И употребляли его через трубку, как коктейль через соломинку. При этом в чай могли добавить все что угодно: вино, ром, ликер и даже пиво.

Но на этот раз чай был пустой.

Неудивительно, что после сытной еды нас потянуло в сон.

И лишь спустя немало часов расслабленного безделья и полудремы, когда в окна номера уже вовсю светил закат, Мидаре пришло в голову, что надо бы навестить оставшихся на «Чайке» товарищей.

Мы спустились в холл, служивший одновременно харчевней, и Дмитрий отправился на причал.

Вернулся он спустя несколько минут, буквально гоня перед собой всех остававшихся до этого на судне – Рихарда, Тронка, Секера, Ильдико и Файтах, волочивших узлы и сумки с вещами.

По их словам, к ним явился важный дядька и передал распоряжение Мидары: собрать барахло и покинуть корабль, проданный хозяйкой ему лично.

При этом он размахивал какой-то бумагой вполне солидного вида, на которой было отпечатано лицо Мидары – словно живое.

Они почему-то поверили ему и, собравшись, отправились в гостиницу, но по дороге присели отдохнуть на скамью на перекрестке и чуть вздремнули… И проснулись почему-то только сейчас. И вот явились сюда.

Чтобы понять, что мы стали жертвами вульгарного жульничества и воровства, не нужно было много времени. Чтобы осознать, что случилась самая настоящая катастрофа, – его потребовалось не намного больше.

«Вот теперь – все!» Именно эта мысль была написана на лицах всех моих товарищей.

Мы только сутки пробыли в этом мире, а уже лишились всего того, чем владели.

Исчезло наше судно. Исчезло оружие, припасы – все, вплоть до запасных трусов. Исчезла большая часть золота, за вычетом дюжины вещиц.

Но неужели ничего нельзя сделать? Прошло не так много времени – часов пять-шесть. До берега миль сто пятьдесят. Даже на буксире наша коробочка не даст больше двадцати узлов – прочность корпуса не та. Значит, если сейчас поднять на ноги полицию, можно еще успеть…

Стоп!! Вот как раз привлекать к этому делу полицию мы не должны – если не хотим лишиться свободы, а то и жизни. Но неужели наша дряхлая посудина и впрямь представляет такую ценность, что ради нее следовало идти на такой сложный обман?

Первые минуты мы еще не могли сполна осознать все случившееся.

Но потом началось нечто невообразимое.

Наша команда, прежде даже в самых тяжелых ситуациях обычно сохранявшая хладнокровие и способность к осмысленным действиям, перестала существовать, рассыпавшись на отдельных личностей, очень напоминающих заблудившихся в лесу детей.

Таисия, стоически перенесшая тюремную неволю, просто села в углу и начала плакать, с каждой секундой все громче и жалобнее. Совсем скоро плач перешел в захлебывающиеся рыдания. Мидара кинулась успокаивать ее, но без толку. Вырвавшись из ее рук, девушка кинулась на пол, вцепившись в затоптанный ковер, и продолжила истерику.

Ее плач словно послужил детонатором.

Ингольф – обычно самый невозмутимый из нас, – вдруг взревев, кинулся с воздетыми кулаками на сжавшихся буквально в комок Секера и Тронка, выкрикивая разные неподобающие выражения.

С великим трудом мне, Дмитрию и Орминису с подключившимся Рихардом удалось оттащить его и усадить на диван (оттаскивать разъяренного викинга от его добычи – удовольствие, скажу вам, ниже среднего).

После этого мы занялись Рихардом, которому Ингольф случайно заехал локтем в бок, и тут уж пришлось успокаивать попытавшуюся наброситься на скандинава Ильдико.

Тем временем Мидара, метавшаяся между Таей и нами, в конце концов, видимо, махнув на нас рукой, встряхнула Секера и начала было допрашивать его: как все случилось и с какой стати они вот так поверили этому типу.

Мы тем временем попеременно то урезонивали хнычущую Ильдико, проклинавшую на все лады судьбу, что свела ее и брата с нами, то успокаивали Ингольфа, норовившего биться головой о стену.

А потом дверь номера открылась, и на пороге появилась наша судьба.

Чтобы прийти к нам на этот раз, она выбрала облик человека в лиловой форме с нашивками на обеих рукавах, ярко начищенной бляхой на шее, в рогатой пилотке и с большой кобурой на белой портупее.

Войдя, он чуть поклонился, бесстрастно оглядел все происходящее, а потом произнес слова, прозвучавшие для нас приговором:

– Уважаемые, прошу предъявить документы…

Выслушав нашу наскоро слепленную – по ходу разговора – историю, где фигурировала похищенная шхуна, на которой остались все наши бумаги, он нахмурился. Похоже, то, что мы, перебивая друг друга, рассказали ему, одновременно и вызвало в нем подозрения, и поставило в тупик.

После короткого раздумья он вытащил из болтавшегося на длинном ремне футляра мобильный телефон – формой, габаритами и цветом смахивающий на небольшой кирпич – и куда-то позвонил, принявшись косноязычно излагать нашу историю. Телефон что-то хрипло квакал в ответ – таков был местный язык в своем первозданном, не измененным лингвестром звучании.

Посреди разговора он повернулся к нам и спросил, откуда мы.

«Двум смертям не бывать», – промелькнуло у меня.

– Мы из Громану, – торопливой скороговоркой сообщил я, боясь, как бы кто-нибудь из нас не ляпнул какую-нибудь несусветную чушь и не выдал себя.

Он с толикой недоверия скользнул по мне взглядом и сообщил человеку на другом конце радиоволны, что мы появились тут из этого самого Громану.

Затем спрятал телефон и сухо сообщил, что мы должны до особого распоряжения оставаться тут и не покидать гостиницу, а еще лучше – отведенные нам апартаменты.

В окно мы увидели, как он уселся на велосипед и куда-то уехал.

Первой оцепенение стряхнула с себя Мидара.

Она выскочила из номера, оставив нас полушепотом (почему-то) обсуждать, что делать дальше, и явилась, запыхавшись, спустя двадцать с небольшим минут.

– Значит, так, парни, раз мы теперь из этого самого Громану, то хотя бы узнайте, что это такое…

Однако слишком много узнать о жизни этого архипелага, что лежит милях в ста к западу от Оргея, мы не успели. К гостинице подкатил выкрашенный в красный цвет фургон о шести колесах, на крыше которого возвышалась пулеметная башенка.

Оттуда вышли трое полицейских, немолодых и обрюзгших, и направились к дверям гостиницы.

С обреченным видом Тронк отправился отпирать дверь номера, готовясь впустить незваных гостей.

Нас деловито загрузили в заднее отделение броневичка – обитый желтым пластиком ящик, где мы тесно уселись на узкой скамье, сваренной из дюралевых труб.

Пять минут – до полицейского участка тут было совсем недалеко, – и нас выпустили, чтобы сразу загнать в дверь обшарпанного двухэтажного дома под клиновидной восьмиугольной крышей.

Мы устроились на такой же узкой скамье, разве что не из металла, а из ободранного дерева, в полутемном холле, под присмотром еще одного полицейского – на этот раз молодого, но с печатью все той же скуки на лице.

А те трое, что привели нас сюда, поднялись наверх по винтовой лестнице. И с ними – Мидара и Орминис: их незаметно, но ловко отделили от нас.

А мы остались обдумывать свое положение.

А оно было – хуже придумать трудно. Мы потеряли корабль, имущество и деньги. И в довершение всего оказались на крючке у местной полиции.

И теперь оставалось только сидеть и ждать решения своей судьбы. Нет ничего хуже этого ощущения бессилия: ты полностью беспомощен и, даже если вывернешься наизнанку, не сумеешь сделать ничего. Даже десятиминутный допрос – настоящий допрос – расколет любого из нас как орех.

Время от времени на лестнице появлялся полицейский и вызывал кого-то из нас, коверкая имена до неузнаваемости.

При этом никого не выпускали обратно, словно в детской страшилке про кабинет зубного врача, где стояло черное кресло, бесследно глотавшее пациентов, особенно пионеров.

Хотя все может объясняться куда проще и прозаичнее: их по мере допроса оттаскивают в местную кутузку.

Но вот наконец вызвали и меня. Войдя в узкий и длинный, как гроб, кабинет местного шерифа, я, к своей радости, увидел всех спутников, рядком усевшихся на диване у стены. Руки их были свободны от наручников, но держались они скованно и напряженно.

– Ну, давайте, рассказывайте, – бросил хозяин кабинета, указывая на стул.

Я сел и заблеял – иного слова не подберешь – историю, наскоро сочиненную нами за неполный час, пока мы ждали полицейских.

А сам думал: что надо делать, чтобы выпутаться из того положения, в котором мы оказались?

Ударить этого толстого борова в мундире ребром ладони по шее, и в тот же момент мои товарищи набросятся на расслабившегося у стены второго полицейского и скрутят его, не дав поднять тревогу.

Потом выйти из участка, по пути обезвредив тех четверых, что устроились в дежурке… Я скосил глаза на сидевших на диване друзей. Нет, никто из них не был в настроении скручивать кого-то и прорываться с боем куда бы то ни было.

Вместо этого я напряженно ждал, что страж порядка вдруг перегнется через стол, и, сцапав меня за шиворот, прорычит: «А ну, мерзавец, признавайся!»

Я буквально ощущал, что он не верит нам ни капли. Но почему бы ему нам не поверить, в самом деле? Ведь мы же не грабители, взятые на месте преступления?

Разве нет в этом мире людей, не преступников, которым тем не менее не с руки афишировать свою жизнь и биографию?

– Ладно, – внезапно оборвал мои невнятные излияния на полуслове инспектор. – Я не знаю, кто вы и как случилось, что вы ухитрились потерять документы вместе с вашей яхтой. Но вы нигде не числитесь, ни в каких розыскных списках, и предъявить вам нечего – это для меня главное. Приятели, – продолжил он, – я служу закону тридцать с лишним лет и повидал всякое. И поэтому знаю: не всякого нарушителя хватай. Случается, поспешность вредит как нарушителю, так и закону, и неизвестно – кому больше. Поэтому я оставлю вас в покое. Но, конечно, и вы должны будете пойти мне навстречу… – Он замолчал, словно раздумывая, в чем именно должно заключаться это «навстречу».

«Слава богу, – подумал я. – Началось с прочувствованного разговора за жизнь, а закончилось тривиальным предложением дать на лапу. Да здравствуют все взяточники во всех мирах!»

Мидара, мгновенно сообразив, к чему идет, выложила на стол и подтолкнула полицейскому извлеченную из кармана вещицу – платиновую, с несколькими небольшими бриллиантами чистой воды.

– И как это следует понимать? – официально спросил начальник полиции.

– Эту вещь мы совершенно случайно нашли на полу в заведении, где остановились, – как ни в чем не бывало сообщила Мидара. – Мы, как вы, надеюсь, верите, честные люди, и чужого нам не надо. Она ведь может быть краденой, так что мы передаем ее вам.

Он некоторое время созерцал побрякушку, потом небрежно смахнул ее в ящик стола.

– Ладно. Вижу, вы действительно честные ребята, которым не повезло. Короче, я знаю одного человека, который сможет вам помочь. С документами. Он живет в Лигэле, туда я советую вам отправиться… – Вот, – щелчком пальца он пустил в нашу сторону по полированному столу шестиугольную визитную карточку лилового цвета.

Местных цифр и букв мы не разобрали, но он зачем-то назвал адрес вслух:

– Квартал двадцать пять, улица Синяя, магазин Кора Синада. Спросите Бакора. Скажете: от дядюшки Пира. Покажете ему вот эту карту. Обязательно покажете. Без нее… – Он не стал углубляться в тему. – А пока я выпишу вам временные удостоверения на предъявителя, для тех, кто желает сменить имя и лицо.

Получив через час с небольшим свои временные удостоверения – большие карточки с нашими объемными фото, но без имен, – мы сели на паром, шедший на материк.

Чтобы купить билет, мы продали платиновую серьгу, оказавшуюся у Дмитрия.

Старое корыто было в пути двое суток. За это время оно достигло берега, вошло в устье небольшой реки, поднялось километров на сто пятьдесят и наконец остановилось у запущенного и грязного причала в одном из пригородов Лигэла. Оттуда мы еще несколько часов тряслись на здоровенной колымаге, именуемой автобусом.

Величиной с большегрузный трейлер, двухпалубный и трехсекционный, с резиновыми гармошками сочленений, своим цветом и загрязненностью напоминавший шкуру дохлого динозавра, он был похож на гибрид самосвала с вагоном самой паршивой электрички.

Грязный внутри немного менее, чем снаружи, с воняющим неизменной хлоркой туалетом и замызганным буфетом, где в автоматах продавались слабое пиво, похожее на прокисший лимонад, заправленный для пены стиральным порошком, и подогретое желе в картонных стаканчиках, сделанное неизвестно из чего.

Лица немногочисленных пассажиров в свете тусклых плафонов казались картонными масками, да еще кондуктор, всякий раз проходя мимо, бросал на нас подозрительные взгляды.

Ночная дорога (судя по качке – давно не ремонтируемая) нагоняла тоску, тем более что мы уходили все дальше от моря – единственной нашей надежды, и что будет с нами дальше, по-прежнему было абсолютно неясно.

Три или четыре раза автобус останавливался минут на десять-пятнадцать, становясь на зарядку.

И всякий раз сидевший рядом со мной старик в мохнатом жилете и такой же шляпе, с пластиковым мешком доверительно сообщал мне, что в прежние времена, когда машины ездили на пузырьковых накопителях с углеродной массой, останавливаться пришлось бы чаще, чем при наличии этих новомодных сверхпроводящих аккумуляторов. Да только вот когда знаешь, что бывает, когда такой аккумулятор взрывается – сперва углекислота разносит колбу термоса, а потом высвобождается заряд из разогревшегося сверхпроводника, – то никакого прогресса, честное слово, не пожелаешь.

К середине поездки этот старикашка, регулярно заводивший одну и ту же песню о взрывающихся накопителях и недостатках прогресса, уже начинал откровенно действовать мне на нервы.

Путешествие изрядно нас вымотало, и по прибытии в Лигэл нас хватило лишь на то, чтобы добраться до указанной любезным островным полисменом гостиницы и завалиться спать в наспех взятом номере. Впрочем, перед этим нас ждала еще одна не очень приятная процедура.

После того как мы показали выписанные на Оргее справки и на вопрос, бывали ли мы раньше в Межокеанских провинциях – так официально называлась здесь Америка, – дали отрицательный ответ, гостиничный детектив (пожилой лысый мужик в коричневой униформе) зачитал нам бумагу. В соответствии с ней нам запрещалось производить раскопки и покупать, получать в дар и обменивать предметы, принадлежащие «богомерзкому народу Каорана». За нарушение нас ждали репрессии вплоть до разжалования в низшие подданные, а за своевременный донос – поощрение в размере до трети имущества нарушителя. Кроме того, нам предписывалось ни под каким видом не читать насквозь лживую «Тайную историю покорения Каорана». (Ее принес нам в номер спустя несколько дней наш сосед по этажу – помятый тип с бегающими мышиными глазками – и взял за нее всего шесть «белых».)

И вот мы живем здесь, в Лигэле. Можно сказать, прижились.

За прошедшие дни мы выучили десяток слов, так что могли, хотя и с трудом, читать вывески. Так же с грехом пополам мы научились разбираться в местных идеограммах. Теперь мы знали, что три треугольника, вложенные один в другой, – символ игорного заведения, два скрещенных ножа – вовсе не эмблема здешнего общепита, а знак медиков, вроде нашей змеи и чаши. Сосуд белого металла с узким горлышком, увешанный колокольчиками, – распивочная, а такой же, но с ящерицей, – заведение, где женщины развлекают гостей тем, что им дала природа. А к примеру, бегущий мамонт с воздетым хоботом" обозначал все связанное с транспортными средствами. Местные средства передвижения, кстати, внешне сильно отличались от знакомых мне по прежней жизни. Легковушки напоминали крошечные микроавтобусы, а самые шикарные – папиросные коробки с зализанными очертаниями, поставленные на шесть колес. Да, почему-то здешние конструкторы упорно ставили свои изделия на три оси.

И кстати, мы узнали, что с нами, собственно, случилось. Воры-гипнотизеры, охмуряющие своих жертв силой внушения, не были тут редкостью.

Что до бумаги с портретом Мидары (именно такими контрактами обычно оформляются тут сделки), то, видимо, в сумке, с которой не расставался, тот тип и прятал лазерно-цифровой фотоаппарат…

Это был мой второй большой выход в город. Первый произошел вчера, когда я под охраной скандинава и Орминиса отправился на добычу денег.

Путь наш лежал на главный городской рынок, чье народное название – Большая Яма – вошло даже в официальную хронику.

Эта Большая Яма представляла собой огороженный высоким забором кусок земли примерно два на три километра.

Неподалеку возвышались тридцати-сорокаэтажные башни из отливающего синевой стекла – по соседству с Ямой располагался самый престижный район Лигэла, – а тут было самое обычное торжище, блошиный рынок, какие я видел не единожды. Почти такие же были в этом мире и сто, и тысячу лет назад.

Яма была не самым плохим местом в городе. Ничего по-настоящему опасного и противозаконного тут не происходило. Самые злачные места располагались на восточной окраине, в Кури. Тут же обыкновенная, в общем, толкучка, на которой торговали всем и вся.

Подержанной аппаратурой и новой одеждой. Оружием гражданским и, видимо, боевым и охотничьим тоже. Всяческими запчастями для разнообразной техники – от вентилятора и фризера до, наверное, космолета.

В секторе транспортных средств глаза разбегались при виде длинных рядов машин, включая древние рыдваны на жидком топливе. Были тут и катера с маленькими яхточками из стеклопластика – увы, годившиеся только для рек.

Толстая мулатка в радужной накидке, с выкрашенными в синий цвет волосами, предлагала крошечную прогулочную подлодку, а какой-то согбенный старикашка продавал вертолет, ненамного превышающий по размерам древний горбатый «Запорожец». Он мне особенно запомнился.

На обшарпанных пластиковых столах грудами были навалены разнообразные электронные детали и платы. Продавали суперпопулярную новинку – телевизионные голографические очки – и старую мебель. Продавали старинные монеты, потемневшие бронзовые безделушки, майоликовые блюда, кувшины в сетке трещин и прочую недорогую антикварную мелочь.

Рядами тянулись ветхие павильончики с древними игровыми автоматами и такие же павильончики с рядами кабинок, на дверях которых были вывешены выцветшие полихроматические фото обитательниц. Иногда фото заменяли прозрачные окошки-витрины, где стояли сами дамы в жалком минимуме одежды.

За эти дни мы привыкли к виду местного люда и не удивлялись больше ни типам в масках, ни тому, что лицо у каждой третьей женщины было разрисовано зелеными и красными полосами, а веки густо натерты серебряными тенями.

Мой наметанный глаз среди этой пестрой толпы изредка выделял людей с цепкими взглядами и внешне небрежными, но целеустремленными движениями, а мой опыт заставлял держаться от них подальше.

Потом мы оказались в том уголке торжища, что представлял собой местный аналог «птичьего рынка».

Тут продавали домашних любимцев, по разнообразию которых Таххар, пожалуй, превзошел Землю.

Тут были ручные шиншиллы и кошки невиданных расцветок – от больших, с рысь величиной, до совсем крошечных, размером чуть больше обычного новорожденного котенка.

Черепахи и ящерицы, включая каких-то трехглазых, мыши пятнистые, розовые, белые, рыжие и даже полосатые. Попугаи и колибри, белки и бурундуки, сурки и миниатюрные золотистые обезьянки. И суслики – тоже самого разного облика – крапчатые, в полоску, пегие… Не было только собак: их, давних спутников человека, на Таххаре запрещалось держать в городах – кроме служебных и сторожевых. Разрешение на собаку стоило безумно дорого, а сельский житель и вообще любой из имеющих пса в личном пользовании обязан был дать подписку, что не будет продавать щенков на сторону.

(Такая суровость к собакам, по слухам, объяснялась тем, что дед нынешнего императора, любивший ночами прогуливаться по столице инкогнито, на одной из окраинных улиц поскользнулся на собачьей какашке, навернулся затылком так, что едва не отдал душу своим богам и Небесному Суслику, и чуть ли не полгода был прикован к постели.)

Венцом всего этого великолепия был сидящий на толстой цепи маленький мамонтенок – его продавал юный азиат. Здешние мамонты были раза в два меньше знакомых мне по «базовой» планете.

Я поглядел на спутников. Орминис напустил на лицо привычную маску равнодушия. Ингольф тоже ничем не выдавал своих чувств по поводу этого великолепия, словно прожил в этом мире всю жизнь.

И лишь по блеску в глазах я догадался, что он в восхищении. У мамонтенка он задержался и даже погладил его. Я мог его понять – это был самый большой и разнообразный рынок, который ему (да, пожалуй, и любому из нас) доводилось видеть.

Потом мы вступили в ту части торжища, где обосновались разного рода астрологи, гадальщики и предсказатели.

Представители этой по-прежнему многочисленной корпорации даже в век городов на Марсе и Луне и в океанских глубинах не сдали своих позиций.

Здесь собрались, насколько можно было понять по разнообразию лиц и одеяний, люди с половины планеты.

Были тут предсказатели по линиям ладони, по рунам и по знакам на выпавших костях, толкователи снов, видевшие будущее в зеркалах из черного обсидиана и серебра, в пламени свечи… Дававшие ответы немедленно или немного погодя, обещавшие увидеть всю жизнь или только на неделю или на месяц вперед…

Была даже палатка, зазывала перед которой объявлял, что тут происходит гадание с помощью священных хомяков.

Мне пришла в голову шальная мысль сунуться к кому-нибудь из них и послушать, чего наврут местные кудесники и пророки. Я быстро передумал: опыт неопровержимо свидетельствовал, что, как бы их ни называли, силы, к которым они обращаются, существуют и лучше с ними не шутить.

Не дай бог, среди сотен шарлатанов я нарвусь на того, кто действительно что-то знает и умеет. Не нужно, чтобы тут кто-то хотя бы заподозрил присутствие чужаков.

Было бы странно, если бы я не нашел того, что искал.

В конце концов, это уже не первый год моя стихия – море, порты, торжища…

Мы наконец добрались до ювелирных рядов. Тут продавали поделки из полудрагоценных камней, малахитовые бусы, кулоны из лазурита и нефритовые кольца. Россыпями лежали кристаллы граната и аметиста.

Но разумеется, не это нас интересовало.

Немного дальше я увидел то, что мне было нужно. Несколько приземистых железобетонных сооружений, штукатуренных кирпичной крошкой, с узкими окошками, над входом в которые висели розы из позолоченной жести – знак ювелирного ремесла.

Некоторое время постояв, я выбрал ближайший. Надпись над дверью гласила, что это ювелирный магазин и мастерская почтенного Фтана Фарая Джа Мута.

Судя по редкому четырехсложному имени, он был потомком тех немногих каоранских аборигенов (не относившихся к основной нации), что избегли ужасной участи всех прочих, вовремя переметнувшись на сторону победителей и подняв восстание в тылу сражающейся армии.

Впрочем, как гласила та же «Тайная история покорения Каорана» (на тот момент мне еще не знакомая), далеко не все они так уж радостно встретили оккупантов, и повстанцам пришлось для начала вырезать некоторое количество единокровников.

Я вошел. И мгновенно понял, что чутье меня не обмануло.

Натуральный, хотя и неновый ковер на полу, толстый и мягкий, скрадывающий шаги. Ряд удобных круглых табуреток. Голограммы на низких стендах, представлявшие образцы изделий. И никаких признаков телохранителя. Местный признак респектабельности – скрытая охрана, прячущаяся где-то поблизости или в тайной комнатке и наблюдающая за происходящим с помощью монитора.

За дверью из толстого небьющегося стекла появился хозяин – пожилой человек восточного вида, облаченный в синий балахон и маленькую ярко-красную шапочку, еле прикрывающую макушку.

Ему было на вид под пятьдесят, хотя могло быть и за семьдесят. Он оглядел меня с ног до головы, а потом в обратном порядке.

Я объяснил ему в двух словах, зачем пришел. Издали показал перстень.

Внешне он как будто ничем не выдал своих эмоций, но чутье торговца подсказало мне – он удивлен и заинтересован.

– Пройдемте в мастерскую. Вы можете остаться, – это было брошено Орминису и Ингольфу.

Мастерская была под стать хозяину – воплощение благообразия и солидности.

Деревянные панели и занавеси на стенах, диванчики вдоль стен. Голограммы украшений на стенах.

Витрины, сделанные из бронестекла, обшиты были благородным деревом, с резьбой. Под ним, разумеется, был металл, но выглядело это достаточно солидно.

В маленькой стеклянной витрине у дверей были выставлены два кристалла редкостной красоты и расцветки. Половина каждого была розовой, половина – нежно-зеленой.

Он опустился за стол с тисками, набором тонких, изящных инструментов и парой каких-то странных устройств. Водрузил на лоб древнюю как мир лупу – монокль в деревянной оправе – и принялся изучать кольцо.

За его спиной была титановая дверца сейфа с телеглазком.

Все просто и удобно. Чтобы открыть сейф, нужно нажать кнопку на панели, оператор у пульта полицейской службы охраны удостоверится, что хозяин один, спросит пароль, после чего уже с пульта отключит сигнализацию и пошлет команду на кодовый замок.

Он оглядел вещицу со всех сторон, поднес ее вплотную к глазам и только что не обнюхал.

– Странный узор, никогда не приходилось такого видеть. Похоже на асталанский стиль периода Брагуйской династии или на фарсийские изделия третьего века до Священного Единения. Хотя есть нюансики…

– Это особый заказ, – пояснил я, стараясь избежать ненужных расспросов, – по эскизам самого владельца. Он был большой оригинал.

Он еще раз внимательно оглядел изумруд, потом вложил перстень в стоявший на столе хитроумный прибор.

Зажглись несколько тонких лазерных лучей оранжевого и синего цветов.

– Верно, натуральный, не синтетика. А ну-ка посмотрим, с какого месторождения, – если космический, сами знаете, цена в девять раз меньше…

Он вновь что-то подкрутил.

– Ух ты! Ну и ну… – Старый ювелир помотал головой. – Откуда это у вас, уважаемый? – подняв на меня глаза, спросил почтенный Фтан.

– Досталось по наследству, – уклончиво пожал я плечами.

– Вы, конечно, скажете, что не знали, что это за камень, – вздохнув, продолжил он. – Пожалуй, вы действительно не знали. Это настоящий земной изумруд, но не простой, а из рифейских копей, – пояснил он. – Последние камни из тамошних отвалов выбрали лет двести назад.

– Сколько это стоит? – спросил я.

– За такие камни можно просить сколько угодно, – бросил он, поджав губы. – За этот, например, – его палец ткнул в небольшой изумруд на ободке, – можно купить неплохую квартирку в пригороде… Я могу дать вам треть от того, что получу сам. А получу я, – он печально усмехнулся, – четверть того, что он стоит в Таххаре.

– Это сколько? – Местные цены вообще и на квартиры в частности были для меня темным лесом.

– Скажем, тысяч восемь. Вас устроит?

Это было несколько больше, чем я рассчитывал получить, руководствуясь советами Голицына, три дня изучавшего здешнюю ювелирную конъюнктуру. Но все же позволил себе минуты три морщить лоб якобы в глубоких раздумьях, перед тем как дать согласие.

– Сертификата у вас, разумеется, нет? – Это был даже не вопрос, а утверждение. Не дожидаясь ответа, он продолжил: – Надеюсь, вы понимаете, что продать мне краденую вещь не удастся?

– Разве я похож на идиота? – стараясь изобразить высокомерие, процедил я.

– Ну что вы. – В уголках его глаз таилось некое лукавство. Возможно, в его глазах я как раз выглядел стопроцентным идиотом – продавать ювелиру с блошиного рынка такую вещь…

– Итак, вы хотите получить сумму наличными или перевести ее на свой счет? Если наличными, то сумма будет на пять процентов меньше.

Я подтвердил свое неуклонное желание получить наличными.

– Что ж, воля клиента – закон.

Он открыл один из стоявших сбоку шкафчиков, откуда выдвинул новенький терминал связи с непонятной приставкой сбоку. Затем движением циркового фокусника вытащил из складок своей хламиды маленькую плоскую шкатулку. Оттуда, в свою очередь, появилась пачка карточек. Не белых, не синих и даже не оранжевых. Золотых! Такие мне прежде никогда видеть не приходилось – только в местном кино. Вставив в терминал связи одну из золотых пластин, он набрал код и что-то произнес в микрофон. Повторил операцию еще трижды. И с достоинством протянул их мне:

– Вот, тут вся сумма. Если у вас вдруг окажутся подобные вещи… скажем, вы еще получите от кого-то наследство… то я охотно куплю их у вас.

– Вся? А вы меня не обманываете? – спросил я, придав лицу недоверчивое выражение.

– Не говорите глупостей, молодой человек. – Фтан, кажется, всерьез рассердился. – За свою жизнь я не обманывал никого из клиентов. – В глазах же читалось: мол, думаешь, я не просек, кто ты такой? Я же не самоубийца, с тобой шутить.

С Большой Ямы мы отправились прямиком в банк.

– Может быть, не будете все же разменивать? Все-таки золотые сертификаты, – спросил клерк, почтительно принимая у меня из рук четыре золотистых овала. – Любой банк охотно примет их с зачетом…

– Спасибо, но я собираюсь в такие места, где они не очень в ходу, – выкрутился я.

Он вежливо улыбнулся:

– Не в джунгли же Сахула вы собираетесь и не в Шем? Впрочем, как вам будет угодно.

Церемонно поклонившись, он быстро наполнил мою барсетку пачками «синеньких».

На любезно предоставленной банком машине – уличные такси тут были, как говорится, не в моде – мы вернулись в отель, весьма довольные столь успешно закончившейся вылазкой…

Сейчас я нес за пазухой примерно четверть от вырученной суммы. Разгуливать по городу Таххара в одиночку и при деньгах, имея из оружия один малокалиберный двуствольный пистолет, было как-то неуютно.

Но таково было условие, сообщенное полицейским, – туда я должен был идти один.

У входа на платформу монорельса я сунул руку в карман, где брякала пригоршня мелочи.

Наличные деньги все же имели тут хождение, пусть только для мелких покупок. На аверсе – барельеф нынешнего таххарского владыки. Монарха всей планеты Хайгета LXIV. На реверсе – императорский герб: на фоне звезд крылатый дракон, кусающий себя за хвост, обвивался вокруг Земли.

Сунув монетку в древний обшарпанный турникет, грустно заурчавший и ревматически защелкавший после этого, я вошел в напоминающий мыльный пузырь пластиковый грибок станции монорельсовой дороги. Подождав минут пять, я сел в цилиндрический вагончик из затемненного пластика.