ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Впоследствии, когда спустя целые года она пыталась найти объяснения случившемуся, Сидония думала, что ее визит в Шато-де-Сидрс был одним из поворотных моментов ее жизни. Ибо именно здесь, по ее мнению, она наконец-то научилась играть на клавикордах и именно за эти несколько дней постигла искусство самообмана. Но все же ей так и не удалось рассудить, чего было больше в этом кратком визите – хорошего или дурного. Как полагала Сидония, она бы пожертвовала почти всем, в том числе и здравым рассудком, чтобы улучшить свое музыкальное мастерство таким внезапным и сверхъестественным образом, как это сделала тогда.

Пробудившись от сна, она все еще слышала звуки – фразы, сыгранные графом Келли, эхом отдавались в ее голове. Не в силах спать, но и не в состоянии идти к клавикордам и боясь потревожить остальной дом, Сидония потеплее оделась и вышла в парк. Пробираясь по снегу, еще не будучи уверенной в том, что случилось с ней сегодня ночью – был ли это сон или другой род реальности, она чувствовала, что ей не удастся ускользнуть от предначертания судьбы. Она еще пребывала в нерешительности и смятении, когда чистый звук скрипки разорвал молчание пронзительно-холодного утра. Прислушавшись к тому, откуда доносился звук, Сидония направилась к группе хозяйственных построек позади шато.

Алексей стоял спиной к ней, разыгрывая сочинения Паганини с такой виртуозностью, что Сидония застыла в восхищении, не представляя себе, как можно играть так блистательно в такой ранний час. Совершенно не замечая ее присутствия, русский завершил игру торжествующим пассажем, и Сидония зааплодировала:

– Браво, прекрасно сыграно!

Он быстро обернулся:

– Сидония? Вы застали меня врасплох. Что вы здесь делаете? Я был уверен, что вы еще спите.

– Я рано проснулась и вышла подышать воздухом.

– Который теперь час?

– Думаю, около семи.

– Отлично. Я могу поупражняться еще час.

Она с любопытством взглянула на него:

– Я не знала, что вы такая ранняя пташка. Вам хорошо спалось?

Алексей глуповато усмехнулся:

– Нет, я бодрствовал почти всю ночь и думал о призраке в музыкальной гостиной. Знаете, могу поклясться – я слышал его.

– Что вы имеете в виду?

– Мне казалось, что я слышал, как посреди ночи кто-то заиграл на клавикордах. Это было бесподобно и так, как только может представить себе воображение в полной темноте.

Сидония нерешительно ответила:

– Мне тоже показалось, что я слышу клавикорды, но я не была уверена, что это не сон.

Алексей отложил скрипку на сваленное в углу сено и подошел к ней поближе:

– Вы выглядели так трогательно, когда произнесли это.

– Как именно?

– Вы были похожи на беспомощную девочку! Идите сюда, я успокою вас.

Он обхватил ее руками и крепко прижал к своей груди, погружая в глубины своего расстегнутого пальто, приникая к ней всем телом. Где-то в глубине своего сознания, не затронутого вихрем чувств, Сидония знала, что ее борьба с совестью окончена, что она не прочь заняться любовью с Алексеем Орловым, хотя понимала, как смешно и неудобно будет выглядеть, если она станет его любовницей не где-нибудь, а именно здесь, в сарае, где некогда была устроена конюшня.

Алексей склонил голову и поцеловал ее – не тем дружеским шутливым поцелуем, какими они обменивались прежде, а долгим и страстным. Под его губами ее рот приоткрылся, и у обоих захватило дух от восторга. Опустив руки на ее бедра, Алексей прижал ее еще ближе.

– Я хочу тебя, – произнес он странно напряженным голосом.

– Прямо здесь?

– Почему бы и нет? Ты замерзла?

– Нет.

Безумие обрушилось на них, подобно волне, и, не желая раздеваться, Алексей опустил Сидонию на сено, склонившись к ней. Она протяжно вздохнула, когда ее одежда оказалась расстегнутой, и он грубо вошел в нее, как будто всю жизнь ждал этого момента и теперь никак не мог насытиться им. Ритм его движений был чудесным, удивительным и мощным, Сидонии он казался Царем-варваром, а она сама – маленькой рабыней-наложницей.

Стыд и чувство вины исчезли без следа, и Сидония позволила себе погрузиться в поток желания неистового юноши. Все продолжалось восхитительно долго, они любили друг друга, подобно изголодавшимся животным, радуясь чувствам, которые им удавалось возбуждать друг у друга. Внезапно Алексей остановился.

– Не хочу кончать слишком быстро.

Она улыбнулась ему:

– Ты так и не успел снять пальто…

– Я ничего не успел снять, но это неважно. Так даже лучше.

– Знаю.

Он вновь стал двигаться – сначала медленно, постепенно ускоряя темп. Глубоко внутри Сидония испытывала ни с чем не сравнимое чувственное удовольствие, которое начало расти, увлекая ее к вершинам незабываемого наслаждения.

– Нет, не надо! – воскликнула она, когда взрыв острого эротического блаженства заполнил все ее тело. Но Алексей не мог ответить, он изливался в нее, переполненный ощущениями.

– Боже мой! – вздохнул он, падая на сено рядом с ней. – Лучше этого у меня еще никогда не бывало. Ты удивительна.

– И ты, – ответила Сидония, придвигаясь к нему и чувствуя, как после приятного расслабления воспоминания о Финнане вновь начинают терзать ее.

– Может быть, повторим?

– Сейчас?

– Нет, сегодня ночью в постели. Достойно, как и положено взрослым людям.

– Разве сейчас мы были не похожи на взрослых?

– Это было просто божественно, – простонал Алексей и закрыл глаза.

Когда через полчаса они рука об руку появились в шато, то обнаружили, что Шанталь уже встала, а завтрак подан в одной из гостиных.

– Вы гуляли? – спросила хозяйка, понимающе окидывая взглядом их сияющие лица.

– Мы оба слишком плохо спали, – поспешно ответила Сидония. – Алексею показалось, что он слышит ваше музыкальное привидение, да и мне, по правде говоря, тоже.

– Может быть, – ответила Шанталь, – хотя, должна признаться, я сплю чутко. Не хотите ли кофе?

Выпив кофе с круассаном, Сидония отправилась помыться, а потом, одетая в брюки и пушистый свитер, переступила порог музыкальной гостиной. Она почти ожидала увидеть там все того же музыканта, седоволосого и моложавого, с обращенным к ней в профиль лицом, но гостиная была совершенно пуста, и ее спокойствие не нарушал ни единый признак непонятных явлений. Подняв крышку инструмента, Сидония присела к нему и попыталась вспомнить свой сон.

Это пришло к ней сразу, подобно откровению, и, опустив руки на клавиши, она заиграла так, как в ее сне играл граф Келли. Низко опущенная левая рука ее извлекала из инструмента необычные арпеджио, в то время, как правая сплетала мелодию из повторяющихся нот в различной тональности.

– Боже милостивый, – произнесла с порога Шанталь. – Никогда еще не слышала Скарлатти в подобной интерпретации! О, простите меня, я не хотела помешать.

Но Сидония не ответила, поскольку дух сна совершенно завладел ею, и она начала воспроизводить слышанное. К сожалению, одна из пьес навсегда ускользнула от нее: мелодия менуэта «Леди Сара Банбери» упорно не вспоминалась, и чем дольше Сидония старалась припомнить ее, тем меньше у нее это получалось. Но это было совершенно не важно по сравнению с богатством нового звучания, в которое она погрузилась. Граф Келли был в комнате, она сознавала его присутствие и почти чувствовала, как он берет ее за запястье при каждой неправильно взятой ноте.

– Невероятно! – прошептала Шанталь Алексею.

Оба застыли на пороге, не решаясь пошевелиться. – Так значит, вот как эти пьесы исполняли в восемнадцатом веке! Что же с ней произошло?

Русский юноша самодовольно улыбнулся, полный простодушной гордости, твердо веря, что его мужественность дала возможность излиться таланту его возлюбленной. Однако Шанталь, будучи француженкой и светской дамой, уловила его взгляд, правильно его истолковала, но не поверила. В том, что сейчас совершалось в ее музыкальной гостиной, присутствовала почти духовная глубина, и Шанталь полагала, что такому явлению никак нельзя дать чисто земное объяснение.

Сидония начала играть менуэт «Герцогиня Ричмондская» с совершенно восторженным лицом.

– Послушайте, – позвала она. – Граф использовал здесь ее прозвище. Разве вы не слышите, как выпеваются слова: «Прелесть, Прелесть»?

– Я бы никогда об этом не подумала, – поразилась Шанталь. – Откуда вы узнали?

– Вероятно, помог призрак, – ответила Сидония, и на краткую секунду обе женщины обменялись взглядами.

– Тогда он оказал вам добрую услугу, – заключила хозяйка дома. – Значит, Лозан не так уж плох, как я считала.

– Кажется, в этом доме живет призрак не герцога, а самого графа Келли.

– Если так, мне оказана огромная честь, – серьезно проговорила Шанталь и задумчиво спустилась по лестнице, оставив музыкантов вдвоем.

Январский лес казался хмурым и суровым, холодное покрывало укутало землю, деревья были усеяны мерцающими искрами льда, серебристые хлопья падали с небес, надежно одевая землю. Все было тихо в этом застывшем лесу, даже молчали колокольчики овец, лесные существа крались бесшумно, гордые олени затаили дыхание, пытаясь согреться и сбившись в кучу. Звуки исходили только от двух человек, укрывшихся в конюшне, да и те были едва различимыми.

– Прошу вас, – тихо, умолял герцог де Лозан, – О, Сара, не отказывайте мне в том, чего я желаю больше жизни!

– Вы знаете, что я не могу пойти на это, месье. Я замужняя женщина. Я дорожу честью своего мужа и намерена хранить ее до завершения моих дней на земле, – решительно отвечала ему спутница.

– Но он настоящий…

– Простите?

– Неважно, – устало ответил Арман. – Сара, я влюблен в вас. Я не успокоюсь до тех пор, пока мы вместе не испытаем сладкие плотские наслаждения.

– Значит, вам предстоит утомительная жизнь, месье, ибо я не намерена потакать вам.

– Но один раз, всего один раз! – выдохнул Лозан и прижался к ней всем телом, уверенный, что это подействует, и он, в самом деле, оказался прав, ибо через некоторое время Сара слегка расслабилась, позволив герцогу ощутить божественное прикосновение ее груди. Очевидно, этот момент дал ему определенные преимущества, и Арман воспользовался ими, впившись губами в ее губы и лаская языком язык Сары.

Сказать, что он желал ее, значило воспользоваться крайне неточным выражением. Лозан жаждал Сару с такой силой, что она пугала даже его самого. Он и в самом деле был уверен, что не сможет жить спокойно, пока не соединится с ней плотски, но, несмотря на то, что он грубо подсыпал в ее вино бесчисленные афродизиаки при каждом удобном случае, Сара, по-видимому, оставалась невосприимчивой к ним, и честь Банбери не страдала.

Однако самым загадочным для него оставалось то, что, несмотря на свою холодность, Сара находила его физически привлекательным, и Лозан знал об этом. Но, тем не менее, она сопротивлялась, причем не из ложной застенчивости, а вполне искренне. Казалось, что сэр Чарльз Банбери, в котором Лозан со всей определенностью чувствовал содомита, хотя и неявного, хранит ключи от ее сердца так, чтобы внутрь него никто не мог проникнуть. И вот теперь, оставшись вместе с ней в полумраке конюшни, где им могло помешать только внезапное фырканье лошадей, герцог твердо решил: сейчас или никогда, будучи уверенным, что, если даже при таком удобном случае он не добьется ее согласия, их отношения навсегда останутся неопределенными.

– О, Сара, Сара, – прошептал он и бережно положил ее на копну сена, которая возвышалась позади них, доходя почти до пояса в высоту.

Пригвожденная к сену его сильными руками, Сара позволила герцогу поцеловать себя и даже слегка вздохнула и застонала, когда его губы распахнули меховое манто и прикоснулись к груди. Быстрым языком Лозан ласкал ее соски и был весьма удовлетворен воздействием, которое оказали его ласки. Затем медленно и осторожно, всяческими усилиями стараясь сдержать себя, Лозан начал поднимать ее длинные, широкие, влажные от снега юбки до уровня бедер Сары.

Едва увидев блистающую белизну ее кожи над кромками темных чулок, герцог обезумел и отпустил ее руки, чтобы расстегнуть собственную одежду и освободить восставшего под ней зверя. Теперь только секунды отделяли его от события, составляющего высочайшее желание его сердца. Издав бешеный крик радости, Лозан бросился вперед.

С восклицанием ужаса Сара вывернулась из-под его рук и метнулась в сторону, судорожно приводя в порядок взбитые юбки.

– Как вы посмели! – произнесла она хриплым, укоризненным голосом.

– Боже! – чуть не заплакав от досады, ответил герцог. – Я думал, вы хотите этого.

Нет, не хочу и уверена, что вы собирались совершить насилие, месье.

Внезапно пристыженный, Арман отвернулся, пряча свое полуобнаженное тело от ее разъяренного взгляда, досадуя на то, что его мужская гордость еще так отчаянно подает признаки желания.

– Простите меня. Я совершил чудовищную ошибку. – Когда он наконец повернулся к Саре, ему уже удалось полностью овладеть собой. – Но я не намерен извиняться только за то, что люблю вас. Я испытываю к вам такие чувства, каких еще никогда не испытывал ни к одной женщине.

– В таком случае, – холодно ответила Сара, – мы с сэром Чарльзом немедленно покинем Париж. Мы уезжаем завтра, рано утром.

– С вашим юным обожателем все в порядке? – язвительно поинтересовался герцог. – Неудивительно, Сара, что вы не приняли мою игру, когда этот мальчишка повсюду следует за вами. Знаете ли вы, что в столице вас называют бесстыдной кокеткой за ваше вольное обращение с ним?

– Нас повсюду сопровождает мой супруг.

– И это еще большая глупость с его стороны. Она оступилась в снегу, ее подол взметнул рой белых хлопьев. Капюшон оставлял на виду только ее раздраженный профиль.

– Убирайтесь! – кричал вслед ей Лозан. – Скатертью дорога вам, дерзкая сучка!

Сара не ответила, удаляясь по заснеженной дорожке той быстрой живой походкой, которая так нравилась герцогу.

– Когда-нибудь ты будешь моей, – пробормотал он себе под нос. – И тогда ты меня захочешь. Когда-нибудь, даже если мне придется призвать на помощь все черные силы, именно ты будешь умолять меня о любви. Но я еще подумаю, что тебе ответить!

Концерт в Шато-де-Шамбор стал переломным моментом, в карьере Сидонии Брукс и Алексея Орлова. Она, уже известная музыкантша, теперь перешла в разряд признанных, именно так ее называли все известные французские газеты.

Та же самая газета не забыла упомянуть про Алексея:

— Значит, вот ты кто, – заключила Сидония. – Ты гений.