Райли Аллен посмотрел на часы. Семь вечера. А он не сделал и половины из намеченного. Только недавно ему доставили почту. В Красный Крест пишут волонтеры и журналисты. Пишут русские эмигранты. Они надеются найти среди петроградских детей близких родственников или знакомых.

Ему самому не разобраться с грудой писем. Особенно с теми, что из России. Нужна помощь Марии.

…Последняя ночь прошла без сна. В Нью-Йорк они приехали только сегодня, после полудня. В Вашингтоне их провожал один из помощников Фарренда.

— Не стоит тратиться на гостиницу, — сказал он, протянув Аллену ключи. — До прибытия парохода поживете в моей квартире. В вашем распоряжении две спальни и кабинет.

Дом оказался огромным. Чуть не в милю высотой. Они вошли в лифт, держась за руки, и поднялись на девятнадцатый этаж, что привело Марию в восторг. Первым делом она направилась к балкону. Глазам открылась величественная панорама устремленных к небу зданий, изгиб оживленных улиц, заполненных пешеходами и автомобилями. А в просветах между бетонными громадинами — голубое мерцание океана. Где-то в его просторах затерялся «Йоми Мару». Среди тысячи его пассажиров и сестра Александра. Не жестоко ли было оставлять ее одну на целый месяц? Ведь до этого они не разлучались. Всегда рядом. С самого детства.

Под балконом зияла бездна. Марии захотелось вспорхнуть, как бабочке, и улететь прочь — туда, где леса и поля. Но неожиданно балкон под ней закачало, как палубу в бурю.

— Уведи меня отсюда, — сказала она, прижавшись к Райли. — Голова закружилась. Я боюсь высоты.

— Ты почти не спала.

— Ты прав. Глаза слипаются.

— Вот видишь!

— Но сначала я приму ванну.

— Все готово. Даже халаты есть.

— А ты, Райли?

— Приму холодный душ. Надо еще поработать…

— Откуда у тебя столько сил? — удивилась Мария. — Тогда и мне не давай долго спать. Когда станешь будить — не жалей.

— Обещаю быть безжалостным.

Райли тихо открыл дверь спальни, когда за окнами уже смеркалось. Все равно будить. Но ему захотелось взглянуть на нее спящую.

Мария, свернувшись калачиком, переместилась в самый центр широкой семейной кровати.

«Боже! Как она беспомощна!» — подумал Райли.

Внезапно девушка вскрикнула и стала метаться, как в бреду.

Райли осторожно приподнял ее, обнял за плечи и поцеловал в дрожащие губы.

Мария открыла глаза:

— Что случилось? Где я?..

— Мы в Нью-Йорке. Разве забыла? Извини, что бужу. Но ты мне очень нужна.

— И ты мне нужен. Без тебя страшно.

— Страшно?

— Мне приснилось, что я тону.

Глаза Марии увлажнились. Слезы стали медленно скатываться по щекам. Одна за другой, как жемчужины. Райли достал платок:

— Успокойся, дорогая. Это всего лишь сон. — Он попробовал перевести разговор на шутку: — Теперь все понятно. На пароходе ты спала на узкой и жесткой койке похуже солдатской. Здесь же матрас мягкий, как перина. В нем и в самом деле можно утонуть.

— Я знаю, я помню, что была в воде…

— Какая глупость! Потрогай себя. Ты сухая. Если что и мокрое, то это платок, которым я тебе вытираю слезы. Прошу… Очень прошу, перестань плакать.

— Хорошо, постараюсь…

Мария закрыла глаза, что-то вспоминая.

— Кто-то схватил меня за ноги и повис. Ужасная тяжесть! Я стала уходить в глубину и задыхаться. Если бы ты не разбудил меня…

— Ну ладно. Пусть будет так. Признаюсь, и мне порой снятся сны, в которые никто не верит.

— Расскажи, пожалуйста, — попросила уже немного успокоившаяся Мария.

— Ночью мне является Ной.

— Тот самый библейский старец?

— Да. И мы пускаемся в долгие беседы. — Райли замолчал. — Вижу, и ты не веришь…

— Теперь понимаю, почему ты иногда вместо «Йоми Мару» говоришь: «Ковчег детей».

Райли кивнул головой в знак согласия.

— Позволь мне еще немножко полежать…

Вместо ответа он взял ее за руку.

— Обними меня, дорогой. Я тебя люблю…

— Я тоже очень люблю тебя. Не бойся. Мы вместе.

Для Райли Аллена и Марии Леоновой их деловая поездка из Сан-Франциско в Вашингтон, а затем и в Нью-Йорк превратилась в романтическое путешествие.

Железная колея, связавшая два берега большой Америки, соединила и их. Не вдруг, не сразу. Но с каждой новой милей их взаимная симпатия и увлеченность усиливались и обращались в любовь.

К этому прекрасному чувству они шли по-разному.

Романтичный и вместе с тем рациональный Аллен задумывался о своем праве на такую любовь. Мария, если не считать, что у нее есть младшая сестра, одинока. Она сирота и вдали от своей родины. Она много моложе и к тому же зависима по службе. Единственное, в чем не сомневался Аллен, — в своем чувстве. Никогда прежде не встречал он такой чудесной девушки: красивой и скромной, умной и искренней.

За внешней мягкостью и нерешительностью Марии скрывалась душа пылкая. Стихийно, по-женски она давно поняла, будучи еще во Владивостоке, что Райли — тот единственный, с кем она могла бы стать самой счастливой.

— Райли…

— Да, Мария…

— Мне кажется, мы еще находимся в вагоне.

— Но я не слышу стука колес.

— Зато я слышу, как стучит твое сердце.

Райли взял руку девушки, лежавшую на его груди, и прижал к губам. Слезы в ее глазах уже высохли.

— Я всегда буду помнить это купе, где ты стала моей.

— Все случилось так неожиданно…

— В ту минуту я лишился разума.

— А я потеряла сознание…

— Все было как в тумане.

— Мне стыдно.

— Тебе незачем стыдиться.

— Ты меня считаешь ветреной?

— Я тебя считаю прекрасной!

— Если бы не тот случай в коридоре вагона…

— Лучше об этом навсегда забыть.

— Страшно подумать, что случилось бы, не поспей ты на помощь.

— Пора это выкинуть из головы…

— Легко сказать… Я все еще дрожу от страха.

— А я от желания как можно крепче тебя обнять.

— Любимый…

«Йоми Мару» пересек Карибское море, оставив слева Ямайку. Затем вошел в Наветренный пролив, разделяющий Кубу и Гаити. Это маленькие государства, но с большими городами. Кингстон, Гавана, Сантьяго-де-Куба, Санто-Доминго…

Далее началась россыпь Багамских островов. Отсюда, с борта, они казались безлюдными. Детям очень хотелось, чтобы спустили шлюпку и можно было посмотреть — так ли это на самом деле?

Но капитан Каяхара не смотрел по сторонам. Он смотрел только вперед, на север, миля за милей приближая судно к восточному побережью Америки.

…Пока дети гадали, какой он, Нью-Йорк, и где их разместят (вот бы хорошо, всех-всех в небоскреб!), один из колонистов уже успел стать настоящим ньюйоркцем. Для этого Феде Кузовкову понадобилось не так много времени.

Мы уже знаем, что, добравшись на товарном поезде до Чикаго, он был задержан полицией. Мальчика хотели разлучить с собакой. Но отчаяние и Феди, и Кузовка было столь бурным, что офицер, занимавшийся этим делом, махнул рукой. Пусть будут вместе!

Чикагские полицейские с одинаковыми интересом и недоверием выслушали русского подростка. Они часто встречаются с выдумщиками. Такова их профессия, таковы люди, с которыми их сводит работа. Но одно дело — вранье, а другое — сказка, которая, как оказывается, может зачаровать не только ребенка, но и взрослого мужчину, чей повседневный опыт не располагает к сентиментальности.

Не может быть, чтобы этот щуплый мальчуган преодолел расстояние от Черного моря до Нью-Йорка! Три четверти планеты!

Увидев в глазах слушавших его людей сомнение, Федя воскликнул:

— Если не верите, позвоните в Сан-Франциско или в Нью-Йорк, в Красный Крест!

— Так и сделаем…

На всякий случай Кузовкова сфотографировали в профиль и анфас. Фотограф постоял в раздумье — не сфотографировать ли и собаку? Ведь и она задержана. Но махнул рукой и не стал делать второго снимка.

— Могу я попросить? — неожиданно повернулся Федя к девушке-переводчице, которая специально была приглашена ради такого случая.

— Тебе нужен адвокат? — спросила она.

— Нет. Пусть нас сфотографируют вместе — меня и Кузовка. А то у нас нет ни одного общего снимка. А ведь он мой друг.

Девушка добросовестно перевела эти слова. Но полицейский чиновник не придал им значения.

— Больше нам нечем заняться, — раздраженно сказал он и подошел к телефонному аппарату, чтобы связаться с Калифорнией.

Набирая номер, он не спускал глаз с задержанного. Сейчас этот рыжеволосый парень покраснеет еще больше.

Но посрамление не состоялось. В Калифорнии подтвердили слова Кузовкова. Да, японский сухогруз, простояв три дня в Сан-Франциско, покинул его 5 августа в 8 часов 45 минут утра.

На второй вопрос — все ли пассажиры поднялись на борт парохода? — ответили, что пропал тринадцатилетний русский мальчишка. Есть заявление, и ведется розыск. «Свяжитесь с Красным Крестом», — посоветовали в Сан-Франциско.

Полицейский так и сделал. Сначала позвонил в Нью-Йорк, а затем в Вашингтон. Все это заняло не более пяти минут.

Как же удивился Кузовков, услышав из телефонной трубки голос Райли Аллена:

— Добро пожаловать в Чикаго, Федор!

— Добрый день, мистер Аллен! Будете меня ругать?

— Буду. Но не очень. Слава Богу, нашелся… Как меня слышишь?

— Очень хорошо. Я еще никогда не говорил по телефону. Это здорово!

— Теперь это будет часто. А где твоя собака? Не потерял ее?

— Кузовок рядом. Он тоже тянется к трубке.

— Пожми ему лапу.

— Уже пожимаю. А вы передайте привет воспитательнице Марии.

— Откуда ты знаешь, что она со мной?

— Видел, как вместе вы спускались по трапу в Сан-Франциско.

— Вот как! Настоящий разведчик! Слушай внимательно, Федор… Я распоряжусь, чтобы тебя доставили в Нью-Йорк. Но больше не убегай. Договорились? У нас, в Америке, полиция очень строгая.

— Обещаю, мистер Аллен.

— Я прочел твое письмо и знаю — ты надеешься найти в Ньюйоркец отца. Будем искать вместе.

— Спасибо, мистер Аллен. Ради этого я оставил «Йоми Мару». А где сейчас наш пароход?

— Вчера вышел из Панамского канала. Через неделю будем встречать. Соскучился по друзьям?

— Да. Одному плохо.

— Федор…

— Слушаю, мистер Аллен.

— Скажи откровенно, в чем ты сейчас нуждаешься?

— Очень хочу помыться. И Кузовок страдает от блох.

— Думаю, и одежда не в порядке. Попрошу, чтобы помогли. Ведь ты первым из колонистов прибудешь в Нью-Йорк.

Кузовков вернул телефонную трубку офицеру. Он не знал, о чем говорили дальше Аллен и полицейский, но через несколько минут Федю подвели к зеркалу. Наверное, чтобы он в него посмотрелся и сравнил себя с тем, каким станет спустя час.

На Федю смотрел типичный бродяжка. Волосы цвета медной проволоки и торчком. На щеке грязное пятно. Но самое ужасное — клетчатый костюм, подаренный Дженифер, был изжеван, будто побывал в пасти бегемота, а затем выплюнут. А ведь Федя всего-навсего клал пиджак под голову, чтобы мягче спать.

…Мальчика помыли, приодели и посадили в ночной поезд. Строгого полицейского было не узнать. Его лицо расплылось в улыбке, а своей щедростью он превзошел Сайта Клауса. Он дал Кузовкову десять долларов — немыслимая сумма, о которой Федя не мог и мечтать. Вручил также баул, набитый всякой всячиной. Его содержимое еще предстояло изучить.

Старую сумку на колесиках, подаренную в Сан-Франциско, Федя не без сожаления оставил. Она сослужила ему добрую службу на пути из Сан-Франциско в Чикаго, но уж очень была громоздкой.

— Доброго пути, парень, — похлопал его по плечу полицейский. — Будешь в Чикаго, заходи…

Поднявшись в вагон и заняв свое место, мальчик уже в который раз за этот день посмотрелся в зеркало. На нем был новенький, как говорится, с иголочки костюм. Такого же серого цвета, как и прежний. Но темнее. И не в клетку, а в тонкую полоску.

Ему повязали даже галстук. Оставшись наедине, Кузовков его снял, даже сорвал. Наверное так, с точки зрения тех, кто покупал ему одежду, должен выглядеть образцовый мальчик. Неважно, русский или американский.

Кузовков вспомнил, что с ним это уже было однажды. Год назад, впервые появившись на острове Русском, он выглядел как беспризорник. Неопрятный и обросший, в живописных лохмотьях и, вдобавок, мучившийся из-за чесотки. Но когда его отмыли и постригли (чему он яростно сопротивлялся), одели в чистую одежду, когда он прошел курс лечения и избавился от чесоточного зуда, перед воспитателями и его новыми товарищами предстал весьма симпатичный паренек. Именно так ему сказала Мамаша Кемпбелл.

Но Феде никогда не нравилась роль пай-мальчика. И он распустил слух, что в прошлом был вором-карманником.

Слух требовал подтверждения. И он подходил к кому-нибудь из колонистов, выбирал самого жадного и просил:

— Дай закурить.

— Отстань. Нет у меня курева, — отвечал жадина.

Вздохнув, Кузовков отходил, а через несколько минут возвращался и, лукаво улыбаясь, протягивал пачку сигарет:

— Угощайся. Раз у тебя нет, кури мои.

Или другой случай.

Раз в неделю в казарму приходил мистер Хааз — маленький, но вместе с тем толстый человечек. В заднем кармане его брюк всегда торчали две сигары. Доктор Хааз ведал санитарной службой колонии. Осматривал умывальники, туалеты, чистоту полов и окон, постельное белье.

Однажды, во время очередного визита доктора Хааза, Федя спросил друзей:

— Скажите, только правду… Вы когда-нибудь курили сигары?

— Нет, не приходилось.

Все поняли, спрашивает Кузовков неспроста. Через несколько минут он вернулся. Позвав ребят за угол казармы, достал небрежно сигару, еще недавно торчавшую из кармана доктора Хааза.

— Надо же и нам отведать настоящую сигару…

Но такой костюм, какой на нем сегодня, не располагает к шалостям. Федя почувствовал, что в последнее время стал другим. Переменился, как и мир, окружающий его.

Купе было заказано на одного человека. Ведь мальчик с собакой. Заметив в углу вешалку, Кузовков снял плечики и освободился от стеснявшего его костюма. И надел другой, пижамный.

Затем открыл баул, где была припасена вкусная еда. Себе он достал коробочку с клубникой. А собаке протянул кусок копченой колбасы. Кузовок едва не лишился чувств. Раньше этот запах он слышал только издалека, когда пробегал мимо дорогих магазинов.

Открылась дверь купе.

— Сэр, не желаете ли чаю?.. А может быть, кофе? — учтиво спросил проводник.

Пятница, 27 августа 1920 г.

В пять часов утра доктор Бергер вызвал меня по поводу Елены Александровой. После укуса насекомого в Панаме у нее инфекционное воспаление глаза. Всю ночь она чувствовала себя очень плохо. Несколько раз ее мучили судороги. Утром было решено увеличить канал над глазным яблоком. Это сделано, чтобы провести дренирование и смачивание особым раствором.

До этого у девочки был совершенно закрыт глаз, а дыхание стало угрожающим. После операции дыхание улучшилось, а глазная опухоль уменьшилась. И у нас появилась надежда, что она проживет этот день…

Г. Эверсол.

Из записей на борту «Йоми Мару».

Читая эти строки, легко подумать, что перед тобой выписка из истории болезни, а не из корабельного журнала. Ничего удивительного, Грегори Эверсол по профессии врач.

Самое важное в лечении — диагноз. Но все еще неизвестно, что за вирус занесла в организм девочки эта проклятая муха. Применяются все средства, чтобы состояние ребенка оставалось стабильным. Надо дотянуть до Нью-Йорка, до берегового госпиталя, где необходимые лекарства и оборудование, где работают медицинские светила.

…Почти никто из колонистов не подозревает о драме в судовом лазарете, о том, что десятилетняя девочка находится между жизнью и смертью.

Колония готовится к Нью-Йорку. Проходя по палубе, Эверсол слышит слова: Бродвей, Пятая авеню, 42-я улица… К нему и другим американцам обращаются с вопросами. Дети хотят знать час прибытия в Нью-Йорк, долго ли там пробудут, где их разместят, сколько выдадут долларов…

Но больше всего забот у старших девочек. С утра до вечера жужжат и стрекочут швейные машинки. Шьются юбки и блузки. На берег они должны сойти в новых нарядах, чтобы произвести впечатление на американцев.

— Миссис Кемпбелл! Миссис Кемпбелл! — Ханна узнала голос старшей медсестры.

— Что случилось, мисс Фармер?

— Я не знаю, как быть…

— Я вас слушаю, Флоренс.

— Только что я обнаружила, что девочки выкраивают себе блузки из новых простыней.

— Но ведь на простынях стоят штампы Красного Креста.

— Это их не останавливает. Как ни покажется странным, они воспринимают эти штампы как своеобразные украшения.

— Давайте посмотрим вместе…

Увидев Ханну, девочки не смутились, а напротив, обрадовались.

— Мамаша Кемпбелл! — подбежали к ней Ксения Амелина и Вера Шмидт. — Вам нравится?

На каждой из девочек белая блузка, так называемая «матроска» — самая модная и популярная.

— Ну, как?

— Великолепно. Вы непременно попадете на обложки самых известных американских журналов.

— Шутите?

— Нисколько. Вы настоящие красавицы. А ваши блузки просто загляденье! Уверена, многие девушки Нью-Йорка захотят обзавестись такими же.

— А что вы думаете о воротниках? Мы не уверены, как будет лучше — синие полоски на белом фоне или белые — на синем?

— Это зависит от цвета глаз и волос, — рассудительно сказала миссис Кемпбелл.

— Мы тоже так думаем.

— А ведь я пришла не хвалить вас, а ругать.

— Ругать?

Все девочки, в том числе и те, что сидели за швейными машинками, окружили сестру-хозяйку.

— Я вам совсем недавно выдала свежие простыни…

— Простите нас, — выступила вперед Ирина Венерт. — Старые простыни пожелтели. Для постели они вполне пригодны, а вот для нарядных блузок…

— Ну, хорошо! — Ханна прижала к себе Ксению и Веру. — Будем считать, что сделка состоялась. Но вы должны мне кое-что пообещать.

— Просите что угодно! Мы выполним любое ваше желание.

— Тогда пообещайте, если заявятся фотографы, не забудьте и Мамашу Кемпбелл. Я тоже хочу попасть на обложку журнала. Пусть Америка увидит и меня!..

Судно охватила эпидемия нарядов. Но не обязательно шить и выкраивать. В Сан-Франциско колонистам подарили гору одежды. И теперь остается только посмотреть, кому что нравится и что впору. А если не подойдет, можно подогнать по размеру.

Задумались о своей внешности и воспитатели. Одна забота всех объединила.

Затем снова наступило время большой стирки. Пароход превратился в огромную прачечную. И в который уже раз его украсили флаги расцвечивания — полотенца, простыни, наволочки и всякие предметы верхней и нижней одежды.

Капитан не протестовал. Он смирился. Так воспринимаются неизбежные природные явления — циклон, цунами, смерч… Единственное, что сделал Каяхара, — демонстративно снял белый форменный костюм с золотыми нашивками на рукавах, чтобы на фоне белья не выглядеть опереточным героем.

Хуже другое. «Йоми Мару» вышел на оживленную пароходную линию. И встречные суда меняли курс, чтобы понять, откуда здесь, вдалеке от берега, взяться цыганскому табору. В такие минуты Каяхара прятался в глубине ходовой рубки. Он радовался, что среди разноцветных лоскутов прячется и кормовой флаг и не видно его национальной принадлежности. Пусть любопытных удовлетворят слова на борту парохода.

Так оно и получалось. Прочтя надпись — «Американский Красный Крест», суда, идущие встречным курсом, давали несколько приветственных гудков.

Детям же сушка белья была в радость. Младшие играли в прятки. А старшие радовались обилию укромных местечек. За простыней можно спрятаться, как за занавесом. От излишне любопытных зрителей.

Эверсол перебирает бумаги — рутинное занятие, которое требует терпения, и думает о событиях прошедшего дня.

…Капитан Каяхара выразил недовольство поведением Генри Вудса. Этот англичанин пришел в колонию из Христианского Союза молодых людей. Ему поручили заниматься с детьми физической культурой и спортом.

Вудс без спросу принес свою кровать на персональную палубу капитана. И устроился на ночлег. Это уже не первая жалоба Каяхары на Генри Вудса. Во время дождя провисли тенты над трюмами и образовались лужи. Мальчишки стали в них плескаться. Генри вместе с несколькими малышами тоже бегал по тенту, грозя обрушить его. Это не только опасно, но и дурной пример для детей.

А вот другой случай. Судно проходило по каналу. Вудс поднялся в штурманскую рубку, где посторонним не разрешается быть.

Эверсол через майора Бремхолла предупредил Генри Вудса, что его поведение нетерпимо и будет рассмотрено по прибытию в Нью-Йорк.

…Еще одно событие дня — письмо, которое ему вручил русский воспитатель Петр Дежорж. Он заявляет, что двенадцать долларов, месячная ставка, — не соответствуют его труду. Он просит поднять заработок до пятидесяти долларов. Эверсол отнесся к этому заявлению со всей серьезностью. Ведь к Дежоржу могут присоединиться десятки других воспитателей и учителей.

…А в самом конце дня, около полуночи, — еще одно происшествие. Судно попало в шквал с сильным дождем. Барл Бремхолл вместе со старшими мальчиками натягивал брезент над пятым трюмом. Неосторожно наклонился над открытым проемом, потерял равновесие и упал вниз. К счастью, без серьезных повреждений. Но был слегка оглушен и контужен. Ушибы не в счет.

До Нью-Йорка остается девятьсот миль. Чуть больше трех суток ходу. Каждый день он откладывает в сторону радиограмму о предстоящей высадке колонии во Франции. Это задержит возвращение детей домой. И, возможно, надолго. Больше молчать нельзя. Колония должна знать правду.

Назавтра Грегори Эверсол, Барл Бремхолл, Елена Домерчикова и Ханна Кемпбелл решили обойти все трюмы и оповестить детей о телеграмме, полученной еще десять дней назад от Фарренда и Аллена.

— Я думаю, лучше это сделать после ужина, — сказала миссис Кемпбелл.

— У меня тоже есть предложение, — сказал Барл Бремхолл. — До ужина я выдам детям деньги. Это несколько смягчит их сердца.

— А после ужина нужно устроить танцы, — предложила Домерчикова.

Одни дети выслушали телеграмму молча. Другие, не понявшие истинного ее смысла, восприняли восторженно. Возможность побывать еще в одной стране их обрадовала. А потом пошли вопросы, которых ждал и опасался Эверсол.

— Нас высадят во Франции… А где в это время будет «Йоми Мару»? — спросил Леонид Дейбнер.

— Леонид, хочу напомнить, что ежедневный фрахт судна обходится Красному Кресту в несколько тысяч долларов. Вот почему, когда колонию разместят во временном лагере близ города Бордо, «Йоми Мару» вернется к себе в Японию.

— Но это значит, — воскликнула воспитательница Евгения Мазун, — что пребывание во Франции и наше возвращение в Петроград затянется на неопределенно долгое время!

— Россия и Франция в состоянии войны, — поддержал ее Юрий Заводчиков. — Не получится ли так, что к нам, российским гражданам, правительство Франции отнесется враждебно?

— А старших колонистов, кому уже восемнадцать, арестуют и поместят за колючую проволоку?! — горячо подхватил Николай Иванов.

Эти слова возбудили и других подростков. Эверсол, прося тишины, поднял руку.

— Ваши тревоги и опасения мне понятны. Но прошу всегда помнить, что где бы вы ни оказались — на суше или на море, в Японии или во Франции, вы всегда под защитой Красного Креста. Для этой организации не существует границ. Американский Красный Крест — неправительственная организация. На девяносто процентов она существует на средства, собранные простыми людьми. Жить в Америке в последнее время стало куда труднее. Все подорожало. Много безработных. Казалось бы, в наших интересах как можно скорее доставить вас в Петроград. Ведь содержание тысячи человек — целой колонии — стоит немалых денег. Но американцы готовы и дальше делиться с вами, заботиться о русских детях, пока они благополучно не вернутся домой. Поверьте, нашими помыслами и действиями движут не политические расчеты, а дух бескорыстия и любви.

— Вы говорите о любви, — сказал Виталий Запольский, — а мы уже два с половиной года не видели родителей. Самые младшие забыли, как выглядит лицо мамы. Вместо того чтобы доставить нас как можно скорее в Петроград, вы предлагаете новые месяцы разлуки и тоски.

Эверсолу трудно возразить детям и воспитателям. В душе он согласен с ними. Но решение, принятое в Вашингтоне, кажется ему тоже не лишенным основания. К тому же он должностное лицо.

— Юные мои друзья! Две причины заставляют Красный Крест действовать так, а не иначе. Вы покинули Россию весной тысяча девятьсот восемнадцатого года. Но Гражданская война там все еще продолжается. Газеты сообщают об ужасающем голоде в Петрограде. Еще более страшном, чем тот, что был, когда вас отправили на Урал. Что же выходит: вы уехали, спасаясь от голода, а вернетесь к нему снова? Есть и другая причина. После революции миллионы людей покинули Россию. Среди этих миллионов могут быть ваши папы и мамы. А ведь Красный Крест дал обязательство вернуть вас непосредственно в руки родителей. Не получится ли так, что, возвратившись в Петроград, застанете свой дом пустым?

— Лучше голодный Петроград, чем сытый Бордо!

— Ваше пребывание в этом французском городе не затянется. Из Нью-Йорка я сразу отправлюсь в Европу на быстроходном судне. В Бордо уже находится полковник Олдс, один из руководителей Американского Красного Креста. Я ему помогу в подготовке летнего лагеря. Пока будете там жить, мы узнаем, где находятся ваши семьи — в России или другой стране.

— Все равно хотим домой!..

— Кузовок! Прошу, не надо…

В ответ рычание.

— Я хочу спать.

Рычание сменилось лаем.

— Не забывай, мы не на улице, а в вагоне!

Собака будто не слышит и продолжает тянуть одеяло с хозяина.

— Из-за тебя нас высадят. И мы не доедем до Нью-Йорка.

Одеяло уже на полу.

Федя спускает ноги с полки и досадливо машет рукой.

— Ну, чего тебе? Пить хочешь? Проголодался? Или…? — делает он паузу. — Придется потерпеть. В вагоне нет туалета для собак.

Кузовок не хочет ни одного, ни другого, ни третьего. Слабо светит ночная лампа. Стучат колеса. Хозяин спит. А ему скучно и одиноко.

Вчера Кузовок впервые увидел себя в зеркале. Это было в салоне для собак. Его постригли и причесали, не забыв привести в порядок и хвост. Заодно чем-то побрызгали. Он так думает, средством против блох, так как они сразу же перестали по нему прыгать. А потом поднесли зеркало. Пусть клиент, впервые посетивший салон, посмотрит, хороша ли стрижка.

Напротив себя Кузовок увидел другую собаку, невесть откуда взявшуюся. Он приветливо протянул лапу, но, увы, наткнулся на что-то невидимое, не давшее ему возможности заявить о своем дружелюбии.

Другая собака точно повторяла каждое его движение, но не давала до себя дотронуться. Сначала это раздражало, а потом перешло в забавную игру, напомнившую далекое детство, когда он был щенком.

Кузовок мотал головой, раскачивался, поочередно поднимал лапы, разевал пасть и даже вилял хвостом. Двойник без устали и терпеливо повторял за ним все это. Понадобилось время, чтобы понять: пес, сидящий напротив, нос к носу, — это тоже он, Кузовок.

Мир уличной собаки неизмеримо шире, чем домашней, выросшей на ковре, рядом с камином. Ее дом — целый город. Она умеет и знает многое. Но некоторые предметы ей не знакомы. Например, зеркало. Вот почему Кузовок был так потрясен, увидев себя со стороны.

Конечно, иногда, чтобы утолить жажду, ему приходилось склоняться над лужей или ручьем — этим зеркалом, придуманным самой природой. Но неясное отражение, колеблемое течением или кончиком языка, если он лакал воду, трудно было принять за собственное.