– Тебе не нравятся мои частые концерты? – осторожно спросила она как-то раз Финнана.

– Только потому, что я не могу побывать на всех них, – ответил он.

Однако Сидония по-прежнему испытывала неуверенность и думала о том, насколько проще была жизнь во времена ее призрака – так она стала звать черноволосую девушку с полотна Джошуа Рейнольдса. Тогда у женщин было достаточно времени, они были освобождены от ярма браков по расчету, распространенных веком раньше, но все еще пользовались уважением мужчин, которые считали своим долгом защищать их и проявлять снисходительность. «В те дни не было необходимости что-то отвоевывать, – объясняла Сидония Кэтти-Скарлатги. – Должно быть, жизнь была сущим блаженством».

– Хотя карьеру в те времена делать было тоже невозможно, – ответила сама себе Сидония за кота. – Интересно, как бы тебе это понравилось? Честно говоря, не знаю, – вслух произнесла она, села у зеркала и вгляделась в свое отражение, пытаясь вообразить, что бы с ней стало, живи она в прошлом веке, когда жизнь была совершенно иной.

Сидония появилась на свет в больнице Суиндона, которая, конечно, в восемнадцатом веке не существовала. Значит, ее матери Джейн Брукс пришлось бы рожать дома. Древний дом в Эйвбери, в котором родилось столько младенцев, вполне мог бы добавить к этому списку еще одного. Итак, она отличалась от черноволосой красавицы и по рождению, и по воспитанию. У Сидонии не было гувернантки, она не брала уроков у наставника своего брата. Вместо этого были начальная и средняя школа и обычные уроки игры на фортепиано, когда ей исполнилось семь лет.

«Вот в этом могло быть сходство, – подумала Сидония. – Интересно, мой призрак умеет играть на клавикордах?»

Но она тут же забыла о знакомстве с призраком, вместо этого вспомнив миссис Мириам Дженнер, муж которой умер в японском лагере для военнопленных, так что после войны она была вынуждена продолжать давать уроки музыки. Она любила Сидонию как собственную дочь, и эта привязанность росла по мере того, как развивались способности ученицы. Именно с миссис Дженнер Сидония отправилась в Силбери-Эббас, где хранилась коллекция старинных инструментов, и там впервые увидела клавикорды.

– Можно мне поиграть вот на этом? – спросила она.

Владелец позволил, и с этого момента Сидония страстно полюбила инструмент.

– Это заставляет меня уверовать в переселение душ, – сказала как-то миссис Дженнер матери Сидонии. – Она появилась на свет одаренной – в этом я могу поклясться.

– Вы считаете, она должна продолжать учебу?

– Разумеется! Я попросила доктора Ральфа Гревилля послушать ее в Оксфорде. Это один из самых известных преподавателей музыки в стране. Я уверена, он возьмет ее в ученицы. – На лице миссис Дженнер появилось виноватое выражение. – Надеюсь, вы не возражаете?

Да, если бы родители возражали, это было бы хуже всего, вспомнила Сидония. Она начала брать частные уроки у доктора Гревилля по субботам, а в восемнадцать лет поступила в Королевский музыкальный колледж на трехгодичные курсы.

«Конечно, у девушки из восемнадцатого века все было по-другому, – думала Сидония. – Ей не потребовалось бы особого таланта, чтобы брать уроки дома у лучшего преподавателя».

Кроме того, и дальнейшая жизнь Сидонии ни в коей мере не походила на жизнь прекрасной незнакомки. Закончив колледж, она отправилась в Париж продолжать учебу у мадам Моник Амбуаз. Сидония жила в дешевых меблированных комнатах, подрабатывала частными уроками, упражняться в игре на клавикордах ей приходилось по очереди вместе с другими учениками. Все это ничем не напоминало жизнь черноволосой аристократки из восемнадцатого столетия.

Затем Сидония познакомилась с Найджелом, простым парнем, который учился в колледже Мальборо и был весьма привлекательным, но, пожалуй, чересчур коренастым. Он звонил ей по телефону из ближайшей прачечной, но обычно звонить приходилось самой Сидонии, и они часами обменивались сентиментальной чепухой. Теперь она полагала, что особую притягательность ему придавало расстояние, он казался красивее, пока был по другую сторону Ла-Манша. Как бы там ни было, Сидония вышла за него замуж в возрасте двадцати трех лет, когда вернулась в Англию. Это случилось в 1982 году, а на ближайших выборах в парламент Найджел был избран от партии тори. Выяснилось, что они слишком мало знали друг друга. Сейчас Сидония пришла к твердому убеждению, что в брак следует вступать лишь достаточно разумным и взрослым людям.

– Вот в этом мой маленький призрак преуспел бы, – заметила Сидония Карлу. – Ведь ей было нечего делать целыми днями, кроме как ухаживать за мужем, а мне приходилось подолгу упражняться и выступать на концертах, при этом не забывая о домашнем хозяйстве.

Их брак продолжался более двух лет, в течение которых Сидонии приходилось играть роль хозяйки на многочисленных вечеринках. Обаяние Найджела внезапно заметил премьер-министр. Сидония изо всех сил старалась помочь мужу, но тот обычно не удостаивал ее благодарности. Член парламента от Мидхерста желал, чтобы жена оставила карьеру и превратилась в музыкантшу-любительницу. Она уже собиралась так и сделать, когда ее очередной концерт в Бате услышал Родрик Риз.

Между Найджелом и Родом с первого мгновения возникла естественная антипатия. Род зашел так далеко, что назвал Найджела Белтрама, члена парламента, эгоистичным ублюдком – причем не стесняясь, во всю мощь своей уэльской глотки.

– Музыка или я! – наконец объявил Найджел, когда приблизилась развязка. – Если ты собираешься взять в агенты этого уэльского мошенника, можешь убираться ко всем чертям!

– И уберусь! – крикнула в ответ Сидония. – Я не для того потратила столько лет, занимаясь музыкой, чтобы потом вести бесконечную болтовню на вечеринках с коктейлями! Я ухожу!

Он ударил ее так резко, что она отлетела к двери, шатаясь и едва не лишившись зрения.

– Мне отвратителен мужчина, который бьет женщин, – бросила она через плечо. – Надеюсь, мы с тобой больше не увидимся!

«А вот такое вполне могло случиться в восемнадцатом веке, – размышляла она. – Интересно, насколько прочен в то время был брак? Могли ли женщины получить развод или это оставалось невозможным?»

Каким бы ни был ответ, в собственном веке Сидония приняла решение без колебаний.

– Расстанься с этим скотом, – решительно посоветовала ее мать. – Насилие нельзя поощрять ни в коем случае!

Род выразился иначе:

– Пусть катится на свой горшок, иначе я из него отбивную сделаю. Ладно, не стоит больше думать об этом козле. Послушай, в 1990 году ты будешь выступать в Уигмор-Холл…

У Сидонии перехватило дыхание:

– Ты не шутишь?

– Нет, крошка Сид, нет. Твой концерт будет во вторник вечером – не слишком хорошо, конечно, но я соберу там всех, чье мнение чего-нибудь да стоит. Верь мне.

– Ладно.

– А в будущем советую тебе развестись с этим ублюдком и полностью заняться музыкой. Ты обещаешь стать настоящей звездой..

– Неужели?

– Да, если не будешь опять связываться с разными… Ты можешь спать с кем угодно, но не забывай правило: «Полюбил – позабыл». Я не хочу, чтобы тебе опять помешал какой-нибудь недоделанный идиот.

– А что, если я влюблюсь?

– Бойся этого как чумы, – кратко, но решительно ответил Род. – Шовинизм живет и процветает в сознании большинства европейцев. Никому из них нельзя доверять.

Она смеялась, глядя, как он предостерегающе таращит свои огромные итальянские глаза, но все же накрепко запомнила его слова. С тех пор как она развелась, у нее была всего одна связь – с флейтистом из оркестра Королевской оперы, но эта связь угасла, едва успев начаться. Она походила на состязание двух в равной степени тщеславных людей и – продлилась всего несколько месяцев.

«И вот теперь я вновь влюблена, – думала Сидония, – в мужчину, который живет этажом выше. Несомненно, сейчас я способна на любые глупости».

Но до чего он был красив… и достался ей только потому, что умерла его бедняжка-жена, с которой Сидония никогда не виделась!

– Судьба совершает странные повороты, – сказала она Кэтти-Скарлатти, который открыл один глаз и тут же вновь зажмурился. – Интересно, что она выкинет дальше?

Она смотрела на свое отражение, возвращаясь в прошлое, разбираясь в воспоминаниях и пытаясь отнестись к ним беспристрастно. Ее глаза стали живыми и блестящими – очевидно, такими их сделала любовь. Однако Сидонии внезапно показалось, что ее лицо пополнело.

– О Боже, неужели я опять набираю вес? – простонала она и пощупала подбородок, разглядывая складку кожи, а затем встала и повернулась перед зеркалом. – Да, на животе опять жирок. Вот что значит сидячий образ жизни!

Мысль о том, что она толстеет, показалась Сидонии непереносимой. Она встала на весы, и стрелка показала, что вес Сидонии увеличился на пять фунтов.

– Ну вот, пора опять начинать диету и упражнения, – проворчала она, обращаясь к коту. Порывшись в шкафу, она извлекла розовый тренировочный костюм, который терпеть не могла. – В нем я похожа на пышку, – с отвращением произнесла она, но все же надела костюм – под рукой не оказалось больше ничего подходящего.

Как и большинство музыкантов, Сидония не питала особой любви к физическим упражнениям и тем не менее чувствовала, что пора привести вес в норму. Бесконечные часы, проведенные за клавиатурой, превращали в рыхлых толстяков даже самых стройных Музыкантов, да и последние гастроли, на которых Сидония ела довольно много гостиничной пищи, чтобы сохранить энергию, совсем не способствовали похудению. Кроме того, в обществе Финнана она уже начинала чувствовать себя скованно – они часто готовили друг другу что-нибудь вкусненькое и поглощали это огромными порциями.

– Я должна пробежаться по парку, – уныло сказала себе Сидония и поплелась к двери.

Стоял теплый мартовский день, среда, день с острым запахом весны, с уже проклюнувшимися листьями, день, предвещающий весенний ливень. Но, как обычно, это было незаметно в ревущей пропасти Кенсингтон-Хай-стрит – до тех пор пока Сидония не свернула в Холленд-Парк, чувствуя себя немного неловко в непривычной одежде. Только тут она смогла дышать глубже и бежать свободнее.

Прибавив скорость у института Содружества – здания, которое нравилось всем, кроме нее, – Сидония побежала по травяному склону к Ночной аллее, дорожке перед Холленд-Хаусом, по которой некогда бродил ночной сторож. В ее голове промелькнула мысль, что она не видела девушку с портрета Джошуа Рейнольдса, своего черноволосого призрака, с Нового года, когда ее путешествие в прошлое чуть не оказалось роковым. И как только она подумала об этом, впереди ясно вырисовался конский силуэт.

Она бежала, опустив голову, глядя себе под ноги и ощущая, как колотится в груди сердце, поэтому не заметила, где оказалась. Внезапно она с удивлением заметила отпечатки копыт прямо на дорожке и подумала, что в парке не позволено совершать верховые прогулки. Сидония мгновенно наполнилась подозрением, помня о таинственных событиях, которые происходили с ней прежде и могли случиться вновь в любое время. Остановившись перевести дыхание и поправить взъерошенные волосы, она подняла глаза.

Впереди она увидела всадника, мужчину, к которому без всяких очевидных причин испытала острое сочувствие. Он был молод, не старше двадцати лет, его лицо показалось ей свежим и привлекательным. Широко расставленные светло-голубые глаза были устремлены в сторону Холленд-Хауса, на чистой здоровой коже лица, ничем не загрязненной и лишенной юношеских прыщей, выступил румянец – вероятно, от увиденного зрелища. Сидония проследила за его взглядом и поняла: с ней опять случилось то же самое. Особняк стоял во всей красе, его окружал парк, такой, каким он был двести лет назад.

В прошлом в таких обстоятельствах Сидония чувствовала тревогу или испуг, но сейчас она взяла себя в руки и попыталась побороть панику, которая казалась неотъемлемой частью всего неизвестного. Хотя Сидонии редко приходилось иметь дело со сложными математическими формулами, недавно она проштудировала «Теорию относительности» Эйнштейна, особенно в той части, которая касалась концепции протяженности времени в различных системах отсчета.

В энциклопедии она нашла пример о двух близнецах, один из которых остался на земле, другой был запущен в ракете к Проксиме Центавра, ближайшей из известных звезд. На земле со времени запуска ракеты прошло восемь с половиной лет, а на самой ракете – всего четырнадцать с половиной месяцев из-за того, что она летела с огромной скоростью. Значит, насколько поняла Сидония, если близнецам было десять лет в начале полета, то по возвращении ракеты тому, что остался на земле, было бы уже восемнадцать лет, а запущенному к звезде – около одиннадцати.

Если время и в самом деле может идти с различной скоростью для разных людей, может быть, этим и объясняются странные видения? Но теперь, глубоко вдыхая холодный чистый воздух, она отмела все разумные доводы. Стараясь сдерживать себя, Сидония изучала всадника, находившегося так близко от нее, как будто он не видел, что она наблюдает за ним с расстояния всего нескольких футов.

Сидония поняла, что это известный человек, его лицо показалось ей знакомым, но она так и не смогла определить, кто он такой. Рассердившись на свою память, Сидония постаралась получше разглядеть и запомнить его внешность.

Мужчина был высоким, стройным и широкоплечим, он непринужденно держался в седле. Под его треуголкой виднелся короткий пудреный парик, из-под которого выбивались пряди собственных волос, коротко остриженных и мягких даже на вид. Его нос был длинным и прямым, губы – полными и чувственными. Даже по современным меркам он казался настоящим красавцем, и Сидония вновь испытала странное сочувствие к нему. Она видела, насколько потрясен этот человек, замечала, как блестят слезы в уголках его глаз. Взглянув еще раз туда же, куда смотрел незнакомец, она поняла причину его смятения.

Красавица с портрета Джошуа Рейнолъдса крадучись пробиралась по парку в направлении Холленд-Хауса, а в противоположную сторону удалялся еще один юноша, смуглый и бойкий на вид. Он галопом скакал в направлении фермы. Значит, у девушки было два поклонника, и один из них застиг ее во время свидания с другим!

Всадник тронул поводья, и в это время девушка оглянулась. Сидония вдруг бросилась к нему – вероятно, из желания утешить. Отчаянно глядя на него, она ждала, что ее, наконец, заметят. Мгновение он смотрел на нее в упор, что-то беззвучно шепча, а потом пришпорил коня и помчался прочь. Стук копыт по земле еще долго звучал в ушах Сидонии после того, как всадник скрылся из виду, а сама она обнаружила себя бегущей как ни в чем не бывало по Холленд-Парку.

Остаток дня она размышляла, кем мог быть этот всадник. Несмотря на то что она все время была занята – разучивала новую и сложную пьесу, давала урок одному из своих учеников, – тайна продолжала мучить ее.

– Его лицо показалось мне знакомым, – сказала она Финнану вечером.

Но на этот раз ирландец не пожелал слушать ее. Сегодня он читал лекцию о гемофилии студентам-медикам, весь день провозился с детьми, больными лейкемией, поэтому его терпение было на пределе.

– Может, поговорим об этом в другой раз? – проговорил он, опускаясь в кресло. – Прости, но сейчас мне не до твоих видений.

Сидония испытала мгновенный приступ неуверенности.

– Но это было не видение! Честное слово, Финнан, все происходило на самом деле!

– Да, конечно, – вяло ответил он и прикрыл глаза.

Уязвленная до глубины души, она отреагировала немедленно и необдуманно.

– Думаю, мне лучше уйти, – раздраженно заметила она. – Похоже, тебе надо выспаться.

Она покинула его квартиру и спустилась к себе, на каждой ступеньке прислушиваясь, не позовет ли он ее.

Закрыв дверь, Сидония поборола жуткое желание заплакать и вместо этого нарушила диету, налив себе бокал вина, и включила телевизор. Бегло просмотрев программу, она выяснила, что вечерний показ фильма только что начался, и, поскольку фильм был о жизни Генделя, решила досмотреть его. Фильм оказался стандартно-блестящим, актер, играющий главную роль, был слишком смазлив, а двое второстепенных героев говорили с заметным американским акцентом. Но последняя сцена фильма буквально приковала внимание Сидонии. В ней были показаны похороны великого композитора в 1759 году в Вестминстерском аббатстве. На похоронах присутствовали три тысячи человек, хоры аббатства и соборов святого Павла и Королевского собора непрестанно исполняли произведения покойного, а за гробом в знак уважения шел сам король Георг II, которого поддерживал его высокий симпатичный внук. Очевидно, гримеры постарались на славу: оба героя выглядели как на своих всем известных портретах.

Сидония привстала с кресла, не в силах поверить собственным глазам.

– Георг III! – выдохнула она. – Конечно, это он!

И, несмотря на поздний час, она бросилась к шкафу с томами энциклопедии.

Конечно, сходство было несомненным. На портрете король, изображенный в день его коронации, был как две капли воды похож на всадника, которого Сидония видела днем в парке. Значит, сам Георг был поклонником обитательницы Холленд-Хауса! С трудом веря всему этому, Сидония начала читать его биографию.

«Георг Уильям Фредерик, король Великобритании и Ирландии, курфюрст Ганноверский, родился в Лондоне 4 июня 1738 года и был сыном Фредерика, принца Уэльского, и внуком Георга II». Затем следовал параграф о воспитании принца, а потом – нечто чрезвычайно важное: «Юный принц Уэльский опасался тяжести королевских забот и всецело полагался на советы своего ментора, графа Бьюта. Этот ловкий придворный управлял наследником как марионеткой, поэтому, когда принц влюбился в пятнадцатилетнюю сестру герцога Ричмондского, он обратился за советом опять-таки к Бьюту».

Сидония медленно закрыла книгу. Неужели девушка с портрета Джошуа Рейнольдса и та пятнадцатилетняя сестра герцога – одно и то же лицо? И если так, кем был тот бойкий юноша, который галопом уезжал от нее?

«Завтра, как только откроется библиотека, проверю это», – решила Сидония и направилась спать в таком возбуждении, что только мимоходом пожалела о размолвке с Финнаном.

Они решили помириться одновременно. Он пришел к ней с огромной охапкой цветов, и она чуть ли не с первой минуты сообщила о своем открытии.

– Прости меня за вчерашний вечер, – сказал Финнан. – Я чувствовал себя подавленным и выжатым как лимон.

– И ты прости – я вела себя как избалованный ребенок. Пожалуйста, прости меня.

– Конечно. Мы пойдем поужинать?

– Почему бы нам не поужинать дома? Знаешь, мне надо так много тебе рассказать. Кажется, я знаю, кем был мой призрак!

– Тогда подожди, я приму душ и буду у тебя.

Когда он ушел, Сидония, которая весь день ждала его прихода и поэтому не нуждалась в особых приготовлениях, обвинила себя в эгоизме.

«Должно быть, он до смерти наговорился в больнице, а я не нашла ничего лучшего, чем предложить ему болтовню о пустяках! Так нельзя поступать с друзьями, Сидония Брукс».

Старательно избегая разговоров о себе, за ужином она спросила:

– Сегодня день был такой же трудный, как вчера?

– Нет, получше. Видишь ли, мои пациенты-гемофилики оказались зараженными вирусом иммунодефицита… – Финнан помолчал и добавил: – Кстати, возможно, скоро я смогу получить очень интересную работу по этой, теме в Канаде.

Сидония беспомощно взглянула на него:

– Значит, тебе придется туда поехать?

– Да, но это будет только в том случае, если все решится. Пока еще не было сказано ничего определенного.

Внезапно Сидонию охватил озноб. Она поняла, что за короткое время слишком привязалась к нему.

– Но ты надеешься, что поедешь? – спросила она, стараясь говорить медленно и отчетливо.

Финнан наклонился над столом, и Сидония заметила воодушевление в его глазах. Она подумала, что он так же горячо влюблен в свою работу, как она – в свою, и почувствовала, что до сих пор не понимала его.

– Конечно, это прекрасная возможность, – улыбнулся ей Финнан. – Но тебя, кажется, это расстроило. Иметь в друзьях гематолога немного утомительно. В будущем я постараюсь поменьше говорить с тобой о подробностях моей работы.

– Нет, не думай об этом – мне стыдно за себя, – ответила Сидония дрогнувшим голосом. – Жаль, что я зашла слишком далеко. Я только пыталась представить, как я буду жить здесь без тебя.

– Думаю, неплохо. У тебя постоянные поездки. Ты даже не заметишь, что я уехал.

Если не прекратить этот разговор, подумала Сидония, он может ошибочно решить, что я от него без ума, поэтому она сделала над собой усилие и сменила тему:

– Ты хочешь услышать, что случилось вчера?

– Конечно.

– Время опять вернулось в прошлое, и я видела в парке всадника. Финнан, это был Георг III.

На лице доктора промелькнуло любопытство.

– Георг III? Откуда ты знаешь?

– Я узнала его по портретам. Я видела его молодым, почти в том же возрасте, когда произошла его коронация. Знаешь, мне он понравился, показался таким простодушным. Интересно, почему он, в конце концов, сошел с ума?

– На мой взгляд, он не был сумасшедшим, – ответил Финнан.

Сидония удивленно уставилась на него:

– Тогда что с ним случилось?

– Это только предположение, но я думаю, он страдал метаболическим заболеванием, так называемой порфирией. Я был абсолютно убежден в этом, поскольку еще студентом изучал записи о ее симптомах.

– Но разве он не был подвержен лунатизму?

– Конечно, был, и я уверен, что именно это, в конце концов, привело к нервному срыву, убившему его. Его лечили двое злобных ублюдков, пара врачишек-шарлатанов, отец и сын. Они изобрели смирительную рубашку и постоянно держали в ней несчастного. Знаешь, даже принц-регент, который отнюдь не был любимцем отца, не одобрял их методов.

Сидония покачала головой:

– Об этом я не знала. Слишком уж я глубоко закопалась в ноты.

– Каждому свое, любимая. Так устроен мир. – Финнан погладил ее руки. – Неужели мы такие разные?

– Совершенно, – ответила Сидония и засмеялась, чтобы обратить разговор в шутку.

Ирландец нахмурился:

– Мне кажется, мой призрак был его подругой, – продолжала она, чтобы скрыть беспокойство.

Финнан выглядел раздраженным:

– Той самой, на которой он хотел жениться?

– Да, ее звали Сара Леннокс.

– Если бы нам удалось помочь этому браку, могла бы измениться вся английская история.

– Почему?

– Она бы избавилась от этих шарлатанов любым способом. С такой умной девчонкой шутки были плохи. Но почему ты считаешь, что это Сара? Разве она жила в Холленд-Хаусе?

– Этого я еще не успела выяснить. Ее брат, герцог Ричмондский, имел поместье в Гудвуде. А где жила Сара, я не знаю.

– Если мне не изменяет память, она выросла в Ирландии. Там остались потомки ее родственников.

– Должно быть, она выросла такой же красивой, как ты, Финнан, – улыбнулась Сидония.

Он ответил ей улыбкой:

– Несмотря на то что я погряз в медицине?

– Это мне даже нравится.

Доктор улыбнулся вновь, на этот раз слегка вопросительно.

– Давай забудем об этом. Иди сюда и поцелуй меня.

– С радостью, – отозвалась Сидония, вставая со своего места и усаживаясь к нему на колени.

– Я устраиваю тебя в постели, верно?

– Ты устраиваешь меня как собеседник, – ответила она, но Финнан уже не слушал, расстегивая ей одежду. В ту ночь Сидония заснула с досадным ощущением, что, хотя они сблизились телесно, духовный мир друг друга остался для них за семью печатями.