Последний леший

— Стало быть, сожрало Лихо Вышлу? — усмехнулся Сухмат, — Ну, да так ему и надо!

— Ему-то может, так и надо, — покачал головой воин, — да только поселилось то Лихо Одноглазое с тех пор в том лесу, и нет через тот лес ни проходу, ни проезду. Многие туда входили, да никто не выходил!

— А что князь ваш? — спросил Рахта.

— Князь туда дружинку малую послал, троих лучших мечников, да ведуна искусного — в придачу. Пошли они в лес, да не вернулись, ни слуха, ни духа…

— И что же дальше?

— Не такая большая у нашего князя дружина, чтобы лучших на съедение отправлять. Вот нас поставили, что б сторожили, да народ проезжий дальше не пускали и объезд показывали…

— Что же, так и будете стоять теперь? — удивился Сухмат, — Чего ждать-то?

— Да кто его знает, чего ждать… — пожал плечами дружинник.

— Может, само уйдет али с голоду сгинет? — подал голос молчавший до сих пор румяный молодец весен этак шестнадцати от роду, — Иль заедет сюда сильный богатырь Илья Муромец…

— Илья да Илья… — проворчал Рахта и добавил громче, — Мы и сами с усами! — и, как в доказательство, закрутил себе длинный ус.

— Поедите, стало быть?

— Да уж в объезд не поедем, это точно! — отозвался Сухмат.

— А чего так? Иль удаль молодецкая? — продолжал допытываться воин.

— Если не мы, так кто ж? — пожал плечами Рахта. Вид у него был даже какой-то недоуменный — что, мол, спрашивать о вещах очевидных.

— Что ж, — согласился дружинник, — два богатыря да ведун… Может, и сладите! Тогда да поможет вам Перун!

— Ну, это вряд ли, — проворчал Рахта.

— Отчего ж? — подал голос Нойдак, — Может, и поможет!

— На богов надейся, да сам не плошай! — Рахта почему-то сердился.

— Как хоть звать-величать вас, добры молодцы? — спохватился дружинник, — Вдруг как и не вернетесь, а у меня будут спрашивать-допрашивать…

— Я — Рахта-богатырь, это — Сухмат-богатырь, ну а это — Нойдак, ведун наш!

— В добрый путь, и ни пуха вам, ни пера, добры молодцы — Рахта-богатырь, Сухмат-богатырь, да Нойдак мудрый ведун! — пожелал на прощание воин.

Нойдака в первый раз в жизни назвали «мудрым ведуном». А то все — Нойдак-дурачок…

— Какой же он, однако, вежливый, — рассуждал Сухмат, — и мне — в добрый путь, и Рахте, и Нойдаку, и всех — по званию… Было бы нас человек этак сорок добрых молодцев — прощались бы до вечера!

* * *

Лес был на удивление тих. Ни пения птичьего, ни шороха звериного, только деревья так жалобно и сиротливо поскрипывают вокруг.

— Не очень-то дружелюбный лесок, — заметил Сухмат.

— Этот лес нам не друг, — согласился Нойдак.

— Нас, кстати, никто не гонит вперед, спешить некуда, — рассудил Рахта, — остановимся, подумаем, поговорим…

Богатыри, не спеша, расседлали коней и расположились на привал. Нойдак, беспокойно озираясь, придвинулся к парням на этот раз гораздо ближе, чем обычно…

— Так о чем мы будем говорить? — спросил побратима Сухмат.

— Считай, что мы перед боем, — объяснил Рахта, — и чем лучше мы будем знать врага, тем скорее и вернее его победим.

— Знать? — удивился Сухмат, — А я ничего об этом самом Лихе и не знаю!

— И я не знаю, — сказал Нойдак. Последнее время он принимал участие в разговорах на равных со своими могучими друзьями, и эти не одергивали его, зная, что он иногда, если не с большого ума, так с глупой удачливости, может сказать и что-то дельное…

— Даже сказок? — спросил Рахта, обращаясь к обоим сразу.

— Ну, одну сказку про Лихо Одноглазое я знаю, — ответил Сухмат.

— Расскажи! — сразу попросил Нойдак.

— Вот именно, расскажи… — почти приказал Рахта. Впрочем, поскольку они были сейчас как бы «в бою», настала очередь — по их старому уговору с Сухматом — верховенства Рахты.

" Жил один кузнец.

— Что, — говорит, — я горя никакого не видал. Говорят, лихо на свете есть; пойду поищу себе лихо.

Взял и пошел, выпил хорошенько и пошел искать лихо. Навстречу ему портной.

— Здравствуй!

— Здравствуй!

— Куда идешь?

— Что, брат, все говорят: лихо на свете есть; я никакого лиха не видал, иду искать.

— Пойдем вместе. И я хорошо живу и не видал лиха; пойдем поищем.

Вот они шли, шли, зашли в лес, в густой, темный, нашли маленькую дорожку, пошли по ней — по узенькой дорожке. Шли, шли по этой дорожке, видят: изба стоит большая. Ночь; некуда идти.

— Сём, — говорят, — зайдем в эту избу.

Вошли; никого там нету, пусто, нехорошо. Сели себе и сидят.

Вот и идет высокая женщина, худощавая, кривая, одинокая.

— А! — говорит. — У меня гости. Здравствуйте.

— Здравствуй, бабушка! Мы пришли ночевать к тебе.

— Ну, хорошо; будет что поужинать мне!

Они перепугались. Вот она пошла, беремя дров большое принесла; принесла беремя дров, поклала в печку, затопила. Подошла к ним, взяла одного, портного, и зарезала, посадила в печку и убрала.

Кузнец сидит и думает: что делать, как быть? Она взяла — поужинала. Кузнец смотрит в печку и говорит:

— Бабушка, я кузнец.

— Что умеешь делать-ковать?

— Да я все умею.

— Скуй мне глаз.

— Хорошо, — говорит, — да есть ли у тебя веревка? Надо тебя связать, а то ты не дашься; я бы тебе вковал глаз.

Она пошла, принесла две веревки, одну потоньше, а другую толще. Вот он связал ее одною, которая была потоньше.

— Ну-ка, бабушка, повернися!

Она повернулась и разорвала веревку.

— Ну, — говорит, — нет, бабушка! Эта не годится.

Взял он толстую веревку да этою веревкою скрутил ее хорошенько.

— Повернись-ка, бабушка!

Вот она повернулась — не порвала. Вот он взял шило, разжег его, наставил на глаз-то ей на здоровый, взял топор да обухом как вдарит по шилу. Она как повернется — разорвала веревку, да и села на пороге.

— А, злодей, теперича не уйдешь от меня!

Он видит, что опять лихо ему, сидит, думает: что делать?

Потом пришли с поля овцы; она .загнала овец в свою избу ночевать. Вот кузнец ночевал ночь. Поутру стала она овец выпускать. Он взял шубу, да вернул шерстью вверх, да в рукава-то надел и подполз к ней, как овечка. Она все по одной выпускала; как хватит спинку, так и выкинет ее. И он подполз; она и его хвата за спинку и выкинула. Выкинула его, он встал и говорит:

— Прощай, лихо! Натерпелся я от тебя лиха; теперь чего не сделаешь. Она говорит:

— Постой, еще натерпишься, ты не ушел! И пошел кузнец опять в лес по узенькой тропинке. Смотрит, в дереве топорик с золотой ручкой: захотел себе взять. Вот он взялся за этот топорик, рука и пристала к нему. Что делать? Никак не оторвешь. Оглянулся назад: идет к нему лихо и кричит:

— Вот ты, злодей, и не ушел! Кузнец вынул ножичек, в кармане у него был, и давай руку пилить; отрезал ее и ушел. Пришел в свою деревню и начал показывать руку, что теперь видел лихо.

— Вот, — говорит, — посмотрите — каково оно: я говорит, — без руки, а товарища моего совсем съела.

Тут и сказке конец."

— Не слишком умная сказка, — выказал свою оценку Рахта, — к тому же я слышал от Черного Прынца другую, очень древнюю и очень длинную сказку об одном то ли воине, то ли купце…

— Типа новгородца Садко?

— Нет, не совсем, — помотал головой Рахта, — этого звали Одиссеос, и был он родом из тех старых славян, что пришли когда-то на земли, где сейчас ромеи живут, и завоевали их… Так вот, долго, очень долго возвращался с войны этот Одиссеос, а был он князь своего народа, и был у него корабль и команда воинов на нем. И вот однажды попали они на остров, где жил одноглазый великан, по имени Циклопус, который запер их в пещере и начал по одному покушивать…

— Теперь и я вспомнил, — перебил Сухмат, — они выбрались из пещеры точно так же, под овцами, предварительно опоив Циклопуса зеленым вином да выколов ему единственный глаз. А еще я слышал сказку про сарацинского купца Аль-Синбада…

— И что в той сказке?

— Да все тоже самое! — ответил Сухмат, — Я еще запомнил, что одноглазый великан перед тем, как съесть, разнимал людей, как цыплят разнимают люди. Может, и вправду было — такое не придумаешь…

— Сказки разные, — вздохнул Рахта, — и во всех — одно и тоже.

Сказав эту фразу, богатырь подмигнул побратиму. Тот засмеялся, оставив недоумевать Нойдака — что же тут смешного. А смешное было — просто когда-то давно, изрядно нагулявшись, Сухмат высказал в сердцах побратиму: «Женщины все разные, но со всеми — одно и то же!». Рахта запомнил, и когда впоследствии Сухматия начинало тянуть его влюбчивое сердце то к одной, то к другой — напоминал побратиму его собственные слова…

— Так что же? Сказки — ложь, да в них намек, добрым молодцам урок? А какой урок из этих сказок? — спросил Сухмат чуть насмешливо.

— Если увидишь топорик, воткнутый в дерево, то его нельзя брать! — заявил Нойдак, показав, что кто-кто, а он мотал себе на ус, который, кстати говоря, так и не отрастил!

— Молодец! — похвалил, к удивлению побратима, северянина Рахта, — Никаких подарков не брать, вообще — ничего драгоценного али красивого — не трогать!

В этот момент послышался перестук лошадиных копыт. Богатыри вскочили с земли, схватили оружие. Показался всадник. Это было вовсе не Лихо, а самый обычный витязь, может, даже и богатырь. По крайней мере — здоровяк и силач — это было видно.

— А, вы те самые, что пошли на Лихо? — спросил он не то чтобы дружелюбно, но и не враждебно.

— Да, мы те самые, — ответил Рахта, — А куда ты так спешишь?

— Я боялся, что вы опередите меня и убьете Лихо сами, — ответил всадник.

— А тебе что, очень оно нужно? — удивился Сухмат.

— Да, отдайте его мне, я хочу прославиться! Хочу, чтобы все знали меня не как просто Филю, а как Филю Победителя Лиха… Прошу вас, добры молодцы, уступите его мне. Вы и так уже много подвигов совершили, сам вас в Золотой Палате видывал… А мне — хоть один бы совершить!

— Ну давай, езжай… — не стал возражать Рахта, — Нам, собственно, и не с руки…

Филя, явно обрадовавшись, поскакал дальше. А Рахта только покачал головой.

— Эх, чувствует мое сердце, остаться тебе просто Филей, — сказал богатырь.

— Просто Филя он, или пусть — простофиля, но я его в Серебряной Палате видывал, какой никакой, а дружинник, почти богатырь, — заметил Сухмат.

— Тогда поехали за ним, раз уж свой, так, может, выручать придется, — приказал Рахта, — а что еще про это самое Лихо известно? Не из сказок, а то, что волхвы сказывают?

— Слышал я одну байку, — сказал Сухмат, вскакивая на коня, — что Лихо одноглазое не кто-нибудь, а теща самого Вия!

— Про тещу Вия и я слышал, — насторожился и даже приостановил коня Рахта, — сказывают, что сильно она допекает Владыку. Как покажется только теща — все у Вия из рук валится, дела все наперекосяк! Да еще и сверлит, и сверлит его острющим своим языком, и когда дырку ему в голове высверливает, у Владыки терпение лопается и выгоняет он тещу в мир к живым. Да еще и приговаривает, чтобы никто это Лихо убить, и таким образом, обратно спровадить, из людей не мог…

— Тогда дело наше не простое! — заключил Сухмат.

Эти слова были вскоре подтверждены. Начали попадаться кости. И лошадиные, и человечьи, а в придачу к костям — еще и оружие, доспехи… Будто рать здесь полегла в честном бою… И все та же тишина. Впрочем, вскоре богатыри услышали впереди некий звук, очень странный звук. Такой звук напугает кого хочешь, как будто что-то такое часто-часто стучит…

А, вот и источник таинственного звука. Богатыри увидели за поворотом Филю, разглядывающего груду человеческих костей. Сам он дрожал крупной дрожью, а зубы — не в такт мелкой. И странный звук, раздававшийся на весь лес, был всего лишь стуком зубов отважного витязя друг об друга. Увидев Рахту и Сухмата, Филя даже обрадовался.

— А можно… — спросил он и запнулся, — Можно, я первый подвиг в следующий раз совершу?

— Да чего там! — усмехнулся Рахта, — Свои же люди… Езжай себе, мы по первому разу промолчим!

Филя не заставил себя ждать — бросился к своему коню, вскочил в седло и рванул назад. Все бы это было бы весьма и весьма забавным, если бы цокот копыт не остался бы единственным звуком в этом странном лесу…

* * *

Вот и поляна, а вот эта избушка, вот из нее выползает старушка… Злая-презлая, страшная-престрашная, да еще единственный глаз так огнем и горит, мертвым светом все вокруг освещает! Да и видно, вся трава вокруг избушки повыгорела, на земле птахти мертвые валяются…

В этот момент конь Рахты споткнулся, чего никогда ранее за ним не замечалось, а сам богатырь неожиданно для себя потерял равновесие и грохнулся на землю. В этот же самый момент лопнула с громким хлопком подпруга у Сухмата, а Нойдак, отвлеченный этим звуком, ударился лбом о сук дерева, вывалился из седла, при этом задев сползшего на бок Сухматия, и вот они уже оба, как мешки, рухнули на землю. Кони заржали и начали пятиться, да не тут-то было. Удивительно, но, оказывается и кони могут запутаться в ветвях! Или ветви были волшебные?

Что-то вы подзадержались, припозднились! — заговорила Лихо. Голос у нее был высокий, громкий и пронзительный, ну, прямо как металлом по стеклу — даже внутри все переворачивается, — я тут голодная сижу, мяса богатырского да конинки жду, а они невесть где шляются!

Старуха выпрямилась, наконец в полный рост. Да, это была не баба-яга или ведьма какая-нибудь, это уж точно! Пожалуй, была та старуха повыше Рахты, но, зато, худая-прехудая, руки длинные предлинные, а пальцы все — страшенные, невиданные, без мяса и кожи — одни кости да жилы… Кривые длинные зубы торчат изо рта, острые такие — или точеные — у кузнеца заточенные? Теперь не узнаешь, если и побывала у коваля, так рассказать все равно уж некому… Ну, а глаз — глаз был единственный, на выкате — огромный, горящий, не мигающий!

— Ну, идите сюда, поговорим, побеседуем, — заскрипела старуха, и от звука ее голоса лопнула перевязь у Рахты, и рука его схватила не меча рукоять, а воздух, потому как меч на землю упал, — чего зря беспокоишься, добрый молодец, мне меч твой без надобности, я мечи не ем! — сварливо добавила Лихо.

— Ничего, зато мы попотчуем! — сказал Сухмат, выхватывая меч.

Но тут, как назло, первый же шаг Сухмата вперед привел к тому, что нога богатыря провалилась в какую-то яму, богатырь упал вперед, едва успев увернуться от собственного меча, при этом его пальцы, едва коснувшись земли, попали во что-то липкое, да так и пристали.

— Вий тебя побери! — воскликнул Рахта, хватаясь за булаву. Вот она, рукоять — замах — но что это, почему булава столь легка? Проклятие! В первый раз за всю свою жизнь богатырь видел, чтобы у булавы просто так, от одного замаха, отвалился шипастый шар.

— И до Вия дело дойдет, дойдет до родимого! — произнесла старуха злопамятно, — А это что за молодец такой, такого я еще не пробовала!

Нойдак понял, что страшилище имеет в виду его. Что делать? Драться? И так только что еле увернулся от булавы Рахты… Может, подобрать его меч? Да не поднять меча богатырского. Нойдак схватился за гарпун, за тот самый, против которого оказался бессилен даже Перун-Громовержец. Увы — один и тот же фокус дважды не получается! Нойдак замахнулся, а гарпун выскользнул из его руки, и, мало того, что улетел назад, еще и попал Рахте, налаживавшему лук, прямо в лоб. Счастье — тупым концом. Да и как это могло быть? Ведь Рахта на игрищах — удаль показывая — руками отбивал пущенные в него стрелы — а тут дротиком в лоб…

Мало того, что Рахта был неожиданно оглушен, инстинктивно откинувшись назад, он попал в сплетение каких-то ветвей, сделал шаг назад, его ноги запутались в какой-то странной колючей растительности и чем больше богатырь дергался, тем сильнее запутывался. Наконец Рахта рванул изо всей силы, выдернул кусты из земли — но оказалось, что корни тех приставучих кустиков тянулись как раз под его ногами — и он, таким образом, как бы выдернул почву из под собственных ног, упал, да еще и окончательно запутался в свалившемся на него колючем кустарнике…

Еще никогда богатыри не попадали в такое положение. Что сила, что удаль? Если сама Судьба против них, если конь спотыкается, да все ломается, да сам ногой во все ямки попадаешь, да за все ветки цепляешься… Вот уж, известно, нет ничего хуже, когда Беда приходит, и Лихо — имя ей. А оно, это Лихо — уже совсем близко, и горит красным пламенем страшный глаз Одноглазого… Куда ни кинет взгляд — все умирает. Листья опадают, трава желтеет, бедная мышка — кверху лапками…

Теперь становилось понятно, как побеждало Лихо. Ведь это даже не колдовство! Это просто старуха, возле которой всем не везет! Именно — не везет в самой что ни на есть последней стадии…

Нойдак приготовился к неминуемой смерти. Рахта и рад был бы помочь, да ноги запутались… А Сухмат и вовсе завяз. Лихо, между тем, совсем близко. Вот прошел ее взгляд, травку зеленую опаляя, упал взгляд на грудь Нойдака, задержался. Потом Лихо в лицо ему всмотрелось, кажется, чему-то удивляясь, потом взгляд на руки упал…

— Вот оно что, эти руки одноглазого северянина породили, — прошипело Лихо, — ну, да не все ли равно, кого убивать!

Сухмату удалось, наконец, выбраться из тягучей ямы, но он тут же, не успев стрелу вложить в лук — снова поскользнулся на ровном месте, на этот раз его ноги не попали в яму, а разъехались в стороны, что выглядело ужасно глупо, ведь одна из его рук продолжала оставаться приклеенной невесть к чему на земле…

И Нойдак понял, что теперь — все! Но — не тут-то было. Послышался скрежет металла. И голос, до боли знакомый голос Духа, который все приближался.

— Быстрей, быстрей! — звал Дух, — Да быстрей же!

Теперь и богатыри, и Нойдак увидели того, кто так скрежетал металлом. Нойдаку сначала почудилось, что это тот самый мертвый франкский рыцарь вдруг ожил и пришел к ним на помощь. Но потом увидел ниспадающие из-под шлема длинные женские волосы. Тут и Рахта узнал эти, такие родные, золотисто-русые косы…

— Полинушка… — прошептал богатырь.

— А это еще кто ко мне на съедение пожаловал? — засмеялось Лихо Одноглазое, — Думаешь, в железки обрядился, так я тебя не достану? Доставала, и не таких доставала, и в железках, и в камне, и в шкурах — как не рядись, а от глаза моего смертоносного тебе не уйти! Странно, что еще не спотыкнулся…

— Не спотыкнулась и не спотыкнусь! — сказала Полина, — А теперь зри — то смерть твоя пришла, губительница!

— Поляница? — удивилось Лихо, — Что же, закусим и поляницей! Тебе, глупая, неведомо, что не суждено мне от руки живого человека погибнуть, так Вий приговорил, а мне Род на роду написал!

— Сама ты дура! — ответила Полина и замахнулась мечом, — Тебе ж ясно сказали — от живой руки не умрешь, а я мертвая!

Лихо Одноглазое, кажется, так и не успело понять смысла слов Полины, а, может, и успело, да было поздно. Опустился меч, разрубив чудище на пополам, потом поднялся и снова опустился, и так раз за разом, пока не остались на траве одни мелкие кусочки.

В тот момент, когда богатыри вдруг почувствовали, что их больше ничего не держит, руки-ноги свободны и они могут вновь стать хозяевами своей судьбы, оказалось, что Полина уже ушла. Вдали послышался стук конских копыт и звон металла.

— Полина! Полинушка! — звал Рахта, — Вернись, не уходи!

Было ясно, что призывы богатыря бесполезны, да и в ушах наших героев до сих пор слышались слова девушки: «А я мертвая!». Но ни Сухмат, ни Нойдак удерживать и увещевать Рахту не стали.

— Смотрите, други, она сползается! — вдруг закричал Нойдак, указывая пальцем на разрубленные части Лиха.

Богатыри на миг оцепенели. Действительно, и голова, и руки с ногами начали как-то колдовским образом перемещаться по направлению к разрубленному телу. Всем стало ясно, что случится, коли тело страшилища соберется вновь. Первым опомнился Рахта, попросту подцепивший перебирающий пальцами обрубок руки мечом и отбросивший его подале. Что дало лишь временный эффект — рука вновь поползла обратно.

Что было делать? Лихо явно не хотело убираться с этого света. Были ли силы, способные сейчас помочь нашим героям? Или им нужно было просто брать ноги в руки и удирать, пока чудище вновь не ожило? Но это — путь трусов, а не витязей отважных… К тому же, побратимы как-то слышали сказку о том, как Лихо преследовало обидчика, пока не настигло его. Значит, надо было что-то делать, вернее, сделать с этими обрубками. Может, просить богов? Но кого? Перун бы помог, но как после всего этого просить громовержца? Вот Сварожич, бог Света Белого, тот бы точно помог, он всегда против сил темных, с царства змеиного приползших, помогает, да око его плотно облаками на небе прикрыт, не увидит и не услышит!

— Брат огонь! — вскричал Рахта.

— О брат мой огонь, Сварогом на спасенье нам даденный, — начал приговаривать Сухмат, сразу начавший разводить костер, — отец наш огонь, тепло дающий, в холод спасающий, мужчинам силу дарящий, от зла уберегающий! Приди Огнь-Сварожич, приди ко мне и нам помоги! Я — живой и ты — живой, а живой живому брат, приди и от Лиха спаси!

Нойдак, не знавший, что говорить в таких случаях, помогал делом, подтаскивая сушняк. Рахта продолжал бороться с ползающими по полянке кусочками Лиха, не давая им собраться воедино. Наконец, костер заполыхал. И в него полетел первый обрубок.

Удивительно, но огонь охотно взял себе руку Лиха, прямо-таки пожрал ее… А потом туда же полетели обрубки ног, голова — яростно клацавшая зубами, вторая рука, пытавшаяся схватиться — в последней попытке выжить — даже за острый меч. И вот чудовища не стало. Не осталось ничего, только горстка пепела, который сразу же разлетелся по ветру.

— Вот пускай теперь Вий с нею и разбирается, — заявил Сухмат мстительно.

— Неизвестно, кому еще будет при этом плохо, — заметил Рахта напоследок.

* * *

Вечером, перед самым сном, Нойдак почувствовал подле себя присутствие Духа. Он уже давно научился чуять своего невидимого друга даже тогда, когда тот молчал.

— Это была Полина? — спросил Нойдак, — В тех железных одеждах?

— Да, Полина, — подтвердил Дух как ни в чем не бывало.

— Мертвая?

— Да, мертвая.

— А если мертвая, то почему же она ходила, говорила и дралась?

— А почему бы мертвым и не походить, да не поговорить? — ответил Дух недоумеваючи.

— Ладно, — согласился Нойдак после короткого раздумья, ибо возразить было нечего, — а куда ты запропастился? Где был? Что видел?

— Где был, там меня уж нет, — хихикнул Дух.

— А все-таки?

— Много будешь знать, скоро состаришься!

— И это надо же! — удивился Нойдак. Кажется, его Дух из милого мальчика начал превращаться в наглючего подростка…

Глава 12

Рахта встал в то утро первым. Поскольку речка была рядом — а эту близость богатырь всегда нутром чуял — можно было по-человечески умыться. Как и все русы, Рахта исполнял обычай утреннего умывания неукоснительно. Правда, бывало — в степи — что умыться было нечем, только что ладонями глаза протереть. Но то — в степи дикой, а тут — речка рядом. Можно поплескаться вдоволь, потом — разбудить побратима Сухматьюшку, да проследить, чтобы и Нойдак умыл харю свою колдунью.

Речка так и манила. Богатырь сбросил с себя одежду и с разбегу прыгнул в воду. Поплескался, помыл глаза, щеки, за ушами, шею… Совсем другое дело, теперь — можно и дела великие вершить! Когда умывание было закончено, и Рахта поднял голову чуть повыше уровня реки, то заметил, что вокруг что-то изменилась, вернее, появилась вроде бы какая-то тень. Да, в самом деле, что это такое с ветки дерева, что на бережку выросло, свешивается — такое необычное?

С ветки свешивался огромный рыбий хвост, покрытый крупной чешуей. Каждая чешуйка представляла собой как бы небольшое зеркальце, и в каждом из этих зеркалец отражалась удивленная физиономия богатыря. Поднимая глаза все выше, Рахта обнаружил, что чешуя постепенно мельчает — чем дальше от огромного хвостового плавника — тем мельче и мутнее, постепенно переходя в совершенно чистую, с зеленоватым оттенком, кожу. А вот и руки, и голова с длинными, тоже — зелеными волосами. Да, на ветвях сидела самая что ни на есть настоящая пресноводная русалка, точнее — речная — у тех, что живут в омутах окраска темнее, и чешуя ничего не отражает. Рахта слышал и о морских русалках — у тех волосы синевой отдают, да и кожа — с голубоватым оттенком. Но все это были знания, так сказать, чисто теоретические, а наяву богатырь увидел русалку впервые в жизни…

— Как звать-величать тебя, добрый молодец? — спросила речная дева.

— Рахта, а тебя?

— А меня просто русалкой зови.

— Что, имени у тебя нет? — удивился Рахта, — Как же можно без имени? Бедная…

— Имя у меня есть, богатырюшка, есть, вот только людям его открывать нельзя!

— Узнав твое имя, власть над тобою приобретешь? — участливо поинтересовался Рахта, — Злого человека бережешься?

— Нет, сказки все это! — заявила русалка, — Просто обычай у нас такой…

— Обычай? Понятно, — кивнул Рахта.

— Скажи мне, могучий Рахта, красива ли я?

— Ты прекрасна!

— Красивы ли мои глаза?

— Твои очи зеленые, волшебным светом озаренные, прямо в душу мою заглядывают, все внутри меня освещая…

— Как хорошо говоришь ты, — замурлыкала водяная дева, — расскажи еще чего-нибудь обо мне!

— Лицо твое прекрасно, как свет месяца ясного, оно как солнце сияет сейчас надо мной, а волос краше твоих не видал я отроду… И стан твой тонок да гибок, и груди твои манят и зовут, столь совершенны они и прекрасны. Нет никого на свете краше тебя, — русалка совсем уже разомлела, — кроме моей Полинушки, конечно!

— Какой Полинушки? — такое впечатление, что русалку неожиданно облили холодной водой.

— То невеста моя, покойная, — вздохнул богатырь, — и люблю я ее больше всего на свете, и всегда любить буду…

— Бедный! — пожалела парня русалка, — Хочешь, я тебя успокою, приласкаю?

Русалка спрыгнула с дерева и подплыла к берегу, приподнялась из воды, подалась всем телом к богатырю, положила руки ему на плечи, прижалась крутыми грудями к мускулистой груди…

— Обними же меня, могучий воин, и в объятиях моих ты забудешь обо всех твоих горестях земных, о старой своей любви горемычной, будет у тебя новая любовь, сладкая…

— Извини, — сказал Рахта, снял девичьи руки со своих плечей и отодвинулся от речной девы, — ты прекрасна, спору нет… И любовь твоя осчастливила бы меня…

— Так в чем же дело? — удивилась русалка.

— Люблю я только Полинушку, и верность ей поклялся блюсти до самого смертного часа своего, — в голосе Рахты звучало неподдельное чувство.

— И ты уйдешь, не взглянув боле на меня? — дева пребывала уже в полной растерянности.

— Ты прекрасна и мила, но… нет! Только Полина! — воскликнул Рахта, и, не оборачиваясь, ушел прочь…

— Вернись, богатырь! Я подарю тебе мою любовь, я буду твоей! — крикнула вслед русалка, но богатырь даже не обернулся.

Уже в лесу Рахта приостановился, задумался, потом заговорил сам с собой.

— Может, и лучше так — в пучину вод, в объятия русалки, да забыть все? — спросил он сам у себя, — Эх, Полинушка, любовь моя, где ты? Как мне жить без тебя?

Постояв еще несколько мгновений, богатырь побрел дальше. Когда он скрылся из виду, соседние кусты зашевелились…

* * *

На пути к речке Сухмат разошелся с Рахтой — возможно, просто из обычного для него стремления не ходить путями хожеными. Впрочем, достигнув реки, он не стал особо церемониться, разделся и нырнул в прохладную воду. Б-р-р! Богатырь вынырнул, покрутил головой и выскочил на берег. Понятное дело — река не озерцо, да и утро — вода студеная, особо не поторчишь без надобности.

— Как, уже? — услышал Сухмат голос позади себя. Повернулся — на воде лежала симпатичная зеленоволосая девица с большими сисями.

— А чего задерживаться? — пожал плечами богатырь.

— Вместе поплавали бы…

— Согреется вода — поплаваем, — пообещал Сухмат.

— Я тебе нравлюсь? — перешла сразу к любовному нападению русалка.

— Да, харя у тебя ничего, смазливая, — кивнул Сухмат, — только оттенок неприятный.

— Я красивая! — заявили тоном, не терпящим возражений, речная дева, — Посмотри, какой гибкий у меня стан!

Русалка легла на воду, демонстрируя изящное тело, повернулась лицом кверху, потрясла грудями, потом начала из поглаживать, задорно глядя на богатыря.

— Ну как?

— Ничего, при луне сойдешь за настоящую!

— Так ныряй скорей ко мне, проверишь, настоящая я дева, али нет?

— Чего там проверять…

— Да все проверишь, небось не мальчик, — подмигнула русалка, — а я такое умею! Со мной все позабудешь!

— Так ты что, предлагаешь мне в воде с тобой любовью заняться?

— Да, любовь… Приди ко мне, будем любить друг друга, долго любиться! Ты такой мужественный!

— Долго любиться неплохо, конечно, — Сухмат уселся на берегу, ничуть не стесняясь наготы тела, — вот только в воде я не хочу!

— Почему же? Попробуй — полюбишь!

— Пробовал уже — совсем не то! — заявил Сухмат, — и в реке пробовал, и в море соленом пробовал, и в бассейне горячем в Царьграде гречанок пользовал…

— Да ну? — удивилась русалка, — И как?

— На травке лучше! — заявил Сухмат убежденно, — а на сенце — так и еще приятнее, там сам запах благоприятствует!

— На сенце приятнее? — переспросила русалка как-то обиженно, — И запах — тоже…

— Да, да, и запах тоже! — подтвердил Сухмат, — от тебя-то, небось, водорослями пахнет да рыбой, а меня такие запахи к любви не пробуждают, а, скорее, совсем наоборот, забываешь о том, что муж. — Сухмат запнулся на мгновение, а потом добавил еще по теме, — Да и хвост у тебя холодный, знаю точно, сам морскую русалку как-то щупал, так всю ладонь поцарапал!

— Я красивая, я прекрасная, — убежденно говорила русалка, любуясь множеством своих отражений в чешуйках-зеркальцах, — и я нежная!

— Знаю я вас, русалок хвостастых! То же мне — нежная… Чешуя еще какая острая!

— Так ты что, не будешь со мной любиться? — до речной девы только сейчас дошло, что богатырь, пообсохнув за разговором, начал одеваться.