Каяхару он нашел на ходовом мостике.

— Вот почему я вас пригласил, мистер Эверсол. Через полчаса ожидается сильный шквал и ливень. Я уже распорядился закрепить тенты на шлюпках и трюмах. А вас прошу, дайте указание детям покинуть палубу.

— Ливень? — переспросил Грегори. И вдруг расхохотался. — Вы не шутите?

— Ходовой мостик не место для шуток. Я не понимаю вашего смеха. Для этого как будто нет причин.

— Есть, капитан. Да еще какие!

— Я сказал что-то смешное?

— Нет, это не связано с вами. Просто я вспомнил пациента, которого принимал недавно.

— Он рассказал вам анекдот?

— Да нет же… Жаловался на ревматизм.

— Тем более это не повод для смеха.

— Вы правы, капитан. Но иногда над нами смеются небеса.

Каяхара покачал головой. Трудно иногда понять этих американцев. Очень трудно.

Откуда взялся ливень, осталось загадкой. Даже для всезнающего учителя географии.

Казалось, не найти столько краски, чтобы замарать огромный синий холст неба. Но вдруг оно стало тускнеть и с непостижимой быстротой померкло. Тысяча черных туч и тысяча Ниагар обрушились на «Йоми Мару». Бедняга оказался между двумя океанами.

«Уж не начался ли новый потоп?» — подумал Эверсол.

Что же касается Каяхары, то его мысли были сугубо деловыми. Он радовался ливню. В который раз природа приходит ему на помощь. Дождь отмоет пароход, как стеклышко. Не к чему будет придраться портовому надзору. И через канал они пойдут без единой пылинки.

Небо извергало потоки воды не так уж и долго. Но этого времени хватило, чтобы наполнить воздух прохладой, а души колонистов — радостью. Когда дождь закончился, а небо снова стало голубым, из трюмов показались детские головы, любопытные и совершенно сухие.

Илья Френкель вновь оказался в центре внимания. Всех интересовало, откуда эти тучи и кто их пригнал. Френкель сказал, что тропические дожди не редкость. Но он не читал и не слышал о ливне такой мощи.

— Я думаю, — заметил учитель, — что за двадцать минут с неба вылилось воды куда больше, чем у нас в Петрограде за целый месяц.

Эверсол (он в эту минуту все еще находился на крыле мостика) увидел в стороне от детской толпы Клауса Штиммера. Австриец помахал рукой. Они вполне поняли друг друга.

Глаза пассажиров «Йоми Мару» были устремлены в небо в ожидании нового чуда. Между тем самое интересное находилось впереди. Слева по курсу открылась группа небольших островов. Не ожидая, пока его попросят, капитан сам направил пароход ближе к берегу.

Колонисты были в восторге. Дети севера, они раньше видели пальму только в домашней кадке — ростом с человека. Протянув руку, можно было потрогать ее верхушку. Потом они увидели эти деревья на улицах Сан-Франциско. Но только сейчас, проплывая мимо острова, поняли, какой могучей и величественной может быть пальма.

Огромные, куда выше судовой мачты, деревья стояли плотной стеной и, как по команде, покачивали широкими листьями. Их кроны напоминали опахала. Дети даже почувствовали, как повеяло прохладой. А Лена Александрова была уверена в другом: пальмы-великаны кланяются пароходу. Ах, чего бы ни отдала Леночка, только бы взобраться на верхушку и сорвать орех. Он большой, как человеческая голова. А внутри, она уже пробовала, вкусная жидкость — будто кто-то смешал молоко и фруктовый сок.

К Бальбоа пароход подошел уже к вечеру. Не прошло и десяти минут, как на борт поднялись два человека. Один из них, высокий и сдержанный, оказался лоцманом. Молча поклонившись, он поднялся еще выше, в распоряжение капитана.

Другой остался среди детей и воспитателей. Он поворачивался из стороны в сторону, с интересом всматриваясь в лица маленьких пассажиров. А им было интересно узнать, кто он — этот мужчина в белом костюме? Небольшого роста, с черными усиками и особенной улыбкой, он кого-то напоминал. И вскоре разнесся слух, что на «Йоми Мару» пожаловал Чарли Чаплин.

— Миссис Кемпбелл! Миссис Кемпбелл! — закричали девочки. — Знали бы вы, кто у нас в гостях.

— И кто же?

— Сам Чарли Чаплин!

— Кто вам сказал?

— Пойдемте, сами увидите!

Незнакомец, между тем, уже успел освоиться в новой для себя обстановке.

— Видите, сколько пароходов на рейде? — сказал он, очертив рукой акваторию порта. — Каждый ждет своей очереди, чтобы войти в канал. Но любой вам ее уступит. Не задумываясь.

«А он ведь и в самом деле похож на актера Чаплина», — подумала Ханна. Но вслух сказала другое:

— Я всегда знала, что моряки — настоящие джентльмены и в любую минуту готовы уступить место женщине или ребенку. Но мы еще не знакомы… Позвольте узнать, кто вы?

— Я капитан порта. И воспользовался своим правом подняться на судно раньше других. На берегу вряд ли удастся поговорить. Вашего прибытия ждет много людей.

— Слышите, дети! К нам пришел капитан порта, — сказала Ханна как можно громче, чтобы рассеять иллюзии и не дать слухам распространиться дальше. Но дети не особенно огорчились. На них нахлынули новые впечатления.

Солнце спускалось к западу. Быстро темнело. «Йоми Мару» с помощью лоцмана вошел в порт и занял приготовленное ему место. Японский боцман с рукой на перевязи наблюдал со стороны, как его матросы швартуют судно.

Двойной свет фонарей — с берега и парохода — освещал стоящую на пирсе группу празднично одетых людей. Эверсол и Каяхара ждали их на палубе. Гостей пришло много. Так что было непонятно — кто есть кто? Но вот вперед выступил дородный мужчина. В одной руке он держал шляпу, в другой — папку.

— Мое имя — Кит Пейн. Я глава фирмы «Пейн и Уордлоу», которая обслуживает «Йоми Мару». Наш деловой разговор впереди. — Он слегка приподнял папку. — Но прежде я хочу представить своих друзей.

Это были служащие канала и мэрии, работники местного отделения Красного Креста и благотворительных организаций. И, конечно, журналисты.

Кит Пейн намеревался произнести соответствующую моменту речь, но ему это не удалось.

— Есть дело, которое не терпит отлагательств, — неожиданно сказала одна из женщин.

— И что же это за дело? — спросил Эверсол.

— Мы привезли пятьдесят галлонов мороженого.

— Вы правы. С этим тянуть нельзя. Миссис Кемпбелл, нужны блюдца и ложечки. Как можно больше. И несколько помощниц.

— Нет-нет! Мы все предусмотрели и привезли одноразовые тарелочки и такие же ложечки из картона.

Дети выстроились в очередь за мороженым. Гости разбрелись по судну кто куда. А Пейн и Эверсол в это время обсуждали свои дела.

— Мистер Эверсол, в своей радиограмме вы просили провести «Йоми Мару» по каналу как можно быстрее.

— Да, верно. Каждый день обходится Красному Кресту в кругленькую сумму.

— Я договорился с грузчиками соседнего дока. Они согласились работать всю ночь и без всякой оплаты. Эти люди не потребовали ни цента. «У нас самих есть дети», — сказали они. Видите на пирсе ящики? В них манго. Это их подарок.

— В Сан-Франциско было то же самое. Незнакомые люди подходили к трапу и, не называя своего имени, оставляли коробки, сумки, мешки…

— Да, вот что еще, мистер Эверсол. Мы заказали грузовики, чтобы познакомить детей с городом.

— Не знаю, что вам ответить. Уже довольно поздно. Завтра — канал, новые впечатления. Наверно, пусть лучше поспят. Впрочем, самых старших я отпущу. Но не с русскими воспитателями, а с нашим американским персоналом. Так надежнее!

Из рассказа Ханны Кемпбелл:

— Когда мы прощались с Райли Алленом в Сан-Франциско, он каждому давал наставления. Мне он сказал:

— Ханна, если колония высадится в Панаме, обещайте, что будете сопровождать старших мальчиков. Не отпускайте их ни на шаг. Вы должны держаться вместе и вместе вернуться на борт.

— Почему же, Райли?

— Я не однажды бывал в Бальбоа. Там множество притонов, куда заманивают молокососов.

— Обещаю, что мой выводок будет всегда при мне, — ответила я ему. Аллен был прав. Мы заходили из кабачка в кабачок и везде видели испанских танцовщиков и женщин, флиртующих с молодыми парнями. Мы тоже включились в этот водоворот и, переходя с места на место, натанцевали целые мили, поедая при этом бесчисленное число сэндвичей.

Со мной рядом были Флоренс Фармер и Стеси Сноу. Они оказались спутниками что надо.

Я взглянула на часы и ахнула. Они показывали уже три часа.

— Мамаша Кемпбелл, — уговаривали меня мальчики, — заберите с собой девочек, а мы придем позднее.

Но я помнила обещание, которое дала Райли, и не уступила. Вернулись мы на пароход уже под утро. Я ужасно устала. Зато мой выводок был цел и невредим.

«…Прошлое нельзя вернуть. Но оно может повториться в воображении. И тогда вас овевает ветерок молодой радости или, наоборот, пронизывает сквозняк скорби».

Эти слова одного из русских писателей, которые привожу по памяти, я невольно вспомнил, слушая Петра Васильевича Александрова. В его рассказе тоже звучали радость и скорбь.

Ровно год нашему знакомству. В Ленинграде снова февраль, самый холодный и самый неуютный месяц. На тротуаре гололед, а промозглый ветер ищет слабое место в твоей одежде, чтобы выдуть остатки тепла, запасенного дома.

Слава богу, мы знаем на Невском ресторанчик, где вежливо откроют дверь, не мешкая проведут к столику, поставят на него хрустальный графинчик хорошей водки (в графинчике она вкуснее, чем в бутылке) и принесут подобающую ей закуску. Например, жаркое с перцем или рыбу, тушенную с хреном. А в придачу нежинские огурчики и пряные рыжики. И серые подогретые булочки, прикрытые серой же холстинкой.

Водка — не только потому, что мы продрогли. Год нашему знакомству! Как не отметить.

За это время мы встречались пять или шесть раз. И каждый раз это был разговор двух мужчин о прожитом и увиденном.

Александрова интересует все, связанное с морем. Узнав, что я работал в китобойных экспедициях, он засыпал меня вопросами… Устройство гарпуна, какой толщины линь, сколько дизелей на китобойце, охотятся ли в штормовую погоду, как долго длится антарктический рейс, каково сидеть в «вороньем гнезде», видел ли я пингвинов и приходилось ли высаживаться на шестой континент…

Потом наступает моя очередь спрашивать. Блестящий инженер, Петр Васильевич рассказывает, как в сталинские времена строились заводы, подземное метро и «Беломорканал», соединивший Волгу с северными морями и стоивший жизни десяткам тысяч людей.

— Это были заключенные — такие же рабы, как и те, что воздвигали древние пирамиды, — говорит он.

Я заметил, что строительство Панамского канала тоже оплачено немалыми жертвами. Тот же каторжный труд. А в придачу — неимоверная жара и малярия.

— Вы были в Панаме? — с неожиданным интересом спросил Александров.

— Был. Но уже давно.

— Как давно?

— Дайте вспомнить… Кажется, в тысяча девятьсот шестьдесят четвертом. Сразу после Карибского кризиса.

— Не забыли?

— Как забыть! Мы находились в шаге от войны. Хрущев и Кеннеди противостояли друг другу как два турнирных бойца. И в каждой руке по ракете. Так вот, эти самые ракеты тайком перевозил из русских портов на Кубу наш теплоход «Тикси». В трюмах находились и сотни солдат в клетчатых рубашках.

— Почему в клетчатых?

— Для маскировки. Солдаты выходили на палубу только ночью, чтобы подышать. Потом эту тайную операцию так и назвали «Клетчатые рубашки».

— Выходит, вы вместе с Хрущевым несете ответственность за Карибский кризис, — прижал меня к стенке Александров.

— На «Тикси» я пришел чуть позже, когда Хрущев и Кеннеди уже обменялись мирными посланиями. После этого и грузы пошли мирные. В вашем ленинградском порту мы взяли для Гаваны комбайны для уборки сахарного тростника.

— Интересно бы узнать, что кубинцы вам дали взамен?

— Десять тысяч тонн сахара-сырца. Темно-коричневого, со жженым запахом. Запах этот преследует меня по сей день. Наш повар, от нечего делать, подсчитал, что этого сахара миллионному городу хватило бы для чаепития на целый год.

— А то и на два года. Это зависит от того, сколько ложечек кладешь в стакан, — пошутил Александров. — А куда вы везли сахар?

— В Японию. Мы его выгружали в Иокогаме.

— Да, в таком случае, вам было не миновать Панамский канал. Конечно, перевозить сахарный песок куда безопаснее, чем ракеты.

— Как сказать, — возразил я. — Вскоре я оставил «Тикси» и перешел на другое судно. И вот что случилось. «Тикси» загрузился в Австралии пшеницей. В Южно-Китайском море он попал в жестокий шторм и перевернулся.

— А что с экипажем?

— Никто не уцелел. Когда бываю во Владивостоке, то непременно прихожу на морское кладбище. Там памятник команде теплохода «Тикси». На нем много фамилий. Некоторых я знал. И каждый раз думаю, что и мое имя могло оказаться в этом скорбном списке…

Александров посмотрел мне в глаза и покачал головой:

— Я вас понимаю. После такого начинаешь больше ценить жизнь. За короткое время вы прошли узкий коридор между двумя опасностями — теми злополучными ракетами и ужасным кораблекрушением.

— На то воля провидения.

— Будете долго жить… Сами того не зная, вы пробудили и мои воспоминания.

— Какие именно?

— Панамский канал. Он тоже был частью нашей одиссеи. Одно событие, случившееся там, изменило мою жизнь.

— Что-то случилось?

Он отодвинул тарелку с закуской и, скрестив пальцы, положил руки на стол.

— Ваш «Тикси» шел из Атлантики в Тихий океан, то есть с востока на запад. А «Йоми Мару» — в противоположном направлении: из Тихого океана — в Атлантический. Вы везли сахар, а наш товар был далеко не сахар. Теперь, годы спустя, задним числом, удивляешься — как это никто не упал в трюм и не свалился за борт? Словом, «живой товар», как мы шутя себя называли. Товар капризный, неугомонный, непредсказуемый… Среди нас было немало шалунов и хвастунишек. Поди узнай, что кому взбредет в голову.

Особенно это касалось мальчишек среднего возраста. Я был в их числе. Если что меня и удерживало от шалостей, то это моя младшая сестра Леночка. Я о ней должен заботиться и быть примером. Не только потому, что дал слово отцу. Я очень любил свою сестренку. Как говорится, души в ней не чаял.

Мы, мальчишки, жили в носовом трюме. В передней части парохода. Над нашими головами стояли два брашпиля (это устройство для подъема и спуска якорей) и паровые лебедки. Когда судно приходит в порт, капитан дает команду — спустить якорь. Он летит в воду вместе с огромной ржавой цепью. Всего в двух шагах от нас. Представляете, какой грохот! Да еще — шипение пара.

Якорь летит вниз, а мы, две сотни мальчишек, — по трапу вверх. Из темного трюма на палубу. И вслед за нами просыпается весь пароход.

Каждое мое утро начиналось с того, что я спешил к сестре. И почти весь день мы проводили вместе. Лене больше нравилась компания мальчишек. И мои друзья тоже ее любили и опекали, как родную сестру.

В тот день, когда мы должны были проходить канал, завтрак назначили раньше обычного — в шесть утра. А в семь часов мы уже стояли на полубаке, откуда удобнее всего наблюдать за движением судна по каналу.

Пароход загудел низко и протяжно. Это «Йоми Мару» прощался с Тихим океаном.

Я вспомнил, как два года назад по пути в Екатеринбург наш поезд неожиданно остановился. Мы вышли из вагона, не понимая, к чему бы это? Учитель подвел нас к одинокому обелиску. «Здесь проходит граница между Европой и Азией», — сказал он.

Мой друг Гоша Орлов, без чьих шуток не обходился ни один день, улегся у подножия обелиска — голова в Европе, а ноги — в Азии.

Господи, как давно это было!.. Теперь и Азия позади. Вместо поезда — пароход. И мы на новой границе, где сошлись два океана и два материка. Добро пожаловать из Тихого океана в Атлантический и из Северной Америки — в Южную!

…Воспоминания захлестнули Александрова. Он, кажется, забыл, что мы находимся в ресторане, и последние слова произнес с неожиданной силой.

— Простите, увлекся, — он понизил голос. — Наверно, меня слушать скучно.

— С чего вы взяли!

— Ну, хорошо. Тогда продолжим. Сначала буксиры повели наш пароход по реке Рио-Гранде к первому шлюзу. Возможно, вы помните его название — Мирафлорес. Я люблю испанские географические названия. Они звучные. Запоминаются сразу и надолго. Но это — к слову. За нами закрыли огромные ворота. Камера стала заполняться водой. И пароход вместе с ней поднялся на первые несколько метров над уровнем Тихого океана. Затем за дело взялись швартовщики. Они закрепили канаты, идущие от четырех небольших электровозов. По свистку электровозы тронулись по зубчатым рельсам, увлекая за собой судно.

Солнце поднималось все выше. Все выше поднимался по ступенькам шлюзов и «Йоми Мару». Мы входили в новые ворота. Клокочущая вода заполняла камеру, а швартовщики ловко крепили канаты.

После шлюза Педро-Мигель (он был последним в системе подъема) мы оказались на водоразделе двух океанов.

— Хорошо помню это захватывающее чувство, — сказал я.

— Да. Мы были в восторге. Панамский канал очень разнообразен. Речки, озера, шлюзы… Везде вода. Но без акул и скатов. Далее пароход вошел в горную теснину. Ложе канала вырублено в скалах. Отвесные стены скрывали от нас солнце. Я обратил внимание, что работы все еще продолжаются. На скальных уступах стояли люди в брезентовых костюмах и водяной струей (она вырывалась из незнакомого аппарата) разбивали гранит, делая отвесную стену более ровной и пологой. То, что вода способна дробить камень, поразило. Раньше я встречался только с отбойным молотком. Меня всегда привлекали технические новинки.

— Теперь понятно, почему вы инженер.

— Это с детства. Любил разбирать и собирать часы. Копался в механических игрушках. Что-то придумывал. Интересовала меня и небесная механика. Но здесь, к счастью, я ничего не мог сломать или изменить. А только задавать вопросы… Почему это солнце в тропиках восходит и заходит так быстро? Без всякой подготовки. Без сумерек и без зари, которой поэты посвятили столько строк. Помните, у Пушкина: «Зарею румяной покрылся восток…»? Экваториальная ночь наступает почти мгновенно и длится ровно двенадцать часов. Столько же длится и день. И нам его едва-едва хватило, чтобы пройти весь канал — из океана в океан.

В середине дня «Йоми Мару» из узкой части канала выбрался в самую широкую его часть — озеро Гатун. По нему мы шли не менее трех часов. По берегам озера тянулись таинственные леса. Мягкий ветер доносил незнакомые запахи и заодно трепал флаг на верхушке мачты. Непонятно из-за чего бранились сопровождавшие нас весь день птицы. Швартовщики сказали, что в водах Гатуна живут крокодилы, а в лесах много зверья и удавов боа. Но с борта судна нам не удалось разглядеть этих обитателей тропического леса.

День клонился к вечеру. Впереди «Йоми Мару» скользила тень. Она все больше удлинялась, пока не уткнулась в высокую дамбу. В ее середине нас опять ожидали шлюзы. Все повторилось. Но в обратном порядке. На этот раз мы плавно спускались по водным ступеням в новый для нас океан.

Официант подошел к нашему столику, и в глазах его я увидел то ли удивление, то ли укоризну — графинчик почти полон, а еда в тарелках и вовсе не тронута.

— Может, подогреть? — предложил он.

— Все отлично, — успокоил его Александров. — Просто нам некуда спешить. А за разговором не замечаешь, как летит время.

Я протянул руку к графинчику и разлил по рюмкам водку.

— Ваш рассказ о Панаме закончен. Пора и в самом деле закусить.

— Конечно, и выпьем, и закусим. Но почему вы решили, что мой рассказ закончен?

— Мы уже с вами спустились в Атлантический океан. Не так ли?

— Все верно. Но в нашем путешествии по каналу было и такое, что превратило этот день в праздник.

— Интересно узнать — что же это?

— Нас приветствовали тысячи людей. Слух о «Йоми Мару» достиг берегов Панамы прежде, чем пароход вошел в канал. Толпы стояли по берегам шлюзов и в других местах, где это было возможно. И каждый пытался что-то прокричать, подарить. На колонию обрушился еще один тропический ливень — фрукты, конфеты, цветы, плитки шоколада, альбомы и даже журналы с картинками. Журналы мы ловили на лету и даже вырывали друг у друга из рук. Думаю, это были первые комиксы, которые попали в Россию.

Панамские мальчишки озорничали и бросали апельсины, стараясь в кого-либо попасть. Мы не оставались в долгу. То и дело возникала перестрелка. Впрочем, обошлось без жертв. Обе армии находились довольно далеко друг от друга. Да никто и не старался бросать слишком сильно.

Насколько я понимаю, машинисты электровозов не спешили с нашим продвижением вперед. И в эти лишние минуты панамцы брали судно на абордаж. Они перекидывали доски и сходни с берега на пароход и по ним передавали огромные гроздья бананов, перекатывали бочки с консервированными фруктами, манговым соком либо мороженым.

Наша палуба оказалась заваленной фруктами, и никто не знал, что с ними делать. Кроме детей, которые, как мураши, потянули внезапно свалившееся на них богатство к себе вниз. Воспитатели с тревогой наблюдали это нескончаемое шествие в трюм и не могли придумать, как его остановить. Ведь уже завтра эти фрукты начнут портиться и гнить.

Как только «Йоми Мару» вошел в озеро Гатун, откуда-то из засады выскочили десятки парусных лодок. И вновь на палубу полетели дары гостеприимных южан. Но не фрукты, а свежевыловленная рыба. Мы ее хватали и тащили, но, конечно, уже не в трюм, а на камбуз.

Выйдя из канала, наше судно направилось к Колону — атлантическому порту Панамы.

Было уже темно. В городе зажглись огни. Набережную, к которой подошел «Йоми Мару», украшали красивые дома и развесистые пальмы. На пристани и прилегающей к ней площади собралось много людей. Похоже, и здесь появление русских детей стало сенсацией. И к встрече с нами заранее подготовились.

Едва пароход пришвартовался, как при помощи шлюпбалки на палубу подняли несколько бочонков мороженого. Уж в который раз за этот день! Бочонки расставили в нескольких местах и стали угощать детей. Каждый из нас получил картонные тарелочку и ложечку, уже знакомые нам по Бальбоа, и какую хочешь порцию мороженого. Мы уже наелись досыта, но подходили снова и снова. Не столько за мороженым, сколько из-за тарелочек, желая их набрать, чтобы привезти домой как сувениры.

Ну, а более озорные ребята, набрав их вдоволь, стали запускать тарелочки с борта парохода. Вскоре поверхность воды вокруг «Йоми Мару» покрылась белыми кружками, словно лилиями в тихой заводи.

Любопытство толпы было удовлетворено, и она начала расходиться. Постепенно разошлись по трюмам (мы их называли каютами) и колонисты. Но прежде чем уснуть, мы еще долго обменивались впечатлениями столь бурно прожитого дня.

Судно покинуло Колон и вышло в Атлантический океан глубокой ночью, когда мы уже спали. Утром меня разбудил товарищ:

— Тебя зовет сестра.

— Что так рано? — спросил я Леночку.

Она молча показала на свою бровь над левым глазом, вспухшую и посиневшую.

— Ты ушиблась?

— Нет. Меня укусил комар, когда я вышивала.

Я вспомнил. Вчера мы с сестрой все время держались рядом. А потом я увлекся, ввязавшись в поединок с панамскими мальчишками. Леночка сказала, что посидит на корме в тихом месте с вышивкой. Это было ее любимым занятием. На укус комара она не обратила особого внимания и, как все, пошла спать.

— Очень чешется, — пожаловалась Леночка.

— Наверно, ты трогала это место грязными руками и внесла инфекцию. Иди завтракать. А если не пройдет, обратимся к врачу.

Вечером Леночка снова обратилась ко мне. Старшие девочки промыли ей опухшее место горячей водой и смазали йодом. Но зуд не утихал.

Мы пошли к врачу. Он опять смазал бровь йодом и стал успокаивать сестру: «Ничего страшного. Скоро пройдет»…

Опухоль и в самом деле перестала чесаться.

Мы шли по Карибскому морю, держа курс на северо-восток. Хотя и продвигались на север, жара стояла прежняя. Палуба обжигала ступни ног. К металлическим частям судна нельзя было прикоснуться.

На другой день опухоль увеличилась. Теперь сестру смотрели уже два врача. Ей сделали небольшую операцию — надрезали бровь, что-то вычистили и забинтовали левую часть головы.

Нам сказали, что от Колона до Нью-Йорка плыть десять суток. На полпути мы прошли проливом между Кубой и Гаити. Острова были далеко, и нельзя было различить какие-либо подробности. Мы видели только горные цепи с обеих сторон.

После пролива разразился шторм. Судно бросало как игрушку. Было страшно. Пароход походил на госпиталь. Многие дети страдали от морской болезни, не могли ни есть, ни спать. Их одолевала рвота. Но и рвать уже было нечем — одна слизь.

Во всех трюмах открыли верхние настилы, чтобы в нижние помещения проникало больше воздуха. Ведь иллюминаторов по бортам не было. Но это мало помогало.

На четвертое утро сестра сказала, что опухоль не только не спала, а даже увеличилась до щеки. В который раз я повел ее к доктору. Леночку положили в госпиталь. Я навещал ее по нескольку раз в день. Сидел у кровати, чтобы успокоить. Но видел, что дело неважно. Опухоль все разрасталась. И врачи не могли этому помешать, хотя и принимали разные меры. В том числе делали уколы.

Вскоре Леночка перестала узнавать меня и впала в беспамятство. В то время не было вертолетов, и сестру не могли доставить в Нью-Йорк. Оставалось надеяться только на Всевышнего…