– Почему же Кокошка не отправился за тобой сразу же в 1989 год в прошлую ночь? Он знал, что ты ранен и с тобой было легче расправиться.

– Но он также знал, что я буду ожидать его, он боялся, что я буду вооружен и буду готов к встрече с ним. Поэтому он отправился в 1988 год, где я не ждал его и где он имел преимущество в неожиданности. Возможно, Кокошка рассчитывал убить меня в 1988 году, чтобы я не смог вернуться в институт с той горной дороги и убить Псиловски. Вне всяких сомнений, он рассчитывал предотвратить убийство и спасти разработчиков проекта, но, конечно, он не мог этого сделать, потому что тем самым изменил бы свое прошлое, что невозможно. Псиловски и остальные были уже мертвы и остались бы мертвыми. Если бы Кокошка лучше понимал законы путешествий во времени, он бы знал, что я убью его в 1988 году, потому что к тому времени, как он решил спасти Псиловски, я уже вернулся в институт из той ночи невредимым! Крис спросил:

– С тобой все в порядке, мама?

– Мне бы сейчас фруктовую таблетку экседрина, – сказала она.

– Я знаю, что это трудно понять, – сказал Стефан.– Но таков Генрих Кокошка. Вернее, таким он был. Он обезвредил взрывчатку, которую я заложил. Из-за него и из-за этого отключения питания, вследствие чего остановился таймер взрывателя, институт остался, машина по-прежнему работает, а агенты гестапо пытаются убить нас в нашем же времени.

– Зачем? – спросила Лаура.

– Из-за мести, – сказал Крис.

– Они перешагнули через сорок пять лет, чтобы только из-за мести убить нас? – сказала Лаура.– Наверняка есть более веская причина.

– Есть, – сказал Стефан.– Они хотят убить нас потому, что мы единственные люди, которые могут найти способ уничтожить машину времени прежде, чем они выиграют войну и изменят будущее. И в этом они правы.

– Но как? – спросила она удивленно.– Как мы можем уничтожить институт, который существует сорок пять лет назад?

– Пока я не уверен, – сказал он.– Но я подумаю над этим.

Она хотела было задать еще вопросы, но Стефан покачал головой. Он был очень утомлен и скоро вновь погрузился в сон.

Крис приготовил поздний ленч из сэндвичей с арахисовым маслом. У Лауры не было аппетита.

Видя, что Стефан проспит несколько часов, она приняла душ. После этого она почувствовала себя лучше, даже в мятом белье.

Весь день по телевизору шли разные глупости: мыльные оперы, спортивные шоу, опять мыльные оперы, повторение «Острова фантазий», шоу Донахью, бегающего по студии и ищущего среди аудитории сочувствующих бедственному положению дантистов.

Она зарядила магазин «узи» патронами, купленными в оружейном магазине еще утром.

На улице сгущались сумерки, темные облака затянули голубое небо. Пальма, одиноко стоящая возле угнанного «бьюика», казалось, поджала свои листья в ожидании шторма.

Она села на один из стульев, закинула ноги на край кровати и задремала. Ее разбудил плохой сон, в котором она обнаружила, что была сделана из песка и медленно растворялась под дождем. Крис спал на другом стуле, Стефан тихо сопел на кровати.

За окном шел дождь, громко стуча по крыше отеля и образуя лужи на стоянке, хотя день был довольно холодным. Это был типичный для Южной Калифорнии шторм, почти тропический, но без грома и молний. Иногда все-таки раскаты грома аккомпанировали дождю в этой части страны, но они были менее часты, чем где бы то ни было. Сейчас Лаура была более чем благодарна этому факту потому, что если бы был гром и молнии, она бы терялась в догадках, были ли они естественными или сигнализировали о появлении агентов гестапо из другой эры.

Крис проснулся в семнадцать часов пятнадцать минут, а Стефан Кригер очнулся пяти минутами позже. Оба сказали, что голодны, а в дополнение к аппетиту Стефан выказывал другие признаки выздоровления. Его глаза стали ясными, белки больше не были красными и водянистыми. Он мог уже сесть на кровати, помогая себе здоровой рукой. Его левая рука, которая была онемевшей, теперь что-то чувствовала, он мог шевелить пальцами и сжимать их в кулак.

Вместо обеда ей хотелось бы услышать ответы на свои вопросы, но она должна была беспокоиться о своем пациенте. Когда они приехали утром в мотель, Лаура заметила китайский ресторан на другой стороне улицы. С неохотой оставляя Криса и Стефана, она пошла туда, чтобы купить что-нибудь на обед.

Револьвер она сунула под жакет, а «узи» оставила на кровати рядом со Стефаном. Хотя автомат был слишком тяжелым и мощным для Криса, Стефан мог бы справиться с ним одной своей здоровой правой рукой, но отдача несомненно причинила бы ему сильную боль.

Когда она вернулась, вымокшая под дождем, они положили картонную коробку с едой на кровать, за исключением двух банок с куриным бульоном для Стефана, которые она поставила на ночной столик рядом с кроватью. Зайдя в ароматно пахнущий ресторан, она обнаружила, что у нее появился аппетит, и она заказала множество еды: курицу с лимоном, отбивную с апельсиновыми дольками, вареные креветки и ветчину с рисом.

Пока они с Крисом поглощали все это при помощи пластиковых вилок и запивали пищу кока-колой, купленной ею в гостиничном автомате, Стефан пил свой бульон. Он думал, что не сможет есть более тяжелую пищу, но, выпив бульон, осторожно попробовал ветчину и курицу с лимоном.

По просьбе Лауры он рассказал им о себе, пока они ели. Он родился в 1909 году в Германии, в городке Гиттелд, что стоит в горах Харц, следовательно, ему было тридцать пять лет.

– С другой стороны, – сказал Крис, – если считать сорок пять лет, которые ты перепрыгнул во времени с 1944-го по 1989 год, тебе сейчас восемьдесят лет! – Он засмеялся, довольный собой.– Парень, ты неплохо выглядишь для восьмидесятилетнего старикашки!

После того, как их семья переехала в Мюнхен во время первой мировой войны, отец Стефана, Франц Кригер, стал поддерживать Гитлера с 1919 года, став членом Германской рабочей партии, когда Гитлер начал свою политическую карьеру в этой организации. Он даже вместе с Гитлером и Антоном Дрекслером писал платформу этой группировки, которая переросла в настоящую политическую партию, став позже национал-социалистической партией.

– Я стал одним из первых членов гитлерюгенда в 1926 году, когда мне исполнилось семнадцать лет, – сказал он.– Через год я вступил в Штурмабтелюнг, коричневые рубашки, первую военную организацию партии, настоящую армию. В 1928 году я стал членом Шутцстаффель.

– СС! – сказал Крис с ужасом, смешанным с отвращением, как будто он говорил о вампирах или оборотнях.– Ты был членом СС? Ты носил черную униформу и череп с перекрещенными костями?

– Я не горжусь этим, – сказал Стефан Кригер.– Конечно, в то время я гордился. Я был дураком. Мой отец тоже был дураком. Сначала СС была малочисленной группой, элитой, и в наши цели входила защита фюрера ценой собственных жизней, если понадобится. Нам всем было от восемнадцати до двадцати двух, мы были молоды и имели горячие головы. В свою защиту я могу сказать, что я не был так фанатично предан фюреру, как остальные. Я делал то, что хотел отец, хотя это, конечно, не снимает с меня вины.

Ветер бросал капли дождя в окна и шумно стучал по карнизам за стеной, возле которой стояла кровать.

Проснувшись, Стефан выглядел гораздо лучше, и куриный бульон придал ему сил. Но сейчас, когда он вспомнил молодость, проведенную в организации, сеющей ненависть и смерть, он снова побледнел, его глаза, казалось, потемнели под нависшими бровями.

– Я никогда не выходил из СС, потому что так было легче не вызывать подозрений, когда я окончательно потерял веру в нашего почитаемого лидера. Год за годом, месяц за месяцем, день за днем я все больше ненавидел то, что меня окружало, я ненавидел это безумие, убийства и террор.

Ни вареные креветки, ни курица с лимоном не доставляли больше прежнего удовольствия; во рту Лауры так пересохло, что рис прилип к гортани. Она с трудом проглотила пищу, запив кока-колой.

– Но если ты никогда не выходил из СС… когда ты учился, как ты оказался вовлеченным в научные исследования?

– О, – сказал он, – я не был в институте в качестве исследователя. У меня нет высшего образования. Кроме… двух лет, когда я интенсивно изучал английский, пытаясь разговаривать с приемлемым американским акцентом. Я был частью проекта, по которому сотни тайных агентов отправлялись в Англию и Соединенные Штаты. Но мне так и не удалось скрыть свой акцент, поэтому меня никогда не отправляли за моря; кроме того, благодаря тому, что мой отец был ранним сторонником Гитлера, я заслужил их доверие, поэтому мне нашли другое применение. Я получил особое назначение в Ставке Гитлера, где был чем-то вроде связного между ссорящимися фракциями правительства. Это была прекрасная возможность для сбора полезной для Англии информации, которую я начал собирать с 1938 года.

– Ты был шпионом? – возбужденно спросил Крис.

– Своего рода да. Я делал свой маленький вклад в борьбу против Третьего рейха, частью которого и был сам. Я пытался искупить вину, которую, кажется, невозможно искупить. Потом осенью 1943 года, когда Псиловски сделал некоторые успешные шаги к созданию машины времени, посылая животных Бог весть куда и возвращая их обратно, я был направлен в институт в качестве персонального наблюдателя фюрера. Я был тоже подопытным кроликом, первым человеком, посланным в будущее. Понимаете, когда они готовы были отправить в будущее человека, они не хотели рисковать Псиловски, Янушкой, Волковым, Миттером или Шенком, или другими учеными, чья гибель могла бы повлиять на дальнейшую разработку проекта. Никто не знал, в каком виде вернется человек, да и вернется ли вообще.

Крис печально кивнул.

– Путешествие во времени могло быть болезненным или вызвать расстройство желудка, или еще что-нибудь. Кто мог знать?

«Кто мог знать?» – подумала Лаура. Стефан сказал:– Они хотели также, чтобы это был надежный человек, который сохранил бы все в тайне. Я подходил идеально.

– Офицер СС, шпион, да еще и первый путешественник во времени, – сказал Крис.– Уау, какая великолепная жизнь.

– Может, Бог даст тебе не менее насыщенную событиями жизнь, – сказал Стефан Кригер. Потом он посмотрел на Лауру более открыто, чем раньше. Его прекрасные голубые глаза отражали душевную боль. – Лаура….. что ты теперь думаешь о своем спасителе? Он оказался далеко не ангелом, а приспешником Гитлера и подонком из СС.

– Ты не подонок, – сказала она.– Твой отец, твое время и твое общество пытались сделать из тебя подонка, но они не смогли согнуть твою силу воли. Ты не подонок, Стефан Кригер, и никогда им не был.

– Но я не ангел, – сказал он.– Далеко не ангел, Лаура. После смерти мне уготовано маленькое местечко в аду.

Стучащий по крыше дождь, казалось, отсчитывал миллионы минут, часов, дней и лет, которые стекались в один большой поток и уносились прочь.

После того как она собрала остатки обеда и выбросила их в мусорный бак, стоящий рядом, после того как она принесла из автомата еще три банки кока-колы для каждого из них, Лаура наконец задала своему спасителю вопрос, который она хотела задать с того самого момента, когда он очнулся из комы:

– Почему? Почему ты заострил свое внимание на мне и на моей жизни, почему ты помогаешь мне, почему спасал меня сейчас и тогда? Скажи, ради Бога, как моя судьба связана с нацистами, путешественниками во времени и с судьбой мира?

Во время своего третьего путешествия в будущее, объяснил он, он попав в Калифорнию в 1984 год. Два предыдущих путешествия в Калифорнию – на две недели в 1954 году и на две недели в 1964 год – показали ему, что Калифорния становилась культурным и научным центром самой развитой в мире нации. Он выбрал 1984 год, так как это было ровно сорок лет от его времени. К тому времени он уже не был единственным: четверо других людей отправились в будущее, как только выяснилась безопасность таких путешествий. В свое третье путешествие Стефан продолжал изучать будущее, узнавать войны. Он также искал научные разработки последних сорока лет, которые могли помочь Гитлеру победить в войне, не потому, что он хотел помочь Третьему рейху, а потому, что надеялся саботировать их. В его исследования входил просмотр газет и телевизионных передач и вообще внедрение в американское общество конца двадцатого века.

Лежа на подушках, он рассказывал о своем третьем путешествии во времени уже не тем печальным голосом, каким он описывал свою мрачную жизнь до 1944 года.

– Вы не представляете себе, что я чувствовал, идя первый раз по улицам Лос-Анджелеса. Если бы я отправился на тысячу лет в будущее вместо сорока, все могло оказаться менее удивительнее того, что я увидел тогда. Машины! Машины везде – среди них было так много немецких, что это могло означать определенно прощение новой Германии за развязанную когда-то войну.

– У нас есть «мерседес», – сказал Крис.– Хорошая машина, но «джип» мне нравится больше.

– Машины, – сказал Стефан, – и остальные удивительные изобретения: цифровые часы, домашние компьютеры, видеомагнитофоны, благодаря которым можно смотреть кино не выходя из дома! Даже когда прошло пять дней с начала моего визита, я был все еще в удивительном шоке и каждое утро находил другие удивительные вещи. На шестой день я проходил мимо книжного магазина в Вествуде и увидел толпу людей, желавших получить автограф автора романа. Я вошел в магазин, чтобы посмотреть на столь популярную книгу, которая могла бы мне помочь понять американское общество. И там была ты, Лаура. Ты подписывала свой третий роман, который стал первым твоим настоящим успехом, «Рифы».

Лаура нагнулась вперед, как будто не могла удержаться на стуле от удивления.

– «Рифы»? Но я никогда не писала книги с таким названием.

Крис понял.– Эту книгу ты написала в той жизни, в которую не вмешался Кригер.

– Тебе было двадцать девять лет, когда я впервые увидел тебя в этом магазине, в Вествуде, – сказал Стефан.– Ты сидела в инвалидном кресле, потому что твои ноги были парализованы.

– Парализованы? – сказал Крис – Мама была инвалидом?

Лаура едва усидела на краю стула. Словам ее спасителя было трудно поверить, но она чувствовала, что это была правда. Каким-то примитивным чувством, инстинктом она чувствовала, что именно инвалидная коляска и парализованные ноги и были уготованы ей ее настоящей судьбой.

– Ты была такой с рождения, – сказал Стефан.

– Почему?

– Я узнал это только позже, когда вмешался в твою жизнь. Доктор, который принимал роды у твоей матери в Денвере, Колорадо, в 1955 году, – его звали Марквелл, – был алкоголиком. Роды были тяжелыми…

– Моя мать умерла при родах.

– Да, в этой реальности она тоже умерла. Но в той реальности Марквелл принимал роды и повредил твой позвоночник, что вызвало паралич.

Ее тело содрогнулось. Как бы в доказательство того, что ей удалось избежать уготованной ей судьбы, она встала и подошла к окну на своих здоровых ногах.

Крису Стефан сказал:

– Когда я увидел ее в тот день в инвалидной коляске, твоя мать была прекрасна. Она была очень красива. Ее лицо было конечно таким же, как сейчас. В ней чувствовалось мужество, она была веселой, несмотря на свой паралич. Каждому человеку она не только подписывала книгу, но и улыбалась. Несмотря на прикованность к инвалидному креслу, твоя мать была удивительной. Я был тронут и очарован, как никогда раньше.

– Она великая, – сказал Крис.– Ничто не пугает мою маму.

– Твою маму пугает все, – сказала Лаура.– Даже этот сумасшедший разговор пугает твою маму до полусмерти.

– Ты никогда ни от чего не убегала и не пряталась, – сказал Крис, поворачиваясь к ней. Он покраснел, как будто смутившись своего восхищения. В обычных отношениях дети очень редко так открыто восхищались матерью при ее жизни или, по крайней мере, не в таком раннем возрасте.– Может быть, ты боишься, но ты никогда не выказываешь страха.

Она знала еще с детства, что проявление страха лишь делает человека уязвимее.

– Я купил твой роман в тот день, – сказал Стефан, – и взял его в свой отель. Я прочитал его за одну ночь, и он был так прекрасен, что местами я плакал… и так удивителен, что в других местах я смеялся. На следующий день я купил еще две твои книги «Серебряный локон» и «Ночные поля», которые были не менее прекрасны, чем «Рифы».

Странно было слышать прекрасный отзыв о книгах, которые ты никогда не писала. Но она меньше была заинтересована в содержании этих романов, чем в ответе на вопрос, который возник у нее.

– А в той жизни, которую я должна была прожить… я была замужем?

– Нет.

– Но я встретила Дании и…

– Нет. Ты никогда не встречала Дании. Ты никогда не была замужем.

– Значит, я не родился! – сказал Крис. Стефан сказал:

– Всего этого не произошло потому, что я отправился в Денвер, Колорадо, в 1955 году и не позволил доктору Марквеллу принимать роды. Доктор, который занял место Марквелла, не мог спасти твою мать, но он не повредил твоего позвоночника. С тех пор все стало меняться в твоей жизни. Я изменил твое прошлое, которое было моим будущим. Я благодарю Бога за эту возможность путешествовать во времени, иначе я не смог бы спасти тебя от инвалидного кресла.

Новый порыв ветра хлестнул дождем в окно, возле которого стояла Лаура.

Ее снова охватило чувство, что эта комната, в которой она стояла, земля, на которой стоял отель, и вселенная, в которой вращалась земля, все могло растаять, как дым.– Я следил за твоей жизнью после этого, – сказал Стефан.– Между январем и мартом 1944 года я предпринял больше тридцати тайных путешествий в твою жизнь. Во время своего четвертого путешествия в 1964 год, я обнаружил, что ты уже год как мертва, ты и твой отец были убиты тем грабителем, который пришел в бакалейную лавку. Поэтому я отправился 1963 год и убил его раньше, чем он смог убить вас.

– Грабитель? – сказал Крис удивленно.

– Я расскажу тебе об этом позже, дорогой. Стефан продолжал.

– И до той ночи, когда Кокошка появился на той горной дороге, мне удавалось сделать твою жизнь спокойнее и лучше. Хотя мое вмешательство не повлияло на твое искусство и твои книги не стали менее прекрасными, чем те, которые ты написала в другой жизни. Это другие книги, но они не стали хуже.

Почувствовав слабость в ногах, Лаура села на стул.

– Но зачем? Зачем ты проделывал такие путешествия в будущее, чтобы изменить мою жизнь?

Стефан Кригер посмотрел на Криса, потом на нее, закрыл глаза и заговорил:

– Увидев тебя в инвалидной коляске и прочитав твои книги, я полюбил тебя… я полюбил тебя всем сердцем.

Крис заерзал на стуле, ошарашенный этим признанием его матери.

– Твой разум был еще прекраснее твоего лица, – тихо сказал Стефан. Его глаза были закрыты.– Я полюбил тебя за мужество, наверное, потому, что не видел настоящего мужества в своем мире фанатиков в униформе. Они творили зверства по отношению к людям и называли это мужеством. Они готовы были умереть за свою идею править миром и считали это мужеством, хотя на самом деле это было глупостью и идиотизмом. Я полюбил тебя за благородство, которого не имел сам, за самоуважение, которое я увидел в тебе. Я полюбил тебя за сострадание, которым так богаты были твои книги, и которого я не видел в своем мире. Я полюбил тебя, Лаура, и понял, что могу сделать для тебя то, что сделал бы каждый мужчина для своей любимой, если бы он владел силой Богов; я постарался сделать твою жизнь лучше той, которая была предначертана тебе судьбой.

Наконец он открыл свои глаза.

В его прекрасных голубых глазах была боль.

Она была безмерно благодарна ему. Она не могла любить его ответно потому, что едва знала его. Но вся глубина его любви, вся страсть, которая толкнула его на изменение ее судьбы, его желание быть с ней, хотя их разделяли десятки лет, снова вернуло его в то волшебное состояние, в котором она уже однажды видела его. Снова он казался ей больше самой жизни, полубогом, если не Богом, вернувшимся к жизни благодаря своим глубоким чувствам к ней.

Этой ночью Крис спал рядом со Стефаном Крюгером на скрипучей жесткой кровати. Лаура пыталась заснуть на стуле, закинув ноги на кровать.

Шум дождя превратился в тихий монотонный шелест, который вскоре усыпил Криса. Лаура слышала его спокойное дыхание.

Просидев час в темноте, она тихо спросила:

– Ты спишь?

– Нет, – тут же ответил Стефан.

– Дании, – сказала она.– Мой Дании…

– Да?

– Почему ты…

– Не отправился в ту ночь в 1988 год и не убил Кокошку раньше, чем он убил Дании?

– Да. Почему ты не сделал этого?

– Потому что… понимаешь, Кокошка был из 1944 года, поэтому его убийство Дании и его собственная смерть были частью моего прошлого, которого я не могу изменить. Если бы я пытался снова отправиться в 1988 год, чтобы остановить Кокошку прежде, чем он убьет Дании, я бы остался на месте, в институте, закон природы не позволил бы мнеэтого сделать.

Лаура молчала. Стефан сказал:

– Ты поняла?

– Да.

– Ты смирилась с этим?

– Я никогда не смирюсь с его смертью.– Но ты веришь мне?

– Думаю, да.

– Лаура, я знаю, как ты любила Дании Пакарда. Если бы я мог спасти его, даже ценой своей жизни, я бы сделал это. Я не поколебался бы ни на секунду.

– Я верю тебе, – сказала она.– Потому, что без тебя… у меня бы никогда не было Дании.– Подумав, произнесла: – Угорь…

– Судьба борется против изменений в том, что должно быть, – сказал Стефан из темноты.– Когда тебе было 8 лет, я застрелил грабителя, чтобы он не изнасиловал и не убил тебя, но неизбежная судьба сталкивает тебя с другим подонком, который является потенциальным убийцей. Вилли Шинером. Угрем. Но та же судьба все-таки снова делает тебя писательницей, которая пишет прекрасные книги, несмотря на то, что я изменил твою жизнь. Это хорошая сторона борьбы за судьбу. Есть что-то пугающее и удивительное в той силе, с которой судьба стремится сделать то, что должно быть… Эта сила как будто исходит из вселенной, от того, в которого мы не все верим и которого называем Богом.

Некоторое время они прислушивались к шуму дождя и ветра за стеной. Она сказала:

– Но почему ты не расправился с Угрем ради меня?

– Я ждал его однажды ночью в его доме…

– Ты сильно избил его. Да, я знаю, что это был ты…

– Я избил его и предупредил, чтобы он держался подальше от тебя. Я сказал ему, что в следующий раз убью его.

– Но это избиение лишь больше разожгло в нем желание овладеть мною. Почему ты сразу не убил его?

– Я мог его убить. Но… я не знаю. Может быть, я слишком много видел убийств за свою жизнь… и решил, что в этом убийстве нет необходимости.

Она подумала о его мире войны, концлагерей, геноцида и поняла, почему он надеялся избежать убийства Шинера, хотя тот едва ли заслуживал жизни.

– Но когда Шинер напал на меня в доме Доквейлеров, почему ты не остановил его?

– Когда я в следующий раз вторгся в твою жизнь, тебе было уже 13 лет, и ты уже сама убила Шинера и осталась живой, поэтому я решил не возвращаться и не вмешиваться.

– Да, тогда я осталась в живых, – сказала она.– Но Нина Доквейлер умерла. Может, если бы она не пришла домой и не увидела кровь и тело…

– Может быть, – сказал он.– А может быть, нет. Судьба борется за предначертанное изо всех сил. Может быть, она бы умерла иначе. Кроме того, я не мог защищать тебя от каждого потрясения, Лаура. Мне бы понадобилось тысячи раз путешествовать во времени, чтобы сделать это. Такое частое вмешательство могло бы оказаться не таким хорошим для тебя. Без некоторых начальных моментов своей жизни ты могла бы не стать той женщиной, которую я полюбил.

Снова воцарилась тишина.

Она прислушивалась к шуму ветра и дождя. Она прислушивалась к ударам своего сердца. Наконец она сказала:

– Я не люблю тебя.

– Я понимаю.

– Хотя, кажется, люблю – немного.

– Ты ведь даже не знаешь меня.

– Может быть, я никогда не смогу тебя полюбить.

– Я знаю.

– Несмотря на все то, что ты сделал для меня.

– Я знаю. Но если мы выживем… у нас будет много времени.

– Да, – сказала она, – я надеюсь, что у нас будет много времени.