ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Это было настоящим откровением, подобным сну, ставшему явью: весенний Париж, несомненно, был самым прекрасным городом на земле. Для Сары, которая никогда прежде не бывала в столице Франции, упоительными казались сами уличные ароматы. Корзины цветов на площадях, запах теплого хлеба из булочных, влажные улицы – все создавало неповторимый аромат, который казался ей самой сущностью французской метрополии. И этот фамильный визит – ибо жена Банбери находилась в Париже вместе с сестрами Кэролайн и Луизой и своими двумя старшими племянниками Сте и Чарльзом Джеймсом, а также неугомонным другом последнего – был и приятным, и забавным. Ни одно из времяпрепровождений не казалось Саре лучшим, нежели прогулки в саду Тиволи, меньшем по размеру, чем Вокс-Холл, но куда более интересном, где можно было просидеть целый день, наблюдая, как мимо проходят элегантные мужчины, прекрасные дамы, уличные потаскушки и прачки, хлыщи и сплетники, беспокойно выставляя плечо вперед и пробиваясь через обычное дневное шествие.

– Разве это не прелесть? – обратилась Сара к Сте, и тот с энтузиазмом кивнул в ответ.

Теперь ему было уже двадцать лет, ибо Сте родился на пять дней раньше Сары, но, к сожалению, он не унаследовал ни одной фамильной черты со стороны своей тети. Сте выглядел поразительно похожим на мистера Фокса – грузным и широколицым. Однако в отличие от своего отца он был слегка глуховат и поэтому сторонился незнакомого общества, а в его характере уже в этом возрасте было заметно проявление некоторых слабостей.

По правде говоря, он родился азартным игроком, и уже в пятнадцать лет имел крупные долги. Но даже после того, как Сте великими усилиями удалось излечиться от привязанности к игорным столам, его любовь к хорошей одежде и лошадям продолжала разорять его и опять-таки вводить в долги. Сара бледнела при мысли о том, что могло случиться с ее старшим племянником, если бы не потворствующий ему во всем отец, до сих пор оплачивающий счета юноши. И тем не менее в характере Сте не было дурных черт – он был просто слаб. Он не мог устоять перед искушением, и это радовало его современников, которые могли видеть в его неудачах отражение своих собственных.

С другой стороны, Чарльз Джеймс развивался не по годам. В четырнадцать лет он был рабом моды, произведя однажды фурор, когда явился в театр с напудренными волосами, причесанными «в стиле голубиного крыла», как называли такую прическу французы. Он увлекался драматическими постановками в Холленд-Хаусе, в которых он ухитрялся играть свою роль и одновременно руководить другими актерами. Сейчас он испытывал муки ревности, поскольку Сара больше времени уделяла беседам со Сте, нежели с ним, и демонстрировал это, выказывая признаки дурного настроения, пока семейная группа сидела в саду Тиволи, ожидая начала фейерверка. Зная капризы племянника, Сара не обращала на него внимания, повернувшись к своим сестрам.

– Вероятно, по моему поведению трудно судить об этом, но я так скучаю по Сьюзен.

Лицо Кэролайн омрачилось – искусством мимики она владела с годами все лучше.

– По правде сказать, я тоже скучаю, хотя в жизни не осмелилась бы сказать это в присутствии ее отца.

– Ты считаешь, лорд Илчестер был бы в ужасе?

– Несомненно.

В жизни семьи Фоксов произошли великие перемены. Незадолго до брака Сары с Чарльзом Данбери Кэролайн была удостоена титула пэрессы и баронессы Холленд – это случилось в апреле 1762 года. Годом позже Генри Фокс также стал пэром: 16 апреля 1763 года ему был пожалован титул барона Холленда Фокели, Уилтшир, и его неистребимое тщеславие было наконец-то удовлетворено. Вспоминая о своем тайном браке с леди Кэролайн Леннокс и последующем скандале, новоиспеченный барон понимал, что свет в конце концов простил его. Но история обладает отвратительным обыкновением повторяться, и едва старый лис успел успокоиться, как неладное начало твориться с его племянницей.

Во время празднования Рождества 1763 года был устроен большой семейный сбор. К общему веселью присоединились приехавшие из Суффолка Сара и Чарльз Банбери, а также Сьюзен, покинувшая Сомерсетшир. Любительские спектакли в этот год устраивал Чарльз Джеймс, которому удалось нанять актера-профессионала на главную мужскую роль. Сара, которая многому успела научиться в браке, предоставила своему супругу свободу с его друзьями, а сама наслаждалась светской жизнью, флиртуя со всеми привлекательными мужчинами подряд и обнаруживая, как приятно вернуться вновь в Холленд-Хаус, хотя вначале она не ждала от этой поездки ничего хорошего. Ее супруг, достигший к тому времени двадцатитрехлетнего возраста и ставший еще более утонченным щеголем, первым обратил, внимание своей жены на странные события.

– Этот актер-ирландец весьма привлекателен.

– Уильям О’Брайен? Разумеется, с его-то влажными глазами и сияющей улыбкой!

Чарльз кивнул:

– Похоже, ваша подруга Сьюзен тоже так считает.

– Неужели?

– Да. И он, бедный глупец, тоже увлечен ею.

– Почему вы так говорите? Почему называете его глупцом за увлечение Сьюзен? Если вы предпочитаете компанию мужчин обществу своей жены, это не значит, что каждый должен следовать вашему примеру.

Тонкий и высокий Чарльз горделиво выпрямился:

– На что вы намекаете, Сара?

– Ни на что, – ответила она. – Ровным счетом ни на что.

Ибо, хотя она и впрямь была предоставлена самой себе, пока Чарльз развлекался с закадычными приятелями – любителями скачек, какая жена могла бы пожаловаться на это? Брак превратился для нее в скучную повинность, чего Сара никак не могла ожидать, но в остальном жизнь ее устраивала.

Однако Чарльз Банбери был прав. Наблюдая за Сьюзен и Уильямом О’Брайеном, каждый мог бы признать, что они сильно увлечены друг другом. Кэролайн и Генри Фокс замечали очевидную влюбленность своей племянницы и равным образом вспыхнувшие чувства О’Брайена, но, утешались мыслью, что после окончания Двенадцатой ночи красавец-ирландец уедет. Однако они, сами некогда довольно умно вводившие в заблуждение родителей Кэролайн, на этот раз просчитались. Наступил новый, 1764 год, а влюбленные продолжали встречаться – совершенно тайно, но тем не менее постоянно.

Весной Сьюзен позировала для своего портрета, который писала известная художница Кэтрин Рид, и у Уильяма появилась привычка присутствовать на этих сеансах. Неизвестно каким образом – то ли с помощью мисс Рид, то ли из-за сплетен ее слуг, – но этот факт стал известен родителям Сьюзен, лорду и леди Илчестер. Их гнев был неописуем. Мистер О’Брайен был объявлен недостойным бедняком, к тому же ирландцем. Сьюзен было приказано забыть его, но после настоящего океана слез родители, позволили, ей последний раз встретиться с ее возлюбленным.

Прощальная встреча парочки состоялась 1 апреля. Через четыре дня Сьюзен Фокс-Стрейнджвейз отпраздновала двадцать первый день рождения и достигла совершеннолетия. И уже на следующее утро она рано утром отправилась к артисту, объявив родителям, что едет на завтрак к леди Саре Банбери, которая по случайности в это время пребывала в своем городском доме. Но только Сьюзен отъехала от дома, как, к собственной досаде, обнаружила, что позабыла чепец, в котором была изображена на портрете. Повернувшись к сопровождающему ее повсюду лакею, Сьюзен попросила его вернуться домой и принести чепец.

Отослав сторожевого пса, Сьюзен буквально помчалась туда, где Уильям О’Брайен ожидал ее в карете. Пара поспешила в церковь Ковент-Гарден, обвенчалась там и отправилась домой к мистеру О’Брайену, в Данстебл, в ожидании, пока новость достигнет ушей разгневанной семьи невесты. За девушку заступился только мистер Фокс, ныне лорд Холленд, вспоминая свое собственное, отнюдь не добродетельное прошлое. Он назначил Сьюзен содержание в четыреста фунтов в год сроком на три года и немало потрудился, чтобы найти Уильяму работу за границей, на безопасном расстоянии от пышущего яростью лорда Илчестера. В сентябре 1764 года леди Сьюзен и мистер Уильям О’Брайен отбыли в Нью-Йорк с намерением обзавестись собственной фермой и выращивать лен.

– Как непривычно без нее, – продолжала разговаривать Сара с Кэролайн.

Кэролайн повернулась к сестре и взглянула прямо ей в лицо:

– Но ведь ты, вероятно, скучаешь по своему мужу, дорогая?

– Конечно, – ответила со слишком показным рвением Сара. – Но он ни в какую не захотел ехать. Как раз сейчас ему предстоит много работы с лошадьми.

– Почему бы тебе не родить ребенка – хотя бы для компании самой себе?

– Я делаю все, что могу, – ответила Сара и повернулась к Луизе, которая сейчас присоединилась к разговору.

– В церкви Сент-Кир есть особые мощи – если хочешь иметь детей, надо молиться им. Так сделала дофина и теперь уже забеременела.

– И ты собираешься туда поехать?

– Конечно, и тебе бы не мешало, Сара. В конце концов, ты замужем уже почти три года.

– Хорошо, я буду сопровождать тебя, если ты так хочешь, – беспечно ответила ее младшая сестра.

– Говорят, королева вскоре вновь должна родить.

– А когда она не была на сносях? Замужем меньше четырех лет, а уже обзавелась двумя с половиной детьми.

– Сара! – воскликнула Луиза, пытаясь изобразить возмущение неприличными словами. Но она улыбалась, представляя, что бы случилось, если бы ее сестра, стала королевой.

Глядя на Сару, Луиза вспомнила историю, которую часто повторяла Кэролайн. Их сестра отправилась во дворец проведать новорожденного принца Уэльского, лежащего в колыбели и уже начинающего мило лепетать. Сара нежно поцеловала маленькое существо, назвав его прелестным, сильным и на диво привлекательным ребенком, а затем попеняла няньке на то, что та забывает называть малыша принцем. Как раз в этот момент в детской появился заметно трепещущий король и поинтересовался у Сары, была ли погода хороша все лето. Она коротко подтвердила, и на этом разговор был закончен. Весь свет сошелся во мнении, что король еще слишком сильно привязан к Саре.

«А теперь, – думала Луиза, – она здесь без мужа и без ребенка. Надеюсь, что с ней все в порядке и она уже не так сильно тоскует о нем».

Но сестра Сары не высказала свои опасения и принялась слушать оркестр, откинувшись на спинку удобного садового стула и поглядывая на танцующих.

Сте, по-видимому, по просьбе Сары, пригласил ее танцевать и теперь кланялся, отводя ее на место. Оба подсмеивались над ревниво надутым лицом Чарльза Джеймса.

– Не хочешь потанцевать со мной? – заботливо предложила расстроенному юноше Луиза, ибо она в любых обстоятельствах оставалась великодушной и доброй.

– С удовольствием, миледи, – галантно ответил ее племянник, и они направились к площадке, а позади шел друг Чарльза, ведя под руку Кэролайн.

Меняясь партнерами, семейная группа продолжала веселиться до тех пор, пока, окончательно устав от движения, они не расселись по местам в ожидании фейерверка. Сте громко сопел.

Стоял чудесный вечер, высокие фонари уходили цепочкой вдоль деревьев рядом с деревянной круглой площадкой для танцев, освещая не только лица собравшихся на ней людей, но и листву, и небо мягкого лавандового оттенка, слегка затуманенного сумерками. С внезапным, шумом, одновременно с которым в небе расцвел дивный букет огней, начался фейерверк, и посреди великолепного вечера Сара вдруг вздрогнула от необъяснимого предчувствия.

Париж казался единственным ярким пятном в скучной серой перспективе. Как бы ни пыталась презирать себя Сидония за такую слабость, она впала в уныние со времени рождественского телефонного звонка Финнану, когда ею внезапно овладело желание обменяться поздравлениями устно вместо того, чтобы посылать друг другу письма.

Первой ее ошибкой, как она понимала теперь, был прерванный визит к родителям и поездка домой в канун Дня подарков, чтобы поговорить с Финнаном наедине. В поздравительной открытке Финнан писал, что будет звонить около двух часов дня по британскому времени, но Сидония была в квартире уже в двенадцать и коротала время, включив телевизор. Она отчаянно скучала в этот праздничный день, который по праву должен был проходить весело. Пробило четыре часа, телефон так и не зазвонил, и она начала паниковать, а еще два томительно длинных часа просто металась по квартире, не зная, что делать. В шесть вечера Сидония наконец набрала номер Финнана, узнав его в разговоре после того памятного дня, когда звонок Найджела стер сообщение Финнана с автоответчика.

На другом конце провода послышался женский голос, и Сидония застыла с трубкой в руках, слишком изумленная, чтобы произнести хотя бы слово. Наконец ей удалось справиться с собой. – Можно попросить доктора О’Нейла?

– Конечно! – отозвался хрипловатый голос с канадским акцентом. – Эй, Финнан, дорогуша, тебе звонят.

Последовала небольшая пауза, затем заговорил Финнан, и Сидония сразу поняла, что он уже одержим рождественским весельем.

– Привет, девочка, как дела?

– Поздравляю с Рождеством! Похоже, ты славно проводишь время.

Эти слова прозвучали более саркастически, чем хотела бы Сидония.

– Да, я пригласил на коктейль нескольких знакомых, – каким-то вызывающим тоном ответил он. – А ты куда-нибудь идешь?

Она без колебаний прибегла к спасительной лжи:

– Ухожу к Роду. Он устраивает дома вечеринку в честь прибытия русских музыкантов.

– Ты их знаешь?

– Да, одного – Алексея Орлова. Забавный юноша и виртуозный скрипач. Мы вместе с ним много импровизировали в Москве.

– Отлично. Канун Рождества был удачным?

– Да, спокойным, но очень славным. Ты куда-нибудь уезжал?

– Компания медиков сняла бревенчатый домик на озере, и все мы были приглашены туда на ленч.

– Тебе можно позавидовать. – Сидония вдруг испытала раздражение. – Надеюсь, тебе не пришлось возвращаться домой, только чтобы позвонить мне, – резко сказала она. – И все-таки, что случилось?

Последовала длительная пауза.

– Прости, на самом деле я забыл про разницу во времени. Пожалуйста, прости меня. Я совсем не подумал об этом.

Послышался неясный шум, как будто кто-то прошел рядом с врачом, но у Сидонии возникло ощущение, что этот неизвестный идет прямо по ее сердцу.

– Конечно, прощаю. Забудь об этом. С Новым годом, Финнан, и мне уже пора идти. Возвращайся к своей подруге.

Он не поправил ее намеренное употребление единственного числа.

– С Новым годом, дорогая. Напиши мне.

– Тридцатого я уезжаю в Париж. Буду играть в канун Нового года на приеме. Я пошлю тебе открытку. Пока.

С этими словами Сидония положила трубку, отчаянно желая заплакать, но приказав себе не издать ни стона. Вместо этого она сразу же набрала номер родителей.

– Алло, – произнес голос Джейн.

– Мама, это Сидония. В моих планах появились изменения. Я бы хотела приехать домой на пару дней.

– Чудесно, это будет просто подарок!

– Только у меня будет к тебе просьба: перед концертами я не могу забросить свои репетиции, так что не могла бы ты позвонить в Силбери-Эббас и узнать, нельзя ли мне репетировать там?

– Разумеется. Думаю, они даже будут рады.

– Тогда я выезжаю, только попрошу Дженни еще некоторое время присмотреть за котом.

Так она и сделала. Она вернулась к родителям, подобно опечаленному ребенку, постоянно помня, что Финнан оказался ненадежным другом и что она сама никогда бы не забыла о телефонном звонке.

– Забудь об этом, – неожиданно произнесла Джейн, видя лицо дочери.

– О чем?

– Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. Ты должна на время полностью забыть про этого ирландца. На расстоянии сохранить верность невозможно. К тому же связь часто бывает ненадежной.

Сидония уставилась на мать широко раскрытыми глазами:

– Ты внезапно стала ясновидящей?

– Нет, просто как следует поразмыслила. Звонок на Рождество был неудачным, верно?

– У него трубку взяла женщина.

– Это ничего не значит. Представь, если бы твой молодой русский знакомый случайно поднял трубку в отеле. Финнан точно так же мог прийти к ложному выводу.

Сидония пожала плечами:

– Вероятно, ты права. Но все же…

– Дорогая, даже если я не права, с этим все равно уже ничего не поделаешь. Я просто прошу тебя не принимать все близко к сердцу, как ты делаешь постоянно со времен своего развода. Из-за этого ты все время нервируешь себя.

– Тогда мне хотелось побыстрее порвать с Найджелом, я желала только никогда с ним не встречаться. А теперь все происходит несколько иначе, – попробовала оправдаться Сидония.

– Возможно, и все равно помни мой совет. Подожди, пока ирландец не вернется. Ты сможешь вновь завоевать его привязанность, как только окажешься рядом, и уже точно будешь знать, что надо делать, верно?

Сидония улыбнулась.

– Сегодня ты говоришь такие мудрые слова!

– И это тебя раздражает?

– Совсем чуть-чуть. Вероятно, потому, что ты видишь меня насквозь.

– Нет, этого я не умею, – покачав головой, ответила Джейн. – Ты слишком талантлива, а потому понять тебя непросто. Я подчас просто удивляюсь тебе. Выбрось из головы Финнана, думай о чем-нибудь забавном. Попробуй пофлиртовать с каким-нибудь французом – это тебе поможет.

– И это материнские наставления? – насмешливо спросила Сидония.

– Ты уже слишком взрослая, чтобы наставлять, тебя, но я знаю, что следует делать.

– По-моему, о твоем ужасном поведении следует рассказать отцу.

Джейн рассмеялась:

– Попробуй, если хочешь, но именно он когда-то наставлял меня так же. В то время я была его юной невестой.

Мама до сих пор поразительно молодо выглядит, думала Сидония, особенно с ее короткой стрижкой и модной одеждой, которую она может носить благодаря своей подтянутой фигуре.

– Мне уже тридцать четыре. Тебе был двадцать один год, когда родилась я. Значит, мне особенно не на что надеяться? – Сидония внезапно ощутила жуткую подавленность, смешанную со страстным желанием иметь ребенка. – Я бы хотела забеременеть от Финнана, – с болью добавила она.

Джейн сухо взглянула на дочь:

– Ты говорила ему об этом?

– Конечно, нет.

– И напрасно.

– Почему ты так говоришь?

– Уверена, он стал бы на тебя молиться.

Сидония решительно потрясла головой:

– Я уже вела подобные беседы с Родом, и они просто приводят меня в бешенство. Что мне прикажешь делать? Носить этикетку с надписью: «Пусть я музыкант, но вы способны задеть мои чувствительные струны»? В большинстве своем мужчины – жалкие создания, просто ублюдки.

– Даже твой юный скрипач?

– Алексей? Нет, он совсем другой. Он терпеть не может подражать кому-либо.

– Тогда очень жаль, что его не будет в Париже, – решительно заявила Джейн.

– Что ты имеешь в виду? Он совсем младенец, дитя, едва выросшее из пеленок…

– Ну и что? – излишне резко перебила ее Джейн с понимающей улыбкой.

Даже при резком ветре город кажется очаровательным, думала Сидония. Она стояла на Пляс-де-ла-Конкорд в своей русской шапке с опущенными ушами и вспоминала судьбу Марии-Антуанетты, умерщвленной на этой огромной и пустынной площади. Слышанная некогда история о трагедии этой королевы казалась теперь как нельзя более понятной, особенно при воспоминании о том, что несчастной женщине пришлось облегчаться публично во дворе тюрьмы, где ее содержали, Консьержери, и со страхом взирать на ожидающую ее телегу. Подобно забавному пенсне Екатерины Великой, эта подробность, касающаяся человеческих слабостей, внезапно сделала французскую королеву совершенно реальной в глазах Сидонии, женщины из другого века.

Утром накануне Нового года в воздухе чувствовалось приближение снегопада, но, несмотря на холодную погоду, Сидония не отказалась от мысли побродить по французской столице. Из всех городов мира Париж был ее излюбленным местом для прогулок. Отлично зная город, Сидония пересекла огромную площадь, по которой ходила еще в студенческие времена, и направилась в сторону Елисейских полей, зайдя по дороге в памятное ей кафе.

Этим утром она проснулась в шесть и уже успела порепетировать три часа, надеясь попозже повторить упражнения. Устроив себе перерыв, музыкантша без колебаний отправилась бродить по городу мимо Триумфальной арки, по авеню Фош в сторону Порт-Дофин. Именно через эти ворота Марию-Антуанетту доставили в Париж в 1770 году – тогда она еще была пятнадцатилетней невестой дофина. В то время Саре Леннокс исполнилось уже двадцать пять, думала Сидония, она успела перенести неудачный брак. Насколько ощутимо меняются времена и меняются ли они вообще?

Выйдя через ворота, Сидония медленно прошлась по улице Сюренье к Булонскому лесу, напевая на ходу: «Бродя по прохладному Булонскому лесу, слышишь, как девушки мечтают: „Он будет богачом!“ Ловлю их вздох, желая умереть, и вижу, как хорошенькие глазки с восторгом следят за юнцом, сорвавшим банк в Монте-Карло».

Ее пение оборвалось, как только Сидония завернула за угол аллеи, выйдя к пруду и увидев впереди праздник в полном разгаре – прелестный бал в маскарадных костюмах. Улыбаясь очарованию этой пестрой толпы мужчин, женщин и детей, одетых в костюмы середины восемнадцатого века, Сидония поспешила присоединиться к ним.

Она видела детей, как будто явившихся из сказки, – они бегали, гоняя перед собой обручи, видела дам, разодетых по последней моде, элегантные кавалеры которых в военных мундирах учтиво улыбались и грациозно кланялись. В листве деревьев блестел свет фонарей, лодки на пруду тоже были освещены. В толпе виднелось великое множество настоящих денди; цветочницы пробирались между ними с корзинами своего нежного товара. Воздух был напоен удивительными ароматами: сочетанием крепких духов, немытой кожи, гвоздики, конских каштанов и уличной пыли. Вдалеке вспыхивали и рассыпались дождем фейерверки, их сияние придавало сумеречному небу сиреневый оттенок. Ощущение невероятного веселья и роскоши подчеркивалось присутствием одной особенно изящно одетой девушки, которая сидела в тени деревьев и изучала Сидонию с приятной усмешкой. Это была Сара Банбери, урожденная Леннокс.

Сидония поняла, что этого и следовало ожидать. Сам вид и запах толпы показался ей слишком реальным, и она не впала в заблуждение, думая, что присутствует на карнавале или съемках исторического фильма. Сара и в самом деде была в Париже, она произнесла: «Добрый вечер» – и протянула руку, наконец-то сообразив, что от Сидонии не следует ждать опасности, что она не причинит вреда, будь эта женщина живым существом или призраком. Музыкантша хотела ответить, попыталась перешагнуть барьер веков и коснуться руки Сары, но внезапно видение поблекло, смазалось, подобно пустынному миражу, а потом и вовсе исчезло.

Она вновь очутилась в зимнем Болонском лесу, где было светло и холодно и начинал падать снег. Поняв, что холод пробирает ее до костей, Сидония поплотнее запахнула пальто и направилась к стоянке такси, чтобы вернуться в отель на улице Сент-Гиацинт. Но даже, в знакомом номере ее повсюду окружали воспоминания. Отель размещался в особняке восемнадцатого века, принадлежащем одной из старших фрейлин Марии-Антуанетты. В самом деле можно было предположить, что здесь бывали королева и Людовик XVI, не говоря уж о Елизавете I, великой любительнице путешествовать.

Внезапно испытав прилив тоски и не зная, чем занять следующие несколько часов, оставшихся до репетиции, Сидония решила спуститься в бар. Но, проходя мимо стойки администратора, она уловила знакомый голос и начала пробираться поближе, уже предвкушая встречу.

– Здесь остановилась мадам Брукс?

– Да, месье.

– Прошу вас, передайте, что ее ждет Орлов. Алексей Орлов.

«Без трусов», – мысленно срифмовала Сидония и бросилась навстречу скрипачу, который стоял в небольшой приемной. Он был тепло укутан, на голове красовалась огромная меховая шапка, к которой был пришпилен значок со словами «Искусственный материал».

– Вы обманщик, – заметила Сидония, указывая на значок.

Алексей выразительным движением приподнял плечи:

– Мой французский не настолько хорош, чтобы я смог возразить защитникам прав животных, прочитав им лекцию о потребностях русской экономики.

– Что вы имеете в виду?

– Я люблю не только животных, но и людей. Нам необходимо продавать меха и вообще что-нибудь продавать.

– Ну, довольно! – прервала Сидония. – Видеть не могу вас в серьезном настроении! Вам это не идет.

Алексей сгреб ее в охапку, смачно поцеловав в обе щеки и завершив приветствие поцелуем в губы.

– Я всегда серьезен. Вы ели что-нибудь? Успели позавтракать?

– Только перекусила. Сегодня вечером у меня выступление.

– Тогда вам просто необходимо плотно пообедать. Я перед концертами становлюсь настоящим обжорой.

– Видимо, когда у вас есть чем обжираться.

– Признаюсь, я сражен, – ответил Алексей и протянул Сидонии руку. – Я соскучился по вас, товарищ, и был жутко счастлив, когда Василий сообщил, что вы будете в Париже одновременно со мной. Сколько вы пробудете здесь?

– Меня пригласили дать благотворительный концерт в Шато-де-Шамбор, на Двенадцатую ночь. Спонсор концерта – фирма «Рено». Третьего января я уезжаю.

– Я тоже, – ответил Алексей и усмехнулся. – Род так составил расписание.

– Значит, это начало вашего европейского турне?

– Это точно. По всем крупным городам Франции, затем Италии, а потом Англии. Думаю, все сойдет успешно. Роду удалось устроить мой концерт в Уигмор-Холл.

– Вас ждет овация, – серьезно предсказала Сидония и невольно взяла его за руку. – Вы придете послушать меня сегодня вечером?

– А где вы выступаете?

– В частном доме в Марэ – там состоится нечто вроде вечеринки для избранных в честь Нового года.

– Меня туда пустят?

– Я сделаю все возможное.

– Куда же мы отправимся потом?

– Я приглашена остаться с гостями, но, думаю, нам удастся улизнуть.

– Не стоит. Главное, чтобы мы встретили Новый год вдвоем.

– Пожалуй, я бы не отказалась.

Казалось, они расставались всего на несколько часов. Их шутливая болтовня без смущения возобновилась после расставания, и Сидония с легким сердцем отправилась репетировать, предварительно позаботившись о том, чтобы для Алексея было оставлено место в зале.

– Концерт начинается в девять, а вечеринка – в восемь. Кстати, вам надо быть там в смокинге.

– Почему бы и нет?

– У вас все еще прежний?

– Естественно. Обожаю эту одежду.

– Что же, она того стоит, – ответила Сидония и со смехом ушла.

Для этого концерта она одевалась особенно тщательно: изысканностью парижанок было невозможно пренебречь. Она остановила свой выбор на пышном алом шифоне. Дорогой французский «куафер» всего за час сотворил с ее волосами настоящее чудо, верх элегантности и в то же время естественности, о чем свидетельствовали два локона, небрежно ускользнувшие из греческого узла. На шею Сидония надела венецианское ожерелье и подобрала к нему небольшие серьги, которые не стали бы «приплясывать» во время ее игры.

– Недурно, – проговорила она, оглядывая себя в зеркало, а затем нарушила впечатление от ансамбля, натянув шерстяные перчатки, чтобы руки оставались теплыми до того самого момента, когда они опустятся на клавиатуру.

Сегодня Сидонии предстояло играть на клавикордах Франсуа Бланше, изготовленных в Париже в 1756 году. Днем их увезли в Марэ и настроили, а Сидония репетировала на старом ученическом инструменте на улице Ришелье, неподалеку от квартиры своей бывшей преподавательницы Моник Амбуаз. Мадам Амбуаз, которой уже перевалило за шестьдесят лет, тоже была приглашена на сегодняшний концерт.

Некогда Марэ был аристократическим районом Парижа, его составляли живописные особняки, построенные в шестнадцатом, семнадцатом и восемнадцатом столетиях. У одного из этих особняков на улице Сент-Антуан, в настоящее время принадлежащего представителю семейства французских банкиров Пьеру Севинье, такси Сидонии затормозило точно в семь вечера. Войдя в огромный вестибюль, откуда поднималась великолепная двойная лестница, музыкантша попыталась заставить себя не слишком открыто глазеть в упор, по сторонам, отмечая признаки состоятельной и великосветской жизни.

Рядом с дворецким в английском вкусе возник хозяин дома, человек, идея которого оригинально отметить Новый год со своими друзьями сослужила хорошую службу знаменитой английской музыкантше. Ее агенту была выплачена за такой концерт немалая сумма.

– Дорогая моя мадам Брукс! – воскликнул француз, целуя ее затянутую в перчатку руку и не выказывая ни малейших признаков удивления. – Я просто очарован вами! Клавикорды готовы в большом салоне, но, вероятно, вначале вам потребуется привести себя в порядок.

С этими словами Сидонию препроводили в соседнюю приемную, рядом с которой располагалась ванная комната. Горничная, ждущая в приемной, помогла Сидонии снять и повесить пальто, с удивлением взглянув на перчатки.

– Я не буду пока снимать их, – по-французски объяснила Сидония. – Мне необходимо сохранить кисти теплыми до самого концерта.

– Конечно, мадам, – ответила девушка и присела. «Вот это жизнь!» – думала Сидония, осматриваясь, поправляя свой макияж и волосы. Приведя себя в порядок, она поднялась по правой лестнице на площадку, где уже ждал ее хозяин. Севинье слегка поклонился: