 |
|
Популярные авторы:: Joyce James :: БСЭ :: Дансени Лорд :: Родари Джанни :: Уилсон Жаклин :: Берристер Инга :: Лондон Джек :: Стаут Рекс :: Шилин Георгий Иванович :: Чехов Антон Павлович Популярные книги:: The Boarding House :: Уроки любви :: Притчи :: Самый яркий свет :: Камо :: Рыцарь Золотого Сокола :: Справочник по реестру Windows XP :: Система здоровья Норбекова и Сам Чон До. Полный курс :: Господство женщин :: Влюбленный опекун |
СтихотворенияModernLib.Net / Поэзия / Лермонтов Михаил Юрьевич / Стихотворения - Чтение (стр. 15)
И не наказаны потом? Три года ровно вы шутили Его любовью и умом? Нет! вы не поняли поэта, Его души печальный сон; Вы небом созданы для света, Но не для вас был создан он!.. Вы мне однажды говорили,[244] Что не привыкли в свете жить: Не спорю в этом; но не вы ли Себя заставили любить? Все, что привычкою другие Приобретают – вы душой; И что у них слова пустые — То не обман у вас одной! Вы не знавали князь Петра;[245] Танцует, пишет он порою, От ног его и от пера Московским дурам нет покою; Ему устать бы уж пора, Ногами – но не головою. Дай бог, чтоб ты не соблазнялся[246] Приманкой сладкой бытия, Чтоб дух твой в небо не умчался, Чтоб не иссякла плоть твоя; Пусть покровительство судьбины Повсюду будет над тобой, Чтоб ум твой не вскружили вины И взор красавицы младой; Ланиты и вино нередко Фальшивой краскою блестят; Вино поддельное, кокетка Для головы и сердца – яд! В Большом театре я сидел,[247] Давали Скопина: я слушал и смотрел. Когда же занавес при плесках опустился, Тогда сказал знакомый мне один: «Что, братец! жаль! – вот умер и Скопин!.. Ну, право, лучше б не родился». Россию продает Фадей[248] Не в первый раз, как вам известно, Пожалуй, он продаст жену, детей И мир земной и рай небесный, Он совесть продал бы за сходную цену, Да жаль, заложена в казну. Россию продает Фадей И уж не в первый раз, злодей. Се Маккавей-водопийца кудрявые речи раскинул как сети,[249] Злой сердцелов! ожидает добычи, рекая в пустыне, Сухосплетенные мышцы расправил и, корпии Вынув клоком из чутких ушей, уловить замышляет Слово обидное, грозно вращая зелено-сереющим оком, Зубом верхним о нижний, как уголь черный, щелкая. Остаться без носу – наш Маккавей боялся, Приехал на воды – и с носом он остался. Ну что скажу тебе я спросту?[250] Мне не с руки хвала и лесть: Дай бог тебе побольше росту — Другие качества все есть. Графиня Эмилия — Белее чем лилия, Стройней ее талии На свете не встретится. И небо Италии В глазах ее светится. Но сердце Эмилии Подобно Бастилии. Русский немец белокурый[253] Едет в дальную страну, Где косматые гяуры Вновь затеяли войну. Едет он, томим печалью, На могучий пир войны; Но иной, не бранной сталью Мысли юноши полны. Смотрите, как летит, отвагою пылая…[254] Порой обманчива бывает седина; Так мхом покрытая бутылка вековая Хранит струю кипучего вина. Кажду ночь она в лучах Путь проходит млечный… Видно, там на небесах Масленица вечно! Под фирмой иностранной иноземец[256] Не утаил себя никак — Бранится пошло: ясно немец; Похвалит: видно, что поляк. На наших дам морозных[257] С досадой я смотрю, Угрюмых и серьезных Фигур их не терплю. Вот дама Курдюкова, Ее рассказ так мил, Я от слова до слова Его бы затвердил. Мой ум скакал за нею, И часто был готов Я броситься на шею К madame de-Курдюков. Ma chere Alexandrine,[258] Простите, же ву при, За мной армейский чин Все, что je vous ecris; Меж тем, же ву засюр, Ich wunsche счастья вам, Surtout beaucoup d'amour Quand vous serez Мадам. Расписку просишь ты, гусар, —[259] Я получил твое посланье; Родилось в сердце упованье, И легче стал судьбы удар; Твои пленительны картины И дерзкой списаны рукой; В твоих стихах есть запах винный — А рифмы льются м…ей. Борделя грязная свобода Тебя в пророки избрала; Давно для глаз твоих природа Покров обманчивый сняла; Чуть тронешь ты жезлом волшебным Хоть отвратительный предмет, Стихи звучат ключом целебным, И люди шепчут: он поэт! Так некогда в степи безводной Премудрый пастырь Аарон Услышал плач и вопль народный, И жезл священный поднял он, И на челе его угрюмом Надежды луч блеснул живой, И тронул камень он немой, — И брызнул ключ с приветным шумом Новорожденною струей. Он был в краю святом,[262] На холмах Палестины. Стальной его шелом Иссекли сарацины. Понес он в край святой Цветущие ланиты; Вернулся он домой Плешивый и избитый. Неверных он громил Обеими руками — Ни жен их не щадил, Ни малых с стариками. Встречаясь с ним подчас, Смущалися красотки; Он п… их не раз, Перебирая четки. Вернулся он в свой дом Без славы и без злата; Глядит – детей Содом, Жена его брюхата. Пришибло старика… (Ал. М. В-ой)[263] Баллада
Коллективное 
А. М. Верещагина-Хюгель До рассвета поднявшись, перо очинил Знаменитый Югельский барон. И кусал он, и рвал, и писал, и строчил Письмецо к своей Сашеньке он, И он крикнул: «Мой паж!.. мой малютка!.. скорей!.. Подойди!.. что робеешь ты так!» И к нему подошел долговязый лакей, Тридцатипятилетний дурак. «Вот!.. возьми письмецо ты к невесте моей И на почту его отнеси! И потом пирогов, сухарей, кренделей — Чего хочешь, в награду проси!» «Сухарей не хочу, и письма не возьму, Хоть расплачься, высокий барон, А захочешь узнать, я скажу почему, Нет!.. уж лучше смолчать», – и поклон. «Паж!.. хочу я узнать!..» — «Нет!.. позволь мне смолчать!..» — «Говори!» – «За невестой твоей Обожателей рать кто бы мог сосчитать? И в разлуке ты вверился ей! Не девица ль она?.. и одна ли верна? Нам ли думать: на Севере, там, Все вздыхает она, одинока, бледна; Нам ли веровать женским словам? Иль один обольщен, изумлен, увлечен Ты невестою милой своей? Нет!.. высокий барон, ты порой мне смешон, И письма не отправлю я к ней!» Рассмеялся барон – так уверен был он. «Ты малютка, мой паж молодой! Знай!.. ты сам ослеплен! Знай! у северных жен Не в размолвке обеты с душой! Там девица верна, постоянна жена; Север силой ли только велик? Жизнь там веры полна, счастья там сторона, И послушен там сердцу язык! Мелких птиц, как везде, нет в орлином гнезде, Там я выбрал невесту себе, Не изменит нигде; ей как вечной звезде, Ей вверяюсь, как самой судьбе! Так!.. снегов в стороне, будет верною мне!» Паж невольно барону внимал, И без слов, в тишине, он сознался в вине И на почту с письмом побежал! Non, si j'en crois mon esperance, J'attends un meilleur avenir. Je serai malgre la distance Pres de vous par le souvenir. Errant sur un autre rivage, De loin je vous suivrai, Et sur vous si grondait l'orage, Rappelez-moi, je reviendrai.[264] О, как прохладно и весело нам[265] Вечером плыть по заснувшим волнам. Солнце погасло в туманной дали, Звезды лампады ночные зажгли. Резво играя в вершинах холмов, Ветер приносит дыханье цветов. О, как чудно, прохладно с песнями плыть И влажные кудри над морем сушить. Остался ли кто в морской глубине? Луна, улыбаясь, глядится в волне. И звезды, украсив чертог голубой, Сверкают и гаснут одна за другой. Радостно, весело поплывем по волне, Видишь в водах, как дрожат и как гаснут оне. Quand je te vois sourire, Mon cceur s'epanouit, Et je voudrais te dire, Ce que mon cceur me dit! Alors toute ma vie A mes yeux apparait; Je maudis, et je prie, Et je pleure en secret. Car sans toi, mon seul guide, Sans ton regard de feu Mon passe paratt vide, Comme le ciel sans dieu. Et puis, caprice etrange, Je me surprends benir Le beau jour, oh mon ange, Ou tu m'as fait souffrir!..[266] Je l'attends dans la plaine sombre; Au loin je vois blanchir une ombre, Une ombre qui vient doucement… Eh non! – trompeuse esperance — C'est un vieux saule qui balance Son tronc desseche et luisant. Je me penche et longtemps j'ecoute; Je crois entendre sur la route Le son qu'un pas leger produit… Non, ce n'est rien! C'est dans la mousse Le bruit d'une feuille que pousse Le vent parfume de la nuit. Rempli d'une amere tristesse, Je me couche dans l'herbe epaisse Et m'endors d'un sommeil profond… Tout-a-coup, tremblant, je m'eveille: Sa voix me parlait a l'oreille, Sa bouche me baisait au front.[267] Забывши волнения жизни мятежной,[268] Один жил в пустыне рыбак молодой. Однажды на скале прибрежной, Над тихой, прозрачной рекой, Он с удой беспечно. Сидел И думой сердечной К протекшему счастью летел. В старинны годы жили-были[269] Два рыцаря друзья; Не раз они в Сион ходили, Желанием горя, С огромной ратью, с королями Его освободить… И крест священный знаменами Своими осенить… На бурке под тенью чинары Лежал Ахмет Ибрагим, И, руки скрестивши, татары Стояли молча пред ним. И, брови нахмурив густые, Лениво молвил Ага: — О слуги мои удалые, Мне ваша жизнь дорога! Это случилось в последние годы могучего Рима.[271] Царствовал грозный Тиверий и гнал христиан беспощадно; Но ежедневно на месте отрубленных ветвей, у древа Церкви Христовой юные вновь зеленели побеги. В тайной пещере, над Тибром ревущим, скрывался в то время Праведный старец, в посте и молитве свой век доживая; Бог его в людях своей благодатью прославил. Чудный он дар получил: исцелять от недугов телесных И от страданий душевных. Рано утром, однажды, Горько рыдая, приходит к нему старуха простого Звания, с нею и муж ее, грусти безмолвной исполнен. Просит она воскресить ее дочь, внезапно во цвете Девственной жизни умершую… – «Вот уж два дня и две ночи, — Так она говорила, – мы наших богов неотступно Молим во храмах и жжем ароматы на мраморе хладном, Золото сыплем жрецам их и плачем, – но все бесполезно! Если б знал ты Виргинию нашу, то жалость стеснила б Сердце твое, равнодушное к прелестям мира! Как часто Дряхлые старцы, любуясь на белые плечи, волнистые кудри, На темные очи ее, молодели; и юноши страстным Взором ее провожали, когда, напевая простую Песню, амфору держа над главой, осторожно тропинкой К Тибру спускалась она за водою… иль в пляске Перед домашним порогом подруг побеждала искусством, Звонким ребяческим смехом родительский слух утешая… Только в последнее время приметно она изменилась: Игры наскучили ей, и взор отуманился думой; Из дома стала она уходить до зари, возвращаясь Вечером темным, и ночи без сна проводила… При свете Поздней лампады я видела раз, как она, на коленах, Тихо, усердно и долго молилась, – кому?.. – неизвестно!.. Созвали мы стариков и родных для совета; решили…» · · · · · · Том II Поэмы Играй, да не отыгрывайся.  Посвящение Пускай слыву я старовером, Мне все равно – я даже рад: Пишу Онегина размером; Пою, друзья, на старый лад. Прошу послушать эту сказку! Ее нежданную развязку Одобрите, быть может, вы Склоненьем легким головы. Обычай древний наблюдая, Мы благодетельным вином Стихи негладкие запьем, И пробегут они, хромая, За мирною своей семьей К реке забвенья на покой. I Тамбов на карте генеральной Кружком означен не всегда; Он прежде город был опальный, Теперь же, право, хоть куда. Там есть три улицы прямые, И фонари, и мостовые, Там два трактира есть, один «Московский», а другой «Берлин». Там есть еще четыре будки, При них два будочника есть; По форме отдают вам честь, И смена им два раза в сутки; · · · · · · Короче, славный городок. II Но скука, скука, боже правый, Гостит и там, как над Невой, Поит вас пресною отравой, Ласкает черствою рукой. И там есть чопорные франты, Неумолимые педанты, И там нет средства от глупцов И музыкальных вечеров; И там есть дамы – просто чудо! Дианы строгие в чепцах, С отказом вечным на устах. При них нельзя подумать худо: В глазах греховное прочтут И вас осудят, проклянут. III Вдруг оживился круг дворянский; Губернских дев нельзя узнать; Пришло известье: полк уланский В Тамбове будет зимовать. Уланы, ах! такие хваты… Полковник, верно, неженатый — А уж бригадный генерал Конечно даст блестящий бал. У матушек сверкнули взоры; Зато, несносные купцы, Неумолимые отцы Пришли в раздумье: сабли, шпоры Беда для крашеных полов… Так волновался весь Тамбов. IV И вот однажды утром рано, В час лучший девственного сна, Когда сквозь пелену тумана Едва проглядывает Цна, Когда лишь куполы собора Роскошно золотит Аврора И, тишины известный враг, Еще безмолвствовал кабак, Уланы справа по шести Вступили в город; музыканты, Дремля на лошадях своих, Играли марш из «Двух слепых». V Услыша ласковое ржанье Желанных вороных коней, Чье сердце, полное вниманья, Тут не запрыгало сильней? Забыта жаркая перина… «Малашка, дура, Катерина, Скорее туфли и платок! Да где Иван? какой мешок! Два года ставни отворяют…» Вот ставни настежь. Целый дом Трет стекла тусклые сукном — И любопытно пробегают Глаза опухшие девиц Ряды суровых, пыльных лиц. VI «Ах, посмотри сюда, кузина, Вот этот!» – «Где? майор?» – «О, нет! Как он хорош, а конь – картина, Да жаль, он, кажется, корнет… Как ловко, смело избочился… Поверишь ли, он мне приснился… Я после не могла уснуть…» И тут девическая грудь Косынку тихо поднимает — И разыгравшейся мечтой Слегка темнится взор живой. Но полк прошел. За ним мелькает Толпа мальчишек городских, Немытых, шумных и босых. VII Против гостиницы «Московской?», Притона буйных усачей, Жил некто господин Бобковской, Губернский старый казначей. Давно был дом его построен; Хотя невзрачен, но спокоен; Меж двух облупленных колонн Держался кое-как балкон. На кровле треснувшие доски Зеленым мохом поросли; Зато пред окнами цвели Четыре стриженых березки Взамен гардин и пышных стор, Невинной роскоши убор. VIII Хозяин был старик угрюмый С огромной лысой головой. От юных лет с казенной суммой Он жил как с собственной казной. В пучинах сумрачных расчета Блуждать была ему охота, И потому он был игрок (Его единственный порок). Любил налево и направо Он в зимний вечер прометнуть, Четвертый куш перечеркнуть, Рутеркой понтирнуть со славой, И талью скверную порой Запить цимлянского струей. IX Он был врагом трудов полезных, Трибун тамбовских удальцов, Гроза всех матушек уездных И воспитатель их сынков. Его крапленые колоды Не раз невинные доходы С индеек, масла и овса Вдруг пожирали в полчаса. Губернский врач, судья, исправник — Таков его всегдашний круг; Последний был делец и друг И за столом такой забавник, Что казначейша иногда Сгорит, бывало, от стыда. X Я не поведал вам, читатель, Что казначей мой был женат. Благословил его создатель, Послав ему в супруге клад. Ее ценил он тысяч во сто, Хотя держал довольно просто И не выписывал чепцов Ей из столичных городов. Предав ей таинства науки, Как бросить вздох иль томный взор, Чтоб легче влюбчивый понтер Не разглядел проворной штуки, Меж тем догадливый старик С глаз не спускал ее на миг. XI И впрямь Авдотья Николавна Была прелакомый кусок. Идет, бывало, гордо, плавно — Чуть тронет землю башмачок; В Тамбове не запомнят люди Такой высокой, полной груди: Бела как сахар, так нежна, Что жилка каждая видна. Казалося, для нежной страсти Она родилась. А глаза… Ну что такое бирюза? Что небо? Впрочем, я отчасти Поклонник голубых очей И не гожусь в число судей. XII А этот носик! эти губки, Два свежих розовых листка! А перламутровые зубки, А голос сладкий как мечта! Она картавя говорила, Нечисто «р» произносила; Но этот маленький порок Кто извинить бы в ней не мог? Любил трепать ее ланиты, Разнежась, старый казначей. Как жаль, что не было детей У них! · · · · · · · · · · · · · · · · · · XIII Для большей ясности романа Здесь объявить мне вам пора, Что страстно влюблена в улана Была одна ее сестра. Она, как должно, тайну эту Открыла Дуне по секрету. Вам не случалось двух сестер Замужних слышать разговор? О чем тут, боже справедливый, Не судят милые уста! О русских нравов простота! Я, право, человек нелживый — А из-за ширмов раза два Такие слышал я слова… XIV Итак, тамбовская красотка Ценить умела уж усы · · · · · · · · · · · · Что ж? знание ее сгубило! Один улан, повеса милый (Я вместе часто с ним бывал), В трактире номер занимал Окно в окно с ее уборной. Он был мужчина в тридцать лет; Штаб-ротмистр, строен как корнет; Взор пылкий, ус довольно черный: Короче, идеал девиц, Одно из славных русских лиц. XV Он все отцовское именье Еще корнетом прокутил; С тех пор дарами провиденья, Как птица божия, он жил. Он спать, лежать привык; не ведать, Чем будет завтра пообедать. Шатаясь по Руси кругом, То на курьерских, то верхом, То полупьяным ремонтером, То волокитой отпускным, Привык он к случаям таким, Что я бы сам почел их вздором, Когда бы все его слова Хоть тень имели хвастовства. XVI Страстьми земными не смущаем, Он не терялся никогда. · · · · · · · · · · · · Бывало, в деле, под картечью Всех рассмешит надутой речью, Гримасой, фарсой площадной Иль неподдельной остротой. Шутя однажды после спора Всадил он другу пулю в лоб; Шутя и сам он лег бы в гроб — · · · · · · Порой незлобен как дитя, Был добр и честен, но шутя. XVII Он не был тем, что волокитой У нас привыкли называть; Он не ходил тропой избитой, Свой путь умея пролагать; Не делал страстных изъяснений, Не становился на колени; А несмотря на то, друзья, Счастливей был, чем вы и я. · · · · · · · · · · · · · · · · · · Таков-то был штаб-ротмистр Гарин: По крайней мере мой портрет Был схож тому назад пять лет. XVIII Спешил о редкостях Тамбова Он у трактирщика узнать. Узнал немало он смешного — Интриг секретных шесть иль пять, Узнал, невесты как богаты, Где свахи водятся иль сваты; Но занял более всего Мысль беспокойную его Рассказ о молодой соседке. «Бедняжка! – думает улан, — Такой безжизненный болван Имеет право в этой клетке Тебя стеречь – и я, злодей, Не тронусь участью твоей?» XIX К окну поспешно он садится, Надев персидский архалук; В устах его едва дымится Узорный бисерный чубук. На кудри мягкие надета Ермолка вишневого цвета С каймой и кистью золотой, Дар молдаванки молодой. Сидит и смотрит он прилежно… Вот, промелькнувши как во мгле, Обрисовался на стекле Головки милой профиль нежный; Вот будто стукнуло окно… Вот отворяется оно. XX Еще безмолвен город сонный: На окнах блещет утра свет; Еще по улице мощеной Не раздается стук карет… Что ж казначейшу молодую Так рано подняло? Какую Назвать причину поверней? Уж не бессонница ль у ней? На ручку опершись головкой, Она вздыхает, а в руке Чулок; но дело не в чулке — Заняться этим нам неловко… И если правду уж сказать — Ну кстати ль было б ей вязать! XXI Сначала взор ее прелестный Бродил по синим небесам, Потом склонился к поднебесной И вдруг… какой позор и срам! Напротив, у окна трактира, Сидит мужчина без мундира. Скорей, штаб-ротмистр! ваш сюртук! И поделом… окошко стук… 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43 |
|||||||