Глава 1

Выехав из лесу, я наткнулся на пастуший лагерь, в котором собралась унылая компания погонщиков-скотоводов.

Горел костер, и варился кофе. Его аромат и запах жареного бекона не на шутку взбудоражили мой желудок. Ведь на протяжении всего пути в мой рацион входила лишь пища для ума.

Когда я подошел к костру, ни один из них не поднялся, чтобы сказать мне хоть слово — «привет» или «присаживайся». Они так и продолжали сидеть с отрешенным видом. Мне приходилось видеть прогоревшие команды, но эта казалась самой несчастной.

— Здорово, — обратился я к ним. — Вам нужна подмога?

Ко мне обернулся сутулый мужчина, такой тощий, что его ребра можно было посчитать, не снимая с него рубаху. Если его коровы выглядели так же, то их жира не хватило бы даже на то, чтобы смазать сковородку.

— Найми я тебя, мне все равно нечем заплатить. У нас кончилось все, даже самое необходимое.

Ну, на сей счет я мог бы подкинуть им пару идей, потому что уже заметил и фургон-кухню и стоявшую возле нее девчонку.

— Куда скот гоните?

— Никуда не гоним. Мы направлялись на новые земли в долину, где трава стоит в полный рост. Но теперь, похоже, больше никуда не идем.

— А что случилось?

— Здешний шериф предъявил права на часть нашего стада. Он утверждает, что на некоторых коровах стоят местные клейма.

— Так это не ваше стадо?

— Конечно наше. Но тут есть за что зацепиться законнику. Коровы бродили по полям Техаса еще со времен испанцев note 1. Некоторых когда-то клеймили, но после войны между штатами они свободно паслись и размножались. Видно, их хозяева погибли в войну или в стычках с индейцами. На эти клейма никто не претендовал, и мы имели полное право забрать скот себе. Так и сделали: собрали стадо и погнали на север. Но шериф заявляет, что мы захватили местный потерявшийся скот, забредший с запада на юг.

— Аж в Техас? — удивился я. — Переплыли реки, пересекли каньоны? Невероятно! Забрести с запада! Такое могло случиться, здесь полно хорошей травы, но зачем же коровам уходить отсюда? Он просто берет вас на понт.

— Да, сынок? У меня нет для тебя работы, но еще ни один человек не ушел от костра Ноя Гейтса голодным.

Все, чем я владел, было на мне или на моем коне, исключая тот участок земли высоко в горах Теннесси, так что приглашение поесть оказалось как нельзя кстати. Вооружившись охотничьим ножом, я приблизился к костру и принялся уминать бобы и говядину.

Остальные молча последовали моему примеру. Не считая самого необходимого, похоже, команда лишилась надежд на будущее и всей своей предприимчивости. Рядом со мной сидели немолодые люди, у большинства дома остались семьи, и теперь они думали о том, каково-то придется без них их женам.

Они не были пионерами и в жизни играли вторую роль. Тяжелая работа, недород, обрушившиеся на их головы неудачи свели почти на нет усилия этих хороших людей, поглотили волю к победе.

Всего пару недель назад я покинул далекие холмы Теннесси, взяв с собой в дорогу все, что осталось в хижине: немного муки и кусок кабаньей грудинки. До встречи со скотоводами, уже третий день питался одними лесными орехами. Чем дольше я сидел с ковбоями и слушал их разговоры, тем больше убеждался, что шериф, как он сам себя называл, возводил на Гейтса и его команду гнусный поклеп и отступаться не собирался. Я случайно забрел в их лагерь, но впервые за несколько дней нормально поел, и мне не доставляло удовольствия думать, что какой-то прохвост отгонит меня от кормушки.

У нас в горах люди давно решали свои проблемы с помощью поединка. Человек может почти ничего не иметь, но при этом гордиться тем, что родился свободным гражданином Америки. И он вправе с оружием в руках отстаивать свои убеждения — время и место на ваше усмотрение.

Там в горах, после того как вы поохотились на енотов, выпили самогона, поухаживали за девушкой, остается только подраться. Я никогда не имел склонность к бутылке, не был мастером поволочиться. Чаще всего мне приходилось драться. Среди нас, ребят, случались добрые потасовки по типу ни-шагу-назад, которые так закаляют боевой дух. А чего не хватало теперь моим новым знакомым? Воли к победе.

И получалось, что вода пока лилась не на мою мельницу. Отец всегда говорил, что ради себя нужно пошевеливаться, потому что вместо тебя никто этого делать не станет. Счастливый случай не ходит ни за кем по пятам, придется самому ловить его и держать крепко. Может, все дело в той мысли, которую я обдумывал, или в котелке с бобами, или в рыжей девчонке, которая стояла поблизости и время от времени на меня поглядывала.

Итак, я влез в их разговор и заявил: если бы коровы принадлежали мне, никто не отобрал бы их у меня без борьбы.

— Мы ничего не можем поделать, — объяснил Гейтс. — Шериф слишком уж крутой парень, и вся команда ему под стать. Но если даже нам удастся выбраться отсюда, нас подстерегут индейцы, которых полно вокруг, и множество всяких других бед.

— А как же насчет долины с высокой травой? — спросил я.

— Ну это, может быть, всего лишь мечта, до нее никто из нас не доходил. Нам о ней рассказывал проезжий — некий бродяга по имени Сэкетт, он приехал с Дикого Запада.

— Если Сэкетт сказал вам, что долина там есть, значит она там есть, — заверил я. — Сэкетт мой родственник, хотя, наверное, и дальний.

Сам я тем временем предался размышлениям. Эта территория не являлась штатом, следовательно, здесь не может быть никаких официальных лиц, в том числе и шерифов. Сгоняя коров в стадо, ковбои растратили всю свою инициативу, а долгий, тяжелый перегон окончательно подорвал их силы. Очевидно, это не укрылось от глаз местных жителей.

— Мистер Гейтс, на какие клейма они претендуют?

— «Тройка в круге», «Десятка в квадрате», «Трилист ник» и «Косая семерка», что составляет почти половину стада.

Не часто человеку предоставляется удобный случай, и, хотя расклад был против них, я чувствовал себя так, словно прикупил козырей.

— Мистер Гейтс, — обратился я, — продайте мне эти клейма. Продайте прямо сейчас.

— Продать? Сынок, а у тебя есть деньги?

— Нет, сэр, у меня нет ни цента. Но я не глядя дам вам расписку на тысячу долларов. За всех коров с клеймами, что вы перечислили.

— Не говори ерунду, парень.

— Что лучше, расписка на тысячу долларов или ничто? А ведь они вам ничего не оставят. По-моему, у вас не было другого выхода: либо воевать, либо сдаться. А теперь я предлагаю вам кое-что еще. Вы продаете коров мне, и тогда я приму бой.

— Они перешагнут через тебя, парень.

— Продай ему, — поддержал меня толстый мужик, чей безвольный подбородок покрывала щетина. — Что мы теряем?

И тут раздался топот копыт. Мне показалось, что у Гейтса внутри словно что-то оборвалось.

— Я напишу акт о продаже, — предложил я, — а вы распишетесь.

Вместе с так называемым шерифом прискакало шесть человек. По мне, так он был просто мошенником, носившим краденый значок, вокруг которого собралась шайка проходимцев, подлых, но довольно крутых парней.

— Мы пришли забрать наших коров, пока не стемнело, Гейтс. Держись подальше, и у тебя не будет проблем.

— Это наш скот, — заявил Гейтс. — Мы собрали его на Троицу.

Шериф в ответ лишь нагло ухмыльнулся. О да, он их верно оценил! Знал, что у них не хватит духу постоять за себя.

А я тем временем достал из кармана письмо и на обратной стороне написал: «В обмен на тысячу долларов, подлежащих оплате в момент продажи, я передаю все права на весь скот с клеймами „Тройка в круге“, „Десятка в квадрате“, „Трилистник“ и „Косая семерка“ предъявителю сего документа» — и протянул записку Гейтсу.

Гейтс посмотрел на меня. Он был очень напуган, но все же не хотел продавать стадо.

— Это лучше, чем ничего, — заверил я, — а другого они вам не оставят. — Я вручил ему карандаш. — Подпишите.

— Чем вы там занимаетесь? — спросил шериф. — Что за бумага?

— Хорошо, хорошо, — хрипло зашептал Гейтс. — Они твои. — Он повернулся к остальным. — Вы согласны?

Те закивали, и он подписал.

Нарочито медленно забрав бумагу, я повернулся к ним спиной и зашагал к лошади. Взял многозарядный дробовик системы «Кольт», который возил притороченным к седлу, и вышел на свет.

— Что такое? — заволновался шериф. — Ты что затеял?

— Я только что купил права на скот, который вы хотите угнать. Имейте в виду, вам не видать его как своих ушей. Лучше поворачивайте и дуйте обратно в город.

С первого взгляда я понял, что передо мной подлый человек, и не сомневался, что так просто он не уйдет. С самого начала, пока пройдоха не взял их на понт, они могли бы еще от него отделаться. Но теперь, когда он уже домогался вовсю, дело не могло кончиться миром.

— Ну что ж, мальчик, надо тебя проучить! — Он развернул лошадь, вынимая винтовку. Я не мешал ему, но как только дуло дернулось вверх, выстрелил.

Мой дробовик был заряжен картечью и стрелял со страшным грохотом. Так называемый шериф вылетел из седла как подкошенный.

Остальные замерли, боясь навлечь на себя беду. С таким дробовиком шутки плохи, а я продолжал развивать преимущество: подошел ближе и укрылся в тени фургона.

— Подберите его, — приказал я, — и убирайтесь отсюда. Еще раз кого-нибудь из вас увижу — пристрелю на месте.

Не сомневайтесь, они так и сделали. Очень осторожно спустились на землю, положили тело поперек седла и, благодаря Бога, поскорее убрались прочь.

На земле остался лежать револьвер, который выпал у убитого из-за пояса. Я подобрал его. Это оказался отличный шестизарядник с рукояткой из слоновой кости, украшенной причудливой резьбой. Я закричал им вслед, но они отъехали уже далеко и не вернулись. Так что я заткнул свой трофей за пояс и тем самым подписал себе приговор, взяв вещь покойного.

Люди Гейтса так и остолбенели, от удивления не в силах вымолвить ни слова.

— Они ушли, — наконец выдавил из себя Гейтс, — ты прогнал их!

Ну, а я подошел к костру и взял свою чашку. Меня немного трясло, и я не хотел, чтобы они это заметили. Будучи человеком весьма молодым, я потратил немало времени, изучая мир взрослых, и знал, что мои беды еще только начинались.

— Ты убил его, — произнес один из ковбоев, словно не мог поверить в то, что свершилось на его глазах.

— Он сам напросился.

— Но ты убил его!

Я отхлебнул кофе. Сидя возле костра, наблюдал, как некая мысль потихоньку доходит до их сознания. Опасность миновала, ничего страшного не произошло. Но случилось кое-что другое. Я завладел половиной их стада. И еще убил человека, чего никогда раньше не делал и надеялся не делать впредь.

От переживаний у меня прихватило живот, но я старался не подавать виду.

Возле фургона стояла та рыжая девчонка и, не проявляя никакого расположения, смотрела на меня. Она просто смотрела.

— Сдается мне, — начал я, — что нам стоит отогнать стадо и лучше держаться отсюда подальше.

Они уставились на меня. Самый младший из них годился мне в деды.

— Тебе обязательно было стрелять в этого человека? — спросил один из них. — Убивать его?

— А что бы вы сделали?

Никто мне не ответил, так что я допил кофе, собрал пожитки и пошел к лошади.

Нам пришлось двинуться в путь, и ковбои призадумались. Тогда они еще не пришли ни к какому решению, но для этого потребовалось время.

Глава 2

Мы отогнали стадо миль на восемь и устроились на ночлег. Всю ночь моросил мелкий дождь. Утром я выехал, чтобы посчитать свой скот.

Навстречу мне вышел часовой, дежуривший ночью, Харви Боуэрс, худой, унылый старик с узким лицом и жидкими прилизанными волосами.

— Куда намылился? — спросил он.

— Хочу осмотреть свой скот. Произвести инвентаризацию, если угодно.

— Скот пока не твой. За него еще следует заплатить. — Он сунул в рот кусок жевательного табака. — Тебе предстоит долгий путь, приятель.

— Все уже позади. Я свой путь прошел.

— Ты не считаешь, что тебе слишком легко досталось стадо? Мы несколько месяцев вкалывали, чтобы собрать его.

— Да, и могли потерять все в одну минуту. Если бы вы знали, как его сохранить, давно бы что-нибудь сделали. Я рисковал ради него своей шкурой. Ясно?

Коровы выглядели лучше, чем я мог надеяться. Они прошли Тропу Шауни, самую суровую дорогу, идущую по пересеченной местности, заросшей колючим кустарником, им приходилось преодолевать вплавь глубокие реки. Но трава на пути росла в изобилии, и воды хватало, поскольку последнее время шли дожди.

Однако теперь передо мной встала проблема. Солидная часть стада будет моей, если смогу оплатить счет. Но эта же мысль не давала покоя и моим спутникам. Несмотря на молодость, я знал, что пройдет какое-то время и каждый из них начнет меня ненавидеть.

Стальной сетью дождь завис на фоне свинцового неба. Мы погнали стадо на запад, в долину, заросшую травой, по которой, извиваясь среди деревьев и кустов, протекал небольшой ручей. Там лежала страна мирных индейцев… По крайней мере, так говорили. Я знал, что чероки — миролюбивый, добрый народ, но и среди них попадались выродки, для которых проходящее стадо станет непреодолимым соблазном.

Дальше на запад жили совсем дикие индейские племена, которые охотились за скальпами и лошадьми, и я полагал, что погонщики будут рады оставить меня в своей команде. Но не исключал и того, что эти люди легко могут возненавидеть человека, которому чем-то обязаны, и что придет время, когда они найдут повод придраться ко мне.

Когда в полдень я вернулся к костру, они как раз обсуждали сложившиеся отношения — не будучи особенно дружны между собой, ковбои лишь терпели друг друга в силу необходимости.

Я взялся за котелок. Не вставая с земли, Гейтс посмотрел на меня:

— Ты, кажется, довольно молод?

— Девятнадцать, — ответил я, — через пару месяцев. Но пусть возраст не вводит вас в заблуждение. Я исколесил всю страну.

— Ты весьма ловко уложил того парня. Тебе приходилось убивать кого-нибудь раньше?

— В меня стреляли, и я стрелял. У меня никогда не было охоты подсчитывать скальпы.

— Ты убил человека, который представлял Закон.

— Он солгал вам. Это Индейская Территория, а Закон представляет шериф или его помощники только на территории Соединенных Штатов. — Вы легко отделались, — заметил я. — Если бы эти люди угнали скот, на который претендовали, то вскоре вернулись бы за остальным. — Я выразительно посмотрел на ту рыжеволосую девушку. — И это не единственное, что они забрали бы.

Теперь старики заговорили между собой, оставив меня в одиночестве, так что я спокойно поел, сел в седло и вернулся к стаду.

Надо сказать, я никогда никого ни о чем не просил и не ждал помощи от людей. Никто не должен отвечать за то, что сделали его предки или не сделали, но мне пришлось держать ответ за отца.

Отца повесили за конокрадство, когда мне исполнилось тринадцать. Прожив жизнь, полную тяжелых трудов и самопожертвования, и не придавая суетным вещам большого значения, отец допустил нелепую ошибку и поплатился за это.

Не в моих правилах судить людей, потому что каждый из нас грешен в той или иной мере. Многие преуспевали, отцу же не везло, и в том не было его вины, насколько я понимал, хотя никто там, на равнинах, не захотел принять это во внимание. Они лицемерили друг перед другом, называя его никудышным и скверным, а он просто был беден. И его повесили, а меня, чтобы преподать урок, заставили стоять и смотреть на это.

— Стой и смотри, паренек, — говорили они. — Вот, что бывает с ворами.

И ни в одном из них не нашлось ни грамма христианского милосердия и сострадания. Похищенная лошадь принадлежала Мартину Бримстэду, поговаривали, что даже имя свое он носил не по праву. Мартин присутствовал на казни, желая убедиться в том, что работа сделана. А руководил толпой Стад Пелли. И именно он схватил меня и держал за волосы, подняв мою голову, чтобы я видел, как вешали папу.

Когда все кончилось, они разошлись по своим делам, оставив меня одного. Я залез на дерево, чтобы снять отца. Хорошего человека не стало. А потом на дороге появился старик Данверган, он и подхватил тело, не дав ему упасть на землю.

— Во всем виноват алкоголь, сынок, — сокрушался он, — твой отец был непьющим и не привык к крепким напиткам. Он уже год или два мечтал о той лошади, поэтому, когда с горя выпил пару рюмок, просто вскочил в седло и поскакал. Он совершил ошибку, да не на того нарвался. От Мартина Бримстэда не жди пощады. А еще этот мерзавец Стад Пелли, дай ему волю — любого повесит. Обожает вкус крови.

Данверган помог похоронить отца и снарядил меня в путь в компании розничного торговца. Потом я примерно полгода кое-как перебивался в окрестностях Чарльстона, выполняя различную работу и изучая окружающий мир. Затем в качестве юнги отправился в Бостон, оттуда в Новый Орлеан уже как матрос, а после на лодках по реке добрался до Натчеза и Сент-Луиса, портов на Миссисипи.

Прошло четыре года, и меня потянуло в горы. Я проделал нелегкий путь и вернулся обратно в Смоки note 2. Хижина, которую мы с отцом называли домом, все еще стояла на поляне возле высокой сосны, а пространство вокруг нее заросло высокой травой, видно, с тех пор здесь никто больше не бывал.

К тому времени, когда я привел в порядок хижину и колодец, закончилась провизия, которой я запасся перед началом пути вдоль хребта Чэнси, названного так мною в честь отца. Поэтому я спустился на равнину по старым тропам, которые проложили еще чероки, купил семенное зерно, продукты и бурого мула, на которого нагрузил всю поклажу.

Большинство индейцев племени чероки были вынуждены покинуть свои земли и переселиться на запад, на Индейскую Территорию. Так что их тропами больше никто не пользовался, разве что какой-нибудь охотник или пришедший издалека индеец. Немногие жители равнин знали о них, и я мог ходить туда и обратно, никому не мозоля глаза.

Я перекопал землю, небольшой участок вспахал и засеял кукурузой.

Иногда по вечерам скучал без людей, и тогда мне хотелось подняться на пик Чэнси, чтобы окинуть взглядом долину, в которой светились окна домов. Но никто там внизу не желал меня видеть, если они и помнили обо мне, то я оставался для них лишь сыном конокрада.

Конечно, был еще старина Джерри Данверган, и эта мысль не давала мне покоя. В отличие от остальных, он помог мне, испуганному, сломленному горем ребенку.

Одиночество погнало меня вниз, но в недобрый час решил я навестить старика Джерри.

Верхом на муле я спустился с гор. Высоко в небе светил серебряный месяц, огромные сосны черной бахромой окаймляли горизонт. Легкий ветер бродил среди деревьев, как привидение. Чтобы встретиться с другом, я пришел в деревню, жители которой повесили моего отца.

Дом Данвергана стоял возле ручья, исток которого лежал в моих владениях. Белая корова уставилась на меня из-за ограды. Возле дома находился амбар, распространяя вокруг характерный для всякого амбара запах. Подъехав к воротам, обуреваемый подозрениями, я повернул обратно и привязал мула среди сосен на берегу ручья.

Пройдя во двор, я подошел к кухне и тихонько постучал в дверь. Сначала было тихо, потом раздались шаги, и чей-то голос спросил:

— Кто там?

— Свои. Мне нужен Джерри Данверган.

Дверь чуть-чуть приоткрылась, и я увидал высокую, худую женщину, старшую дочь Джерри. Она посмотрела на меня:

— Ты спрашивал моего отца? Я тебя не знаю.

— Я Отис Том… Отис Том Чэнси, мэм.

У нее перехватило дыхание, а лицо словно окаменело.

— Убирайся прочь! — воскликнула она. — Мы достаточно из-за тебя натерпелись!

— Извините, мэм, мистер Данверган был добр ко мне. Я думал поблагодарить его и рассказать о себе.

— Убирайся! Он сыт тобою по горло, как и все мы. Был добр к тебе, да? А сколько это принесло горя? Когда они узнали, что…

Ее голос звучал все громче, разносясь в холодном ночном воздухе. Я занервничал.

— Если бы вы позволили мне войти… — начал я.

Она отпрянула:

— Нет, они-то над ним не сжалились. Они отлучили его от церкви, и никто не хочет иметь с ним дело. Это все Бримстэд.

— Я понятия не имел. Ваш отец, мэм, был по-христиански добр ко мне, мальчишке, когда я остался совсем один, и…

— А теперь уходи. Я сказала, какие у нас из-за тебя неприятности. Если они узнают, что ты приходил сюда, обозлятся еще сильнее.

— Могу я поговорить с Джерри?

— Нет. Он уже спит.

Дверь позади нее приоткрылась, и показалась худенькая девочка, Китти Данверган, младшая дочь старика Джерри, ей едва миновало четырнадцать.

— Китти, иди к себе! — приказала старшая. — И закрой за собой дверь!

— Кто там, Присс?

— Паршивец Отис Том, сын конокрада. — Она повернулась ко мне сама не своя от злости: — А теперь убирайся, не то я позову Стада Пелли.

Убеждать ее не имело смысла. Я отошел от двери, сказав:

— Извините, мэм, я всего лишь хотел встретиться с вашим папой. И вы знаете, мэм, что я никогда не крал лошадей. Не отрицаю, мой отец сел на чужую лошадь. Он немного выпил тогда, а к крепким напиткам не привык. Протрезвев, вернул бы ее и извинился. Он никому не причинил вреда. Беда в том, что Бримстэду и Стаду захотелось его повесить.

— Чепуха! Твой отец украл лошадь, а мистер Бримстэд важный человек. Ему принадлежит пол-округи!

Когда дверь закрылась, я еще постоял немного, прислушиваясь.

Потом пересек двор, перелез через изгородь и направился к своему мулу и сел в седло.

Позади меня хлопнула дверь. Что бы это значило? Мне хотелось знать, кто это мог быть.

Время шло, и все оставалось спокойно. Я проехал лесом полмили и свернул на тропу, потом спешился и, ведя мула в поводу, вернулся обратно.

Из леса к хижине шла девушка. Не по тропинке, а от ручья, вдоль которого сюда лежал гораздо более короткий путь, хотя приходилось карабкаться по скалам, поросшим кустарником. Я узнал Китти, младшую дочку Данвергана.

— Кит, — позвал я. — Ты что здесь делаешь?

— Присс все рассказала Стаду и остальным. Пришла тебя предупредить. Они готовятся напасть на тебя. Их много.

— За что? Я не сделал им ничего плохого.

— Им все равно. Стад достал веревку и заявил, что не желает терпеть здесь воровское отродье, но сказал, что поднимет шум, и у тебя таким образом будет фора. Он бредит веревкой. Говорит, что на ней повесили одного и, если будет надо, повесят другого.

— Кит, у тебя тоже будут неприятности. Зачем ты пришла?

Она опустила глаза:

— Отец к тебе хорошо относится. Присс обманула, я знаю, он всегда рад тебя видеть. С нами действительно обошлись плохо, с отцом никто не хочет иметь дело, но он не унывает и не обращает на них внимания. Некоторым не нравится его поступок, однако большинство просто боится встать поперек дороги Бримстэду.

— Возвращайся назад, пока они ничего не заметили, — попросил я.

— А ты что станешь делать?

— Я мог бы сбежать, но не хочу. Подожду и дам им высказаться. А если почувствую, что дело пахнет керосином, смоюсь.

Эта худенькая хрупкая девочка забралась так далеко, чтобы предупредить меня. Я взял ее за подбородок и нежно поцеловал в щеку.

— Теперь иди и передай отцу, что я никогда не забуду то, что он для меня сделал, и, если ему когда-нибудь понадобится помощь, пусть только даст мне знать, тут же примчусь.

Через мгновение она ушла, мелькнув среди деревьев как тень. А они приближались.

Разъяренная толпа шумела и орала, что позволяло мне определить, на каком расстоянии она находится. У меня еще оставалось время, и я отвел мула к потайной тропинке, спрятав его в кустах за хижиной, там, где скала отвесно спускалась вниз почти до самого подножия. Вернувшись назад, набрал ведро воды.

Когда голоса приблизились, вошел в дом и закрыл дверь на засов, потом запер ставни, оставив открытыми лишь бойницы. Из заднего окна, к которому они не могли подойти, я выбросил веревку, чтобы в любой момент спуститься к мулу.

Возле крыльца сгрудилось около десятка местных лодырей, известных пьяниц и дебоширов. Вперед вышел Стад Пелли. Ростом он был не выше среднего, но широкоплечий и толстый, отличался физической силой и крутым нравом. Имя весьма соответствовало его вздорному характеру note 3.

— Эй. ты, в доме! Выходи наружу! — заорал он.

Я остался на месте и ждал продолжения спектакля. Мне очень хотелось отомстить за папу, но ни один человек в здравом уме не решится вот так просто лишить кого-нибудь жизни, и я не хотел никого убивать, если только меня не вынудят. К тому же я повзрослел, прошел большую жизненную школу, хотя выглядел вое еще худым, высоким подростком. Мне пришлось повидать людей, и я хорошо знал тот сброд, с которым мне предстояло теперь иметь дело.

Пелли поднялся на крыльцо и своим громадным кулаком ударил в дверь.

— Открывай! Я знаю, что ты здесь!

Я бесшумно забрался по лестнице на чердак. Вдоль стен хижины еще со старых времен имелся навес, чтобы обороняющиеся легко могли помешать индейцам подпалить бревенчатое строение. А как раз над тем местом, где стоял Пелли, находилась заколоченная бойница. Осторожно сняв доски, я заглянул в амбразуру и увидел Стада, продолжавшего колотить в дверь. Взяв револьвер, я просунул дуло в бойницу и прицелился в ближайшее к нему бревно. Пуля не заденет его, но он наберет полный рот щепок. Я нажал на спуск.

На чердаке револьверный выстрел прозвучал как пушечный залп. Затем раздался испуганный крик и удалявшийся топот. Я спустился вниз по лестнице и одну за другой обошел все бойницы, но так никого и не увидел. Снаружи царили темнота и тишина. Мой внезапный выстрел спугнул их, но вскоре они вернутся, собрав подмогу, и с удвоенной злостью кинутся на меня.

Стад Пелли любил прихвастнуть. И я представил себе, как он станет всюду рассказывать, что выгнал меня из Теннесси. Что ж, в конце концов так оно и вышло: ведь я ушел, надеясь, что, когда вернусь туда снова, буду старше, сильнее и крепче и найду что сказать и Пелли, и Бримстэду.

Прихватив все сколько-нибудь ценное, я спустился вниз по веревке, сел на мула и отправился в путь старыми индейскими тропами и отсутствовал год.

В Индепенденсе я пристроился к транспортной бригаде, перевозившей груз на запад в Санта-Фе note 4. По дороге нас пару раз атаковали индейцы, в ходе стычек ничего достойного упоминания не произошло. В Санта-Фе я нанялся в ковбойскую команду и, проработав там несколько месяцев, купил себе снаряжение и отправился охотиться на бизонов в Стейкид-Плейнс note 5.

В другой раз я вернулся в Теннесси верхом на сером жеребце, вооруженный многозарядным дробовиком системы «Кольт», карабином «Генри» 44-го калибра и револьвером. Хижина все еще стояла, но бревна были иссечены пулями. Сорванную с петель дверь снова навесила чья-то неумелая рука. Внутри оказалось прибрано.

На сей раз я не собирался здесь осесть. Меня привела сюда тоска по дому, а может, и жажда приключений. Мне уже перевалило за восемнадцать, и я здорово отличался от того тринадцатилетнего подростка, которого заставили смотреть на казнь его отца. Ростом я превышал шесть футов, а весил добрых сто восемьдесят фунтов. За плечами я имел опыт тяжелых трудов и сражений, а на бизоньих пастбищах считался одним из лучших стрелков. Я не был готов кого-то преследовать, с кем-то рассчитываться, но если бы они сами пришли ко мне, то сполна хлебнули бы горя.

Никто не шел. Ночью я засыпал под ласковый шелест сосен, просыпаясь утром, умывался холодной родниковой водой, радовался тишине и работал вокруг дома. Большую же часть дня, лежа на боку, читал дешевые романы и журналы — вестники внешнего мира. Так, в праздности, провел два месяца, размышляя о будущем.

Вплоть до последнего дня враги мои не появлялись. Мной овладело беспокойство и тяга к дальним путешествиям. Я вычистил оружие, привел в порядок кобуру, ремень и решил уехать на Запад. Мои припасы почти иссякли, так что как раз пришла пора отправляться в путь. Я принялся укладывать то, что осталось от моего снаряжения, и в этот момент услыхал, как совсем рядом поет какая-то девушка.

Она поднималась вдоль ручья, который, падая с гор, бежал мимо дома Данвергана. По ее поведению я догадался о том, что она не предполагает здесь кого-нибудь встретить. Вскоре на поляну вышла Китти. Она выглядела так же, но что-то неуловимо изменилось в ее облике за прошедший год. Ее фигура округлилась, а яркие веснушки превратились в пикантные крапинки на переносице.

— О… это ты! — воскликнула она. В глубине души я порадовался тому, что привел себя в порядок перед путешествием; побрился, причесался, переоделся. — Вот уж не думала, что здесь кто-то есть.

— Я никого не извещал о своем появлении, — ответил я.

— И давно ты здесь? Я как раз иду в школу. — Ее взгляд остановился на оседланной лошади. — Уже уезжаешь?

— Мне захотелось прокатиться. Съездить в Санта-Фе или куда-нибудь севернее.

— Должно быть, здорово — уехать куда глаза глядят. А ты уже бывал в Санта-Фе?

— Да, мэм. Я работал в транспортной бригаде по. дороге туда. Гонял скот на ранчо к югу от Туларозы.

— А испанские девушки красивые?

— Пожалуй, да. Черноглазые, стройные…

— Тебе нравятся черные глаза?

— До, сегодняшнего дня, — сказал я, глядя в ее голубые глаза, — я думал, что черные глаза самые привлекательные.

Она зарделась и от этого стала еще красивее. Так мы сидели на крыльце, болтали о том о сем, я рассказывал ей о стычках с индейцами на равнинах, где пасутся бизоны.

— Ты еще вернешься сюда? — спросила она.

— Мне незачем возвращаться, — ответил я. — Приехал повидать эти горы и свою старую хижину. Не Бог весть что, но все же оно мое. Юридически эта земля принадлежит Чэнси, я плачу налоги. Но не знаю, стану ли здесь жить. Может, в старости.

— Ты мог бы приехать ради меня, — сказала она и опустила глаза.

— А что скажет твоя сестра? И ваши друзья на равнине?

— Это меня не волнует. Мне не важно, что думают другие.