки вновь заняли места в автобусах и, покинув паромную переправу, въехали в широко распахнутые ворота форта. Там колонию ждала вся военная администрация во главе с генералом Буллардом. Он счел сегодняшний день достаточно торжественным, чтобы надеть парадную форму и явиться при всех регалиях. Это произвело на детей такое впечатление, что они разом замолчали. И позволило генералу в установившейся тишине произнести короткую речь. Закончил он ее следующей фразой:

— Все вы находитесь в гостях и под защитой американской армии.

При этом он широко распахнул руки, по-отцовски обнимая всех гостей Водсворта, всю колонию, всех мальчиков и девочек.

Глядя на Булларда и его свиту, Райли Аллен подумал, что во всех местах, где приходилось останавливаться колонии: и во Владивостоке — на острове Русском, и в Сан-Франциско — в Форт-Скотте, и здесь, в Нью-Йорке, — петроградские дети каждый раз находили безопасное прибежище за стенами казармы.

Военные квартирмейстеры вместе с воспитателями стали распределять детей по деревянным домам. Спартанские условия. Но они давно привыкли к неприхотливому быту — в товарных вагонах Транссиба, на дне корабельного трюма, на жесткой солдатской койке.

Над каждой койкой был сооружен балдахин из марли и кисеи. И это им тоже напомнило Форт-Скотт. И там была предусмотрена защита от комаров. Стоило подогнуть под матрас края балдахина после того, как уляжешься в постель, и ни одно насекомое не потревожит тебя ночью.

Ах, если бы что-нибудь подобное можно было придумать, когда мы шли по Панамскому каналу, мелькнуло в голове Александрова. Тогда бы муха не укусила Леночку. Но он тотчас отбросил эту мысль, вспомнив, что все это случилось над палубой, на открытом пространстве. Из тысячи пассажиров «Йоми Мару» муха почему-то выбрала его сестру.

Еще дети увидели на каждой кровати маленький молитвенник и крестик. Им объявили, что сегодня после обеда предстоит богослужение во здравие и благополучие колонии.

Устроившись и разместив свои пожитки, дети разошлись по форту, чтобы осмотреться и понять, куда же их привезли, что это за остров и чем он отличается от прежнего, где они провели целый год.

Остров близ Владивостока был полон тайн и загадок. Живая иллюстрация к любимому ими роману Жюля Верна «Таинственный остров».

Другое дело Стейтен-Айленд, который освоен и ухожен, как собственный дом. При старании его можно обежать за один день. А если тебе и встретится дикое место, то оставили его намеренно, чтобы не было так однообразно и скучно.

…Две сестры, Зоя и Валя Яковлевы, забрели в огород, где росли помидорные кусты. Плоды эти были так красивы, будто их сделал из воска искусный художник. Но девочек привлекла не красота, а дразнящий степной запах.

Руки сами потянулись к кустам, как вдруг рядом раздался кашель. Солдат вырос словно из-под земли. Сначала девочки испугались, а потом смутились. Но солдат показал жестами — не стесняйтесь, рвите сколько угодно. И даже сам нагнулся к кустам, чтобы помочь. Еще и сумку дал. И донести помог.

А Леонид Дейбнер и Виталий Запольский в это время рвали груши. Сад был ухоженным. Стволы побелены. А плоды не тронуты. Они висели как елочные игрушки.

Ходить по фруктовому саду, задевая головой низко висящие ветки после целого месяца в море, — как это приятно!

Но больше всего повезло Борису Моржову и Павлу Николаеву. Один из офицеров увидел двух бесцельно слоняющихся мальчиков и пригласил с собой. Они сели в небольшую открытую машину и отправились в дальний конец острова. Здесь им предстояло увидеть необыкновенное зрелище — как испытывают морские орудия.

Артиллерийские установки были скрыты от внешнего взора и находились под землей. При помощи электродвигателей и подъемных механизмов их подняли наверх. Лафет развернули и сделали холостой выстрел в сторону океана. Потом разворот в обратную сторону — и орудие снова ушло под землю. На поверхности осталась зеленая площадка. Огромный люк, которым закрыли отверстие артиллеристы, снова стал цветочной поляной.

Такого мальчики раньше и представить себе не могли. Теперь они смотрели не в небо, а себе под ноги. Что там еще прячется под землей?

С этой минуты Борис и Павел стали тянуться к американским военным, искать встреч с ними. Знать бы заранее, к чему это приведет…

Незнакомое место всякому интересно. Вот почему, оставив помидоры в казарме, сестры Яковлевы снова отправились на прогулку. Но уже вскоре вернулись совершенно обессиленные. Сил не хватило даже на то, чтобы подняться на ступени. И они опустились здесь же, у входа, на короткую травку, скорее напоминавшую изумрудный ковер.

— Девочки, что с вами? — участливо спросил проходивший мимо Илья Френкель, учитель географии.

— Ноги не идут! — ответили в один голос Зоя и Валя. — Мы не можем больше сделать ни шагу.

— У меня та же проблема. Едва волочу ноги. И знаете почему? Море нас разучило ходить. Но это скоро пройдет. Вот увидите. Мы еще погуляем по Нью-Йорку!

Дети не только устали, но и проголодались. Завтрак их был совсем легким: стакан сока и булочка. Да и ту скормили чайкам.

На стол детям поставили то же, что и солдатам. Сначала предложили на выбор два супа — томатный и фасолевый. А на второе — большущую, величиной с ладонь, котлету. Но больше всего они обрадовались отварной кукурузе. Так что пришлось сварить еще один котел.

В руках мальчишек оказалось по нескольку обгрызанных початков. Как же этим не воспользоваться! Только что они вырвались из тесного трюма, а теперь оказались в военном лагере. Кто-то бросил первый початок. Ему ответили. И пошло-поехало…

Неизвестно, как долго длилась бы перестрелка, если бы неожиданно (тоже будто из-под земли) не появился Бремхолл. Он не сказал ни слова. Просто стал в центре развернувшегося сражения, скрестил руки. И этого оказалось достаточно. Правда, и ему досталось. Несколько початков попали в спину и в живот. Но Бремхолл был непробиваем, даже не вздрогнул.

Потом он признался Мамаше Кемпбелл, что очень хотел нагнуться, поднять несколько початков, так и сыпавшихся слева и справа, и самому принять участие в сражении.

…Только успела утихнуть кукурузная баталия, как старших колонистов попросили разгрузить машины, въехавшие в ворота форта. Это были щиты, доски, скамейки, ящики… Потом приехал автобус с двумя десятками рабочих. И на широком плацу, где обычно маршируют солдаты, развернулось строительство. За считанные часы выросла деревенская улица, а рядом с ней — торговая площадь.

Пели разными голосами пилы, дробно, как барабаны, перекликались молотки, вгрызались в упругое дерево сверла.

При первых же звуках дети оставили казармы и теперь наблюдали, как прямо на глазах, с непостижимой быстротой поднимаются домики. Собирали их из готовых деталей.

Стоять безучастно и только наблюдать было нестерпимо. И детские руки потянулись к столярам и плотникам. Пусть им позволят забить хотя бы один гвоздь. Но больше всего привлекала работа художника, наносившего затейливые узоры на готовые стены. Кто не помнит те страницы Марка Твена, где Том Сойер белит забор? Даже при том, что в его ведре была не краска, а известка, он собрал возле себя целую армию завистников, пожелавших тоже поработать кистью.

Что же тогда сказать о маляре, в распоряжении которого не одно, а много ведерок. И в каждом своя краска. Целая радуга. Вот бы мазнуть разок! А еще лучше — нарисовать цветочек. Художник угадал желание детей и уступил им один из домиков. Малюйте что хотите!..

На все вопросы, что они сооружают, строители коротко отвечали:

— Потерпите до завтра.

И этим еще больше разжигали детское любопытство.

— Все ясно, — сказал Саша Трофимовский. — Это декорации. Нам хотят показать спектакль на открытом воздухе.

Из воспоминаний Зои и Валентины Яковлевых:

— Мы сразу попали в объективы фото— и кинокамер. И возомнили себя знаменитостями. Снимали нас так часто, что девочки стали капризничать и отмахиваться с возгласами: «Фу, надоело!»

С наступлением темноты Стейтен-Айленд вернулся к привычной тишине. Дневная суета уступила место покою. Усталость уложила всю колонию наповал. Теперь ничто не могло помешать сну — ни изнурительная качка, ни шум паровой машины.

Несколько мальчиков решили переночевать в только что собранных домиках, еще пахнущих сосновой стружкой и краской. Они тайком перенесли туда одеяла и подушки. Но вскоре вернулись в казарму. Лучше провести ночь под кисейным пологом, чем быть съеденным комарами.

Не спали лишь два полуночника.

Луна, заметив, что ее рассматривают в бинокль, зависла над островом. Конечно, это были Леонид Дейбнер и Виталий Запольский. Астрономия по-прежнему оставалась их главным увлечением.

Дав собой полюбоваться, луна двинулась дальше. А юные астрономы направили бинокль в сторону Нью-Йорка, который мерцал миллионами огней — такой же таинственный, как галактика.

Мальчики опомнились, когда уже стало светать, когда воздух стал синим, а луна в нем растворилась, чтобы уступить место солнцу. Звезды тоже исчезли, будто их и не было.

Дейбнер и Запольский проспали завтрак. А зря! Пока они любовались ночным небом, повара очень постарались, чтобы утренний стол получился обильным. Чего только не было — яичница, овсяная каша, сосиски с непременной фасолью, сыр и ветчина, печенье и галеты, горячий шоколад и чай.

Не было только отварной кукурузы. Но так распорядился Бремхолл.

За завтраком объявили, что вскоре колонию посетит важный гость — сам мэр Нью-Йорка мистер Хайлен. Вот почему хору и оркестру — быть наготове. Остальным тоже не расходиться.

Дети начали живо обсуждать эту новость. Кто-то предположил, что хозяин города небоскребов должен и сам быть высоким. Но уж никак не выше мистера Бремхолла, которого они так любят и которым гордятся.

Мэр задерживался. Но Аллен продолжал терпеливо прохаживаться вдоль здания комендатуры, то и дело бросая взгляд на распахнутое окно первого этажа. Они договорились с дежурным офицером — как только позвонят, тот сразу даст знать. Но муниципалитет молчал. И туда не дозвониться.

Воспитателям становилось все труднее удержать детей. И Аллен дал отбой. Но с условием — как только заиграет оркестр, всем снова собраться.

Позже Хайлен объяснил причину задержки. Транспортные рабочие объявили забастовку… Вслед за этим в Бруклине возникли беспорядки… Остановились сотни автобусов… Многие ньюйоркцы не попали на работу… В мэрии без удержу стали трезвонить телефоны…

Аллену было неловко, что перед ним извиняется столь занятой человек.

— Кажется, это называют принципом домино, — сказал он.

— Или цепной реакцией, — согласился Хайлен. — Следовало как можно скорее охладить страсти и уладить конфликт. Вот почему я повернул в другую сторону вместо того, чтобы ехать в Водсворт.

— И тем самым помогли и нам.

— Разве?

— Завтра экскурсия. Что бы мы стали делать, продлись забастовка и дальше?

— О, не беспокойтесь! В моем хозяйстве всегда есть резерв. Что такое тридцать-сорок автобусов для такого города, как Нью-Йорк! К тому же, над вами взяли шефство военные. А у них есть не только паромы, но и автомобили. Не так ли, лейтенант Талбот? — обратился Хайлен к смуглому офицеру, неотлучно стоявшему рядом с ним.

— Все правильно. Кроме того, наши водители не бастуют.

— Несмотря на молодость, у лейтенанта Талбота большой опыт. Он будет поддерживать постоянную связь между руководством форта и мной. Это надежнее телефона.

Аллен и Талбот пожали друг другу руки.

— А теперь, — продолжил Хайлен, — познакомьтесь с теми, кто приехал со мной и готов помочь детям. Миссис Левередж и миссис Уилкинс представляют Бронкс и Ричмонд… Мистер Перкинс — известный банкир. Он возглавляет и одну из комиссий муниципалитета… А это мистер Бухнер — видная персона с Уолл-стрит… Знаю, знаю, Майкл! Вы не любите, когда вас так называют…

Бухнер, дородный мужчина с круглым лицом и большими глазами, выступил вперед и развел руками:

— Меня и не так называли…

— Как же еще?

— Денежным мешком.

— Это завистники, в чьих кошельках бренчит одна мелочь. О вашей благотворительности ходят легенды.

— Лучше о деле, — смутился банкир. — Пароход был в море, а мы уже собрались, чтобы подумать, чем можно помочь русским детям. Пока на нашем счету шесть тысяч долларов. Но это только начало. Мы здесь, чтобы узнать, в чем нуждается колония.

— Давайте пройдемся по форту, — предложил Аллен. — И вы сами увидите, как мы разместились. Здесь прекрасные условия. Превосходная пища. Детям хорошо. Но им не терпится увидеть Америку, прогуляться по Нью-Йорку.

— Я еще не представил вам мистера Берелла, — сказал Хайлен. — Именно он главная фигура в программе встреч и развлечений.

Райли (в который раз за это утро) протянул руку безукоризненно одетому господину, скорее похожему на актера, чем на администратора. Но не успели они обменяться и парой слов, как к ним подошла Ханна Кемпбелл:

— Колония собралась. Вас ждут.

Визит мэра и его свиты стал началом паломничества на Стейтен-Айленд. И не только ньюйоркцев. Жители соседних штатов, увидев на газетных снимках юных путешественников, тоже захотели с ними встретиться.

До календарной осени оставались уже не дни, а часы. Но жара не спадала. Воздух был густым от влаги, одежда прилипала к телу. Но, несмотря на духоту, за сетчатой оградой Водсворта собралось множество горожан. Все ждали открытия ярмарки.

— Там никак не меньше пяти или шести тысяч человек, — сказал лейтенант Талбот. — Что будем делать?

— Пропустим всех до единого, — твердо ответила Ханна Кемпбелл. — Это на их деньги, и совсем немалые, построен деревянный городок. Они хотят праздника. Не станем же мы им препятствовать!

— Думаете, все обойдется безобидным пикником на лужайках Стейтен-Айленда? Толпа есть толпа. Ее поведение непредсказуемо.

— В вас говорит человек военный. Вы воспринимаете толпу как разрушительную силу. Но посмотрите внимательнее. Многие пришли целыми семьями. С цветами и подарками.

— Теперь понимаю, почему вы — Мамаша Кемпбелл.

— Иногда мне это льстит, а в другой раз — огорчает.

— Огорчает?

— Я сразу начинаю смотреться в зеркало. Ведь мне чуть больше тридцати…

— А некоторым вашим деткам уже за восемнадцать!

— Да. Я скорее гожусь им в сестры. Ладно, хватит об этом, — махнула рукой Ханна. — Пора открывать ворота.

Колонисты тоже ждали гостей. Обе толпы двинулись друг другу навстречу, смешались… А потом разделились на небольшие группы. Каждый мальчик и каждая девочка были взяты в плен.

Женщины пришли не с пустыми руками. Роняя слезы, читали они в газетах о злоключениях русских детей, о голоде, который заставил их покинуть родной дом. Неважно, что из Петрограда они уехали два года назад и только что вышли из столовой, где их вкусно покормили. Сердобольные американские мамы принесли полные корзины снеди. Чего там только не было! От жареной индюшки до фруктовой воды собственного приготовления…

Здесь же, не теряя ни минуты, расстелили скатерти — кто на берегу, другие — на открытой лужайке или в тени яблони. Почти все посетители были недавними эмигрантами из России, хорошо помнящими не только родной язык, но и все обычаи покинутой родины.

Среди гостей Водсворта был и Казимеж Яновский. Он приехал на ярмарку с двумя подростками — сыном Юзеком и Федей Кузовковым. На этот раз — без полицейской формы. Об этом попросил Кузовков. Он не хотел, чтобы на них обращали внимание. Ему нравилась игра в человека-невидимку.

Прошло больше недели с того дня, когда Казимеж встретил на вокзале чикагский поезд с русским мальчиком и неожиданно для себя решил: пусть он поживет у него, пока судно с остальными детьми на пути к Нью-Йорку.

Диковатый и привыкший к независимости Кузовков на удивление быстро вошел в семью американского полицейского. Небольшой домик в пригороде Нью-Йорка стал тихим прибежищем, которого так не хватало подростку. Отогретый домашним теплом, он перестал жить в постоянном напряжении и ожидании опасности. Путь через Америку, где он был предоставлен самому себе, и нью-йоркская семья, где он уже целую неделю живет как у Бога за пазухой и где предвосхищают почти каждое его желание, — все это помогло Кузовкову по-новому взглянуть на окружающий мир, который хотя и разделен океанами и горными вершинами, тем не менее един. Люди говорят на разных языках, по-разному выглядят, но похожи в своем добре или зле, одинаковы в печали и радости.

Сегодня утром, когда Федя еще не встал, дверь спальни тихо скрипнула, кто-то подошел к кровати и склонился у изголовья.

— Федор, — тихо позвали его.

Он узнал голос тетушки Вероники, мамы Юзека. Но почему-то не отозвался.

— Федор! — повторила она чуть громче.

Он даже не пошевелился.

Тетушка Вероника осторожно поправила одеяло, а затем нежно коснулась его волос. Хорошо, что она ушла быстро, иначе бы увидела, как из глаз мальчика полились слезы. Ему представилось, что над ним склонилась мать.

Последний раз Федя плакал в Омске. Стащил каравай хлеба, и его застукали. Били, не щадя. И все же он плакал не от боли. Обида, голод, одиночество, отчаяние — все смешалось тогда.

Теперь он в другой стране, в чужом доме. И слезы другие. Случайные, почти незнакомые люди пекутся о нем, как о родном сыне.

Узнав историю Феди Кузовкова, Юзек уже не отходил от русского мальчика.

Веснушчатый увалень, Юзек очень отличался от неугомонного Феди. Да и от своего отца — тоже. Он никогда не станет, как отец, стражем порядка. Он любит читать детективные романы, но не будет преследовать преступника и не ввяжется в драку. Любит путешествия, но чувствует себя уверенно только в книжном море. Так распорядилась природа. Юзек — домашний мальчик и больше похож на свою маму — мягкую и кроткую тетушку Веронику.

Познакомившись с Кузовковым, он вспомнил недавно прочитанную книгу, герой которой тоже подросток. Даже имена похожи. Того книжного героя зовут Тедди. Он попадает в прерии и становится умелым наездником. Но куда ему до русского мальчика! Одно путешествие с собакой через всю Америку чего стоит! А до этого Федя еще проехал Сибирь. И пересек Тихий океан.

Самому Юзеку не довелось побывать дальше Бостона. А он мало чем отличается от Нью-Йорка.