Последний леший

— Может и не сможет, — вроде бы согласился Илья, — но ты приведи все-таки его ко мне, поговорим, послушаем, что он сам скажет!

— Ладно, будь по твоему, приведу, — вздохнул Рахта, — но скажи хоть, поведай, зачем тебе знать?

— Верю я, что тот, кто умер, заново жить в новорожденном начинает, — сказал Муромец задумчиво.

— И я в то верю, так что ж?

— Вот и мыслю я, — продолжал Илья, — если Святогор теперь мальчиком родился — найду да помогу ему богатырем стать, всему выучу, коли девочка он — защищу от напастей, а коли богом стал — поклонюсь ему…

* * *

— Хаживал ли ты в мир духов?

— Нет Нойдак там не был, но Нойдак знает дорогу, и у Нойдака есть знакомый дух, он поможет, — ответил Нойдак.

— Так ты умеешь уходить в мир невидимый?

— Нойдак еще не умеет, но будет учиться.

— И когда же ты будешь учиться? Сегодня будешь?

— Нойдак может сегодня учиться. У Нойдака есть зелье, Нойдак насушил, все как надо…

— Тогда попробуй! — почти приказал Илья, — что тебе нужно, скажи?

— Нойдак принесет зелье, и еще будет нужен бубен, — обрадовался возможности снова стать настоящим колдуном Нойдак, — но вы должны помогать…

— Как?

— Тоже стараться, чтобы Нойдак улетел… — сообщил северянин, — а что тебе надо, Илья, в мире духов?

— Мне нужен не мир духов, а мир мертвых, но туда пути нет, я знаю, — сказал богатырь, — но из мира духов можно кое-что прознать о том, что делается в страшном месте. Теперь слушай, что я хочу…

Муромец начал подробно и вразумительно объяснять Нойдаку, о ком и что надо спрашивать, а если встретит — что б привет от побратима передал, да спросил…

Через час в доме Рахты собрались четверо, нет, точнее, пятеро, но пятого — Духа — не видел никто, а слышал только Нойдак. Кто были четверо? Понятно — Илья, два побратима — Рахта с Сухматом, да Нойдак. Богатыри сели по углам, а Нойдак встал посередине горницы и начал сосредотачиваться. Незадолго до этого действа молодой колдун успел побеседовать со своим Духом. Тот весьма обрадовался возможности пообщаться с Нойдаком на другом уровне — как он выразился, пообещал послужить ему проводником — правда, он и сам не знает, где… Ничего не поделаешь, каков колдун-неумейка, таков и его Дух-незнайка!

Нойдак решил, в конце концов, что сосредоточился уже вполне достаточно и завыл дурным голосом ту колдовскую песнь, которой научил его старый колдун. Поначалу его пение вызвало лишь снисходительную усмешку у старого богатыря, но постепенно Муромец втянулся, ведь он дал слово помогать маленькому колдуну. Подхватили ритм и побратимы, прямо с того момента, как Нойдак начал отмерять такты песни ударами в бубен. Богатыри сопровождали действо ритмическими хлопками в ладоши — ведь у них был уже немалый опыт участия в обрядах, многие из которых сопровождались примерно такими же — по ритмике — песнями. Постепенно все втянулись в процесс волхования. Нойдак знал, что надо делать дальше. Ритм его песни все нарастал, колдун повернулся, завертелся, все быстрей и быстрей. Высушенный порошок мухомора уже был втянут в левую ноздрю резкими вдохами, кажется, он уже начинал действовать — в глазах Нойдака все кружилось, кружилось, даже быстрее, чем вращался он сам… Он уже больше не пел, только бил и бил в бубен, все быстрее и быстрее, остальные участники уже отбили ладони, но все же старались не отстать от темпа. Наконец, все окончательно закружилось в глазах маленького колдуна, над ним стремительно завращался потолок, который начал стремительно приближаться к его глазам. Тела Нойдак больше не ощущал…

Наступила тишина. Тело молодого северянина лежало посередине горницы — такое маленькое и жалкое. Кажется, он не дышал, изо рта показалась пена. А может, он умер? Рахта хотел было подойти к другу, но Илья жестом остановил его.

— Он сейчас далеко, — сказал Илья.

Побратимы не стали возражать. Ведь даже разбудить спящего и то — не всегда позволительно, ведь если дух человеческий отлетел от тела во время сна, то может к пробуждению и не вернуться, а пока дух еще не нашел своего тела, человек ведет себя очень странно, как будто бы это кто-то другой! Чего уж говорить о ведунах, души который улетают далеко-далеко, посещают небесные и подземные миры? Разбуди его в такой момент — и останется тело без души, а самой душе — пленницей быть где-то там, в далеком неведомом краю…

* * *

Наконец, Нойдак очнулся. Медленно перевел мутный взгляд с одного богатыря на другого, что-то прошептал…

— Ну, что, Нойдак, — спросил Илья, — встретил ли ты Святогора?

Нойдак промолчал.

— Иль узнал, где душа его? — спросил Рахта.

— Нет, Нойдак не встретил Святогора, — ответил северянин, — и про душу Нойдак спрашивал…

— И что?

— Нет его души!

— Как нет? Куды ж она девалась? — удивился Муромец.

— Или не было вовсе у первого богатыря души? — усомнился Сухмат.

— Была душа, была, — сказал Нойдак, — но теперь зовет Нойдак: «Святогор! Святогор!»…

— И никто не отвечает? — спросил Рахта с тревогой.

— Нет, — покачал головой Нойдак, — отвечают все!

— Как все, кто все? — удивился Илья.

— Деревья на земле русской отвечают, озера отвечают, каждая травинка отвечает, все отвечают…

— Когда Святогора зовут-призывают, по имени кличут?

— Когда Святогора по имени кличут, зовут-призывают! — подтвердил молодой колдун.

* * *

Ни Муромец, ни Рахта, ни, тем более, Нойдак, не сказали никому ни слова о том, что случилось той ночью. Не стерпел лишь Сухмат. Рассказал остальным богатырям. Раз, потом — второй, уже с новыми подробностями. Потом — для Черного Прынца, так, что б тот записал.

— Что-то у тебя все рассказы разные! — заметил Лешак, — Горазд ты на выдумки, как я посмотрю!

— Так человеку затем голова и дадена, чтобы ею выдумки придумывать, да придумки выдумывать! — парировал Сухмат.

— А я думал, что голова для того, чтобы ею есть! — сказал толстый Дород.

— Дурень! — оборвал его Василько, явившийся сюда известно за чем, он всегда только за тем и приходил, — Голова у человека для того, чтобы ею пить!

— Стало быть, не испугался Нойдак духов потусторонних? — спросил Ратибор.

— Ну, насчет не испугался, это сильно сказано, — подавляя улыбку, ответствовал Сухмат, — точнее, теперь ему из-за этого путь в мир духов заказан!

— Это как? — Лешак уже предвкушал ответ.

— Дело в том, — начал рассказ Сухмат, — что Нойдак только по началу не испугался, а, попав в мир духов, перепугался так, что душа его сначала ушла в живот, отчего тот забурлил, а потом — пошла дальше по кишкам к известному месту…

— И он обделался?

— Как бы не так! — засмеялся Сухмат, — ведь он был уже духом, без тела, и находился в мире духов…

— И что?

— Вот он и обделался там, — все уже смеялись, — но как дух, невидимым нам, но очень даже видимым да пахучим для них… Все им там, в их мире и… обо…

— А ведь туда и боги заглядывают, — с деланным осуждением покачал головой Лешак, — что Перун да Велес скажут?

— Ну, Велесу к навозу не привыкать, все — скотский бог! — заметил Рагдай, — он, поди, и не учует…

Велеса богатыри не слишком привечали — пусть ему волхвы кланяются, да пастухи, а у них, воинов — Перун есть! Не то, чтобы дружина не чтила богов, нет… Но многие богатыри частенько вспоминали деревенское детство, причем не те моменты, когда деревянных истуканов на капищах мазали кровью жертвенных животных, а те развеселые случаи, когда доставалась большая дубина и богов охаживали по угловатым бокам с обязательным предъявлением претензий и подробными объяснениями — за что и по какому случаю! И они, мальчишки, кричали вместе со своими сородичами, подбадривая ведуна: «Так его, всыпь ему как следует, что б заботился о роде родном да племени своем!»

Да и что бог — можно помолиться, а не станет помогать — по слабости иль по злобе — можно и другого подобрать. Вон, князь, Хорса Солнечного как приветил, за Перуном сразу, вторым поставил. Ничего, придет время, выкинем, не наш он Хорс, не русского роду-племени да закону! Да, именно так, не Рода племени!

— И, главное, никто теперь убирать там не хочет! — добавил к своему рассказу Сухмат.

— Да, — согласились богатыри, — теперь, да в таком случае, Нойдаку показываться в мир духов да богов опасно — побьют ведь!

— И еще как! — смеясь, добавил озорной выдумщик.

Глава 3

В тот день Рахта зашел за побратимом к нему домой. И застал сцену, прямо сказать, невиданную. Сухмата лупили, причем лупили оглоблей. Кто? Известно кто — мамаша евойная. Сухматушка удирал со всех ног, увертывался, но это мало помогало.

— А, еще один, дружочек! — вскричала Сухматьевна, увидав Рахту, — тоже невесть куда с моим оболтусом собрался!

Рахта сразу понял, что сейчас и ему достанется. А смекнув, не стал дожидаться. Короче, добрые киевляне могли наблюдать двух здоровенных богатырей, удиравших со всех ног по улице от рассерженной старой женщины.

Нельзя сказать, чтобы Сухматьевская мамаша была такой уж злой женщиной, скорее наоборот. Скажем, как-то раз Сухмат забрел домой в компании с Рахтой и Нойдаком. Сухматьевна, едва разглядев северянина, сразу начала его жалеть: «Ах ты бедненький, худенький, щупленький, не кормят тебя твои дружки… Ну, да я тебя покормлю, садись, садись, вот, искушай…» — и ну его кормить, сначала в охотку, а потом — чуть ли не насильно. Нойдак в тот раз так объелся, что весь следующий день смотреть не мог на съестное. Впрочем, частенько точно так же закармливали и Рахту…

— Чего это она опять тебя? — спросил Рахта побратима, когда опасность миновала и парни перешли на быстрый шаг.

— Да все одно — женись да женись! — развел руками Сухмат, — Не пущу, говорит, ни в какой поход, ни на какие подвиги, пока наследника не сработаешь! Внука, говорит, хочу — и баста!

— Отчего же тебе, в самом деле не жениться?

— Я еще молодой, я еще погулять хочу…

— Прежде закон блюли, — вдруг встал на сторону Сухматьевны Рахта, — в бой парней не брали, если сыновей еще не успели завести. Дабы род не прервался… Так что по старому закону ты еще как бы и не мужчина!

— А ты чего тогда не женишься?

— То не твое дело, — оборвал Рахта, потом смягчился, — а как твое будет, так тебя сватом и пошлю!

— Вот это я с удовольствием, — обрадовался Сухмат, — когда же дело сладится? В Полине, что ли, дело?

— Ну, в ней… — нехотя признался Рахта.

— И чего она медлит?

— Ой, и странная она! — вздохнул Рахта, а потом поведал другу о последнем разговоре с ней.

Полина махалась мечом с сотником Извеком — работала серьезно, полностью выкладываясь.

— А со мной помахаться не желаешь? — спросил Рахта.

— С тобой — толка не будет, — возразил Извек, — вы друг друга жалеть будете, а что толку в такой работе?

— Так-то оно так… — попробовал возразить Рахта.

— А коли переговорить надо, так я ж ее не держу!

— Нет, я сначала закончу урок! — возразила Полина.

Рахта уселся прямо на травку и стал ждать. Наблюдая за фехтованием, богатырь отметил про себя, что девушка держится теперь куда более хватко, не то чтобы по-мастерски, но уже — как подмастерье, это уж точно, не хуже. Извек и не думал давать послаблений Полине в присутствии Рахты, а сама она старалась как могла, стремясь не ударить в грязь лицом перед любимым. Наконец, Полина закончила работу с мечом и подошла к Рахте. А тот сразу взял быка за рога…

— Пойдешь за меня замуж?

— Нет! — ответила Полина, и у Рахты сердце так и упало.

— Говорила любишь…

— Люблю.

— И ты мне люба! — у богатыря вновь вспыхнула надежда, — Так что нам мешает? Может, у тебя обет какой? Скажи!

— Говорила я тебе, и еще раз повторю, что хочу настоящей поляницей стать, воином! Понятно?

— Ну и что? Ты же женщина.

— Так еще скажу — хочу я быть воином, а не портомойницей! В походах жить, а не в тереме за мужьей спиной. Коль нужна тебе жинка верная, из похода тебя ждущая, да слезы у окна проливающая — найди себе другую. Вона их сколько на улицах тебя взглядом провожают, только мигни — сбегутся!

— А я хотел, чтобы ты мне сына подарила! — вздохнул Рахта.

— Сына? — Полина задумалась, — Я тебе так скажу, богатырь… Как захочу я ребеночка, так не нужно мне тогда никого другого в отцы, окромя тебя. И сейчас ты мне мил, ох как мил…

— Так захоти сейчас! — Рахта был, как всегда, прост.

— Что решила я, то решала. Просить князя буду, а не возьмут в дружину — сама себе дело найду… Пока в бою не побываю, пока меня мужчины воином, равным себе, не признают — ты даже и не подкатывайся…

— А потом?

— Потом — может быть.

— Тогда я буду ждать!

— Жди…

* * *

Шли похороны немаленького человека. Был богат, знатен, удачен в походах. По заслугам и ладья великая, и тризна будет что надо! Даже Посвященный волхв самого Перуна здесь!

— С охотой ли ты участвуешь в нашем обряде, Ферам? — спросил Посвященный волхв небольшого, темноглазого, смуглого человечка.

— С превеликой охотой, — Ферамурз поклонился.

— Легко ли тебе привыкать к русскому обычаю, чужеземец? — в голосе слуги Перуна сквозило недоверие.

— О, я ведь огнепоклонник! — сказал Ферамурз, — Я читал и чтил Авесту. И мне понятны и милы ваши обычаи! Лишь огонь способен очистить все и вся, лишь он способен освободить души для перерождения…

Волхв кивнул, но было заметно, что он не верит до конца этому прыткому южанину. Явился вместе с культом этого Симургла, теперь заявляет, что Авесту чтит, да еще и огнепоклонник? Крутит он что-то… Хотя, надо отдать должное, что-что, а огонь — любой — священный ли, жертвенный иль магический — слушается этого Ферама как никого другого. И даже без магических снадобий! Просто скажет шепотом нужное слово — и огонь разгорается, а скажет другое — угасает… Ладно, еще сгодится на что-нибудь, повелители огня всегда в цене!

Огонь похоронной ладьи будет гореть еще долго. Вместе с знатным мужем ушла его жена и двое слуг. Что ж, все по закону, по обычаю. Посвященному волхву, чьего теперешнего имени никто не знал — оно ведь должно было быть известно лишь одному Перуну — ему было все равно, обычай исполнялся, скоро можно будет уйти и заняться более важным делом. То ли дело этой паре младших волхвов — они, небось, ждут не дождутся тризны! А что в голове у этого Ферама? У него даже глаза не блестят, похоже, ему все равно, думает о своем. Правда, на огонь смотрит внимательно, может, набирается силы? Интересно, как? Впрочем, не все ли равно… Ему, Посвященному волхву Перуна не нужны жалкие силы погребального костра. Ему, и только ему дарована благодать принять в себя бесценный дар Перуна, тот дар, что убивает любого другого — его божественную молнию! Лишь он, слуга Перуна, может стоять в грозу на вершине Перунова холма, протянув руки к небу, и ждать, пока в него не ударит с небес дар Перунов. И тогда, лишь тогда, у него будет сил больше, чем у какого-либо другого смертного на этом свете, лишь он сможет одним взглядом убивать или, даже, сжигать заживо… Волхв уже пять раз получал Перунов дар, скоро, это он чувствует, будет шестой!

Конечно, Белоян — Верховный Волхв, но Посвященный ему не завидовал. Что значит это верховодство, известность и ласка князя по сравнению с той близостью к Богу, что была у него. Как жалки они со своим ведовством по сравнению с мощью Главы Богов. А то, что Перун — действительно князь богов, Посвященный никогда не сомневался. Так велось с времен незапамятных, да и не только на Руси, и у греков, и у ромеев до прихода христиан — у всех Бог-Громовержец всегда был царем, пусть называли его то Зевсом, то Юпитером. И потому свое место, место волхва, избранного для общения с самым великим Богом, это место Посвященный не променял бы ни на какое другое. Пусть Белояна тешит власть земная…

Почему-то вспомнилось, как он сам стал Слугой Перуна. Ведь мальчишкой он и не помышлял о такой жизни, у него и в голове не было ничего такого. Разумеется, как и все мальчуганы, любил оружие, дрался со сверстниками и мечтал о битвах… Но однажды в их деревню пришли волхвы. И определили по приметам тайным — ну, сейчас уже не было тайн для него, что это были за приметы, но тогда — тогда все казалось таинственным и волшебным. О годах учений вспоминать не хотелось, это был какой-то мрак. И вот, в двадцать лет он вдруг стал Слугой. Не по каким-то достоинствам, просто других претендентов не было. Приметы Слуги Громовержца — это не просто там какие-то родинки и форма носа да рта, это еще и признак происхождения, очень древнего, и в своих корнях, возможно, не человеческого рода… Да, Перунов Волхв верил, что один из его далеких-далеких предков был богом! Едва став Слугой, он велел искать по всей Руси нового мальчика. Много раз посылал в ту местность, откуда сам был родом. Но — безрезультатно. А искать надо! Сокровенное знание говорит о том, что Громовержец защищает слуг своих. Но только в том случае, если они соблюдают закон и готовят себе замену…

Совсем иные мысли роились в голове южанина. Разумеется, он лгал только что. Как и лгал почти всю свою жизнь. Лгал, когда читал Авесту, лгал, когда многие годы следил за телами усопших в Башне Мертвых. Ну, и, разумеется, здесь, когда объявил себя служителем Симаргла, почитаемого здешним царем за бога. Он то, Ферамурз, знал, что Симаргл всего лишь царь птиц, зовут его Симург и он, действительно, демон не из последних, но до бога ему далеко. Впрочем, Симург покровительствовал тайным наукам, потому и отношение у Ферамурза было к нему вполне терпимое. Именно — терпимое. Дело было в том, что на самом деле Ферамурз служил всегда только одному богу. И было имя тому богу — Ахриман! Как можно служить богу зла, врагу человеческому? Ферамурз и другие тайные, такие как он, отвечали просто — ведь кто-то же должен служить злу! Ведь если исчезнет зло, то и не будет добра, разве не так?

Русы сжигают умерших. Кощунство — согласно взглядам огнепоклонников. Ведь огонь — священен, а тело человека — погано, и нельзя оскорблять чистый огонь грязным трупом. Не зря же была сооружена колоссальная Башня Мертвых, на многих и многих ярусах ее располагались тела знатных умерших, тела, которых не могли коснуться, а, следовательно, и запачкаться о них, солнце, ветер, земля и вода. Покойники уходили в мир иной, не оскорбив ни одну из стихий! А птицы были лишь довольны, они поколениями кормились в этой башне. Ферамурзу было хорошо и спокойно служить при башне, но проклятые обрезанные, по велению их молодого бога, прогнали его. Мертвецов хоронят теперь в могилах, оскорбляя Мать-Землю! Никто досель не покушался на древний обычай, Башня пережила и мудрых последователей Зороастра, и сладкоголосых христиан, и неистовых почитателей дневного светила. Даже эти, русы, и они побывали у Башни Мертвых. И соблюли закон — ни один волос не упал с головы слуг богов, не тронули они и Башню… Но вот пришли эти, арабы, что молятся Аллаху и почитают Пророка его Мухаммеда. Поначалу тоже вели себя как другие, не мешали никому молиться старым богам. Но поднабрали сил, обнаглели и порушили устои…

И теперь он здесь, на Руси. А обрезанные, кажется, собираются добраться и до этих земель. Но нет, не выйдет, русы, так же как и он, не согласятся ни за что на свете на эту гнусную операцию! Кажется, сюда засылают их жрецов — предложить здешнему царю… Что же, еще и здесь надо будет поработать!

Горит погребальная ладья. Оскорблен огонь? Но Ферамурзу, как слуге Ахримана, было все равно. А то, что вместе с умершим в погребальной ладье находятся те, кто добровольно последовал за ним — так это и вовсе прекрасно, ведь теперь, стоя у погребального костра, можно было насытиться черной силой. Огонь глуп, служители Ахримана издавна без труда обманывают легковерную стихию…

Но этой силы мало. Если бы жертву! Но как? Перуну иногда приносят требы — здешний царь, Владимир, молодец, при нем жертвы стали приносить чаще. Особенно этих, христиан — они ведь почти то же, что и обрезанные. Хотя, если выбирать, Ферамурз предпочел бы носить крест на груди. Лучше крест на груди, чем обрез в штанах…

Жертву бы! Может, пошептать Перунову слуге? Доверять-то он и не доверяет, а про требы — это он послушает. Но в этот раз нужен не младенец. Нужно что-то особенное, чтобы можно было бы набраться сил. Вот если бы сжечь колдуна или ведуна! Но — нельзя… А почему, собственно? Неужели не найдется ведуна, настоящего, сильного, который бы наступил на хвост Волхву Перунову, и у которого не было бы защиты княжьей… Разрезать грудь ведуну, вырвать сердце! Сколько же силы ему, Ферамурзу, прибудет… Возможно, тогда он сможет взять еще новых, здешних людей в ряды послушных Ахриману. Надо, надо пошептать слуге Перунову!

* * *

— Я вот что придумал, — сообщил Дух, — мне понравилась та штука, где на нарисованном поле сражались разными камешками.

— Дух слушал? А Дух запомнил? — удивился Нойдак.

Ему самому правила запомнились не с первого раза. Впрочем, Илья сказал снисходительно, что «раз Нойдак понял, как прыгает конный витязь», то «дальше — проще!». А понять было, действительно, не просто. Фигурка диковинного зверя прыгала косо, всего через одно поле, это было не сложно запомнить. А вот маленькие воины ходили вперед на один шажок, а убивали — косо, и тоже на один шажок вперед. Но конник — это было что-то необъяснимо трудное. И как только Нойдак запомнил? Два шажка в любую сторону, потом один — косо… Но теперь, поиграв немного, Нойдак уже как-то внутренне чуял, куда может попасть конник после таких странных прыжков. Он еще тогда сказал Илье, что настоящие конники такое не вытворяют. «Ты еще не видывал испуганной лошади!» — ответил Илья, и, почему-то, не улыбнулся. А потом, по дороге домой, Сухмат рассказал Нойдаку, как в их конное войско попадал греческий огонь со стен ромейской крепости, как горела кожа у людей и лошадей… И боевые кони, впервые попавшие в такое дело, потеряли всякий контроль, обезумели! Вели себя хуже необъезженных, прыгали в стороны, сбрасывали всадников…

— Тебе понравилась моя придумка? — снова обратил на себя внимание Дух, успевший что-то рассказать за то время, пока Нойдак думал.

— Слушай, Дух, — сказал Нойдак, пропустивший мимо ушей все, что лепетал ему Дух, — мне Сухмат рассказал, что рух — это такая огромная птица, они может налететь сверху, схватить человека и унести. А ты таких птиц не встречал?

— Нет, но я не присматривался, — ответил Дух, — может, те, что летают высоко, на самом деле — большие, а маленькими выглядят, потому как далеко?

— Но ты ведь можешь сам взлететь и посмотреть — большие они или маленькие!

— А с чем я буду сравнивать? — удивился Дух.

— Это как?

— Если я буду наверху, то увидев птицу вблизи, мне надо будет ее с чем-то сравнить, а земля и люди будут уже далеко, и померить будет нельзя. А я не различаю размеров, как ты…

— Ну, сравни… с собой! — догадался Нойдак.

— Но у меня тоже нет размера… — казалось, что Дух вздохнул, хотя Нойдаку давно было известно, что вздыхать его бестелесному другу было нечем.

* * *

— Не было еще такого, чтобы столько народа волхвам Перуновым отдавать, — сказал Сухмат.

— Откуда тебе знать, чего было, а чего не было? — ответствовал невозмутимо Рахта.

— Старые люди говорят…

— А ты больше стариков слушай, при них все лучше было, и в Днепре молоко текло, и галки вареньем молодцам на голову какали, — пожал плечами Рахта.

— Мои родичи требы приносили только когда очень-очень нужно было, — встрял в разговор Нойдак.

— И часто это очень-очень бывало?

— Может, две весны проходило, а может и все… — Нойдак начал перебирать пальцы, — говорят, что перед моей матерью… Вот, две руки пальцев и еще три пальца весен никого в Духу воды не отдавали!

— Так у тебя, поди, племя-то было — раз, два — и обчелся! — усмехнулся Рахта.

— Ты что считаешь, если Киев большой, то каждый день по человеку — народу не убавится?

— Не нам лезть в дела богов.

— Жертвы приносят не боги, а люди! — стоял на своем Сухмат.

— Так уж заведено, — похоже, Рахту расшевелить было невозможно.

— А если бы твою сестру родную или брата единоутробного?

— А нет у меня ни сестры, ни брата…

— А если бы меня, брата названного?

— Мы — под рукой князя, нас никто тронуть не осмелится! — Рахта, тем не менее, раскраснелся. Видимо, спор, все-таки, увлек его.

— А ты, Нойдак, так просто и отдал мать?

— Нойдак отомстил старой колдунье, ее изгнали из рода… — сказал маленький северянин почти с гордостью.

— Вот она теперь и колдует где-нибудь в лесной избушке!

— Нет, лес убил ее!

— А как ты ее изгнал, может, расскажешь? — заинтересовался Рахта. Теперь, побратавшись с Нойдаком, он живо интересовался его прошлым.

— Нойдак долго думал и придумал… — сказал Нойдак и замолчал.

— Значит, не расскажешь?

— Нойдак расскажет, — северянин опустил глаза и добавил, — потом расскажет…

— Так вот, я и говорю, требы, жертвы, их все приносят и всегда приносили, — снова посмотрел на побратима Сухмат.

— Не все приносят жертвы, — возразил Рахта, — немцы да греки, те что Христу поклоняются…

— Не Христу, а кресту, — перебил Сухмат, — их так и называют — крестолюбцы.

— Это ты у этих, обрезанных, словцо перенял?

— А что, подходит! И крест все время целуют, смех да и только!

— Ты бы помалкивал лучше, вот княгиня Ольга…

— А что Ольга?

— Она тоже крест целовала!

— Все лучше, чем эти, что свинину не едят! И вина не пьют!

— Они ведуны, что ли? — заинтересовался Нойдак. — Ведунам, я слышал, хмельного и женщин нельзя…

— Не, женщин им можно, да и винцо втихаря потягивают, да и не ведуны они, а целый народ, стало быть, закон какой-то чтит, дураки, — засмеялся Рахта, — да не в том дело…

— Да и какая разница, — перебил побратима Сухмат, — наш князь обычаи предков чтит…

— Слишком чтит, тут ты прав, — согласился Рахта, — вот и дал много воли ведунам, а они — рады стараться. Я сам видал, как Талию, первую красавицу в Большой слободе, с груди лебединой, на рубаху белоснежную — кровь так и брызнула…

— Красиво было?

— Красиво-то красиво, да лучше мне бы ее… Эх!

— Смотри, боги услышат!

— А что, боги подслушивают? Как плохие люди? — снова залез в разговор Нойдак.

— А твой Дух разве за тобой не подслушивает?

— Нет, если Нойдак просит, чтобы не подслушивал и не подсматривал, он прочь улетает…

— И часто ты его просишь? — спросил Рахта с хитрецой, он уже догадался, когда именно Нойдак «просит Духа не подсматривать».

— В Киеве только однажды…

— Это когда тебя Толстая Майка подцепила? — подмигнул Рахта.

— Ну, она, дело известное, — Сухмат тоже подхватил шутку, — как увидит мужа ростом невеликого, да худущего — так и все, хватает и волокет, волокет и кладет, кладет и…

— Неправда, это Нойдак ее… — обиделся северянин, но по смеху парней понял, что они просто его разыгрывают и запнулся.

Приятному разговору помешал прибежавший откуда-то малый отрок. Он выразительно посмотрел на Рахта и тот поднявшись, вышел с ним за порог. Через некоторое время Рахта вернулся. Он был уже не весел.

— Слушай, Нойдак, поди погуляй на двор, мне братцу надо слово молвить, — сказал он маленькому колдуну.

Нойдак чуть ли не вскочил на ноги, до того ему было непривычно такое обращение. Кажется, это было в первый раз — чтобы побратимы его прогоняли для разговора с глазу на глаз, ранее от него секретов не было… Разумеется, он опрометью выбежал во двор.

— Что, князь? — спросил Сухмат.

— Да нет, тут другое дело, — покачал головой Рахта.

— Рассказывай! — и Сухмат, решив показать, насколько внимательно он готов слушать, уселся перед побратимом и устремил на него взгляд своих голубых глаз.

— Знаешь, был грех, интересны мне были эти требы, — начал Рахта, — я хотел еще чего поинтересней увидеть. Вот и христианина одного… Да не о том речь…

— Я слушаю, слушаю…

— Этого мальчонку я давно приветил, ну подкармливаю его, то да се, пятое — десятое…

— А он твои весточки Полинушке носит…

— Ну, это дело не твое!

— Да я ничего.

— Так вот, — продолжил Рахта, — Мальчонка, стало быть… Он как раз возле тех самых ведунов и крутится. Вот я ему и наказал, если кого будут в требу, ну, кого такого, особого, чтобы предупредил. Вот он и прибежал сейчас, сказывал, кого решили завтра…

— И кого же? — голос Сухмата продолжал оставаться равнодушным. Ведь это его не касалось. Путь этих, крестолюбцев, они, говорят, поганые…

— Да нашего Нойдака, вот кого! — чуть ли не прошипел Рахта.

— Как Нойдака? — не понял Сухмат. До него только сейчас дошло, что их забавный дружок беззащитен в этом городе. Понятно, он не дружинник, не богатырь и не слуга князю…

— Ведуны сказали, что жертва служителя чужих богов особенно приятна богам нашим, — продолжал Рахта, — и еще сказали, что от Нойдака все равно нет прока, он ничего не знает и не умеет, от него ничего не научишься, а его Дух — выдумки!

— Но ведь Нойдак любимец князя…

— Ты что, Владимира не знаешь? Он всегда рад доказать… Не будет он вмешиваться!

— А в дружину взять Нойдака? — Сухмат, кажется, сказал, не подумав.

— Отроком? Да он моего мальчишки слабее! — рассердился Рахта, — И неумелый! Кто ж его возьмет?

— Как быть? — спросил то ли себя, то ли побратима Сухмат, — Не отдавать же его ведунам…

— А кто тебя спросит?

— Нойдак, между прочим, от тебя медведя оттащил, а не от меня, — напомнил Сухмат.

— Знаю и помню!

— И что, пусть забирают?

— Я вот и думаю, что делать, а ты все мешаешь глупой болтовней своей, — проворчал Рахта, — тоже, надумал, Нойдака — в дружину…

— А кого еще попросить за него? Чтобы князю шепнул?

— Шепнуть-то Добран, дядя княжий, может, да и Владимир его послушает…

— Как послушался, когда Рогнеду брал? Говорят, ее мать с отцом связанные стояли, а князь на их глазах ее брюхатил? Правду говорят?

— Много чего говорят, — кивнул Рахта, — и что Малкович ему в тот момент советы давал, как малому еще… Ведь князю тогда шестнадцать годков только минуло…