Он остановился у лотка уличного торговца горячей пищей и, купив у него кусок запеченной осетрины, завернутый в лепешку, принялся с аппетитом нажевывать.

С удивлением я увидел, что и Рихард присоединился к нему.

А я с недовольством и беспокойством оглядывался вокруг.

Похоже, в этом районе Лигэла обитали люди, представлявшие дно этого мира, – от опустившихся бродяг-оборванцев до вполне вроде бы нормальных на вид личностей, но со специфическим выражением лиц и глаз, так хорошо знакомым мне.

Чутье подсказало мне, что отсюда надо побыстрее убираться.

И чутье не обмануло.

В мою сторону направлялся мускулистый, поджарый, крепко сбитый тип в шелковой красной жилетке. Шею его обматывало с дюжину рядов тонкой серебряной цепочки, пальцы были усажены замысловатой формы шипастыми перстнями. В ухе была серьга в виде миниатюрной каракатицы, держащей щупальцами шарик золотистого топаза.

Его лицо было презрительно надменным, бритый наголо череп украшала многоцветная татуировка – растопыривший лапы паук.

Следом за ним нарочито небрежно потянулись еще несколько человек – я насчитал пятерых, включая тощую девчонку, чье лицо было разрисовано горизонтальными полосами зеленого цвета.

Здравый смысл подсказывал мне, что направляется он ко мне не с тем, чтобы пожелать доброго вечера. В некотором беспокойстве я поглядел туда, где вкушал свою осетрину Ингольф.

– Ты не выпьешь со мною пива? – спросил амбал, приблизившись.

Несколько секунд я пребывал в замешательстве.

За этим предложением могло крыться все что угодно – от желания нетрезвого завсегдатая поболтать со свежим человеком до приглашения к однополой любви.

– Извини, я не пью пива, друг, – сказал я как можно доброжелательней. Должно быть, улыбка моя была довольно жалкой. Он словно бы этого и ждал.

– Тебе, стало быть, не нравится пиво? А может быть, ты хочешь вина?

– Он, наверное, вообще ненавидит пиво! – пискнул высунувшийся из-за плеча бритоголового коротышка.

Слишком поздно я сообразил, в чем тут дело.

Пиво было национальным таххарским напитком, в то время как вино больше любили в сгинувшем Каоране (это, кажется, единственное, что достоверно известно о них широкой публике). И до сих пор среди подданных императоров дома Хайгетов принято хвалить пиво, а вино – ругать (хотя пьют его не меньше).

– Эй, приятели. – На выручку мне пришел Ингольф, приближаясь к нам нарочито неторопливой, тяжелой поступью. – Если мой друг вас чем-то задел, то прошу его простить. Если что, могу поставить всем выпивку.

Но компанию не привлекла идея выпить за чужой счет.

– Не лезь, мужик, – махнул рукой атаман, как от мухи отмахнулся. – Мы уважаем гостей и не хотим, чтобы с ними приключились неприятности. Но если ты напросишься, с тобой может случиться такое, от чего твоя мамочка будет плакать.

Лицо Ингольфа потемнело.

– Полегче, – не предвещающим ничего хорошего тоном процедил он. – Моя мать давно умерла, но мне не нравится, когда всякие жирные свиньи треплют ее имя своими грязными языками.

Последние слова были восприняты всеми пятью как сигнал к началу драки.

Трое во главе с бритоголовым кинулись без предупреждения на Ингольфа, двое – девка и коротышка – атаковали меня как представляющего, по их мнению, наименьшую опасность.

Я успел вырубить девку – она подставилась по-глупому, – отмахнулся от коротышки, но третий из компании, до того державшийся сзади, неожиданно выхватил из широкого рукава электрохлыст. Судорога буквально разодрала меня на части.

Сквозь дымку я видел плюющийся молниями пистолет в руке Ингольфа, непонятно как у него оказавшийся, держащегося за плечо бритоголового и Рихарда, молотящего его ногами, увидел, как один из бандитов, зажимая руками окровавленное лицо, валится на асфальт… Потом все исчезло во тьме с редкими искрами.

– Ну я же говорил – жив он, все в порядке. А вы уже хотели его эликсиром потчевать! – Это были первые слова, которые я услышал, выплыв из забытья.

Открыв глаза, я обнаружил, что нахожусь у нас в номере и вокруг меня собралась вся наша команда, включая даже Файтах.

Как коротко рассказали Ингольф и Рихард, разметав банду по сторонам, они подхватили мое бесчувственное тело, остановили проезжавшую мимо машину и, сунув водителю изрядное количество «синеньких», рванули к гостинице.

Потом выяснилось, что водителю отвалили треть имевшейся у нас суммы.

Оставалось надеяться, что такие деньги отобьют у водителя память напрочь.

По случаю моего возвращения к жизни тут же была распита бутылочка местного коньяка. Убедившись, что со мной все в порядке, все разошлись по комнатам. У меня остались только Рихард и скандинав.

– Занятная штукенция… – Ингольф еще раз осмотрел тупорылый короткий пистолет-разрядник. – Занятная. Но не по мне.

– Не по тебе? – хмыкнул Рихард. – Да ты им всю шайку положил. И одного, как мне кажется, насовсем.

– Нет, – усмехнулся Ингольф. – Этим я положил половину. Остальных – кулаком. Если на то пошло, ты больше сделал, когда стрелялку у лысого забрал. И где он ее прятал, такую здоровую?

Я попытался встать, но головокружение и головная боль уложили меня обратно на диван.

Черт, как все неудачно обернулось! – думал я, слушая веселую болтовню друзей. То, что мы вполне могли расстаться с жизнью на этой поганой улице – это само собой. Но мало того: что, если бы нас, к примеру, загребли в полицию? В таких местах полиция, судя по моему предыдущему опыту, не должна усердствовать, но кто знает… С нашими паршивыми справками – как бы мы выглядели?

Да, опасность может грозить и с другой стороны. Одно дело, если мы нарвались на мелких шакалов-одиночек. Тогда они, скорее всего, забьются куда-нибудь в норку и постараются не попасться нам на глаза.

Но вдруг мы задели серьезную местную братву и те захотят разобраться с наглыми чужаками? Хотя эта компания на серьезных не тянет, но кто знает?

Впрочем, что беспокоиться о таких мелочах – неизбежных последствиях, в сущности, нашего странствия?

Вся наша жизнь, весь путь, которым мы шли этот год, – путь по краю.

Рихард, что-то напевая себе под нос, тем временем внимательно изучал оружие, доставшееся нам по случаю. Поднявшись с дивана, я присоединился к нему.

Это был местный армейский пистолет-пулемет калибра пять миллиметров, под патрон со сгораемой гильзой, снаряженный пулями в титановой оболочке, с магазином на девяносто патронов и электронным прицелом, для которого нет разницы между ночью и днем.

При нем же был и подсумок, набитый патронами. Нам здорово повезло, что типы, с которыми мы столкнулись, наверняка толком не умели с ним обращаться. В противном случае все бы могло кончиться куда печальней.

Оружие серьезное – опасней его только боевой разрядник да еще лучемет.

Так что наша вылазка увенчалась успехом, хотя и не в том смысле, в каком мы рассчитывали.

А главное – все кончилось хорошо. И уже на следующее утро я чувствовал себя великолепно, словно не валялся вчера полтора часа без сознания.

И, кстати, эту историю мы не поведали Мидаре, появившейся следующим вечером: не столько чтобы не огорчать ее, сколько чтобы не услышать от нее чего-нибудь насчет взрослых людей, которых нельзя оставить одних.

Мидара

В этот вечер я посетила магазин подержанных яхт. Не найдя (как, впрочем, и предполагала) ничего подходящего ни по цене, ни по качеству, я еще довольно долго говорила с хозяином – бывшим кораблестроителем: у нас нашлось что обсудить. Хотя, по большому счету, разговор этот я затеяла в надежде узнать, где можно купить подходящую нам посудину (и тут тоже не выяснила ничего полезного). Покинула магазин я уже перед заходом солнца.

Он размещался в одном из благополучных, «чистых» кварталов, не имевших ничего общего с теми, другими, где я бывала с товарищами прежде, и даже более солидными, чем тот, где стоял «Речной».

Чистые широкие улицы, залитые светом окна домов. Многоцветное зарево в темном вечернем ночном небе. В голографических витринах магазинов и увеселительных заведений – разумеется, исключительно благопристойных и почтенных – возникали и исчезали объемные проекции – многоцветные призрачные картины и пейзажи. Широкие тротуары, шикарные машины, плавно текущие неплотным потоком. Время от времени попадались занятные сооружения – что-то вроде блестящего огнями стеклянного шара или диска на тонкой ножке (правда, высотой три или пять этажей) – ни дать ни взять гигантские грибы. Это были кафе или рестораны.

Мужчины в крикливых полосатых пелеринах и жилетах с полами чуть ли не до колен, женщины в широких шароварах и прозрачных косынках, в несколько слоев лежавших на голове, выпархивали из дверей, шли по прозрачным, залитым синеватым светом галереям, проложенным вдоль стен домов высоко над мостовой; садились в машины и автобусы; влезали в крошечные кабинки канатных дорог и тесные вагончики монорельса.

Чужая мне жизнь обитателей чужого города. Но почему, глядя на этих людей, которым не надо думать о том, в какой мир они попадут завтра или послезавтра, и вообще ни о каких таких мирах знать не знающих, мне становится тоскливо?

Я не могу просто так зайти в какой-нибудь из этих уютных подвальчиков или «грибочков», просто посидеть, попить таххарского чаю или пусть даже пива. Или сыграть на местной разновидности рулетки, состоявшей из десятка вращающихся разноцветных концентрических кругов, – для выигрыша нужно, чтобы совпали номера хотя бы двух из них.

Наконец – подсесть к любому из них и просто поговорить.

Вернее, могла бы… Но что-то мне мешало. Как если бы между мной и всеми ними был невидимый прозрачный барьер. Словно этот мир ненавязчиво отторгал нас. Или это касалось только одной меня?

Что сделать, чтобы это преодолеть? Или не надо ничего делать – я же не собираюсь тут поселиться…

Я почувствовала настоятельную необходимость развеяться. Но шум и многолюдье этих шикарных улиц меня отпугивали.

Я свернула в один из переулков и пошла куда глаза глядят. Небольшие разноцветные фонарики, развешанные на карнизах и стенах, мягким светом освещали улицу – почти пустую, в отличие от тех шикарных проспектов, что проходили совсем рядом.

И свернула в первую же попавшуюся дверь, над которой светилась вывеска с дымящейся чашей.

Ресторан мне сразу понравился. Прежде всего тем, что был чем-то похож на тот, что был у нас на базе (вот уж не думала, что когда-нибудь воспоминания о ней вызовут у меня положительные эмоции).

Низкие своды, массивные деревянные столы, которым, быть может, лет сто, если не больше. Мощные, почерневшие от времени деревянные же перекрытия, на которых висели грубо кованные железные светильники – вряд ли подлинная старина, скорее уж стилизация.

И пол тоже не вульгарный пластиковый, а из вытертых тысячами ног дубовых квадратов.

Из периодически открывавшегося окошка на стойку подавались тарелки, содержавшие маринованные щупальца осьминога, соевый сыр, здешние оливки, размером немногим больше вишни, тушеную крольчатину и что-то похожее на кофе в крошечных круглых стаканчиках с соломинкой.

На полках за стойкой выстроились разнообразные бутылки и кувшины с замысловатыми наклейками, голографическими и обычными, с золотом и серебром, изображавшими незнакомые геральдические гербы и стилизованных животных, в которых не без труда угадывались прототипы.

При входе я еще раз украдкой оглядела себя. Вроде ничего особенно выделяющегося. Брюки из отливающей темным серебром ткани, заправленные в узкие сапоги на высоком каблуке (и то и другое куплено здесь), моя любимая куртка из змеиной кожи (выигранная мной в карты еще на базе, а там, где ее сделали, стоившая, как мне говорили, безумных денег), под ней облегающая белая блузка.

И куртка и блузка фасона, отличного от принятых тут, но это как будто не должно привлечь особого внимания. Как выразился Василий, тут можно надеть на голову консервную банку с прорезями для глаз, а сзади прицепить лисий хвост, и то никто особо не удивится.

– Что угодно уважаемой? – Стоило мне опуститься за один из крошечных, на двух человек, столиков, как возле него появился элегантный седоусый служитель в оранжевой блузе. Судя по исходящему от него достоинству – не просто официант, а целый метрдотель. Я несколько оторопела от такого, как иногда выражался Василий (что-то часто я его вспоминаю), «навязчивого сервиса».

– А что вы бы предложили сами? – нашла я выход из положения.

Метрдотель внимательно взглянул на меня, я уже решила, что ошиблась: наверное, вести себя подобным образом тут было не принято.

Но метр, улыбнувшись, чуть поклонился:

– Охотно, леди. Можем предложить окорочка туанусов, рагу из моллюсков в водорослевом соусе, омаров, тушенных с пряностями. И конечно, пятнадцать сортов пива. Особо отмечу арбильское в кувшинчиках и бутылях, тоатское просяное, аунское… Но я бы особо рекомендовал вам алийское бочковое. – Его ладонь в белой перчатке изящно указала на стеллаж за стойкой, где на нижней полке в ряд выстроились цилиндры темного дерева. Пиво тут хранили не в обычных бочках, а в выдолбленных из цельной колоды сосудах или больших чанах с прибитой обязательно деревянными гвоздями крышкой. Чем старше сосуд, тем дороже он ценится гурманами, и тем лучшее качество якобы приобретает в нем напиток.

Заказала арбильского и окорочка туанусов (что это за птица – я так и не поняла) и принялась за еду.

Тихая уютная обстановка, одиночество, приятная музыка из приемника располагали к умиротворенным мыслям.

И я позволила себе слегка расслабиться.

Что, если нам прекратить эту бесконечную гонку и все-таки остаться тут, в этом мире?

Ингольф будет выступать в каких-нибудь боях без правил или просто устроится вышибалой в казино – вышибалы нужны везде и всегда.

Дмитрий, Василий и Анк с Орминисом станут, как и были, моряками, а может, займутся торговлей.

Рихард с Ильдико поселятся, как они и мечтали, в маленьком приморском поселке: Рихард будет ловить рыбу, а его сестра – продавать.

Я… ну, могу поступить в телохранители – телохранителей-женщин тут мало, и они поэтому очень ценятся.

Даже для Файтах что-нибудь найдется – хотя бы место танцовщицы в баре…

Разве вот Тронку делать тут будет решительно нечего – с его воровскими навыками здесь он попадется в момент…

И зажили бы мы все тихой, спокойной, размеренной и сытой жизнью… до того момента, пока документы любого из нас не попали бы на более-менее тщательную проверку…

– Разрешите разделить ваше одиночество? – послышалось за моей спиной.

Позади меня стоял высокий человек, доброжелательно улыбающийся.

Ему можно было дать и тридцать пять, и пятьдесят. И седина на висках его не старила.

Одет он был в распространенный здесь плащ, представлявший собой полотнище с дыркой посередине и надевавшийся через голову. Помнится, Василий называл его забавным словом «пончо».

Насколько я успела просечь ситуацию, он деликатно и вежливо напрашивался на знакомство с перспективой. Несколько секунд размышления, и я решила, что, пожалуй, пока пойду ему навстречу. Почему бы и нет?

В конце концов, я не невинная беззащитная девочка, да и он не походил ни на бандита, ни на маньяка.

– Не возражаю, – коротко согласилась я.

Спустя час после светской беседы и легкого ужина мы покинули заведение.

Спускаясь с лестницы, он вежливо подал мне руку, при этом чуть дольше, чем требовалось, задержал мою ладонь в своей.

Мы подошли к его машине, и я не смогла сдержать вздох удивления.

Мощный силуэт скругленных очертаний, похожий на утюг, с острым носом, с телекамерами вместо зеркал заднего обзора, транслирующими изображение на экран на приборной панели, полусферой антенны спутникового телефона и шеренгами черепашек вдоль нижней кромки стекол, означавших, что и стекла, и вся машина бронированы.

Несколько секунд я стояла в нерешительности, прикидывая: а не распрощаться ли мне тут же? Хотя поводов для тревоги не было – меня пригласила явно респектабельная личность. Если, разумеется, он не пришил хозяина этой машины пару часов назад.

Вытащив из кармана брелок, он нажал несколько кнопок, и вся задняя стенка машины медленно пошла вверх.

– Прошу.

Я нырнула в полумрак салона, пахнущего настоящей кожей.

Массивная дверь почти неслышно опустилась за спиной. Почему-то возникла ассоциация тех хитроумных штук с ножом, с помощью которых в мире Василия и Дмитрия рубили головы приговоренным к смерти.

Удобные кресла вдоль стен (любимый тут дизайн) и единственное кресло водителя впереди, в суживающейся кабине. Свет в салоне не горел или вообще не был предусмотрен. В сумраке только светились зеленым цифры на индикаторных панелях.

Мы ехали в молчании, он не оборачивался.

Я подумала, что, в случае чего, мне не составило бы труда сейчас придавить его горло захватом, прижав к подголовнику кресла, и перекрыть кровоток к мозгу… Спустя секунд пятнадцать он потерял бы сознание… И авто, идущее на весьма приличной скорости, слетело бы с путевой развязки, на которую мы как раз въезжали, и, кувыркаясь, рухнуло бы с высоты десятиэтажного дома…

Я невольно вздрогнула: с какой стати, интересно, мне лезут в голову подобные мысли? Он пока ничего плохого мне не сделал и никаких нехороших планов в отношении меня, похоже, пока не строит… То есть, наверное, планы насчет меня у него вполне определенные, хотя как знать?

Он каким-то образом спиной почувствовал мое напряжение.

– Никогда не приходилось ездить на таких машинах? – спросил он, по-прежнему не оборачиваясь.

– Нет, не приходилось, – подтвердила я, не покривив душой.

У меня на родине личные машины даже у богачей были куда как скромнее, да и кататься мне довелось все больше на броневиках…

– А куда мы едем?

– Ко мне на виллу, если, конечно, не возражаете.

Мимо проносились освещенные дома, окруженные высокими заборами – иные в четыре человеческих роста, из сплошных металлических щитов. Настоящие замки с прогулочными двориками на крышах и целыми садами, над которыми были натянуты тенты из тонкой пленки. Освещенные улицы сменялись темными, узкие – широкими, многолюдные – пустынными, а современные – каким-то древним захолустьем, временами напоминавшим мне полузабытые уголки моего родного города.

Вилла моего нового знакомого представляла собой высокую круглую башню, увенчанную кольцевым эркером под конической крышей с загнутыми краями. Башня стояла в центре сада, где высокий кустарник соседствовал с круглыми лужайками.

Мы въехали в ворота виллы, при нажатии кнопки на панели машины послушно разъехавшиеся в стороны перед нами.

По аллее, очерченной двумя цепочками огоньков, мы подъехали к дому и оказались перед площадкой, устланной керамической плиткой и окруженной аккуратно подстриженным газоном.

На площадке вспыхнул прямоугольный контур люка, и через несколько секунд перед носом машины открылся уходящий круто вниз проезд.

Лимузин медленно съехал вниз, в небольшой подземный гараж, тускловато освещенный газосветной трубкой на невысокой притолоке.

За полупрозрачной стеной я разглядела смутные очертания какого-то летательного аппарата со сложенными крыльями, стоявшего на прицепе.

Из гаража на лифте, кабина и шахта которого были сделаны из толстого прозрачного пластика, мы поднялись прямо в дом.

Я успела увидеть только винтовую лестницу из темного дерева, такие же темные резные панели на стенах холла, и вот мы оказались на втором или третьем этаже.

– Переобуться можно? – спросила я, покинув кабинку.

Он то ли не понял, то ли не расслышал. Уловив его недоуменный взгляд, я, секунду подумав, с непринужденной улыбкой сбросила сапоги и ступила на ковер. Пусть думает, если что не так, что у меня деревенские манеры, – в конце концов, я в гости не набивалась.

До этого я, естественно, не бывала в фешенебельных домах здешней аристократии, хотя уже не раз видела эти башни. Внутри они заметно отличались от общепринятого облика домов обычных людей.

Весь этаж занимал один большой круглый зал, разгороженный книжными шкафами и просто ширмами.

Обстановка в гостиной была умеренно роскошной. Общепринятые тут диваны вдоль стен, покрытые грубо тканными покрывалами с длинными кистями. Яркие ковры с арабесками на стенах, однотонно-синие и зеленые – на полу. В выгородках между шкафами и экранами стояли низкие овальные столики и низкие ящички, обитые сверху бархатными подушками – на них полагалось сидеть. Головизор был размером с небольшой шкаф. Рядом с ним стояла высокая граненая колонка видеомагнитофона – самой дорогой здешней модели. Окна, правда, были уже привычного, излюбленного здесь фасона – высокие и узкие, от потолка и почти до пола, с толстыми стеклами.

Оставив меня, мой новый знакомый молча скрылся в лифте. В ожидании хозяина, чьего имени я пока не знала, я забралась с ногами на диван. Должно быть, именно на этом диване не раз сидели приведенные хозяином шлюхи. Впрочем, нет, вряд ли он водил сюда обычных продажных девок. Надо полагать, в этом доме появлялись женщины классом повыше: какие-нибудь танцовщицы, актрисы, натурщицы и модели, в крайнем случае – элитные куртизанки.

В шкафах во множестве стояли книги. Здешние книги не похожи на обычные книги других миров. Они складываются одной длинной гармошкой и пакуются в пластиковые пачки. У хозяина была подобрана, насколько я могла судить, почти не умея читать на таххарском, весьма неплохая библиотека.

Приподнявшись, я достала одну из них, пролистала страницы, покрытые строками зеленого и шафранового цветов. Хотела поставить обратно, но положила рядом с собой – пусть не думает, что я совсем тупая.

Появился хозяин. Он поставил передо мной круглое блюдо с тарелочками с закуской, в центре которого стояла высокая керамическая бутыль.

На отдельном маленьком подносике стояло два тонких, блестящих золотыми узорами хрустальных бокала в форме витых раковин.

– Итак, выпьем за приятное знакомство. – Он откупорил бутыль. – Этому вину сорок лет – виноградники Аулите, один из лучших урожаев.

Вино было густое и темное, как растопленная смола, но на вкус сладкое и легкое.

– И в самом деле вино неплохое, – резюмировала я, когда пригубила уже второй бокал.

Я явственно представила, что произойдет дальше.

Наверняка он попытается меня напоить, а когда я дойду, по его мнению, до нужной кондиции, начнет раздевать. Что ж, постараюсь этого избежать. Ну а если не получится – орать как зарезанная и драться не буду. Так что у него есть шанс получить то, к чему так стремятся мужчины, увидев смазливенькое личико и ладную фигурку. Ладно, от меня не убудет. Но, Матерь-Луна, как же все это тривиально! Всегда одно и то же…

– Я вижу по вашему лицу – вас что-то беспокоит, не так ли? – Его вопрос застал меня врасплох. – Или, быть может, не понравилось вино?

– Нет, благодарю, вино превосходное, – несколько смущенно пробормотала я.

Вопреки ожиданию, он вовсе не торопился подливать мне новую порцию после моих слов, вместо этого спросив, кто я такая и чем занимаюсь.

– Я занимаюсь коммерцией, – не вдаваясь в подробности, ответила я.

– А в какой области специализируетесь? – последовал новый вопрос.

– В самых разных. – Я мысленно обругала продавца бумаг.

Еще несколько секунд он думал о чем-то.

– Может быть, нам пройти в комнату отдыха? – произнес он, делая приглашающий жест.

Комната отдыха, куда мы поднялись на лифте, располагалась этажом выше. Она была такой же большой, как и гостиная, но только была начисто лишена мебели и окон. Матовые светильники на стенах под самым потолком давали мягкий приглушенный свет розоватого оттенка. На сплошь застеленном мохнатым толстым ковром полу были разбросаны подушки. Тут же было несколько низеньких подставок эбенового дерева, на одну из которых он водрузил поднос.

Внимательно я пробежала глазами убранство комнаты, некоторое время изучала строгий геометрический узор ковров – переплетенные зеленые, розовые, оранжево-красные линии.

«Тут, на этих коврах, все и произойдет», – с какой-то усталой горечью подумала я. Холодная апатия и равнодушие при этой мысли вновь с неожиданной силой навалились на меня. Пусть бы это случилось побыстрее, и я смогла бы уйти. Даже если предложит потом деньги – не побрезгую взять.

Как раз о таком состоянии души говорила моя подруга на базе, американка Джейн Хаксмур: «Проще дать мужику, чем объяснить, почему ты не хочешь».

Лицо мое, надо полагать, яснее ясного отразило мое настроение.

– Я все-таки вижу, что ты чем-то расстроена, – произнес он. – Может, я смогу помочь?

При этом как бы невзначай (а может, и впрямь невзначай) сделал движение, пододвигаясь поближе. Еще пара таких движений, и он сможет дружески обнять меня за плечи…

Чтобы отдалить данную перспективу, я встала (выпитое вино напомнило о себе краткой заминкой движения), подошла к стене, делая вид, что хочу получше рассмотреть рисунок шпалеры. Ворс ковра приятно ласкал босые ступни, тонувшие в нем почти по щиколотку.

Пожалуй, у меня дома, еще в родовом особняке, обстановка была менее шикарной – у нас не одобрялась показная роскошь.

Дом… я почти забыла его, свой дом.

С восемнадцати лет у меня его и не было.

Жалкие убогие каморки, по которым я скиталась после ухода из семьи…

Тюремная кордегардия, куда я приходила лишь отоспаться после каждодневных двенадцатичасовых дежурств – почти без выходных и праздников. Крошечная, узкая, как склеп, комнатка, где я жила во время службы… Казарма борделя с пятью десятками таких же, как я, измученных баб… Женский барак на базе… Тамошний же домишко с мышами и тараканами, которых не брали никакие магические штучки, равно как и самые новейшие яды из высокоразвитых миров.

Он вновь наполнил бокалы.

– Я выпью за решительных женщин, – сообщил он. – А вы… Ты, – поправился он, – именно такая, раз согласилась поехать с незнакомым человеком к нему домой. – Перейдя окончательно на «ты», он, как я почувствовала, внимательно ждал моей реакции.

– Ничего удивительного. Я сразу поняла, что вы, – сделала я упор на последнем слове, – вы порядочный человек. А кроме того, я могу постоять за себя.

– Ты так уверена в себе?

Подумав несколько секунд (предупрежденный – вооружен), я вытащила из сумочки разряженную кредитную карточку и, видя как ползут вверх его брови, разорвала упругий пластиковый овал пополам.

– Ого… – Он рассмеялся, несколько, как мне почудилось, натянуто. – Пожалуй, страшновато было бы доверить таким пальчикам свое мужское достоинство! Как ты этому научилась?

– Тут нет ничего сложного – всего лишь тренировка, – пожала я плечами, вспоминая, как целый год еще у себя дома обучалась этому. Сначала рвала тонкую стопку бумаги, с каждым днем подкладывая все новые и новые листочки, потом перешла на картон – сначала тоже тонкий, потом все толще…

Его фривольная шутка, надо сказать, не произвела на меня особого впечатления – я уже знала, что подобные высказывания тут в порядке вещей. Чем-чем, а чрезмерно строгой моралью и ханжеством Таххар не славился.

– Я даже могу при большом желании разорвать колоду карт, – сообщила я, усилием воли гася боль в горящих от напряжения пальцах.

Он недоуменно уставился на меня, и тут я вспомнила, что в этом мире игра в карты неизвестна.

– Ну, таких, – я ткнула пальцем в половинки кредитной карточки.

– А, ну да, конечно. А скажи, Тэльда – твое настоящее имя?

– Да, а что? – Я слегка забеспокоилась.

– Просто очень похоже на артистический псевдоним. А сколько тебе лет?

– Двадцать семь. – Я уменьшила свой возраст: мне всегда говорили, что я выгляжу моложе своих лет.

– Замужем была?

– Не случилось, – коротко ответила я и только потом спохватилась, что по документам у меня целых два мужа.

– А уже пора подумать о семейном гнездышке.

– Это намек?

Он коротко рассмеялся:

– Ну, пока нет. А…

– Простите, почтенный Тцар, вы, конечно, вправе расспрашивать меня, коль скоро я у вас в доме, – произнесла я, тщательно выстроив фразу в соответствии с местными правилами этикета, – но, может быть, вы захотите сначала рассказать о себе?

Он некоторое время внимательно разглядывал меня:

– Ну что ж, хорошо. Мое полное имя Килан Сонд Тцар, я полноправный имперский подданный. Я, как ты, наверное, уже поняла, достаточно небедный человек. Владею долей в сельскохозяйственных и рыболовных корпорациях, акциями кобальтовых рудников и Генеральной Космической Компании, ну и еще кое-что по мелочи… Двое взрослых детей, дочери. Мое любимое занятие – летать на планере. Кстати, если хочешь, можем как-нибудь устроить воздушную прогулку. Сегодня не получится, конечно. – Он бросил взгляд на подсвеченные полной луной тучи. – Ну, что ты еще хочешь узнать?

– Ну, например, – протянула я, – я очень хотела бы узнать, где в данный момент находится и что поделывает жена почтенного Килана Тцара и мать его детей?

– А, вот что тебя беспокоит. – Он непринужденно улыбнулся. – Хорошо, изволь. Моя бывшая… – нарочито выделил он, – бывшая жена проживает в Тиотиокуане, в обществе очередного любовника. По крайней мере, так было полгода назад, когда я последний раз с ней связывался. Моя старшая дочь сейчас в Хендийской провинции, где живет с мужем, правда, судя по их образу жизни, внуков от нее я дождусь еще нескоро, если вообще дождусь. Младшая, – лицо его на миг потеплело, – учится в столичном женском лицее.

Он замолчал, и мы некоторое время сидели молча.

И впервые за все время – за те годы, как я покинула родину, – мне пришла в голову эта мысль: насколько, в сущности, абсурдно все то, что со мной случилось.

Как вообще такое может быть: я (что бы там ни было, а благородная йооранская дама из знатного семейства, насчитывающего тридцать два поколения) сижу тут, за невесть сколько миров от своего родного мира, на мохнатом ковре. И какой-то местный обитатель раздевает меня глазами и совсем скоро собирается меня на этих коврах разложить, может быть даже не удосужившись раздеться самому…

Впрочем, возвращаясь к реальности, подумала я, обитатель вовсе не «какой-то». Надо же, как все ловко получается: в первые же три недели пребывания тут мне удается подцепить местного миллионера, причем безо всяких стараний с моей стороны.

На миг возникло дикое предположение (видимо, во мне пробудился бывший лейтенант тайной полиции): что, если все это – хитро поставленная ловушка местных спецслужб, каким-то образом разгадавших нас?