( "… когда же означенное свершится и зов твой явит пред очи твои гения твоего, что отныне будет соприсущ тебе в делах твоих и помыслах твоих", — складно перевела госпожа Райнара никак не дающийся принцессе фрагмент.
       Каланда подняла глаза от книги, придерживая пальчиком строку, словно боялась, что та уползет пока на нее не смотрят.
       — Ама Райна, — спросила она. — Что есть это слово "хений"?
       — Гений, сладкая моя, есть та благодатная сущность, что наделяет эхисеро искомым даром, и в последствии остается с магом всю его жизнь. Рит у ал посвящения как раз состоит в том, чтобы призвать своего гения и уде р жать его с собой навсегда.
       Я зажмурилась, в мечтах представляя сияющее огненное облако, снисходящее ко мне с небес, чтобы навеки поселиться в моей душе — и д ы хание заперло от сладкой истомы: ох… так будет… обязательно… иначе — к чему все это, к чему этот вечер, эта древняя книга, кот о рую мы с Каландой попеременно читаем под надзором госпожи Райнары, к чему моя встр е ча с принцессой, зачем нужна была Ле в коя, зачем мое бегство из монастыря, зачем мой отец — искатель странного?.. Все это не цепь случайностей — это дорога к тайне, к сопричас т ности, к волшебству…
       — Хений и анхел, что эхта гвардандо… охраняет… есть один и один? — Каланда сцеп и ла перед собой руки в замок.
       — Одно целое? — подсказала я. Она помотала головой, я поправилась: — Одно и то же?
       — Да, араньика! Одно и то же. Так, Ама Райна?
       — Ты хочешь спросить, разные ли сущности гений и ангел-хранитель? — госпожа Ра й нара улыбнулась медленной значительной улыбкой, — Милая моя, боюсь, что об ангелах твоя старая нянюшка знает маловато… Как-то все не удавалось мне их увидеть, дорогая, и, сказать по правде, я подозреваю, что их придумали церковники. Вот гении — да, видела и знаю. — Она прижала к груди красивую смуглую руку. — Мой гений всегда со мной, и с его помощью я вижу духов и владею силой. Но ангелы — это не по моей части, о нет!
       Госпожа Райнара, поигрывая самоцветным поясом, откинулась на спинку кресла. Львица, сытая, ласковая, способная убить одним небрежным ударом золоченой лапы. Мне было странно: из Андалана, где в Камафее, древнем Каменном Городе, обреталась резиде н ция примаса, к нам, на край света, словно гром среди ясного неба явилась страннейшая п а рочка: бывший гвардеец примаса, фанатичный монах Минго Гордо, и — наследная колдунья Райнара. Конечно, о том, что Ама Райна — эхисера, магичка, мне поведали под страшным се к ретом, и секрет этот грел мне сердце и обжигал язык. А то, что она готовит к посвящению свою госпожу и учен и цу, я бы не выдала и под страшными пытками.
       В Андалане у Райнары остались два взрослых сына, четыре внука и муж-старик — а выглядела она лет на тридцать от силы. И не то, чтобы об этом никто ничего не знал — просто никому не приходило в голову сопоставить первое и второе. Когда я спросила об этом Кала н ду, та прищелкнула языком и сказала: "Эхте! Ама Райна все видит вперед и делает, как ей нужно, и все думают, это само случилось. — Тут принцесса прищурилась, и глаза ее сквозь прищур глянули жестко и холодно. — И я стану такой!"
       И я стану такой, в сотый раз повторила я себе, ощущая закрытыми в е ками тепло и свет огненного облака, и я… стану такой же. Иначе — зачем все это? Почему все так сложилось? Это судьба моя меня нашла. Это предопр е деление.
       Я улыбалась, скованная сладчайшей из грез, а Каланда, госпожа моя и богиня, вслух читала книгу "Облачный сад", а другая богиня, в расцвете могущества своего, снисходител ь но-строгая наставница наша, помогала ей п е реводить:
       — А теперь читай вот отсюда, милая.
       — …Атам, иначе колдовской кинжал с черной рукоятью, назначенный чертить магич е ские круги и иные начертания; каковые совершаются… а…ээ…
       — Посолонь, сладкая моя, по ходу солнца.
       — …совершаются посолонь, и таким образом, чтобы любое движение начиналось л и цом к восходу, а завершалось спиной к оному…)
 
       Он вернулся, когда я уже проснулась, и полосы света, из бело-золотистых сделавшись медовыми, переместились с пола на стену. Он вошел, не сказав мне ни слова, двинулся к о к ну. Прислонился лбом к ставням, так, что закатный луч окровавил ему щеку и безжалостно очертил глубокие складки у губ.
       — Пепел? Что-то произошло?
       Я села, приглаживая смятые волосы. Он помолчал, потом чуть повернул голову, не о т рывая лба от ставен.
       — Ты сказала… — голос его зашуршал, цепляясь колючим соломенным жгутом. — Ты ск а зала: "не хочу терять такого друга"?
       — Что-то с Ратером?
       — Он в тюрьме.
       — Что?!
       Пепел, наконец, оторвался от ставен, шагнул ближе и присел на н и зенькую скамеечку для ног.
       — Проклятье, — прошипел он, морщась как от горького. — Проклятье… сперва вообще не хотел ничего тебе говорить. Потом подумал, что придется сказать. Короче, парня твоего з а гребли за воровство. Вчера, во время праз д ника.
       — Не может быть. Ратер не вор.
       — Я не знаю. Завтра в полдень — суд, так сказал паромщик. Про наказание, он сказал, что одно из двух: либо лишение правой руки и изгнание, либо клеймо и галеры.
       Я схватилась за голову:
       — Холера черная! Это я виновата! Пепел, это ведь моих рук дело! Я потеряла свирель, и…
       И поплыло за зажмуренными веками — красное, черное, красное, черное… Подкатила тошнота от ужаса пред непомерностью потери: свирель!
 
      ( — …Отдай! Слышишь, отдай! Сейчас же!!!
      Он что-то говорил, пытаясь оторвать мои руки. Я лезла на него как кошка на дерево. Кажется, я завыла. Я не слышала собственных воплей.
      Обруч глухоты вдруг лопнул, уши резанул женский визг:
      — Ааааййй!! Украли, украли, украли!..)
 
      Потом началась свалка… я упала… мне было не до Кукушонка. У меня потерялась свирель.
      — Пепел… При нем нашли деньги?
      — Да. Целый кошелек. Паромщик говорит, парень не смог толково объяснить, откуда у него этот кошелек.
      — Это мой кошелек. Почему он не сказал, что это мой кошелек?
      — Не знаю. Он никому ничего не сказал. Даже отцу.
      — То есть… паромщик ничего не знал про меня?
      — Ничего. По крайней мере, при мне он тебя не упоминал. — Пепел пожевал губу и фыркнул. — Старик сейчас тоже не в себе. Все время повторяет, что это ошибка. Что его сын в жизни никогда ничего не крал и украсть не мог.
      Я с силой потерла лоб.
      — Мне надо… поговорить с ним.
      — С паромщиком?
      — Нет, с Ратером.
      — Вряд ли это возможно.
      — Думаю, возможно. Он же не благородный преступник, чтобы сидеть в подвалах Бронзового Замка. Скорее всего, он в городской тюрьме, в какой-нибудь общей камере для бродяг и воришек… Если дать стражникам на лапу, меня пропустят поговорить с ним…
      — Госпожа моя, неужели ты забыла, что произошло сегодня утром в гостинице? Тебе нельзя разгуливать по городу.
      — Верно. — Я разгладила на коленях сияющий в полумраке шелк. — Послушай, там, в куче одежды, найдется какое-нибудь темное тряпье для меня?
      Тряпье нашлось. Чихая от пыли, я забралась в громоздкое и слишком длинное черное платье, подвязала его кое-как, закрутила волосы узлом и накинула на голову большую траурную шаль.