ПРОЛОГ

Можно сколько угодно бродить по улицам Реухала, заходя в кабачки и таверны — как в самые дешевые, заполненные с подозрением взирающими на чужака небритыми мускулистыми завсегдатаями, сидящими за неоструганными столами, так и в залы, посещать которые не стесняются самые богатые и уважаемые жители города и даже сам король: когда какой-нибудь известный заезжий песнедел весь вечер тешит слух собравшихся замечательными историями под грустную проникновенную мелодию.

Можно часами взирать на величественные сооружения — храмы, стадионы, присутственные места; можно полный день бесцельно прошататься с распахнутыми глазами по необъятной Торговой площади, поражаясь невероятному многоречию и многообразию товаров; можно стоять у аддаканов, стараясь понять пульс Города Городов, и изучать огромный шар Димоэта, висящий прямо в воздухе — абсолютно точное, но немыслимо во сколько раз уменьшенное подобие Аддакая, со всеми его материками, островами, горами, лесами и необъятными пустынями, песчаными и водными…

Можно войти в Храм Восьми Богов и даже, в Праздник Аддаканов, увидеть их всех… Можно вычертить план города и не жалея времени скрупулезно обойти все проулки, улицы и кварталы… И все равно не понять внутренней жизни Реухала.

Можно бесконечно любоваться величественными сооружениями и переплетениями улиц с высот одного из восьми грандиозных сооружений, а если вы маг старше пятой грани, то и с высоты птичьего полета… И все равно вам не понять потаенных пружин, управляющих судьбами жителей Реухала, и от него, через нити, протянувшиеся по миру сквозь аддаканы, всех обитателей Аддакая.

Можно годами просидеть в ученых залах Городского Храма или в словохранилищах любого из восьми октаэдров магов, располагающихся в столице мира, исписать многие и многие страницы, посвященные истории Реухала, проследить судьбу всех выдающихся жителей Города Городов, описать, насколько это дано смертному, даже магу восьмой грани, историю пришествия и смены богов, проникнув взором в тьму веков, забравшись в те невспоминаемые времена, когда на поросших сопках острова Луддэк еще не жили люди и когда великий Димоэт поставил здесь первый аддакан…

Можно бесконечно думать о разнообразии людских отношений и о значении в жизни аддакайцев Реухала, стараясь понять нечто, постоянно ускользающее, когда кажется, что вот-вот, последняя грань встанет на свое место и перед тобой откроется сияющая истина…

И если не сойдешь с ума от необъятности поставленной задачи, то бессильно опустишь руки, с трудом переводя дыхание и унимая часто бьющееся сердце и смиришься с мыслью, что целиком понять Реухал невозможно. Как не возможно целиком понять жизнь любого человека, даже самого незначительного… И можно бесконечно думать о вечном, на самом деле, не думая ни о чем.

Йин Дорогваз не знал: сошел он с ума или еще нет. Он сидел в жестком кресле с высокой спинкой и смотрел сквозь стрельчатое окно башни на Реухал. Он сидел так уже долго — несколько лет, а может, и восьмилетий. Сидел и смотрел на Город Городов, поскольку больше ему делать было нечего. Не на что теперь тратить свою жизнь, которой суждено продлиться еще долго — почти девять столетий. Жизнь ли? Все кончено. Давно кончено, едва начавшись…

Если бы его увидел сейчас кто-нибудь из горожан, то в памяти мгновенно всплыли бы все невероятные ужасающие легенды и домыслы, рассказываемые о Замке Пятнистой Розы шепотком, в подвыпившей компании под треск свечей или в кухне у камина.

Дорогваз сидел и смотрел на Город Городов — он мог только смотреть. Шальной ветер гулял по небольшой комнате, всю меблировку которой составляло только кресло — Дорогваз в нем и спал, не в силах отделить явь от сна. Он не чувствовал холода, хотя мех на куртке давно вылез и скатался в комья. Волосы отшельника напрочь забыли о ножницах; борода, доходившая почти до колен, давно спуталась в какое-то подобие войлока; глаза были пусты — в них не отражалось ничего, словно человек ушел в другой мир и оставил бренную оболочку в безопасном месте, чтобы в любой момент вернуться и, приведя себя в порядок, заняться накопившимися неотложными делами…

У Дорогваза в принципе теперь не могло возникнуть никаких дел, которые нельзя было бы отложить лет на сто или двести.

Он щелкнул пальцами, и в комнате возник слуга, приведший бы в трепет любого добропорядочного обывателя. В Замке Пятнистой Розы был лишь один человек — хозяин замка. Ему прислуживали творения его собственной магии. В первые годы своего вынужденного затворничества свергнутый бог Махребо, самого большого материка Аддакая, в ироничном самоуничижении заполнил замок жизнерадостными скелетами, с поклоном открывающими двери хозяину и на золотых блюдах подающими на стол пищу, которую стал бы есть разве что последний нищий…

Это было давно… Или не очень? Сколько времени прошло? Дорогваз потерял счет дням и годам. Впрочем, в Реухале за время затворничества свергнутого бога сменился лишь один король. Дорогваз это знал точно, поскольку перед коронацией будущий владыка Города Городов обязан нанести ему визит. Значит, он в этой тесной комнатке в угловой башне не так давно, а кажется, что…

Дорогваз не глядя взял с незатейливого подноса поднесенного плащом с пустым капюшоном веселящую сливу, заботливо взрощенную в садах замка. Фрукт забытия. Он надкусил плод и снова устремил взгляд на погруженный в мрак ночи великий город.

Почему нет огней? Ведь ночью самое оживленное движение от аддаканов к Торговой площади? Может, приближаются Праздники Аддаканов? Да, скорее всего так и есть. Аддаканы отдыхают, ничем иным не объяснить спячку трудолюбивого города. Значит, приближаются праздники… Бросить гордость, послать Димоэту гонца, чтобы упал в ноги от его имени?.. Так ведь он даже гонца послать не может… Впрочем, это как раз вопрос решаемый, дело не в этом…

Йин Дорогваз с отвращением отбросил дурманящий плод в сторону и вскочил на ноги. Бестелесый слуга стремительно выпорхнул из комнаты.

Словно и впрямь был безумцем, Дорогваз подскочил к окну, вцепился руками в края каменного проема, словно хотел с силой оттолкнуться и птицей улететь в черноту ночи… Или выброситься из окна на бездушные валуны пересыхающего рва, окружавшего замок, чтобы прервать потерявшую какой-либо смысл жизнь.

Ни то, ни другое ему было не под силу. Путь не преграждали толстые стальные прутья — слово Димоэта ограждало пленника от мира лучше любых решеток. Дорогваз не мог покинуть своего узилища. Замок — вот его мир. Кто угодно мог посетить бывшего бога Махребо, кто угодно мог остаться у него жить. Но сам Дорогваз может видеть мир только из окон мрачного замка.

Йин мог бы и закричать в спокойную темноту, словно раненый умирающий зверь — его бы никто не услышал. Но бог, даже поверженный, должен всегда оставаться самим собой, внешнее выражение чувств — это для простых горожан.

Замок Пятнистый Розы стоял на высокой скале на самой северной окраине Города Городов. С виду замок из бурого камня был мрачен и суров, он поражал воображение отнюдь не размерами, которые были сравнительно невелики. Замок проклятых словно никому ненужный обломок гнилого зуба хохотал над городом, внушая страх случайным прохожим — обычно горожане предпочитали обходить его стороной. Домов вокруг замка не было на несколько полетов копья и только городские мусороносы не давали зарасти и обвешать дороге, ведущей к подъемному мосту. Замок можно было обойти вокруг за пять минут — не то что Храм Восьми Богов. Обычный замок, поросший многовековой плесенью, каких множество на любом из семи материков, предназначенный дли жизни и обороны рубежей. Но это снаружи.

Внутри территория замка была бесконечна. Двор уходил в бескрайнюю степь, которая через несколько десятков димов переходила в безжизненную пустыню, опаляемую солнцем — не солнцем Аддакая, другим. Таким же, но чужим. В силах Дорогваза было превратить мертвую пустыню в цветущие сады, но кому это нужно?

На пятом или шестом году своего заключения в замке, Дорогваз вознамерился бросить вызов Димоэту и сменившим Дорогваза и его старших братьев Семи Богам, взявшим, по обычаю, их имена. Бывший бог начал возводить в пустыне точное подобие Реухала…

Затворник усмехнулся. На какое-то время строительство скрасило его жизнь. Полчища специально сотворенных Дорогвазом существ, которые не могли бы быть созданы нигде за пределами замка и не могли бы вне его двигаться, дни и ночи без устали возводили второй Город Городов. Йин жил в пустыне, лелея одну-единственную мысль, что, возведя новый Реухал, он сравнится с Димоэтом и пробьет собственным аддаканом выход на любой материк, хотя бы на Махребо — его бывшую землю, за которую он нес ответственность, и…

Что такое нести ответственность, что такое управлять? Перед кем ответственность — перед собственной совестью? Перед ней он был чист, он хотел блага многочисленным народам своей земли. В том числе и обитателям тех земель, что были скрыты под куполом древних магов, не пожелавших идти вместе с Димоэтом во времена, которые Дорогвазу трудно даже представить.

Подобие Реухала было возведено… и заброшено его создателем. Точная копия, она не имела чего-то, что делало Реухал Городом Городов. Нет, не Храма Димоэта или храмов других богов, в которых не было хозяев.

Аддаканов.

Дорогваз не смог пробить связь даже между двумя аддаканами, расположенными в стенах замка — между вторым Реухалом, который он намеренно выстроил в пустыне за сотню димов от колодца внутреннего двора, и самим колодцем. Не смог. То ли главный его дар потерял всю силу после свержения, то ли он не мог понять душу Города Городов, питающего аддаканы энергией…

Сколько лет прошло со времени возведения мертвого города? Сколько лет он торчит в этой башне, пытаясь понять суть Реухала? Да возможно ли понять Город Городов вообще хоть кому-нибудь? Может ли сам Димоэт, создавший мир таким, каков он есть, понять свое детище?

Дорогваз смотрел и смотрел в непроглядную темноту, нависшую над городом. Ему не надо было видеть — он знал. Он тысячи дней смотрел на Реухал — и в ярком свете дня, и в сумерках грядущей ночи. Он, казалось, знал каждый его штрих, каждую черточку. И ничего не знал. Он готов был отдать сотни предстоящих лет жизни, чтобы снова пройтись по кривым улочкам и просторным умиротворенным бульварам, вновь почувствовать толкотню Торговой площади и величественность Площади Аддаканов…

От безысходности ему захотелось взвыть, словно дикому зверю. Дорогваз не закричал. Он закрыл лицо руками и отошел от окна. Обогнув одинокое кресло, он покинул комнату, не отводя от зажмуренных глаз ладоней с четырьмя пальцами — богам, как и всем аристократам, мизинец не нужен: меч и начертательную палочку можно удержать и четырьмя пальцами.

Ничего не видя перед собой, стараясь изгнать прочь из головы образ Города Городов, Дорогваз спускался вниз, в залы замка, никогда не знавших многолюдных приемов и буйных застолий. Замок Пятнистой Розы — приют для одного. Дом, тюрьма, весь мир…

Ноги сами принесли хозяина замка в словохранилище. Йин услышал как зашипел осветитель, зажженный предусмотрительным существом, вылепленным из ничего одним движением бровей Дорогваза. Бывший бог отнял ладони от лица и с удивлением огляделся — он не понял сперва где оказался.

Сколько же он сюда не заходил? Все покрылось пылью и густо заросло паутиной — наверное, по мнению тех, кто со страхом взирает на замок со стороны, так здесь и должно было быть.

Дорогваз издал горловой звук — даже без слов, все должно быть и так понятно. Он не услышал, почувствовал — или просто-напросто знал? — что к словохранилищу спешат созданные им существа. Их в замке осталось не так уж много — после неудачи с постройством второго Реухала, он всех оставил там, да еще из самого замка почти всех отослал в возведенный город. У него тогда мелькнула лукавая мысль: может быть, населенный неживыми тварями город заживет собственной жизнью? Он так и не удосужился это проверить, потеряв всякий интерес к собственной затее — настоящий Реухал занимал все его мысли.

Дорогваз обвел взглядом запущенный зал и прошел к огромному письменному столу. Он не рискнул сесть на обветшавший стул. Бывший повелитель Махребо, образец изысканности и вкуса всем юным, да и не только юным, аристократам, предмет воздыхания многочисленных красавиц, подумал, что сейчас он, наверное, такой же страшный, как и этот, давно забывший хозяина, предмет.

Да от него же, бывшего бога, воняет, как от дикого зверя!

Сколько он просидел в темной комнате южной башни, сколько ночей провел в неудобном кресле, сколько димов отмотал, вышагивая из угла в угол? Он и есть зверь — загнанный в яму, в которой растет пища, но нет охотника, чтобы забить добычу. И нет никакой возможности выкарабкаться. Зверь, потерявший человеческий облик, замкнувшийся в себе, забывший человеческую речь!..

— Хватит!

Крик отскочил от стен просторного зала и Дорогваз вздрогнул от звука собственного голоса.

— Хватит!

Нашедшие приют под сводами зала летучие мыши выпорхнули вон.

— Хватит!

Даже цари паутинных стран затаили дыхание.

— Хватит!

Замельтешили бессловесные слуги, разумением своим равные обветшалому стулу, на который Дорогваз побрезговал сесть.

Бывший бог стремительным шагом направился к ряду огромных зеркал в дальнем конце зала. Там уже протирали стекла движимые инстинктивным страхом магические существа, смахивали пыль с покрывала, накинутого на богато убранное кресло. Его кресло.

Он сорвал покрывало, сел и понял, что тяжело дышит, стараясь унять волнение. Звук собственного голоса привел его в смятение. Да не забыл ли он человеческую речь? Не разучился ли он связно говорить? Ведь когда-то он мог, скрывшись под чужим обличьем, часами плести словесные узоры о любви очередной красотке, или произносить зажигательные речи перед жителями какого-нибудь города Махребо, призывая дать отпор врагу или построить новый храм в честь Намшелфа — так звали тогда Дорогваза, младшего из семи богов, управлявшего самым большим материком…

Дорогваз попытался вспомнить что-нибудь, подходящее моменту.

— Своими делами сам и будешь бит, — громко сказал он поговорку Итсевда, одного из государств Махребо. Скверный там был король, много проблем в свое время доставил Дорогвазу…

Язык слушался. Но присловье вышло слишком мрачным и безнадежным.

— Птаха от силка улетит, но от страха — никогда, — произнес он и устало вытер пот со лба.

Все не то. Мрачные мысли, казалось, навевал сам Замок Пятнистой Розы. Дорогваз почему-то подумал, что замок враждебен ему, что хочет свести его с ума. Что не Дорогваз повинен в нынешнем своем жалком состоянии, а…

— Живет лишь тот, кто хочет жить!

Да, это так. Он хочет жить. И он будет жить.

Дорогваз окинул взглядом восемь зеркал, расположенных полукругом, перед которыми на небольшом возвышении было установлено его кресло. Восемь окон из замка одиночества. Два зеркала не оживали никогда — зеркало Димоэта, загнавшего провинившихся богов в суровые замки, и Кресс — сестрицы, единственной из семи, сумевшей остаться наверху, виновницей заточения остальных.

Бессловесные твари давно стерли с зеркала Кресс многочисленные следы плевков Дорогваза. Бывший бог не хотел сейчас думать о ней, бередя, казалось бы давно зажившие раны. Димоэта и Кресс он не мог вызвать, не мог увидеть их по собственному желанию — лишь в их силах возжелать поговорить с поверженным богом. Дорогваз не мог представить себе обстоятельств, при которых это случилось бы.

Он унял наконец гулко бьющееся сердце и обвел взглядом ряд зеркал. Крайнее связывало его тюрьму с Замком Черного Скорпиона, обителью старшего брата, Гина Воната. Семь богов, в действительности не были братьями, но так принято считать… Хотя, первые Семь Богов, вставшие рядом с Димоэтом в начале времен, возможно, в действительности являлись шестью братьями и сестрой… Один Димоэт это знает точно, если не забыл за давностью лет. Димоэт бессмертен, он владеет Аддакаем, он пробил связующую нить с другими мирами. И в этих других мирах Димоэт проводит большую часть времени, отдав Аддакай Семи Богам. Димоэт бессмертен, но боги, по сравнению с обычными людьми кажущиеся почти бессмертными, имеют свой предел.

Смена Семи Богов в Аддакае, если верить летописям, происходила четырежды. И лишь в четвертый раз это произошло насильственным путем, когда молодые боги только начали входить в силу, понимать мир и строить собственный, в меру своего разумения. Они не могли взять в толк — почему Димоэт не дает развиваться человеческой мысли, почему сдерживает ее? И поплатились за это…

Дорогваз любил и одновременно побаивался гнева вечно мрачного и насупленного Гин Воната, бывшего повелителя холодного Гапполуха, почти половина земель которого была покрыта вечными льдами и не пригодна для жизни человека. Вонат мог так посмотреть на собеседника, что тому становилась стыдно даже тогда, когда он не считал себя хоть в чем-либо виноватым. Но мог и одним-двумя словами вывести из упаднического состояния души, когда все не просто плохо, а отвратительно. Гин мог вселить уверенность.

Дорогваз уже хотел было произнести слова, оживляющие зеркало Воната, чтобы услышать от того нечто, способное вернуть страсть к жизни. Но взгляд хозяина замка Пятнистой Розы остановился на зеркале в центре, единственном в ряду, которое отражало зал замка. И увидел существо, никаких чувств, кроме брезгливого презрения, не вызывающее. Даже у себя самого. Желания говорить с Вонатом или с кем-либо другим из братьев пропало. Грудь от волнения и злости вновь заходила ходуном.

Дорогваз резко встал, чтобы уйти из этого зала, где ему сейчас было столь тяжко находиться. Он хотел привести себя в порядок, вернуть прежний облик полного достоинства и уверенности в себе бога, повелителя самого большого материка в мире. Он жаждал прикоснуться к страницам, несущим слова, и узнать, сколько он просидел, взирая на недоступный Город Городов, и что в нем произошло за это время.

Дорогваз знал: сколь не кажется мир неизменным, он стремительно меняется в малом, и это малое исподволь трансформирует большое. Ему невероятно страстно захотелось просмотреть обращения реухалского короля к горожанам, обращения Храма Димоэта и восьми реухалских магических октаэдров к аддакайцам, чтобы сквозь пространные слова указов, сообщений о приговорах и объявлений граждан прочитать новые веяния, почувствовать изменения и услышать ритм новой эпохи, которая началась с воцарением Семи Богов, сменивших его с братьями.

В словохранилище замка Пятнистой Розы последнему обращению было невесть сколько лет. Но достать все это, хотя бы за последние несколько восьмидневий было не очень сложно. Даже за последние годы — за товар, который он может предложить, ему обойдут все словохранилища и поднесут все необходимое. Не только обращения властных октаэдров, но и сочинения ученых и словотворцев.

Меч Дорогваза — сокровище цены неимоверной.

При одной мысли о своей мастерской у Дорогваза сладко защемило в груди — как от предвкушения первого свидания. Скорее, даже от свидания с возлюбленной, которую не видел много-много лет, но которая не утратила ни красоты, ни свежести, ни очарования.

Он послал созданиям, отвечающим за мастерскую, мысленный приказ разводить огонь и готовить все к таинству создания меча. Он выкует лучший свой клинок, даже если на это уйдет больше восьмидневия. Да хоть восемьжды восемь дней займет работа — у него впереди почти вечность. Йин запоздало подумал, что мастеровых своих мог ведь и отослать по горячке в пустыню на строительство второго Реухала — тогда для него это было неважно. Но что-то остановило его в то безумное время, и сейчас он знал, что вскоре мастерская будет ждать его, словно не стояла в бездействии долгие годы.

Он успокоился и сел обратно в кресло. Видеть свою мастерскую в неприглядном убранстве ему не хотелось. Там тоже, как и в словохранилище, все пришло в уныние и заросло равнодушием хозяина — лучше не смотреть как гоняют пауков с их обжитых еще дедами прадедов законных углов.

Дорогваз еще раз взглянул на свое отражение в зеркале. Что ж, на свидание с очищающим и созидающим огнем можно идти и в таком виде. После того, как будет рожден новый меч, и сам создатель преобразится, прикоснувшись к чему-то очень важному и необъяснимому, что всегда приходит после того, как отпускаешь в мир новое творение.

Он уже знал чего хочет и не торопился. Он оттягивал сладостный миг возвращения к жизни. Он окинул взглядом ряд огромных, в два-три человеческих роста, зеркал.

С кем из пяти братьев поговорить? Можно и со всеми одновременно — что они и делали после свержения, безуспешно пытаясь осмыслить происшедшее, упрекая друг друга и жалуясь на судьбу, пока не пришли к единому мнению, что все делали правильно и выпади возможность повторить жизнь сначала, все бы пошли по тому же пути… Только бы сначала придушили Кресс… Или близко бы к себе не подпускали — а ведь она была общей любимицей… И предала. Нет слов ни в одном языке Аддакая, в полной мере подходящих ее поступкам.

Нет, разговаривать пока ни с кем из братьев не хочется — позже. Но раз уж Дорогваз решил, то надо обмолвиться несколькими словами с живым человеком, а не тварью магической или все понимающим, но немым металлом. Хозяин замка Пятнистой Розы произнес формулу, оживившую зеркало Сина Омета. Дорогваз недолюбливал его, считал трусоватым, недалеким и косноязычным. Дорогваз был уверен, что увидит Омета, если тот вообще отзовется, в состоянии еще более жалком, чем то, в котором пребывал сам.

Он приготовился к долгому ожиданию — пока Омет услышит сигнал, пока подойдет… Омет может находится в любом месте безграничного внутри Замка Одноухой Свиньи. По иронии судьбы или прихоти Димоэта, Омет был заточен в Махребо, в одном из прекраснейших городов мира — Деепе. Не таком, конечно, удивительном и красивом, как Реухал, но на Махребо это точно самая ослепительная столица, равной которой, может быть, на шести других материках и не найдется.

Зеркало вспыхнуло, едва Дорогваз закончил произносить слова вызова. И бывший бог от неожиданности отпрянул, вжался в мягкую спинку кресла — он отвык от такого многообразия звуков и красок. Отрешенный от мира, он считал, что для него остались лишь серый цвет и невзрачные оттенки. Все остальное — за стенами замка, в Реухале и, сквозь аддаканы, дальше: в городах, лесах, полях, морях… Но показалось, словно в его тихий зал, привыкший лишь к тихому шелесту бумаги и треску светильников, ворвался весь огромный мир.

Но это лишь показалось.

Дорогвазу тут же стало неприятно и, почему-то, стыдно.

Зал Сина Омета был полон людей!

Дорогвазу был виден огромный стол, заставленный яствами, у которого толпились какие-то вычурно одетые старики, держащие в руках высокие кубки. Невидимый хозяину Замка Пятнистой Розы оркестр играл веселую мелодию и дамы танцевали с кавалерами. Даже по нравам вольного Деепа одежды женщин были более чем откровенны — показывать мужчинам обнаженную шею во времена, когда Дорогваз с братьями пытались изменить мир, считалось верхом неприличия.

Зрители, наблюдавшие за танцорами, либо отдыхающие от увеселений, столпились у стены, стоя спиной к зеркалам! Да Омет сошел с ума! Позволить гостям — гостям! он приглашает гостей для веселья! — стоять спиной к зеркалу Димоэта!

На Дорогваза в ожившем зеркале никто не обращал внимания. Его просто не заметили.

— Эй! — позвал поверженный бог, ни к кому в отдельности не обращаясь.

Люди, собравшиеся у Омета, смотрели на середину зала, где хозяин Замка Одноухой Свиньи взбирался на накрытый стол. Несколько добровольных щегольски одетых помощников и помощниц помогали ему. Омет собирался вещать.

Первой мыслью Дорогваза было отключиться и уйти прочь — навстречу с любимым делом. Но фигурка светловолосой девушки, обтянутая плотной ниспадающей складками материей, манила взор, привораживала и не позволяла отвести глаза…

— Эй! — громко и строго повторил Дорогваз.

Девушка обернулась и, увидев грязного бородатого нечесанного мужчину в роскошном кресле, закричала от испуга — столь безобразно и нежданно было открывшееся ей зрелище в дотоле безжизненном зеркале.

Дорогваз встал, желая успокоить незнакомку, лицо которой, такое чистое, такое невинное, такое красивое, напомнило ему о лучших днях его жизни… Каким безумным ветром занесло этот цветок в рассадник зла и разврата, каким только и может быть обитель поверженного бога в глазах добропорядочных граждан?

Он сделал шаг ей навстречу.

Если бы не обернулись две дамы в почтенном возрасте и их спутник, девушка, потеряв от страха сознание, упала бы на пол. Мужчина подхватил девушку и, бросив быстрый взгляд на Дорогваза, позвал хозяина Замка Одноухой Свиньи. Передаваемый из ус в уста зов мгновенно долетел до Омета. Столпившиеся у зеркал гости расступились, смолкли смешки и музыка. Дорогвазу даже показалось, что свет стал меркче.

Омет спрыгнул со стола, не обратив внимания на протянутые для помощи руки. Уверенной походкой хозяина жизни — не свергнутого бога, а именно человека, который может все, что хочет — он подошел к зеркалу, небрежным жестом указав сопровождавшим красоткам подождать его у стола.

— Рад тебя видеть, Йин, — спокойно и без церемоний приветствовал он младшего брата. — Почему ты не отвечал на вызовы столько времени?

— Сколько? — спросил Дорогваз, с некоторым трудом оставаясь бесстрастным.

— Двадцать три года и семь месяцев. Чем ты занимался?

Двадцать три года и семь месяцев проторчал бывший бог в тесной комнате башни, взирая на недоступный Реухал. Без малого — четыре Периода Димоэта!

— Думал, — коротко ответил Дорогваз.

— Мы так и предполагали. Ты просто так вызвал меня или что-то хочешь спросить?

— Я вижу, что помешал тебе, брат…

— О, нет, — рассмеялся Омет. — В этом зале не смолкает веселье, даже когда я отдыхаю. Жизнь создана для услады души, а не для мрачных мыслей, которые могут довести лишь до безумия, но не до понимания.

Иной раз слова говорят больше, чем глаза. В безмятежных глазах Омета не отражались бессонные ночи и попытки проломить собственной головой бездушную стену отчаяния.

— Я поговорю с тобой позже, брат, — только и сказал Дорогваз. — Я устал.

— Мы можем поговорить и сейчас. — Вокруг Омета образовался круг пустоты — никто не осмеливался мешать разговору двух бывших всемогущих богов. — Жизнь не кончилась, Йин. Борьба продолжается.

— Какая борьба?

— За жизнь.

— И что же ты можешь сделать, отторгнутый от внешнего мира?

— Я отторгнут от мира, но не мир от меня. Видишь, — Омет обвел рукой с четырьмя пальцами людей, собравшихся в зале. — Кто-то из них просто хочет повеселиться за мой счет, кто-то пришел из любопытства. Таких большинство. Но…

— Что но?

— Но придут и те, кто после расскажет миру о том, что мы хотели и что в свое время сами не смогли рассказать.

— Ты всегда был мечтателем…

— Да? А Вонат утверждал, что мечтателем как раз был ты…

— Вонат сейчас тоже устраивает такие пиры? — не сумев скрыть волнения, спросил Дорогваз.

— Нет, — честно ответил Омет. — Гин осуждает меня. Почему-то вы все пятеро решили поставить себе надгробие при жизни. Посмотри на себя, Йин. Небось всю твою пищу составляют дурманящие плоды, а все упражнения тела — походы до отхожего места? Сколько своих мечей ты создал за эти годы?

— Мечи несут в мир зло, — не смог найти лучшего ответа Дорогваз.

— Даже если ты действительно так думаешь, брат, создавать мечи — это то, что ты можешь делать лучше всех, — спокойно ответил Омет. — И они не несут зло. Твои мечи его останавливают. Ты знаешь это. И знаешь то, что зла в мире достаточно и без твоих мечей. Так сколько мечей создали твои руки за то время, что ты думал?

— Я… Я приду позже, — сказал Дорогваз и, повернувшись прочь, пошагал к выходу из зала, даже не озаботившись погасить зеркало — пусть Омет произносит магические слова и возвращается к безумному веселью с… с девуш… со своими гостями.

— Постой, Йин! — закричал вслед Омет. — Посмотри какие у меня здесь соблазнительные красотки! Хочешь, они разденутся перед тобой прямо сейчас? Хочешь?! Они могут и тебя навестить, я не только их отражение предлагаю тебе. Правда, только тогда, когда оживут аддаканы, но кто ждет годы, потерпит дни. Жизнь не кончилась, Йин!

— Я приду позже, — не оборачиваясь крикнул Дорогваз.

— Я жду вызова, брат!

Дорогваз почти выбежал из словохранилища, в котором стояли зеркала Димоэта — единственная связь с внешним миром. Вот для Омета, как оказалось, не единственная. Что так встревожило Дорогваза, что возмутило его? Никто никогда не говорил, что запрещено приглашать гостей и веселиться!

Веселиться, когда рухнуло дело всей жизни?!

Но в одном Омет прав — жизнь продолжается. Жизнь, продолжается, продолжается, продолжается… Живет лишь тот, кто хочет жить…

— Здравствуй, я пришел! — приветствовал Дорогваз мастерскую, где уже весело поджидал его созидающий огонь и ничто не говорило о долгом запустении. — Прости, что я чуть не забыл о тебе!

Братья не раз пытали его — как, с помощью какой магии удается создавать ему чудо, называемое в народе без затей: «меч Дорогваза»? Простые смертные даже не задавали такого вопроса — меч Дорогваза ценился выше любого другого оружия, выше изделий предшественника Йина, великого мага Шажара, которого он превзошел в мастерстве.

Дорогваз никому не открывал своего секрета.

Потому что никакого секрета не было. Таинство любви не объяснишь. Магия, любовь и мастерство. Магией владеют многие, ремеслом — еще больше. Но взлюбить и воссоединить… Провести рукой по еще холодной, вздрагивающей в предчувствии, сырой неказистой бесформенной железяке еще до того, как превратить ее в металл, вдохнуть душу, вложив частицу себя; до того как запоет молот, выбивая шлаки, грязь, дурные мысли…

Это можно сравнить лишь с первым прикосновением к чистой девичьей коже… Нет, даже с этим нельзя! Это — совсем другое. Это — когда мозг и сердце очищаются перед пламенем, когда в огненных языках отражается жизнь прошлая и жизнь предстоящая, когда видишь настоящее и выковываешь его для кого-то… Нет, для себя! Неважно, кто будет владеть этим мечом, Дорогваз никогда не задавался этим вопросом…