Глава 10

Вечер четверга. Пятая авеню

Феликс Росси ходил взад-вперед в полумраке лаборатории. Он уже переоделся к ужину, выбрав черный саржевый костюм, который так нравился Аделине. Из-под воротника лабораторного халата выглядывал богато расшитый галстук Стефано Риччи. Феликс знал, что Аделина ждет его в комнате для гостей, которая с некоторых пор стала ее комнатой. Франческа, обрадованная тем, что они в кои веки решили поужинать вместе, сказала, что на Аделине будет черное платье без рукавов.

Перед ним, освещенная единственной лампой, лежала причина его промедления. Нити из Туринской плащаницы были готовы к анализу.

Не в силах противиться искушению, Феликс сделал вытяжку крови самым мягким раствором, используя наиболее щадящий режим центрифуги, и получил образец для исследования. Оставалось только подойти и взглянуть в окуляр современнейшего микроскопа. Тогда станет ясно, есть ли у его плана хоть малейший шанс на осуществление.

Он должен увидеть неповрежденные клетки, хранящие всю наследственную информацию в виде двойной спирали ДНК, состоящей из приблизительно трех миллиардов нуклеотидных пар. Само собой, Феликса интересовали только белые кровяные тельца – в красных нет ядер и, соответственно, ДНК. Картина могла быть другой: множество цепочек с выпавшими кое-где фрагментами. Оба варианта его устраивали. Чего он совсем не хотел видеть, так это полностью разрушенную ДНК, от которой остались обрывки длиной в несколько сотен пар нуклеотидов.

Феликс стоял в полумраке, сам не понимая, чего он ждет.

Почему бы просто не посмотреть? Чем так трудны эти три шага?

Теребя пуговицы пиджака сквозь полу лабораторного халата, он ощущал бессилие и страх. «Да пропади он пропадом, этот костюм, лишь бы попалась хоть одна целая клетка. Если ДНК полностью разрушена, ее ни за какие деньги не восстановишь» . Его планам, его мечте придет конец. Да что там – сердце разобьется, если ядер не окажется на месте.

Феликс подошел к двери, глубоко вздохнул, потом направился прямиком к микроскопу и взглянул на изображение, увеличенное в несколько тысяч раз. Поначалу у него перед глазами все плыло – святость того, что лежало под микроскопом, не давала сосредоточить взгляд. Но вот он моргнул, и все встало на свои места. Теперь в поле зрения плавали крупные клетки грибов и бактерий, а между ними – фрагменты эритроцитов, узнаваемые благодаря своей двояковогнутой форме. Ни одного белого шарика – ни целого, ни поврежденного – он не нашел.

Едва ли не в панике, Феликс установил режим автосканирования образца на наличие подходящих клеток. Сам он их так и не увидел.

Раздался гудок, и Феликс подошел к домофону.

– Что?

– Фликс, Аделина просит передать, что почти готова.

– Хорошо. Буду через минуту.

Анализ закончился безрезультатно. Быть может, раствор отстоялся и искать надо не в той зоне? Феликс поднял пробирку с остатками вытяжки и вылил ее в чашку Петри большего размера, которую затем накрыл и укрепил в специальном гнезде микроскопа. На его глазах аппарат сканировал образец – микрон за микроном. Минуты тянулись, словно вечность, а в поле зрения по-прежнему не попадалось ничего стоящего. Феликс уже отчаялся и корил себя за глупые надежды, как вдруг в фокусе микроскопа возник крупный сгусток из нейтрофилов, многие из которых казались нетронутыми. Нейтрофилы составляют особую группу лейкоцитов, активно борющихся с раневой инфекцией. Погибшие нейтрофилы образуют гной.

– Боже мой,– прошептал Феликс и закрыл рот ладонью, вновь с особой отчетливостью осознав, что исследует клетки, попавшие на ткань из раны Христовой.

Сдерживая слезы, он зашептал слова молитвы:

– Отче Всевышний, да послужат раны Господа Иисуса Христа душам нашим во исцеление! Аминь.

Затем он откинулся на лабораторном кресле и облегченно выдохнул. Домофон на двери загудел снова и принялся отчитывать его сестринским голосом:

– Фликс, что ты там делаешь? Еще пять минут – и столик отдадут другим!

Он поспешил к трубке и крикнул:

– Уже иду! – А сам одной рукой вытащил чашку Петри из держателя и вернул в термостат, среда которого сохранит клетки в целости до его возвращения.

За дверью стояла Франческа в восточном халате и любимых голубых тапочках с острыми носами.

– С чего это ты такой радостный? – удивилась она.

– Ни с чего,– чмокнул он ее в щеку.– Да, и прости, что сбежал из музея.

– Еще подумаю.– Сестра забавно надулась.

– Ты – золото. Нет, ты – чудо. Поговорим завтра утром, ладно?

В этот миг в переднюю вошла Аделина. И так хороша она была в облегающем платье на узких бретелях – по три на каждом плече,– что дух захватывало. Ее волосы были уложены в высокую прическу, и только редкие локоны падали на шею, а в ушах искрились продолговатые бриллиантовые серьги в дополнение к перстню с ониксом и алмазом. Когда Феликс подал ей руку, она улыбнулась.

Франческа изучала пару, всем своим видом выражая крайнее одобрение.

– Вы хотя бы представляете, как здорово смотритесь вместе?

– Не представляем. Может, расскажешь? – спросил Феликс.

– Словно кинозвезды…– Франческа скорчила гримаску. Аделина рассмеялась.

– Раз так, прощай, дурнушка! – поддразнил Феликс сестру. Она-то знала, что на самом деле он считает ее очень красивой.– Нам пора – поклонники ждут.

Внизу их встретил Сэм, стоявший в дверях перед лимузином. Феликс усадил Аделину, попросил извинить его на секунду и пошел обратно, к швейцару.

– У тебя было дело ко мне, Сэм?

Тот посмотрел на Аделину.

– Ничего такого срочного, чтобы заставлять даму ждать. Завтра вы будете у себя?

– Да, буду.

– Тогда я зайду. Приятного вечера, доктор.

Феликс кивнул и вернулся к машине, поеживаясь на стылом январском ветру. Он уже надеялся на оттепель и не надел ни пальто, ни шляпы – только шарф. Аделина закуталась в шахтуш, или шаль-«паутину»,– драгоценную накидку, которую он купил для нее в Непале по совершенно астрономической цене. Тогда он еще не знал, что шерсть для их изготовления берется из бороды редкой тибетской антилопы, отчего этот вид находится на грани истребления. Прочитав, что Заба Дуодзэ, главный противник отстрела антилоп и борец с браконьерством на непальской границе, был убит, Феликс долго не мог оправиться и, чтобы как-то загладить вину, сделал пожертвование семье Забы и местному фонду охраны природы. Аделина ничего этого не знала, поскольку не спрашивала, чем избавила его от тягостных откровений.

– В «Одну, если сушей, а морем – две»[4],– попросил Феликс водителя.

– Хорошо, сэр,– отозвался тот и, выехав на авеню, направился к югу, в Виллидж.

Аделина наклонилась и поцеловала Феликса в щеку.

– Спасибо тебе.

– За что?

– За все. За приглашение, за тебя, за эту шаль.– Она угнездилась рядом с ним и взяла его под руку.

Уверенность, посетившая вчера Феликса, улетучилась, в одночасье сменившись унынием. Он, должно быть, совсем спятил – предлагать ей такое. Ведь они любят друг друга! Нет, нужно искать кого-то еще.

– Знаешь, я молилась перед выходом,– сказала она вполголоса.

– Правда?

– Да. Я вдруг почувствовала, как важно довериться воле Божьей. Еще раз подтвердить, что я, то есть мы хотим для себя только той жизни, которой хочет Господь.

Глубина этих слов поразила и ободрила Феликса. Он сжал ее руку и устремил взгляд в красочную нью-йоркскую ночь.

Повсюду вокруг сияли огни автомобилей, справа тянулась череда парковых фонарей, еще выше полыхали на столбах фонари уличные. Дальше по Пятой авеню, там, где она делала спуск в южном направлении, вырастали над головой сияющие, словно елочные гирлянды, этажи небоскребов.

Глаз Феликса исподволь выхватил из темноты неоновый знак высоко над домом номер 666 между перекрестками Пятьдесят второй и Пятьдесят третьей улиц. Три рубиново-красные шестерки задумывались как рекламный трюк для привлечения чуждых суеверий клиентов. Феликс терпеть не мог этих трех цифр – знак Антихриста – и обычно, проезжая по собственной улице, старался на них не смотреть.

Сегодня они явно предвещали недоброе. Словно в подтверждение этого водитель чертыхнулся.

– Что случилось? – спросил его Феликс.

– Кто-то сзади вот уже три квартала тычется нам в капот. Номеров не видно. Не иначе, из Нью-Джерси.

Феликс обернулся, живо представив себе дьявола за рулем, но не увидел ничего подозрительного. Он снова взял Аделину за руку и вспомнил все удивительные совпадения последнего времени: его интерес к клонированию, своевременный звонок Франчески, без которого он едва ли решился бы использовать минуты доступа к плащанице, случай с таможенником и, что совсем уж невероятно, находку целого сгустка нейтрофилов. Может, и не так зрелищно, как посох Моисея, обращенный Господом в змею, но столь же чудесно.

Когда они сворачивали на тихую улочку где-то в Вест-Виллидж, Феликс осознал, что здесь, быть может, определится вся его судьба. Ресторан был выбран не случайно – он одинаково нравился им с Аделиной. Первоначально в здании размещались конюшня и почтовая станция дома Аарона Бэрра. Тридцать лет назад некий оригинал по имени Арман Брейгер выкупил дом и открыл ресторан. С тех пор «Одну, если сушей, а морем – две» не переставал вновь и вновь привлекать их, в то время как его новомодные собратья переживали расцвет и упадок. Глядя на окна без затей и побеленные стены с рельефными буквами вывески, можно легко обмануться и пройти мимо, внутри же гостей ждали изящество, стиль и комфорт.

Феликс распахнул перед Аделиной черную лакированную дверь, и они очутились в уютном холле, совмещенном с баром. По правую сторону в кирпичной стене были встроены два камина с латунными решетками и деревянными полками. Пианист у окна что-то наигрывал на кабинетном рояле.

Они миновали полосатые диваны у камина и подошли к стойке метрдотеля, который немедленно вышел приветствовать гостей.

– Доктор Росси, мадам, с возвращением! Я оставил ваши обычные места. Столики по соседству сегодня тоже не заняты.– Он заговорщицки подмигнул Феликсу, зная, что тот любит уединение.

Вслед за метрдотелем Аделина и Феликс прошли через главный зал ресторана. Перекрытие между вторым и первым этажами было частично разобрано, чтобы сделать зал зрительно выше и просторнее. Отверстие огородили перилами, так что сидящие за столиками наверху могли смотреть вниз, а те, что сидели внизу,– наверх. Феликс всегда избегал столиков, расположенных посреди первого этажа зала,– там размещались любители показать себя, к которым он не принадлежал.

Молодые люди миновали небольшую экспозицию предметов народного творчества, выставленных на дубовых панелях, витраж в красном и синем тонах, несколько высоких цветочных композиций. Метрдотель усадил Аделину у застекленных дверей с выходом в сад, декорированных белыми занавесями-гофре, и зажег на столе свечу в оловянном подсвечнике. На льняной скатерти, как когда-то просветила Феликса Аделина, все было настоящее: и серебро, и фарфор, и чудные розы в вазе-ведерке. Столик позади пустовал, как и спереди, и по другую сторону от прохода. Феликс, усаживаясь, поощрил распорядителя лишней сотенной.

Тот их покинул, оставив меню с пометкой prix fix[5], обычной для большинства ресторанов подобного класса. Здесь они могли поужинать по скромной цене в пятьдесят долларов за три блюда по выбору. Для примера, в старейшем «Речном кафе» только одно блюдо обошлось бы им в семьдесят, а в знаменитом «Данииле» – в восемьдесят пять. И ни одно из упомянутых мест не гарантировало уединения, в котором Феликс так нуждался сегодня. Вино и коктейли оплачивались особо, так же как салат из омаров, ростбиф или суфле на десерт. Впрочем, Феликс никогда не рассчитывался сразу. Счета из ресторанов приходили к нему раз в месяц вместе с остальными.

– Посмотри, сегодня подают палтуса в пергаменте,– сказала Аделина.– Я закажу его и лимонное суфле.

– А на первое?

– Ты же знаешь – грибной суп, если есть.– Ее серые глаза сияли в свете свечи, заставляя забыть о словах, которые он пытался освежить в памяти.

Феликс отложил меню.

– Тогда мне то же самое.

Он продиктовал заказ официанту и обговорил выбор вин, когда услышал скрип отодвигаемого стула. Обернувшись на звук, Феликс увидел какого-то мужчину за столиком через ряд, сидящего к ним спиной. Рассудив, что незнакомец не услышит их разговор, он придвинулся к Аделине и вполголоса начал:

– Я должен тебе кое-что сказать.

– Да, дорогой? – Она тоже склонилась ближе.

– Кое-что очень важное для меня.

Аделина улыбнулась и сделала серьезное лицо.

– Должен предупредить: поначалу это может показаться странным.

– Странным?

– Даже чересчур. Надеюсь, когда я закончу, все встанет на свои места.

– В чем же дело? Мне ты можешь довериться.

– Сначала давай помолимся.

– Конечно.

Они перекрестились и склонили головы. Феликс начал торжественным полушепотом, Аделина вторила ему:

– Я, Феликс…

– Я, Аделина…

– .. .спешу ответить на Твой призыв, Господи, и для возмещения равнодушия и отступничества моего объявляю Божественное Сердце Господа нашего Иисуса Христа своим Всемилостивейшим Владыкой, коему посвящаю сегодня и навсегда, окончательно и непреложно все радости, труды и терзания души моей, которая отныне желает принадлежать только Ему. Останься с нами, Господи, чтобы мы жили Твоей Любовью и в Твоем обществе; мы, провозглашающие Тебя своим царем, ибо не хотим иного, кроме Тебя.

Феликс внезапно умолк, взял Аделину за руки, а затем последовательно и осторожно повел свой рассказ. Начал он с того момента, как Франческа позвонила ему в Турин. Аделина все время сидела напротив него, но порой он не видел ее лица. Перед глазами вставала то плащаница, то кровь, которая оказывалась кровью его матери, то раны, обращавшиеся тельцем погибшего брата. Дважды он замолкал оттого, что просто не мог продолжать.

Аделина ловила каждое его слово. Ободренный ее вниманием, Феликс рассказал все вплоть до сегодняшнего момента, исключая ту часть, которая касалась ее непосредственно. Только тут он заметил, что они по-прежнему крепко держатся друг за друга, словно двое висящих над пропастью.

Аделина сглотнула, не сводя с него глаз. Фразу, которая объясняла ее участие, он приберег напоследок.

Феликс поцеловал ее руки и прошептал:

– Кому, как не тебе стать моею Марией?

– Что? – молитвенно выдохнула она.

– Ты согласишься стать матерью, любимая?

Аделина открыла рот, но ничего не ответила. Вместо слов две сияющие капли сбежали по ее щекам.

Она плакала.

– Постой,– заволновался он, поскольку не предвидел такого финала, и совсем растерялся.

Однако уже через миг ее глаза наполнились слезами, а из груди вырвался резкий всхлип. Она попыталась отнять руки, а он еще крепче их стиснул из боязни ее потерять.

– Не надо, не надо плакать,– повторял Феликс все громче, стараясь заглушить рыдания Аделины.

Она плакала, как ребенок – взахлеб, и не могла уняться.

Феликс вскочил с места и прижал ее к груди, только теперь поняв, что натворил. И вот она уже рыдает у него на груди, драгоценная шаль валяется под ногами, и метрдотель суетится и что-то говорит, говорит… Наконец застекленные двери открылись, и они вышли на воздух под взглядами всех присутствующих, словно актеры в спектакле.

– Аделина, Аделина…– твердил Феликс, пытаясь заглянуть ей в глаза, а она только сильнее съеживалась, пока не уткнулась мокрым от слез лицом ему в пиджак, вздрагивая худеньким телом и безутешно рыдая.

Глава 11

Квартира Росси

Стоило Мэгги заметить новую книгу рецептов, купленную мисс Росси, узнать, что они с Аделиной сами отправляются за покупками, увидеть, как они надевают передники и шинкуют овощи, шепчась о секретных письмах, она поняла: в доме что-то переменилось. Обычно именно ей, Мэгги, доверяли отправиться на лимузине в центр, к Гарлемскому рынку, за семгой, икрой, рогаликами и подобными деликатесами. Но когда доктор Росси сказал, что сам займется лабораторией, а Аделина заявила, что любит еврея, Мэгги призадумалась, стоит ли ей оставаться на ночь. Если так пойдет дальше, к утру она может лишиться работы. Она уже представляла, как поедет домой: сперва на Пятую авеню, дождется автобуса, идущего к западу от Девяносто шестой, потому что метро от Центрального парка в ту сторону не ходит, потом налево от Лексингтон-авеню и к северу от Шестьдесят третьей, самой зажиточной улицы. Потом она сойдет у Бродвея и пересядет на третью, Гарлемскую линию подземки, а там – до конечной. Совсем другой мир, и всего в получасе езды.

Один квартал пройти, и вот она: арка-туннель, покрытая изнутри граффити и ведущая во дворик с кривыми деревьями и кустами. По пути, если не повезет, встретится несколько наркоторговцев, и за темной лестницей покажется ее квартира с потолками едва не такой же, как здесь, высоты. Да, ее дом послужил образцом зданиям вроде «Дакоты», только те не дожидались годами ремонта.

Если не к спеху, можно сойти двумя остановками раньше, на Сто тридцать пятой улице, где красуется мозаика « Черный Манхэттен». Тут вам и Мартин Лютер Кинг, и Маркус Гарви, и Луи Армстронг со своей трубой. А прогуляйтесь на юг от Гарлемской больницы и библиотеки Шомбурга, вниз по Сто тридцать первой и направо – попадете на улицу, полную церквей, большей частью из искусственного песчаника. Только та, в которую ходила Мэгги, была построена из камня. Ее отличал большой неоновый крест, особенно заметный ночью – в темные часы, когда грех манит сильнее всего.

Именно там Мэгги впервые услышала о докторе Росси и о том, что он ищет горничную с опытом лаборантки. Потом ей пришлось нагло клянчить подробности у священника, подкупив его упаковкой любимого печенья и банкой клюквенного соуса домашнего приготовления.

Очутившись наконец в квартире Росси, она никак не могла привыкнуть к мысли, что все это – или, по крайней мере, чудесная комнатка позади кухни – в ее распоряжении. Мэгги отнюдь не позволяла себе ночевать там постоянно: хозяевам следует знать, что у нее есть собственный дом. Однако сегодня у нее была причина остаться. Как говорится, на Бога надейся, а сам не плошай.

Она заметила выражение лица доктора, когда тот уезжал на ужин с мисс Гамильтон. Когда у него делалось такое лицо, это, как правило, означало, что ему удалось добиться невероятных результатов. Этот победный взгляд всегда выдавал его с головой. Теперь Мэгги предстояло узнать, отчего доктор Росси вдруг выставил ее из лаборатории.

Она прохаживалась по дому, смахивая невидимые пылинки и дожидаясь доставки деликатесов от Балдуччи. Когда те прибыли, Мэгги разложила их на один из расписных подносов и отнесла в гостиную. Франческа сидела у камина, положив ноги на кофейный столик, со стопкой пожелтевших от времени писем в руках. «Наверное, письма от тех самых еврейских родственников, о которых они с Аделиной шептались»,– догадалась Мэгги.

– Смотрите, какая прелесть,– сказала она и поставила поднос.

Франческа убрала письмо со словами: «Вот эти – мои любимые», взяла двумя пальцами крабовый рулетик со сливочным сыром и откусила.

– М-м… просто разврат.

– Принести вам еще что-нибудь, мисс Росси?

– Нет, Мэгги, спасибо. Мне не хотелось бы, чтобы ты дежурила возле меня целую ночь. Разумеется, можешь оставаться здесь сколько угодно, я ведь не собираюсь делать из тебя рабыню.– Франческа вдруг осеклась и с ужасом посмотрела на Мэгги.

– Ничего страшного,– сказала та.– Я знаю, что рабство отменено.– Она развела руками.– Теперь мы зовемся меньшинством.

– Поверить не могу, что я такое ляпнула.

– Можете не беспокоиться, но раз уж мы начали… каково это?

– Что именно?

– Оказаться в меньшинстве? Для вас что-нибудь изменилось?

Франческа подняла взгляд на картину, словно прислушиваясь к себе.

– По-моему, ничуть. В сущности, не все ли равно? Я – это я, остальное не важно.

– И со мной так же.– Мэгги подмигнула.– Теперь вы знаете наш секрет.

Франческа засмеялась и взяла блюдце с подноса.

– Угощайся, Мэгги. Присядем хоть раз вместе, поболтаем. Уверена, у нас найдется что сказать друг другу.

Мэгги замешкалась.

– Угу. Только отойду на минутку. Нужно еще кое-что сделать.

– Да садись же,– уговаривала Франческа.– Вытяни ноги. Не стесняйся.

– Я мигом, туда и обратно.

Мэгги метнулась из комнаты и, спрятавшись за угол, затаилась. Дождалась, пока в гостиной вновь послышался шорох страниц, и на цыпочках пробралась в кухню, оттуда – в холл и по персидскому ковру – к лаборатории. Там она сунула руку в карман и достала свой ключ, который доктор еще не забрал у нее. Затаив дыхание от страха, Мэгги нажала кнопку домофона возле двери и принялась шарить в кармане фартука в поисках того, чем бы ее заклинить. Скрепка для бумаги подошла отлично. Теперь, если кто-то войдет в прихожую, она услышит.

Покончив с предосторожностями, девушка отперла дверь, прошмыгнула в нее и закрыла на ключ. Внутри зажгла нижний свет и бросилась к письменному столу. Никаких дневников на нем не было.

Мэгги выдвинула средний ящик, куда доктор обычно их складывал. Там лежали только старые записи. Блокнота не было и в боковых ящиках. Неужели доктор узнал, что она листала его, и перепрятал?

Мэгги уже собралась обыскивать лабораторию, когда в холле послышались знакомые голоса. Она приросла к месту в тревоге и недоумении: доктор Росси с невестой почему-то вернулись! Он громко просил Аделину остаться, а она так же громко отказывалась. Мэгги едва верила ушам. Аделина засыпала его обвинениями: шофер, оказывается, мог запросто довезти ее домой, а доктор обманом заманил ее сюда; кричала, что ни минуты здесь не задержится, что немедленно поедет вниз и попросит Сэма вызвать такси. В этот миг доктор Росси, похоже, загородил дверь, а Мэгги услышала голос его сестры, вопрошающий, что происходит, а за ним – истерический вопль: «Ничего! Все отлично!»

Вот ведь угораздило ее застрять в лаборатории, да еще после того, как доктор ясно велел ей держаться подальше!.. Мэгги вытерла вспотевшие ладони и прислушалась. На несколько секунд в холле наступило затишье, словно там переговаривались втихомолку, затем доктор Росси вскричал: «Оставь нас одних!» – судя по всему, сестре,– после чего вдалеке хлопнула дверь.

Аделина, должно быть, осела на пол – ее плач слышался откуда-то снизу, как и голос доктора Росси, молящий и извиняющийся. «Наверное, встал на колени»,– решила Мэгги.

Что такого он натворил? За все пять лет знакомства с семейством Росси она не видела ни одной сцены такого рода. Мэгги знавала людей, которые и суток не могли прожить, не испортив другим настроение, но доктор Росси был не из таких.