Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Стихотворения

ModernLib.Net / Поэзия / Лермонтов Михаил Юрьевич / Стихотворения - Чтение (стр. 4)
Автор: Лермонтов Михаил Юрьевич
Жанр: Поэзия

 

 


Возле тусклого окна…

Вот кибитка подъезжает…

На высокое крыльцо

Из кибитки вылезает

Незнакомое лицо.

И слуга вошел с свечою,

Бедный вслед за ним монах:

Ныне позднею порою

Заплутался он в лесах.

И ему ночлег дается —

Что ж стоишь, отшельник, ты?

Свечки луч печально льется

На печальные черты.

Чудным взор огнем светился,

Он хозяйку вдруг узнал,

Он дрожит – и вот забылся

И к ногам ее упал.

Муж ушел тогда. О! Прежде

Жил чернец лишь для нее,

Обманулся он в надежде,

Погубил он с нею все.

Но промчалось исступленье;

Путник в комнате своей,

Чтоб рыданья и мученье

Схоронить от глаз людей.

По рыдания звучали

Вплоть до белыя зари,

Наконец и замолчали.

Поутру к нему вошли:

На полу од посинелый,

Как замученный, лежал;

И бесчувственное тело

Плащ печальный покрывал!..


<p>К*** </p>

Не думай, чтоб я был достоин сожаленья,[51]

Хотя теперь слова мои печальны, – нет,

Нет! все мои жестокие мученья —

Одно предчувствие гораздо больших бед.


Я молод; но кипят на сердце звуки,

И Байрона достигнуть я б хотел;

У нас одна душа, одни и те же муки, —

О, если б одинаков был удел!..


Как он, ищу забвенья и свободы,

Как он, в ребячестве пылал уж я душой,

Любил закат в горах, пенящиеся воды

И бурь земных и бурь небесных вой.


Как он, ищу спокойствия напрасно,

Гоним повсюду мыслию одной.

Гляжу назад – прошедшее ужасно;

Гляжу вперед – там нет души родной!


<p>Дереву </p>

Давно ли с зеленью радушной[52]

Передо мной стояло ты

И я коре твоей послушной

Вверял любимые мечты;

Лишь год назад, два талисмана

Светилися в тени твоей,

И ниже замысла обмана

Не скрылося в душе детей!..


Детей! – о! да, я был ребенок! —

Промчался легкой страсти сон;

Дремоты флер был слишком тонок —

В единый миг прорвался он.

И деревцо с моей любовью

Погибло, чтобы вновь не цвесть;

Я жизнь его купил бы кровью, —

Но как переменить, что есть?


Ужели также вдохновенье

Умрет невозвратимо с ним?

Иль шуму светского волненья

Бороться с сердцем молодым?

Нет, нет, – мой дух бессмертен силой,

Мой гений веки пролетит

И эти ветви над могилой

Певца-страдальца освятит.


<p>Предсказание </p>

Настанет год, России черный год,[53]

Когда царей корона упадет;

Забудет чернь к ним прежнюю любовь,

И пища многих будет смерть и кровь;

Когда детей, когда невинных жен

Низвергнутый не защитит закон;

Когда чума от смрадных, мертвых тел

Начнет бродить среди печальных сел,

Чтобы платком из хижин вызывать,

И станет глад сей бедный край терзать;

И зарево окрасит волны рек:

В тот день явится мощный человек,

И ты его узнаешь – и поймешь,

Зачем в руке его булатный нож:

И горе для тебя! – твой плач, твой стон

Ему тогда покажется смешон;

И будет все ужасно, мрачно в нем,

Как плащ его с возвышенным челом.


<p>Все тихо – полная луна… </p>

Все тихо – полная луна

Блестит меж ветел над прудом,

И возле берега волна

С холодным резвится лучом.

Никто, никто, никто не усладил

В изгнанье сем тоски мятежной!

Любить? – три раза я любил,

Любил три раза безнадежно.


<p>1830 год. Июля 15-го </p>

(Москва)

Зачем семьи родной безвестный круг

Я покидал? Все сердце грело там,

Все было мне наставник или друг,

Все верило младенческим мечтам.

Как ужасы пленяли юный дух,

Как я рвался на волю, к облакам!

Готов лобзать уста друзей был я,

Не посмотрев, не скрыта ль в них змея.


Но в общество иное я вступил,

Узнал людей и дружеский обман,

Стал подозрителен и погубил

Беспечности душевной талисман.

Чтобы никто теперь не говорил:

Он будет друг мне! – боль старинных ран

Из груди извлечет не речь, но стон;

И не привет, упрек услышит он.


Ах! я любил, когда я был счастлив,

Когда лишь от любви мог слезы лить.

Но, эту грудь страданьем напоив,

Скажите мне, возможно ли любить?

Страшусь, в объятья деву заключив,

Живую душу ядом отравить

И показать, что сердце у меня

Есть жертвенник, сгоревший от огня.


Но лучше я, чем для людей кажусь,

Они в лице не могут чувств прочесть;

И что молва кричит о мне… боюсь!

Когда б я знал, не мог бы перенесть.

Противу них во мне горит, клянусь,

Не злоба, не презрение, не месть.

Но… для чего старалися они

Так отравить ребяческие дни?


Согбенный лук, порвавши тетиву,

Гремит – но вновь не будет прям, как был,

Чтоб цепь их сбросить, я, подняв главу,

Последнее усилие свершил;

Что ж. – Ныне жалкий, грустный я живу

Без дружбы, без надежд, без дум, без сил,

Бледней, чем луч бесчувственной луны,

Когда в окно скользит он вдоль стены.


<p>Булевар </p>

С минуту лишь с бульвара прибежав,[54]

Я взял перо – и, право, очень рад,

Что плод над ним моих привычных прав

Узнает вновь бульварный маскерад;

Сатиров я, для помощи призвав, —

Подговорю, – и все пойдет на лад.

Ругай людей, но лишь ругай остро;

Не то – …ко всем чертям твое перо!..


Приди же из подземного огня,

Чертенок мой, взъерошенный остряк,

И попугаем сядь вблизи меня.

«Дурак» скажу – и ты кричи «дурак».

Не устоит бульварная семья —

Хоть морщи лоб, хотя сожми кулак,

Невинная красотка в сорок лет —

Пятнадцати тебе все нет как нет!


И ты, мой старец с рыжим париком,

Ты, депутат столетий и могил,

Дрожащий весь и схожий с жеребцом,

Как кровь ему из всех пускают жил,

Ты здесь бредешь и смотришь сентябрем,

Хоть там княжна лепечет: «Как он мил!»

А для того и силится хвалить,

Чтоб свой порок в Ч**** извинить!..


Подалее на креслах там другой;

Едва сидит согбенный сын земли;

Он как знаток глядит в лорнет двойной;

Власы его в серебряной пыли.

Он одарен восточною душой,

Коль душу в нем в сто лет найти могли.

Но я клянусь (пусть кончив – буду прах),

Она тонка, когда в его ногах.


И что ж? – он прав, он прав, друзья мои.

Глупец, кто жил, чтоб на диете быть;

Умен, кто отдал дни свои любви;

И этот муж копил: чтобы любить.

Замен души он находил в крови.

Но тот блажен, кто может говорить,

Что он вкушал до капли мед земной,

Что он любил и телом и душой!..


И я любил! – опять к своим страстям!

Брось, брось свои безумные мечты!

Пора склонить внимание на дам,

На этих кандидатов красоты,

На их наряд – как описать все вам?

В наряде их нет милой простоты:

Все так высоко, так взгромождено,

Как бурею на них нанесено.


Приметна спесь в их пошлой болтовне,

Уста всегда сказать готовы: нет.

И холодны они, как при луне

Нам кажется прабабушки портрет;

Когда гляжу, то, право, жалко мне,

Что вкус такой имеет модный свет.

Ведь думают тенетом лент, кисей,

Как зайчиков, поймать моих друзей.


Сидел я раз случайно под окном,

И вдруг головка вышла из окна,

Незавита и в чепчике простом —

Но как божественна была она.

Уста и взор – стыжусь! в уме моем

Головка та ничем не изгнана;

Как некий сон младенческих ночей

Или как песня матери моей.


И сколько лет уже прошло с тех пор!..

О, верьте мне, красавицы Москвы,

Блистательный ваш головной убор

Вскружить не в силах нашей головы.

Все платья, шляпы, букли ваши вздор.

Такой же вздор, какой твердите вы,

Когда идете здесь толпой комет,

А маменьки бегут за вами вслед.


Но для чего кометами я вас

Назвал, глупец тупейший то поймет

И сам Башуцкой объяснит тотчас.

Комета за собою хвост влечет;

И это всеми признано у нас,

Хотя – что в нем, никто не разберет:

За вами ж хвост оставленных мужьев,

Вздыхателей и бедных женихов!


О женихи! о бедный Мосолов;

Как не вздохнуть, когда тебя найду,

Педантика, из рода петушков,

Средь юных дев как будто бы в чаду;

Хотя и держишься размеру слов,

Но ты согласен на свою беду,

Что лучше все не думав говорить,

Чем глупо думать и глупей судить.


Он чванится, что точно русский он;

Но если бы таков был весь народ,

То я бы из Руси пустился вон.

И то сказать, чудесный патриот;

Лишь своему языку обучен,

Он этим край родной не выдает:

А то б узнали всей земли концы,

Что есть у нас подобные глупцы.


<p>Песнь барда </p>
I

Я долго был в чужой стране,

Дружин Днепра седой певец,

И вдруг пришло на мысли мне

К ним возвратиться наконец.

Пришел – с гуслями за спиной —

Былую песню заиграл…

Напрасно! – князь земли родной

Приказу ханскому внимал…

II

В пустыни, где являлся враг,

Понес я старую главу,

И попирал мой каждый шаг

Окровавленную траву.

Сходились к брошенным костям

Толпы зверей и птиц лесных,

Затем что больше было там

Число убитых, чем живых.

III

Кто мог бы песню спеть одну?

Отчаянным движеньем рук

Задев дрожащую струну,

Случалось, исторгал я звук;

Но умирал так скоро он!

И если б слышал сын цепей,

То гибнущей свободы стон

Не тронул бы его ушей.

IV

Вдруг кто-то у меня спросил:

«Зачем я часто слезы лью,

Где человек так вольно жил?

О ком бренчу, о ком пою?»

Пронзила эта речь меня —

Надежд пропал последний рой;

На землю гусли бросил я

И молча раздавил ногой.


<p>10 июля. (1830) </p>

Опять вы, гордые, восстали[55]

За независимость страны,

И снова перед вами пали

Самодержавия сыны,

И снова знамя вольности кровавой

Явилося, победы мрачный знак,

Оно любимо было прежде славой:

Суворов был его сильнейший враг.


<p>К Су<шковой> </p>

Вблизи тебя до этих пор[56]

Я не слыхал в груди огня.

Встречал ли твой прелестный взор —

Не билось сердце у меня.


И что ж? – разлуки первый звук

Меня заставил трепетать;

Нет, нет, он не предвестник мук;

Я не люблю – зачем скрывать!


Однако же хоть день, хоть час

Еще желал бы здесь пробыть,

Чтоб блеском этих чудных глаз

Души тревоги усмирить.


Евдокия Петровна Сушкова-Ростопчина


<p>Благодарю! </p>

Благодарю!.. вчера мое признанье[57]

И стих мой ты без смеха приняла;

Хоть ты страстей моих не поняла,

Но за твое притворное вниманье

Благодарю!


В другом краю ты некогда пленяла,

Твой чудный взор и острота речей

Останутся навек в душе моей,

Но не хочу, чтобы ты мне сказала:

Благодарю!


Я б не желал умножить в цвете жизни

Печальную толпу твоих рабов

И от тебя услышать, вместо слов

Язвительной, жестокой укоризны:

Благодарю!


О, пусть холодность мне твой взор укажет,

Пусть он убьет надежды и мечты

И все, что в сердце возродила ты;

Душа моя тебе тогда лишь скажет:

Благодарю!


<p>Нищий </p>

У врат обители святой[58]

Стоял просящий подаянья,

Бедняк иссохший, чуть живой

От глада, жажды и страданья.


Куска лишь хлеба он просил,

И взор являл живую муку,

И кто-то камень положил

В его протянутую руку.


Так я молил твоей любви

С слезами горькими, с тоскою;

Так чувства лучшие мои

Обмануты навек тобою!


<p>К… </p>

Не говори: я трус, глупец!..

О! если так меня терзало

Сей жизни мрачное начало,

Какой же должен быть конец?.


<p>Чума в Саратове </p>

Чума явилась в наш предел;[59]

Хоть страхом сердце стеснено,

Из миллиона мертвых тел

Мне будет дорого одно.

Его земле не отдадут,

И крест его не осенит;

И пламень, где его сожгут,

Навек мне сердце охладит.

Никто не прикоснется к ней,

Чтоб облегчить последний миг;

Уста, волшебницы очей,

Не приманят к себе других;

Лобзая их, я б был счастлив,

Когда б в себя яд смерти впил,

Затем что, сластость их испив,

Я деву некогда забыл.

Плачь! плачь! Израиля народ,

Ты потерял звезду свою;

Она вторично не взойдет —

И будет мрак в земном краю;

По крайней мере есть один,

Который все с ней потерял;

Без дум, без чувств среди долин

Он тень следов ее искал!..


<p>30 июля. – (Париж). 1830 года </p>

Ты мог быть лучшим королем,[60]

Ты не хотел. – Ты полагал

Народ унизить под ярмом.

Но ты французов не узнал!

Есть суд земной и для царей.

Провозгласил он твой конец;

С дрожащей головы твоей

Ты в бегстве уронил венец.


И загорелся страшный бой;

И знамя вольности, как дух,

Идет пред гордою толпой.

И звук один наполнил слух;

И брызнула в Париже кровь.

О! чем заплотишь ты, тиран,

За эту праведную кровь,

За кровь людей, за кровь граждан,


Когда последняя труба

Разрежет звуком синий свод;

Когда откроются гроба

И прах свой прежний вид возьмет;

Когда появятся весы

И их подымет судия…

Не встанут у тебя власы?

Не задрожит рука твоя?..


Глупец! что будешь ты в тот день,

Коль ныне стыд уж над тобой?

Предмет насмешек ада, тень,

Призрак, обманутый судьбой!

Бессмертной раною убит,

Ты обернешь молящий взгляд,

И строй кровавый закричит:

Он виноват! он виноват!


<p>Стансы </p>
I

Взгляни, как мой спокоен взор,[61]

Хотя звезда судьбы моей

Померкнула с давнишних пор

И с нею думы светлых дней.

Слеза, которая не раз

Рвалась блеснуть перед тобой,

Уж не придет, как этот час,

На смех подосланный судьбой.

II

Смеялась надо мною ты,

И я презреньем отвечал —

С тех пор сердечной пустоты

Я уж ничем не заменял.

Ничто не сблизит больше нас,

Ничто мне не отдаст покой…

Хоть в сердце шепчет чудный глас:

Я не могу любить другой.

III

Я жертвовал другим страстям,

Но если первые мечты

Служить не могут снова нам —

То чем же их заменишь ты?..

Чем успокоишь жизнь мою,

Когда уж обратила в прах

Мои надежды в сем краю,

А может быть, и в небесах?..


<p>Чума </p>

(Отрывок)[62]

Два человека в этот страшный год,

Когда всех занимала смерть одна,

Хранили чувство дружбы. Жизнь их, род,

Незнания хранила тишина.

Толпами гиб отчаянный народ,

Вкруг них валялись трупы – и страна

Веселья – стала гроб – ив эти дни

Без страха обнималися они!..

Один был юн годами и душой,

Имел блистающий и быстрый взор,

Играла кровь в щеках его порой,

В движениях и в мыслях он был скор

И мужествен с лица. Но он с тоской

И ужасом глядел на гладный мор,

Молился, плакал он и день и ночь,

Отталкивал и сон и пищу прочь!

Другой узнал, казалось, жизни зло;

И разорвал свои надежды сам.

Высокое и бледное чело

Являло наблюдательным очам,

Что сердце много мук перенесло

И было прежде отдано страстям.

Но, несмотря на мрачный сей удел,

И он как бы невольно жить хотел.

Безмолвствуя, на друга он взирал,

И в жилах останавливалась кровь;

Он вздрагивал, садился. Он вставал,

Ходил, бледнел и вдруг садился вновь,

Ломал в безумье руки – но молчал.

Он подавлял в груди своей любовь

И сердца беспокойный вещий глас,

Что скоро бьет пеизбежимый час!

И час пробил! его нежнейший друг

Стал медленно слабеть. Хоть говорить

Не мог уж юноша, его недуг

Не отнимал еще надежду жить;

Казалось, судрожным движеньем рук

Старался он кончину удалить.

Но вот утих… взор ясный поднял он,

Закрыл – хотя б один последний стон!

Как сумасшедший, руки сжав крестом,

Стоял его товарищ. Он хотел

Смеяться… и с открытым ртом

Остался – взгляд его оцепенел.

Пришли к ним люди: зацепив крючком

Холодный труп, к высокой груде тел

Они без сожаленья повлекли,

И подложили бревен, и зажгли…


<p>Нередко люди и бранили…</p>

Нередко люди и бранили

И мучили меня за то,

Что часто им прощал я то,

Чего б они мне не простили.

И начал рок меня томить.

Карал безвинно и за дело —

От сердца чувство отлетело,

И я не мог ему простить.

Я снова меж людей явился

С холодным, сумрачным челом;

Но взгляд, куда б ни обратился,

Встречался с радостным лицом!


<p>Романс </p>

В те дни, когда уж нет надежд,

А есть одно воспоминанье,

Веселье чуждо наших вежд,

И легче на груди страданье.


<p>Отрывок </p>

Приметив юной девы грудь,

Судьбой случайной, как-нибудь,

Иль взор, исполненный огнем,

Недвижно сердце было в нем,

Как сокол, на скале морской

Сидящий позднею порой,

Хоть недалеко и блестят

(Седой пустыни вод наряд)

Ветрила бедных челноков,

Движенье дальних облаков

Следит его прилежный глаз.

И так проходит скучный час!

Он знает: эти челноки,

Что гонят мимо ветерки,

Не для него сюда плывут,

Они блеснут, они пройдут!..


<p>Баллада </p>

(Из Байрона)[63]


Берегись! берегись! над бургосским путем

Сидит один черный монах;

Он бормочет молитву во мраке ночном,

Панихиду о прошлых годах.

Когда мавр пришел в наш родимый дол,

Оскверняючи церкви порог,

Он без дальних слов выгнал всех чернецов;

Одного только выгнать не мог.

Для добра или зла (я слыхал не один,

И не мне бы о том говорить),

Когда возвратился тех мест господин,

Он никак не хотел уходить.

Хоть никто не видал, как по замку блуждал

Монах, но зачем возражать?

Ибо слышал не раз я старинный рассказ,

Который страшусь повторять.

Рождался ли сын, он рыдал в тишине,

Когда ж прекратился сей род,

Он по звучным полам при бледной луне

Бродил и взад и вперед.


<p>Ночь </p>

Один я в тишине ночной;

Свеча сгоревшая трещит,

Перо в тетрадке записной

Головку женскую чертит:

Воспоминанье о былом,

Как тень, в кровавой пелене,

Спешит указывать перстом

На то, что было мило мне.


Слова, которые могли

Меня тревожить в те года,

Пылают предо мной вдали,

Хоть мной забыты навсегда.

И там скелеты прошлых лет

Стоят унылою толпой;

Меж ними есть один скелет —

Он обладал моей душой.


Как мог я не любить тот взор?

Презренья женского кинжал

Меня пронзил… но нет – с тех пор

Я все любил – я все страдал.

Сей взор невыносимый, он

Бежит за мною, как призрак;

И я до гроба осужден

Другого не любить никак.


О! я завидую другим!

В кругу семейственном, в тиши,

Смеяться просто можно им

И веселиться от души.

Мой смех тяжел мне как свинец:

Он плод сердечной пустоты…

О боже! вот что, наконец,

Я вижу, мне готовил ты.


Возможно ль! первую любовь

Такою горечью облить;

Притворством взволновав мне кровь,

Хотеть насмешкой остудить?

Желал я на другой предмет

Излить огонь страстей своих.

Но память, слезы первых лет!

Кто устоит противу них?


<p>К*** </p>

Когда к тебе молвы рассказ

Мое названье принесет

И моего рожденья час

Перед полмиром проклянет,

Когда мне пищей станет кровь

И буду жить среди людей,

Ничью не радуя любовь

И злобы не боясь ничьей;


Тогда раскаянья кинжал

Пронзит тебя; и вспомнишь ты,

Что при прощанье я сказал.

Увы! то были не мечты!

И если, если наконец,

Моя лишь грудь поражена,

То, верно, прежде знал творец,

Что ты страдать не рождена.


<p>Передо мной лежит листок</p>

Передо мной лежит листок,

Совсем ничтожный для других,

Но в нем сковал случайно рок

Толпу надежд и дум моих.

Исписан он твоей рукой,

И я вчера его украл,

И для добычи дорогой

Готов страдать – как уж страдал!


<p>Свершилось! Полно ожидать… </p>

Свершилось! Полно ожидать

Последней встречи и прощанья!

Разлуки час и час страданья

Придут – зачем их отклонять!

Ах, я не знал, когда глядел

На чудные глаза прекрасной,

Что час прощанья, час ужасный,

Ко мне внезапно подлетел.

Свершилось! Голосом бесценным

Мне больше сердца не питать,

Запрусь в углу уединенном

И буду плакать… вспоминать!

Итак, прощай! Впервые этот звук[64]

Тревожит так жестоко грудь мою.

Прощай! – шесть букв приносят столько мук!

Уносят все, что я теперь люблю!

Я встречу взор ее прекрасных глаз

И, может быть, как знать… в последний раз!


<p>Новгород </p>

Сыны снегов, сыны славян,[65]

Зачем вы мужеством упали?

Зачем?.. Погибнет ваш тиран,

Как все тираны погибали!..

До наших дней при имени свободы

Трепещет ваше сердце и кипит!..

Есть бедный град, там видели народы

Все то, к чему теперь ваш дух летит.


<p>Глупой красавице </p>

Амур спросил меня однажды,[66]

Хочу ль испить его вина —

Я не имел в то время жажды,

Но выпил кубок весь до дна.

Теперь желал бы я напрасно

Смочить горящие уста,

Затем что чаша влаги страстной,

Как голова твоя – пуста.


<p>Могила бойца </p>

(Дума)[67]

I

Он спит последним сном давно,

Он спит последним сном,

Над ним бугор насыпан был,

Зеленый дерн кругом.

II

Седые кудри старика

Смешалися с землей;

Они взвевались по плечам

За чашей пировой.

III

Они белы, как пена волн,

Биющихся у скал;

Уста, любимицы бесед,

Впервые хлад сковал.

IV

И бледны щеки мертвеца,

Как лик его врагов

Бледнел, когда являлся он

Один средь их рядов.

V

Сырой землей покрыта грудь,

Но ей не тяжело,

И червь, движенья не боясь,

Ползет через чело.

VI

На то ль он жил и меч носил,

Чтоб в час вечерней мглы

Слетались на курган его

Пустынные орлы?

VII

Хотя певец земли родной

Не раз уж пел об нем,

Но песнь – все песнь; а жизнь – все жизнь!

Он спит последним сном.


<p>Смерть </p>

Закат горит огнистой полосою,[68]

Любуюсь им безмолвно под окном,

Быть может, завтра он заблещет надо мною,

Безжизненным, холодным мертвецом;

Одна лишь дума в сердце опустелом,

То мысль об ней. О, далеко она;

И над моим недвижным, бледным телом

Не упадет слеза ее одна.

Ни друг, ни брат прощальными устами

Не поцелуют здесь моих ланит;

И сожаленью чуждыми руками

В сырую землю буду я зарыт.

Мой дух утонет в бездне бесконечной!..

Но ты! О, пожалей о мне, краса моя!

Никто не мог тебя любить, как я,


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43