Дети поужинали и снова вернулись к столу. Но теперь перед каждым была не тарелка, а тетрадь. Наступил час исповеди и откровения.

Кто-то начал вести дневник еще два года назад, когда колония жила на Урале. И теперь у них скопилось много тетрадок — целое собрание сочинений.

Другие завели дневник совсем недавно. Их ждут океан и дальние страны. И будет жаль упустить хотя бы одну подробность, когда, вернувшись в Петроград, они соберутся всей семьей вокруг настольной лампы. Когда-то папа и мама читали им книги приключений. Теперь они будут слушать то, что приключилось с их собственной дочерью или сыном.

Вот строки из дневника Ирины Венерт:

«Тихий океан похож на жидкий голубоватый металл. В час заката металл становится расплавленным перламутром, отливающим всеми цветами радуги. В эти минуты океан настолько неподвижен, что нос нашего парохода не поднимает волны, а только разрезает эту тяжелую, густую, невероятно сказочную перламутровую массу».

А вот что пишет Валя Скроботова:

«Из японцев мне особенно запомнился матрос Ямасаки. Он безответно влюбился в нашу девочку Марусю Богданову.

Мы живем в трюме, оборудованном под спальню. Ямасаки приходит к нам в свободное от работы время, садится против Маруси и тяжело вздыхает. Другие девочки занимают места на соседних койках. Мы понимаем, это настоящая любовь. Но… любовь безнадежная. И очень жалеем японского матроса.

А наша Маруся тем временем восседает как богиня. У нее вздернутый носик и русые кудряшки. И она позволяет себя созерцать с бесстрастным выражением лица.

Навздыхавшисъ, Ямасаки уходит. Расходимся и мы. И нам почему-то грустно…»

Ведет свой дневник, точнее, судовой журнал, и Аллен. Но садится за него куда позже колонистов. Чаще всего — заполночь, когда затихают детские голоса и становится слышнее другой голос — слитный голос моря и судового двигателя. Только тогда Райли достает из сейфа свой «ундервуд» — походную, видавшую виды пишущую машинку.

Привычка вести дневник у Райли с давних пор, когда он еще был студентом Вашингтонского университета. Чтобы мысли текли легко и свободно, требовались два условия — открытое окно и тишина. Шум листьев — не в счет. Он любил, когда крона дерева рядом и ветви едва ли не касались бумаги. Райли даже казалось, что листья нашептывают ему, о чем писать.

Сегодня рядом с его столом — иллюминатор, а вместо листьев — волны. Невидимые в этот ночной час, они тоже шуршат. Понять их — значит постичь тайны этого мира. Увы, это недоступно человеческому разуму. И уже завтра, раздраженный нашей непонятливостью, океан начнет бить в набат. Но и это не поможет. Не достучаться…

Час назад Райли Аллен в сопровождении доктора Чарльза Гано зашел в каюту под номером пять, чтобы посмотреть, спят ли живущие там мальчики. Да и на месте ли все? Вахтенные матросы пожаловались, что из этой каюты слышен шум. Но к тому времени, когда Райли и Чарльз вошли в каюту, дети уже утихомирились.

Русский воспитатель объяснил:

— Ничего особенного. Они сегодня впервые увидели кита и поспорили: каков он в длину и сколько весит?

Вспомнив об этом, Райли улыбнулся и сделал в своем судовом журнале следующую запись:

«…Русские дети, как я заметил, ложатся спать значительно медленнее и позже американских детей. Они более возбудимы в игре и танцах. А когда, наконец, окажутся в постели, то начинаются разговоры на самые разные темы. Вот почему на сон остается так мало времени. Их трудно уложить спать. Даже в десять часов. В том числе и младшую группу».

А вот другие строки из морского дневника Райли Аллена. Без указания даты:

«…Сегодня прекрасная погода. Обычный рабочий день. Все дети и персонал были заняты уборкой помещений. Дети показали усердие, которое порой доходило до ярости. Но вот началась очередная стирка. И уже в который раз намеченный нами порядок нарушился.

У девочек и женщин настоящая мания чистоты. Некоторые даже пристроили стиральные доски к трубе парохода. Вскоре на палубе трудно было найти свободное место — везде висела мокрая одежда. Палуба приобрела вид извилистой аллеи. Конечно, стремление к чистоплотности очень похвально. И все же оно должно быть ограничено одной частью парохода.

…Барлу Бремхоллу исполнилось 27 лет. В честь его дня рождения дан ужин. Столовая персонала украшена флагами. После ужина на палубе устроены танцы.

В этот вечер светила полная луна, и вся сцена палубы была прелестна. Дети были очень взволнованы и пошли спать с большой неохотой.

…Сегодня мы выплатили „жалованье” колонистам. Размер оплаты равен пятидесяти центам, одному и полутора долларам в месяц. Пятьдесят центов получили самые юные. Было заметно, как восхищены дети. Одни — хрустящей долларовой банкнотой, другие — звоном мелких денег».

Ведет свой дневник и Ханна Кемпбелл:

«…У каждого на „Йоми Мару” свой круг обязанностей. Так что у нас вскоре установился регулярный, рутинный режим повседневной жизни. Я вместе со старшей стюардессой Викки Эмброз несем ответственность за приготовление и подачу еды. 78 бывших военнопленных работают поварами и пекарями. Помогают они и в разных делах. Три месяца усилий, потраченных мною во Владивостоке на обучение этих молодых людей — немцев, австрийцев, чехов и венгров, — не прошли зря. Они хорошо себя показали во время нашего морского путешествия.

…Для персонала оборудована столовая на кормовой палубе. Вместе с русскими воспитателями трудятся и работники Американского Красного Креста. В том числе и наш шеф мистер Аллен. Здесь стоят деревянные столы. Их надо мыть и скрести, чтобы они всегда оставались белыми. Поскольку мы сменяемся ежедневно, работа эта никому не в тягость.

Повара готовят пищу и раскладывают ее по контейнерам. Карабкаться с ними по трапам далеко не легкое дело. Но старшие колонисты вызвались добровольно выполнять эти обязанности.

В рацион питания колонистов входят различные концентраты и консервы: каши, джемы, молоко, мясо, галеты и шоколад. Дети едят все это без ограничения, в соответствии со своим аппетитом. Они здоровы и полны энергии.

…На пароходе пять врачей. Может создаться впечатление об их избытке. Однако это не так. Они заняты почти все время. Их обязанность — не только лечить, но и следить за гигиеной и проводить профилактические меры.

У нас есть несколько слабых детей и ребенок, больной туберкулезом. За ними особый уход. Врачи также заняты проверкой состояния здоровья всех служащих, военнопленных и команды японского парохода. Вместе с детьми — это больше тысячи человек.

Доктор Девисон организовал санитарную бригаду из старших мальчиков. Эта бригада взяла на себя дезинфекцию туалетов, мытье шваброй проходов и палубы. Одним словом, поддержание чистоты на высоком уровне. Все это облегчит карантинный осмотр, когда пароход войдет в американские порты.

…Шторм прекратился. Старый Тихий океан ведет себя хорошо. Теперь уже мало случаев морской болезни. Я всегда была незадачливым мореплавателем. Но каждый раз ухитрялась казаться всем окружающим морским волком, чтобы служить примером. Я держалась на ногах и выполняла свои обязанности и в том случае, когда у меня были тайные проблемы с желудком».

— Капитан, я уже был вашим гостем. Теперь приглашаю к себе.

— Мистер Аллен, вы не перестанете быть моим гостем, пока находитесь на «Йоми Мару».

— Да, спасибо. Так ждать вас?

— Буду через десять минут…

В каюте Аллена установлен телефон. И это позволяет ему держать постоянную связь с капитаном. Но сейчас он должен показать радиограммы, которые пришли из Сан-Франциско.

— Совсем как в монашеской келье, — сказал Каяхара, оглядев каюту. — Ничего лишнего.

— Лучше сказать — как в солдатской казарме.

— Но вы полковник.

— Никак не могу привыкнуть к этому званию. К тому же вся моя армия состоит из полутора десятков людей.

— Но каких людей! Один Бремхолл чего стоит…

— Здесь вы правы. Трудно поверить, что ему всего двадцать семь лет.

— Насколько я понимаю, вы меня пригласили по делу.

— Да, — ответил Райли.

— У меня к вам тоже есть дело. К тому же не слишком приятное.

— Я готов сначала выслушать вас, капитан. Ваша новость касается моего персонала или детей?

— Оставим эту часть разговора напоследок.

— Хорошо, если вы настаиваете. Вот радиограмма от фрахтового агента. В ней подробности поставки угля.

— Да, это важно, — сказал Каяхара. — Скоро наши бункеры опустеют.

— А вот вторая радиограмма. От мистера Морроу. Это агент пароходной компании. Он предусмотрел все, чтобы нам не пришлось долго ждать лоцмана. Заказан и буксирный катер.

— Это хорошо. Сан-Франциско — большой порт. Сотни судов стоят на рейде, дожидаясь своей очереди. Не сомневаюсь, нам идут навстречу, потому что на пароходе дети. Наверно, готовится встреча?

— Вы правы, капитан. Газеты полны сообщений о прибытии колонии. Меня просят передать несколько слов для радио. Теперь, капитан, я слушаю вас.

— Рядом с вашими новостями моя новость проигрывает. Каждый вечер боцман осматривает спасательные шлюпки. Не только крепление, но и сохранность снаряжения.

— И что же? — спросил с тревожным нетерпением Аллен.

— Вы знаете не хуже моего, что в шлюпках и плотах хранится неприкосновенный запас пресной воды и провизии. Так вот, боцман заметил, что кормовая часть одной из шлюпок расчехлена. Это сразу вызвало подозрение. При проверке недосчитались двух жестяных банок.

— Что еще за банки?

— В них хранится мясной шоколад.

— Впервые слышу. Разве бывает такой?

— Мясной шоколад идет не плитками, а кусками. Он очень калорийный, но совсем без сахара, чтобы не вызвать жажду, если потерпевшие бедствие люди окажутся в открытом океане.

— Невероятно! — воскликнул Аллен и встал из-за стола. — Может, эти банки забыли туда положить?

— Исключено. Боцман производит шлюпочный осмотр постоянно. Еще вчера банки были на месте. Они довольно большие, чтобы их не заметить.

— Вы думаете, это дети?

— Несомненно. Во время учебной тревоги им показывали, что находится в шлюпке.

— Право, капитан, я растерян. Это не шалость, а серьезный проступок. Как думаете, что следует предпринять?

— Провести расследование. Только без огласки. Я приказал боцману держать язык за зубами. Моряки к таким вещам относятся сурово. А среди экипажа, не скрою, есть люди, которых раздражает присутствие детей на пароходе. Время от времени они обращаются ко мне, жалуются на шум, который мешает им отдыхать перед вахтой. Жалуются и на чрезмерное любопытство детей. Они без спросу заходят в помещения, где живет команда.

— Здесь вы правы. Но дети есть дети. Им не заклеишь рот и не свяжешь ноги.

— Я это хорошо понимаю. Но если не остановить воришек, они заберутся и в другие шлюпки. Не могу же я к каждой из них приставить охрану.

— И все же, ваше предложение, капитан?

— Мне пришло в голову, что неплохо бы пригласить того мальчика, у которого собака. Прямо сейчас.

— Федора Кузовкова?

— Наверно. Я плохо запоминаю русские фамилии.

— Не думаю, капитан, что из всех решений это самое верное.

— Почему же?

— Не станем же мы его склонять к предательству. Быть ябедой — плохо в любом возрасте. А подростки к этому относятся еще более нетерпимо.

— Согласен. Но этот мальчик, насколько я понимаю, настоящий мужчина. Давайте пригласим его не для допроса, а для совета.

— Чтобы он чувствовал себя рядом с нами как равный?

— Именно так. Вы меня правильно поняли, мистер Аллен.

А в это самое время Федя забавлялся со своей собакой. Он придумал для нее особую игру — бросал в трюм мячик и ждал, пока Кузовок вернет его. И так раз за разом. «Собаке следует как можно чаще резвиться, — не то объяснял, не то оправдывался мальчик. — А то она умрет от безделья и тоски».

Кузовок был в хорошей форме. Такой же прыгучий, как мячик, он в три прыжка преодолевал расстояние, разделяющее нижнюю и верхнюю палубы. Феде невольно приходилось льстить и даже заискивать — только бы его четвероногого друга никто не обижал или, страшно подумать, не выбросил за борт. Ему не раз это виделось во сне. И он вскакивал, чтобы убедиться, по-прежнему ли рядом его Кузовок. Он не разрешал ему ночью покидать трюм.

Увы, мальчик за свою короткую жизнь повидал всякое. Если люди так безжалостны друг к другу, что же тогда сказать о беззащитном животном, на котором жестокий человек нередко вымещает злобу или собственную неудачу.

Федя обучил Кузовка разным фокусам и премудростям. Пусть все видят, какой он умница. Кто же такую собаку обидит? Очень скоро Кузовок стал всеобщим любимцем, в том числе и японской команды. Если его маленькому хозяину была открыта дорога на верхний мостик и в машинное отделение, то Кузовок пользовался еще большей свободой. Матросы и кочегары приглашали его в свои каюты, лаская и подкармливая.

К Аллену они пришли вместе — мальчик и собака. Оба смотрели пытливо и выжидательно: чего от них ждут, зачем пригласили?

Мальчик не сразу заметил японца, который сидел в глубине каюты. А увидев, обрадовался. Сейчас они с капитаном пойдут в рулевую рубку. И вновь Федя испытает это удивительное состояние — чувство власти над пароходом и океаном.

— Садись, Федор, — пригласил Аллен и указал на стул, стоявший как раз против открытого иллюминатора. Иллюминатор, в свою очередь, был обращен в сторону заходящего солнца.

Ослепленный, мальчик отодвинулся в сторону. Кузовок же занял место у двери.

Райли выпустил последнее облачко дыма и отложил в сторону трубку. Собака громко чихнула, напомнив, что негоже курить в присутствии детей и животных. Все рассмеялись, но это нисколько не задело самолюбие Кузовка, который продолжал охранять вход в каюту.

— Федор, — сказал Аллен. — Есть дело, где требуется твоя помощь.

— Моя помощь? — удивился Кузовков, хотя после того, как ему разрешили управлять судном, пусть и недолго, мнение о себе у него значительно выросло.

— Видишь ли, капитан сообщил мне о чрезвычайном происшествии на нашем пароходе.

— И что же случилось?

— В одной из шлюпок похищены две банки шоколада.

— Я знаю, — сказал Федя как ни в чем не бывало.

Что угодно готов был услышать Райли Аллен, но только не это. Он приготовился к долгому разговору, заготовил ряд последовательных вопросов, которые подведут к истине. И вот неожиданный ответ, прямой и откровенный.

Аллен перевел слова мальчика капитану. Каяхара подсел ближе. Для него тоже оказалось неожиданным столь быстрое разрешение дела, так что он даже обратился к мальчику на своем языке.

— Я плохо понимаю по-японски, — остановил его Федя.

— Да, конечно… Мистер Аллен, я думаю, вы сами знаете, о чем расспросить нашего маленького гостя.

Аллен положил руку на плечо мальчика:

— Перед тем как ты вошел, у нас с капитаном был долгий разговор. Он много лет в море, но не припомнит подобного случая. Ему важно понять, как и почему это произошло. И кто виноват.

— Мистер Аллен, вы думаете, раз Кузовков был бродягой, значит это его работа?

— Вовсе нет. Чутье и сердце подсказывают мне совсем обратное — ты тут ни при чем. Капитан думает точно так же.

Неизвестно, понял ли Каяхара последние слова, но он посмотрел на мальчика и кивнул головой.

— Скажите капитану, что мой отец тоже моряк. И я понимаю, что такое неприкосновенный запас.

— Понимаешь, но не остановил воришек.

— Я пытался. Но не смог…

— И поэтому решил молчать?

— А что мне оставалось? Но я говорил им — все равно станет известно. С судна ведь не убежишь.

— Выходит, ты знаешь имена воришек и где находятся эти злосчастные банки?

— Да, знаю. Но пусть капитан не беспокоится. Жестянки целые. Их никто не вскрывал.

Аллен перевел эти слова Каяхаре.

— Не в шоколаде дело. В шлюпке уже другие банки. Но мы должны принять какое-то решение. Нам быть вместе в море месяц, а то и два. Я не могу допустить, чтобы на моем пароходе еще раз повторилось что-нибудь подобное.

— Вы правы, капитан. Тысячу раз правы. Но перед нами ребенок. И мальчишка этот — твердый орешек. К тому же я не хочу, чтобы он выступал в роли осведомителя.

— Ведь вы ему сказали — он приглашен, чтобы помочь нам. Не так ли?

— Точнее, чтобы вместе посоветоваться: как быть?

— Вот и продолжайте разговор в том же духе. Мы, трое мужчин, собрались решить важный вопрос.

Пока Аллен и Каяхара говорили, Кузовок подошел к Феде и тронул его лапой за колено, как бы спрашивая: тебя никто не обижает?

Федя погладил собаку между ушей, что означало: не волнуйся, дружок. Все хорошо…

Весело помахивая хвостом, Кузовок вернулся на свое место.

— Вот что, Федор, — сказал Аллен. — Капитан ведет себя как наш друг. Ты же понимаешь, дело не в нескольких фунтах шоколада. Твои друзья создали угрозу безопасности для пассажиров «Йоми Мару». А это сотни девочек и женщин, не говоря уже о нас, мужчинах. Капитан мог бы поднять скандал. Но только он и боцман знают о случившемся.

— Да, мистер Аллен.

— С другой стороны, я начальник колонии. И обязан принять очень решительные меры. В том числе дать гарантию, что такое больше не повторится. Но могу ли я это сделать, не найдя воришек?

— Думаю, нет, — согласился мальчик.

— Вот видишь, мне придется начать расследование. Но в таком случае об этом узнает весь пароход. И японский экипаж, что особенно неприятно.

— Чего же вы хотите?

— Чтобы ты мне помог.

— Но я уже сказал…

— Да, да… — остановил мальчика Аллен. — Я все помню. И не требую от тебя назвать имена. Но давай вместе разработаем план, как узнать правду. Как все сделать наилучшим образом.

— А почему вы советуетесь со мной?

— Потому что ты знаешь этих проказников, их слабые места.

— Хорошо, я попробую. Но разрешите мне ненадолго уйти.

— Подожди, я посоветуюсь с капитаном.

— Хорошо, — сказал Каяхара. — Мы его будем ждать наверху.

Через полчаса Федя Кузовков стоял в рулевой рубке рядом с капитаном и Алленом.

— Инцидент исчерпан, — сказал он когда-то услышанную и очень понравившуюся ему фразу.

— Что ты хочешь сказать?

— Они готовы сознаться. И вернуть банки с шоколадом.

— Но как это тебе удалось?

— Кузовок помог. Он ведь слышал наш разговор. Вот и помог.

— Я знаю, твоя собака очень умная. Но что же, она понимает и человеческую речь?

— Понимает, понимает… Видите, он и сейчас на вас смотрит.

— Смотреть-то смотрит, но ничего не говорит.

— Ну, хорошо. Тогда расскажу я. Когда мы с Кузовком вернулись в трюм, пацаны стали спрашивать…

— Что значит слово «пацаны»?

— Ну, мальчишки… Это мы между собой так друг друга называем.

— И что же дальше?

— Несколько пацанов отозвали меня в сторону. Они спросили, зачем это вы меня вызывали, о чем шел разговор? Тут я решил схитрить. «Мистер Аллен и капитан, говорю, попросили у меня на время собаку. Они хотят с помощью Кузовка по запаху найти тех, кто стащил шоколад». Они сразу испугались. Ведь знают, Кузовок что хочешь найдет.

При этих словах Федя прижал голову собаки к себе.

— Так вот… Вижу, напугались. Спрашивают: «Что же нам делать?» Тогда я и сказал: «Если не хотите позора — лучше сознайтесь. И банки верните. Иначе об этом узнает вся колония и все японцы». Они тогда говорят: «А что нам за это будет?» «По головке, конечно, не погладят, — ответил я. — Но если честно сознаетесь, может, простят».

— Выходит, мне надо вернуться в свою каюту и там ждать гостей? — спросил Аллен.

— Думаю, да.

Часом позже, уже в который раз за этот вечер, капитан и Аллен встретились снова.

— Я вижу, мистер Аллен, на вашем лице улыбка?

— Как же не улыбаться? Только что моими гостями были похитители шоколада.

— Сколько же их? Каюты хватило?

— Не так много, как вы предполагаете. Трое мальчишек. Всем по двенадцать-тринадцать лет. Каялись…

— Меня интересует главное. Зачем они это сделали? Ведь, насколько мне известно, вы дважды или трижды в неделю даете каждому ребенку по плитке шоколада.

— Да, верно. Но здесь я встретился с тем, что заставило меня перестать сердиться и даже понять их.

— Понять?..

— Представьте себе, мне стали понятны мотивы их проступка.

— Я сегодня, мистер Аллен, не перестаю удивляться. Сначала собака в качестве детектива. А сейчас вы со своим всепрощением.

— Иногда важно понять причину…

— И вы узнали? — не дал договорить Каяхара.

— Конечно. Я сказал, что, наверное, им не хватает сладкого. Если так, то я распоряжусь, чтобы к столу подавали больше печенья, джема и шоколада. Тогда они ответили, что сладкое им уже надоело. Кроме того, напомнили они мне, шоколад в этих жестяных банках вовсе и не сладкий… И даже невкусный. Этим они меня еще больше озадачили. «Зачем же тогда вы это сделали?» «Мы взяли шоколад не для себя, — сказали они, — а для наших братьев, сестер, пап и мам. Мы хотели привезти эти банки в Петроград. Там голод, а шоколад очень сытный. Мы хорошо и вкусно едим, всегда сыты. А наши близкие голодают». Один из мальчиков даже показал мне письмо от младшего брата. «Но ведь вы подвергаете риску всех пассажиров парохода», — сказал я им. И знаете, что они, эти мальчишки, мне ответили? «На „Йоми Мару“ очень хороший капитан. С нами не случится то, что с „Титаником“. А значит, и не понадобится неприкосновенный запас. В Питере сейчас он куда нужнее, чем здесь, на судне». Что бы вы, господин Каяхара, на моем месте ответили этим детям?

— Да, — озадаченно почесал затылок капитан, — я всегда понимал, что логика женщин и детей отличается от нашей. Как знать, может быть, в их проступке больше правды, чем в моем гневе.

В это время они увидели мальчика с собакой.

— А вот и главный герой! — сказал Аллен. — Спасибо, Кузовок! Чего тебе хочется? Чем тебя наградить?..

Федя наклонился к собаке и что-то шепнул псу на ухо. А тот тявкнул в ответ.

— Да, у него есть просьба. Кузовку надоело бегать по железной палубе. Позволят ли ему, спрашивает Кузовок, погулять по берегу, когда мы придем в Сан-Франциско?

— У нас, в Америке, санитарная инспекция очень-очень строгая. Но Красному Кресту верят. Что-нибудь придумаем…

Судно — как лист, сорванный и унесенный ветром. Теперь морское дно и небо куда ближе, чем берег. Чередуются закаты и восходы, а до причала все еще далеко.

Спокойный и даже безропотный, океан начинает ни с того ни с сего сердиться. Он уже давно испытывает неудобство. Пароход на его поверхности — досадная заноза. Необъятная спина сначала подрагивает. Затем начинают перекатываться бугры мышц. И пошло-поехало! Резкие, как удары плети, порывы ветра… Вода, подогреваемая гневом, закипает и бурлит.

Океан, словно дикая, необъезженная лошадь, подбрасывает и швыряет пароход из стороны в сторону. Но капитан Каяхара опытный наездник. Необузданности и гневу океана он противопоставит спокойствие и хладнокровие. Не мигая, смотрит он сквозь лобовое стекло, лишь изредка отдавая приказы рулевому матросу, который с трудом удерживает судно на курсе.

Уверенность капитана передается всему населению парохода. Этот шторм для детей уже второй. А значит, не такой и страшный.

Маленькие девочки в глубине трюма, расчертив мелом железную палубу, играют в классики.

Парочка старших колонистов назначила свидание в укромном уголке. Шторм? Но ведь это он бросил их друг другу в объятия.

Райли Аллен записывает в дневнике:

«День этот начался скверно. Но к вечеру погода переменилась. И стало прекрасно. Впервые за всю неделю мы увидели луну. Правда, слабую. Она прорывалась сквозь облака…»

Вначале пароход решили направить в Сан-Франциско южным путем. С остановкой на Гавайях. Этого хотели все — и дети, и японцы, но особенно Райли Аллен.

В ноябре 1918 года, покидая свою редакцию и свой остров, он был уверен, что вернется в Гонолулу через три-четыре месяца. Если кто-то сказал бы тогда Райли, что его миссия не ограничится репортажами из большевистской России и что он займется делом, совершенно ему незнакомым и непривычным — возглавит детскую колонию, а затем и морскую экспедицию, — Райли ответил бы, что речь идет совсем не о нем, а о каком-то другом человеке.

Но вот сегодня в его дневнике уже июль двадцатого. Почти два года, как он покинул Гавайи.

Когда «Йоми Мару» стоял в Муроране, еще была надежда, что пароход возьмет курс на юг. Райли даже обещал Марии Леоновой показать ей Жемчужную гавань и Дайменд Хэд — потухший вулкан, излюбленное место его прогулок. А детей непременно поведет на Вайкики — лучший в мире пляж. На острове Русском прекрасный берег. Но Вайкики — что-то особенное.

Легко понять разочарование Райли, когда из штаб-квартиры Красного Креста пришло указание — «Йоми Мару» пойдет северным путем. Возразить Вашингтону было нечем. Путь этот и в самом деле короче и дешевле.

Если в одном месте собирается тысяча человек, то каждый день у кого-нибудь да выпадет день рождения.

Ханна Кемпбелл, большой мастер по семейным торжествам, как только попала в колонию, попросила у русских воспитателей списки детей. В них должен быть указан не только год, но и дата рождения. И с тех пор каждый колонист знал — его не забудут и не обойдут в этот самый радостный и вместе с тем, если ты далеко от дома, самый грустный день.

Так было на острове. Так продолжилось и на «Йоми Мару». Верная себе, Ханна запаслась в Японии поздравительными открытками, искусственными цветами, сладостями и сувенирами.

Сегодня, заглянув, как обычно, в свой список, она ахнула. На пароходе тридцать две Ольги, больших и маленьких. И завтра, 24 июля, у них именины, иначе говоря — день ангела.

Не теряя ни минуты, миссис Кемпбелл поспешила к Бремхоллу.

— Барл, мне нужна помощь.

— Что-то случилось, Ханна?

— Да. Вам знакомо имя Оля?

— Кажется, знаю такую девочку. Но что с ней?

— Не с ней… А с ними. Девочек с таким именем на пароходе несколько десятков. Завтра их святой день. А я просмотрела. Осталось совсем мало времени, чтобы их поздравить.

— Чем могу помочь?

— Я возьму на себя стол и подарки. А вы — остальное. Вы такой выдумщик! — решила польстить Ханна.

— Но ведь это не день рождения…

— Ну и что с того. Православные и католики отмечают память святых, чьи имена носят, очень торжественно. Давайте и мы устроим детям веселье.

— Вам виднее. Вы знаете русских лучше, чем я.

— Да. Мы всей семьей — я, Чарльз и наши дети — больше года жили на прииске, рядом с озером Байкал. Люди, нас окружавшие, трудились не покладая рук. Но когда наступал праздник (это русское слово я запомнила одним из первых), все предавались развлечениям.

— Даже зимой?

— Зимой — еще больше. Помню, однажды утром наша прачка, занятая стиркой, случайно взглянула на календарь. Он висел на кухне. Она воскликнула: «Боже мой! Красный!» Дело в том, что праздники отпечатаны в календаре красным цветом. Это был единственный способ распознавания праздников, известный ей. Наша прачка тотчас сложила белье в старый бак для кипячения. Никакой больше стирки в этот день!

— Теперь я понимаю, почему наши дети так любят танцы и веселье, — сказал Бремхолл.

— Это верно. Ничего нет дороже для русской души, молодой или старой, чем праздник, — последнее слово миссис Кемпбелл произнесла с особым чувством.

Четыре дня спустя, 28 июля, Райли Аллен пишет в морском дневнике:

«Сегодня именины Владимиров. На пароходе около сорока мальчиков с таким именем. Вечером в столовой персонала были танцы в их честь…»

А далее следуют цифры:

С полудня 27 июля до полудня 28 июля: