Шторм разразился в ту ночь, когда родилась Лаура Шан. Такой страшной погоды люди не помнили много лет.

Среда 12 января 1955 года была холодной, серой и унылой. Густые и пушистые снежинки спускались с низкого неба, и жители Делвера съежились в ожиДанни лавины с горы Роки. К десяти часам ночи холодный ветер подул с запада, завывая среди горных проходов и неровных склонов, покрытых лесом. Снежинки стали меньше, став размером с пестики, и издавали скрипящий звук, когда ветер бросал их и окно кабинета доктора Пола Марквелла.

Марквелл откинулся в кресле за своим столом и пил шотландский виски, чтобы согреться. Проникающий озноб, который беспокоил его, был вызван не зимней погодой, а внутренним холодом его рассудка и сердца.

Эти четыре года, с тех пор как его единственный ребенок, Ленни, умер от полиомелита, Марквелл пил все больше и больше. Несмотря на возможный экстренный вызов в Медицинский округ, он достал бутылку и налил себе еще «Чивас Регал».

В наступившем 1955 году дети прививались вакциной доктора Джонаса Салка, и был близок тот день, когда ни один ребенок не будет парализован или убит полиомиелитом. Но Ленни заболел в 1951 году, за год до того, как Салк проверил вакцину. Дыхательные пути мальчика были тоже парализованы, и болезнь была осложнена еще и бронхопневмонией. У Ленни не было и шанса на выздоровление.

Со стороны западных гор ночь нарушил глухой рокот, но сначала Марквелл не придал этому значения. Он был так погружен в свое собственное страдание и печаль, что временами лишь подсознательно участвовал в окружавших его событиях.

Фотография Ленни стояла на его столе. Даже после четырех лет ему было больно смотреть на улыбающееся лицо сына. Он мог бы убрать фото, но вместо этого поставил его на самое видное место.

Никого из коллег не беспокоили запои Пола Марквелла. Он никогда не появлялся перед ними пьяным. Ошибки, которые он допустил в лечении некоторых пациентов, привели к осложнениям, которые они относили к его небрежности.

Но он знал, что это были грубые ошибки, которые заставляли пить его еще больше.

Снова раздался рокот. На этот раз он узнал раскаты грома, но по-прежнему не придавал им значения.

Зазвонил телефон. Скотч заставил онеметь его члены и замедлил реакцию, поэтому он поднял трубку только после третьего звонка.

– Алло?

– Доктор Марквелл? Это Генри Ямата, – голос Яматы, молодого врача из Медицинского округа, звучал встревоженно.– Одну из ваших пациенток, Джэнет Шан, только что привез ее муж. Она в лаборатории. Их задержал шторм, и они очень долго добирались до нас.

Слушая, Марквелл продолжал прикладываться к виски. Потом, довольный тем, что язык не заплетается, он спросил:

– Она еще по-прежнему на первой стадии?

– Да, но боли усилились и слишком затянулись для этого времени. Из вагины начала выделяться кровавая слизь.

– Этого следовало ожидать. Ямата нетерпеливо сказал:

– Нет, нет. Это необычно.

Кровавая слизь была явным признаком того, что надвигались роды. Как бы то ни было, Ямата сказал, что миссис Шан уже в лаборатории. Марквелл глубоко ошибался, предполагая, что молодой врач говорил об обычных явлениях.

Ямата сказал:

– Кровотечение не слишком сильное, но что-то не так. Инертность матки, закупоривание таза, постоянное ослабление организма.

– Я бы заметил физиологические отклонения, которые подвергали бы опасности беременность, – сказал Марквелл резко. Но он знал, что он мог не заметить… если был тогда пьян.– Сегодня дежурит доктор Карлсон. Если что-то будет не так, прежде чем я сменю его, он…

– Нам привезли четырех жертв несчастного случая. Двое в критическом состоянии. У Карлсона полон рот забот. Вы нужны нам, доктор Марквелл.

– Я буду через двадцать минут.

Марквелл положил трубку, допил скотч и достал из кармана мятные таблетки. С тех пор как он стал алкоголиком, он всегда носил с собой эти таблетки. Порвав упаковку и сунув таблетку в рот, он вышел из кабинета и направился в фойе.

Он был пьян и собирался принимать ребенка. Если работа будет проделана плохо, это будет означать конец его карьеры и гибель репутации, но это его не волновало. В действительности, он давно уже ожидал этого краха.

Ом натягивал свое пальто, когда раскаты грома прорезали ночную тишину. Дом завибрировал.

Он нахмурился и выглянул в окно рядом с входной дверью. Прекрасный сухой снег кружился за стеклом, на некоторое время зависая в воздухе, когда утихал ветер, потом снова кружился. Только раза два за все годы он слышал гром во время снежной бури. Теперь он был тихим и далеким, не предвещающим никакой угрозы.

Сверкнула молния, еще раз. Падающий снег сверкал в редких вспышках света. В эти моменты окно превращалось в зеркало, в котором Марквелл видел свое помятое лицо. Следующий раскат грома был громче предыдущего.

Он открыл дверь и осторожно выглянул в бурную ночь. Сильные порывы ветра забрасывали хлопья снега под выступ крыши, швыряли их на торцевую стену дома. Свежий, двух-трехдюймовый белый покров накрыл газон, он также покрывал тяжелые лапы сосен.

Вспышка молнии ослепила Марквелла. Раскат грома был так ужасен, что казалось, что он исходил не только с неба, но и из земли, как будто небеса и земля разверзлись. Две широкие, протяжные сверкающие молнии рассекли мрак. Повсюду проявились скорченные и согнутые силуэты. Тени перил крыльца, балюстрад, деревьев, обнаженных кустов и уличных фонарей становились такими таинственными при вспышках молнии, что знакомый Марквеллу мир приобрел характеристики сюрреалистической картины; неземной свет, освещавший предметы, придавал им искаженные формы, делал их неузнаваемыми. Сбитый с толку сверкающим небом, громом, ветром и колышущейся белой пеленой шторма, Марквелл вдруг впервые за эту ночь почувствовал себя пьяным. Он удивлялся тому, что на его состояние повлияло больше: реальные причуды электрического явления или галлюцинации, вызванные алкоголем. Он осторожно прошел через скользкое крыльцо к краю ступенек, которые вели к засыпанной снегом дорожке. Свесившись с крыльца, он задрал голову и посмотрел на освещенное вспышками небо.

Целый ряд молний осветил передний газон и улицу, напомнив сцену из кинофильма, прокрученную в ускоренной проекции. Все краски ночи исчезли, оставив лишь ярко-белый цвет молний, беззвездное небо, сияющую белизну снега и черные, как чернила, дрожащие тени. Пока он в страхе и благоговении смотрел на причудливое и божественное зрелище, небеса вновь разверзлись раскатами грома. Метнувшаяся к земле молния задела железный громадный столб всего в шестидесяти футах от него, и Марквелл вскрикнул в ужасе. В момент удара ночь стала ослепительной, и стеклянная лампа разлетелась вдребезги. Раскат грома отдался в зубах Марквелла, пол крыльца задрожал. В холодном воздухе вдруг запахло озоном и раскаленным железом.

Тишина, спокойствие и мрак вернулись.

Удивленные соседи появились на крыльце, на другой стороне улицы. Или, может быть, они были там все время, а он заметил их только теперь, когда его глаза привыкли к темноте. Несколько притихший снегопад позволил повнимательнее рассмотреть фонарный столб, железный наконечник которого наполовину расплавился. Соседи перекликнулись друг с другом и с Марквеллом, но он не ответил.

Ужасающее зрелище нисколько не отрезвило его. Испугавшись, что соседи определят его пьяное состояние, Марквелл повернулся и вошел в дом.

Кроме того, у него не было времени болтать о погоде. Он должен был побеспокоиться о беременной женщине и о ребенке, которого нужно принять. Пытаясь восстановить самоконтроль, он вынул из шкафа шерстяной шарф, обмотал его вокруг шеи и скрепил его концы на груди. Его руки тряслись, пальцы были скованы, но все-таки ему удалось застегнуть пуговицы своего пальто. Борясь с головокружением, он натянул пару галош.

Он был убежден, что эта молния имела для него какое-то особенное значение. Знак, предзнаменование. Ерунда. Это действовало виски. Предчувствие оставалось, когда он подошел к гаражу, поднял дверь и вывел машину. Зимние цепи на колесах мягко скрипели по снегу.

Когда он выехал на машине к воротам, намереваясь выйти и закрыть гараж, кто-то тяжело ударил по заднему стеклу. Удивленный Марквелл обернулся и увидел согнувшегося мужчину, который смотрел на него сквозь стекло.

Незнакомцу было примерно лет тридцать пять. Это был крепкий мужчина хорошего телосложения. Доже сквозь частично затуманенное стекло он выглядел поразительно. На нем был морской бушлат с поднятым воротником. На морозном воздухе из его ноздрей шел пар, а когда он говорил, слова превращались в густые клубы белого пара.

– Доктор Марквелл? Марквелл опустил стекло.

– Да.

– Доктор Марквелл?

– Да, да. Разве я не сказал это только что? Но сегодня я не принимаю, кроме этого, мне нужно ехать к пациенту в больницу.

У незнакомца были необычные голубые глаза, чей цвет ассоциировался у Марквелла с чистым зимним небом, отраженным в очень тонком льду только что замерзшего бассейна. Это были красивые глаза, но тут же он понял, что эти глаза принадлежали опасному человеку.

Прежде чем Марквелл успел включить передачу и выехать на улицу, где он мог найти помощь, незнакомец в бушлате сунул в открытое окно пистолет.

– Не делайте никаких глупостей.

Когда дуло уперлось в кадык, доктор с удивлением понял, что вовсе не хотел умирать. Раньше он так долго вынашивал идею о своей готовности встретить смерть. Теперь же, вместо того чтобы порадоваться такой возможности расстаться с жизнью, он испугался за нее. Хотя жизнь лишь оттягивала встречу с сыном, с которым он мог встретиться только в смерти.

– Погасите фары, доктор. Хорошо. Теперь выключите мотор.

Марквелл вытащил ключ из замка.

– Кто вы?

– Это неважно.

– Это важно для меня. Что вы хотите со мной делать?

– Подружиться. Я не причиню вам вреда. Но только попытайтесь шевельнуться, и я снесу вам к черту башку, потом разряжу магазин в ваше мертвое тело, чтобы отправить его в ад, – его тихий и приятный голос был весьма убедительным.– Дайте мне ключи.

Марквелл протянул их через открытое окно.

– Теперь выходите.

Медленно трезвея, Марквелл вылез из машины. Сильный ветер хлестал' в лицо. Ему пришлось прищуриться, так как сверкающий снег слепил глаза.

– Прежде чем закрыть дверь, закройте окно. Незнакомец шагнул в сторону, загородив улицу —

последнюю возможность бежать.

– О'кэй, очень хорошо. Теперь, доктор, пойдемте со мной в гараж.

– Это какое-то сумасшествие. Что…

– Вперед.

Незнакомец шел с боку от Марквелла, держа его за левую руку. Если кто-то и смотрел из соседних домов или с улицы, то мрак и падающий снег скрывали пистолет.

В гараже по указанию незнакомца Марквелл опустил дверь. Но несмазанные петли заскрипели.

– Если вам нужны деньги…

– Заткнись и иди в дом.

– Послушайте, моя пациентка в округе…

– Если ты не закроешь рот, то я выбью рукояткой все твои зубы и ты не сможешь больше разговаривать.

Марквелл поверил ему. Шести футов ростом и ста восьмидесяти фунтов весом, незнакомец был размером с Марквелла, но в нем было что-то пугающее. Его светлые волосы намокли от растаявшего снега, капли воды стекали по его бровям и вискам. Он, казалось, был лишен всякой человечности и напоминал ледяную фигуру из зимнего карнавала. Марквелл не сомневался, что в физической борьбе незнакомец одержал бы верх и над более сильным противником, особенно над пьяным доктором средних лет и в очень плохой форме.

Боб Шан чувствовал клаустрофобию в стесненной комнатушке для ожидающих отцов. В комнате был мнений белый потолок, однообразные зеленые стены и единственное окно, затянутое морозным узором. Шести стульев и двух миленьких столов было слишком много для такого узкого пространства. Он боролся со страстным желанием распахнуть качающиеся двери в коридор, пробежать до конца больницы, пересечь главную приемную комнату и вырваться в холодную ночь, где не пахло антисептиками и болезнями.

Однако он оставался в комнате отдыха, чтобы быть поблизости от Джэнет, которой он мог понадобиться. Что-то было не так. Схватки должны были быть болезненными, но не такими агонизирующими и зверскими, которые Джэнет не выдержит слишком долго. Врачи не допускали серьезных осложнений, но они были явно встревожены.

Боб понял источник своей клаустрофобии. На самом деле, он не боялся стен, которые, казалось, надвигались. Он боялся надвигающейся смерти его жены, его нерожденного ребенка – их обоих.

Качающиеся двери распахнулись, и в комнату вошел доктор Ямата. Вскочив со стула, Боб задел край стола и сбросил на пол дюжину журналов.

– Как она, док?

– Ничего страшного, – Ямата был невысоким щуплым мужчиной с приятным лицом и большими печальными глазами.– Доктор Марквелл скоро будет здесь.

– Надеюсь, вы за ней присмотрите, пока он не приедет?

– Да. Конечно. Она хорошо себя чувствует. Я думал, вам будет легче, если и вы узнаете, что доктор уже на пути сюда.

– О, да… Спасибо. Послушайте, могу я ее увидеть, док?

– Пока нет, – сказал Ямата.

– А когда?

– Когда она будет менее утомлена.

– Что это за ответ? Когда же она будет менее утомлена? Когда она вообще выйдет отсюда?

Он тут же попытался загладить свой срыв.

– Я… Я прошу прощения, док. Это потому… Что я боюсь.

– Я знаю. Я знаю.

Внутренняя дверь соединяла гараж Марквелла с домом. Они прошли через кухню в коридор первого этажа, где включили свет. Куски тающего снега падали с их ботинок.

Незнакомец с пистолетом заглянул в столовую, гостиную, кабинет, медицинский кабинет и комнату для ожидающих гостей и пациентов, потом сказал:

– Наверх.

В спальне хозяина незнакомец включил одну из ламп. Он взял стул с высокой спинкой и поставил его на середину комнаты.

– Доктор, снимите, пожалуйста, ваши перчатки, пальто и шарф.

Марквелл поднялся, сбросил одежду на пол и сел на стул лицом к незнакомцу.

Незнакомец положил пистолет на туалетный столик и достал из кармана моток крепкой веревки. Он сунул руку за полу бушлата и достал короткий широколезвенный нож, который, очевидно, висел в ножнах, прикрепленных к его поясному ремню. Он разрезал веревку на куски, которые предназначались для того, чтобы привязать Марквелла к стулу.

Доктор смотрел на пистолет, лежащий на туалетном столике, рассчитывая свои шансы схватить его раньше незнакомца. Потом он встретил взгляд голубых глаз и понял, что его план был понятен незнакомцу, как простое лукавство ребенка было понятно взрослому.

Блондин улыбнулся, как будто говоря: «Давай, попробуй».

Пол Марквелл хотел жить. Он послушно и тихо сидел, пока незнакомец привязывал его руки и ноги к стулу.

Завязывая узлы, но не слишком сильно, незнакомец, казалось, проявлял необычную заботу о своем пленнике.

– Я не хочу совать тебе в рот кляп. Ты пьян, с кляпом во рту тебя может вырвать, и ты захлебнешься. Поэтому я полагаюсь на тебя. Но если ты позовешь на помощь, я тут же прикончу тебя. Понятно?

– Да.

Когда незнакомец произносил несколько слов, он произносил их с мягким и неопределенным акцентом, который был незнаком Марквеллу. Он съедал окончания некоторых слов и его произношение имело гортанный характер, это было едва заметно.

Незнакомец сел на край кровати и положил руку на телефонный аппарат.

– Какой номер окружной больницы? Марквелл моргнул.

– Зачем?

– Черт возьми, я спрашиваю тебя номер. Если ты не скажешь его мне, я не буду рыться в телефонном справочнике, я выбью его из тебя.

Марквелл покорился и назвал номер.

– Кто сегодня дежурит?

– Доктор Карлсон. Херб Карлсон.

– Он хороший человек?

– Что вы имеете в виду?

– Он лучший доктор, чем ты? Или такой же пьяница?

– Я не пьяница. Я…

– Ты безответственный и жалкий алкоголик и сам это знаешь. Отвечай на мой вопрос, док. Карлсон – надежный человек?

Марквелл почувствовал неожиданный приступ тошноты, вызванной не только большой дозой скотча но и правдивостью слов незнакомца.

– Да. Херб Карлсон хороший врач. Очень хороший.

– Кто сегодня дежурная сестра? Марквелл задумался на минуту.

– Я думаю, Элла Ханлоу. Но я не уверен. Если не Элла, то, значит, Вирджиния Кин. Незнакомец позвонил в окружной госпиталь и сказал, что звонит по поручению доктора Пола Марквелла. Он спросил Эллу Ханлоу.

Порыв ветра обрушился на дом. Звон стекол и свист под навесом крыши напомнили Марквеллу о буре. Посмотрев на падающий в окне снег, он почувствовал неуверенность во всем происходящем. Ночь была так перенасыщена событиями – молния, появление незнакомца, – что казалась нереальной. Он натянул веревки, которые привязывали его к стулу, конечно, они были лишь частью его пьяных галлюцинаций и растают, как газ, но они крепко держали его, а эти тщетные усилия лишь вызвали головокружение.

Незнакомец говорил по телефону:

– Сестра Ханлоу? Доктор Марквелл не сможет приехать в больницу сегодня. У одной из его пациенток, Джэнет Шан, тяжелые роды? Хм-м-м? Да, конечно. Он хочет, чтобы доктор Карлсон принял роды. Нет, нет, боюсь, он не сможет. Нет, не погода. Он пьян. Это так. Он опасен для пациентки. Нет… он так пьян, что не может подойти к телефону. Простите. Он пьет уже давно и скрывает это, но сегодня он напился сильнее обычного. Хм-м-м? Я сосед. О'кэй. Спасибо, сестра Ханлоу. До свидания.

Марквелл чувствовал раздражение наряду с удивительным облегчением от того, что его секрет был раскрыт.

– Ублюдок, ты уничтожил меня.

– Нет, доктор. Ты сам себя уничтожил. Самоненависть уничтожает твою карьеру. Это заставило и твою жену покинуть тебя. Твоя женитьба была в опасности, но все можно было спасти, если бы Ленни был жив, ее можно было спасти и после его смерти, если бы ты так не опустился.

Марквелл был удивлен.

– Откуда тебе, черт возьми, знать, что было между мной и Анной? Откуда ты знаешь о Ленни? Я никогда не видел тебя раньше. Откуда тебе все известно обо мне?

Игнорируя вопросы, незнакомец бросил две подушки к изголовью кровати. Он залез на кровать в своих мокрых и грязных ботинках и вытянулся.

– Не имеет значения, что ты об этом думаешь, но потеря сына не была твоей ошибкой. Ты всего лишь врач, а не средневековый колдун. Но потеря Анны была твоей ошибкой. И то, кем ты стал, а ты стал опасным для своих пациентов, было твоей ошибкой.

Марквелл устремил взгляд вдаль, потом вздохнул и опустил подбородок на грудь.

– Знаешь, в чем твоя беда, доктор?

– Предполагаю, что ты скажешь мне.

– Твоя беда в том, что ты никогда ни за что не боролся, никогда не знал, что такое несчастье. Твой отец был обеспеченным человеком, и ты получал все, что хотел, ты учился и лучших заведениях. И хотя у тебя была успешная практика, ты никогда не нуждался в деньгах – ты получил наследство. Полу когда Ленни заболел полиомиелитом, ты не пиал, как справиться с этим несчастьем, потому что никогда не встречался с ним. Ты ничего не знал о прививках и впал в отчаяние.

Поднимая голову и моргая, пока зрение не обострилось, Марквелл сказал:

– Я не мог предположить этого.

– Претерпев все эти страдания, ты кое-что узнал, Марквелл, и если бы ты отрезвел еще давно, то мог бы встать на правильный путь. Даже сейчас у тебя ость слабый шанс исправиться.

– Может быть, я не хочу исправляться?

– Боюсь, что это может быть правдой. Я думаю, что ты боишься умирать, но я не знаю, хватит ли у тебя сил продолжить жить.

Дыхание доктора пахло проглоченной мятной таблеткой и виски. Во рту пересохло, язык распух. Ему очень хотелось выпить.

С замершим сердцем он попробовал веревки, стягивающие его руки. В конце концов, раздражаясь на себя за жалостливые нотки в голосе, но не в силах сдержать свое достоинство, он спросил:

– Что вы хотите от меня?

– Я хочу предотвратить твою сегодняшнюю поездку в больницу. Я хочу быть уверенным, что ты не принимаешь роды у Джэнет Шан. Ты стал мясником, потенциальным убийцей, и ты должен быть остановлен.

Марквелл облизал сухие губы.– Я все еще не знаю, кто вы.

– И никогда не узнаешь, доктор. Никогда.

Боб Шан никогда не был так напуган. Он сдержал слезы, так как верил в суеверное чувство, что открытое высказывание страха соблазнит судьбу и сделает неотвратимой смерть Джэнет и ребенка.

Он нагнулся вперед, сидя на стуле, наклонил голову и молча начал молиться: «Господи, Джэнет заслуживает большего, чем я. Она такая красивая, а я такой невзрачный, как поношенный плед. Я всего лишь бакалейщик, чья лавка никогда не будет приносить большой прибыли, а она любит меня. Господи, она хорошая, честная, скромная… Она не заслуживает смерти. Может быть, ты хочешь взять ее, потому что она слишком хороша для рая. Но я еще не готов, мне нужна ее помощь, чтобы стать достойным человеком».

Дверь в комнату открылась.

Боб поднял глаза.

Доктор Карлсон и Ямата в зеленых больничных халатах вошли в комнату. Их появление напугало Боба, и он медленно поднялся со стула.

Глаза Яматы были печальнее, чем обычно.

Доктор Карлсон был высоким крупным мужчиной, который достойно выглядел даже в своем мешковатом больничном халате.

– Мистер Шан… мне очень жаль, но ваша жена умерла при родах.

Боб замер, как будто эти ужасные новости превратили его плоть в камень. Он слышал лишь часть того, что сказал Карлсон:

– …обширное маточное закупоривание… ни одна из таких женщин в действительности не могла бы иметь детей. Она не должна была забеременеть. Мне очень жаль… очень жаль… все, что мы могли… обширное кровоизлияние… но ребенок…

Слово «ребенок» нарушило паралич Боба. Он сделал неуверенный шаг к Карлсону.

– Что вы сказали о ребенке?

– Это девочка, – сказал Карлсон.– Здоровая маленькая девочка.

Боб думал, что все потеряно. Теперь он уставился на Карлсона в надежде, что частица Джэнет не умерла и он не остался совсем один в целом мире.

– Действительно? Девочка?

– Да, – сказал Карлсон.– Она исключительно красивый ребенок. Она родилась уже с пышными темно-коричневыми волосами.

Глядя на Ямату, Боб сказал:

– Мой ребенок жив.

– Да, – сказал Ямата. На его лице промелькнула горькая улыбка.– И вы должны поблагодарить док-гора Карлсона. Боюсь, у миссис Шан не было ни единого шанса. В менее опытных руках ребенок мог бы тоже погибнуть.

Боб повернулся к Карлсону, все еще боясь поверить.

Ребенок жив… и на это я должен поблагодарить вас?

Врач стоял и неловком молчании. Потом Ямата положил одну руку на плечо Боба Шана, наверно, почувствовав, что это поддержит его.

Хотя Боб был на пять дюймов выше и на сорок фунтов тяжелее миниатюрного доктора, он оперся на Ямату.

Незнакомец оставался с Марквеллом в течение еще одного часа, хотя не сказал больше ни одного слова и не ответил ни на один из вопросов Марквелла. Тот лежал на кровати, уставившись в потолок и погрузившись в свои мысли.

По мере того как доктор трезвел, его начинала мучить нудная головная боль. Как обычно, его похмелье было тяжелее самой причины, по которой он пил

Незнакомец посмотрел на свои наручные часы.

– 23.30. Я ухожу.

Он встал с кровати, подошел к стулу и снова достал нож из-под полы своего бушлата. Марквелл напрягся.

– Я собираюсь лишь немного ослабить веревки, доктор. Если ты поборешься с ними с полчаса, то сможешь освободиться. Этого времени будет достаточно для меня, чтобы смыться.

Когда незнакомец подошел сзади и нагнулся, Марквелл ожидал почувствовать острие ножа между ребер. Но меньше чем через минуту незнакомец убрал нож и подошел к двери спальни.

– У тебя есть шанс исправиться, доктор. Я думаю, что ты слишком слабовольный для этого, но я надеюсь, что ошибаюсь.

Он ушел.

За десять минут, что Марквелл боролся за свое освобождение, он слышал посторонние шумы внизу. Очевидно, незнакомец искал ценности. Хотя он и казался таинственным, возможно, он был всего лишь грабителем с необычными методами своей работы.

Марквеллу удалось полностью освободиться лишь к 24.25. Его запястья были частично повреждены и кровоточили.

Хотя он не слышал никаких звуков снизу уже с полчаса, он взял свой пистолет из тумбочки и осторожно начал спускаться вниз. Он прошел в свой приемный кабинет, где ожидал обнаружить пропажу наркотиков, но ни один из двух белых шкафчиков не был тронут.

Он заторопился в кабинет, уверенный, что непрочный стенной сейф был вскрыт. Сейф не был взломан.

Сбитый с толку, он повернулся и увидел опустошенные бутылки из-под виски, джина и водки. Незнакомец вылил в раковину даже недопитую бутылку с ликером.

К зеркалу была прикреплена записка. Незнакомец написал ее небольшими печатными буквами.

ЕСЛИ ТЫ НЕ ПРЕКРАТИШЬ ПИТЬ, ЕСЛИ ТЫ НЕ СМИРИШЬСЯ СО СМЕРТЬЮ ЛЕННИ, Я СУНУ ПИСТОЛЕТ В ТВОИ РОТ И ВЫПУЩУ МОЗГИ. ЭТО НЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ. ЭТО ФАКТ.

Держа в руках записку и пистолет, Марквелл осмотрел пустую комнату, как будто незнакомец был все еще здесь. Как будто он был невидимым приведением, которое по желанию могло стать видимым. – Кто ты? – требовательно спросил он.– Кто ты, черт тебя возьми?

Ему ответил лишь вой ветра за окном, чей громкий стон не мог ему помочь в его вопросе.

В 11 часов следующего утра, после ранней встречи с хозяином похоронного бюро, Боб Шан вернулся в окружную больницу, чтобы посмотреть на свою новорожденную дочь. После того как он облачился в стерильный халат, надел шапочку и хирургическую маску, после того как он тщательно вымыл руки под присмотром сестры, его впустили в палату, где он осторожно поднял Лауру из колыбели.

В палате было еще девять новорожденных. Все они были милые так или иначе, но Боб не мог поверить, что кто-то мог быть милее его Лауры. Хотя в обычном представлении ангелы имели голубые глаза и светлые волосы, а у Лауры были карие глаза и коричневые волосы, ее внешность была не менее ангельской. За те десять минут, которые он держал ее, она не плакала: она моргала, морщилась, вращала глазами и попали. Она выглядела печальной, как будто знала что у нее нет матери, и что они с отцом остались одни в этом холодном и сложном мире.

Смотровое окно, через которое родители могли увидеть новорожденных, вытянулось во всю стену. Пятеро человек собрались за стеклом. Четверо из них улыбались, показывали пальцами и корчили смешные рожицы своим детям.

Пятый был блондин в морском бушлате, который стоял, сунув руки в карманы. Он не улыбался, не тыкал пальцем и не строил рожицы. Он смотрел на Лауру.

После пяти минут, в течение которых незнакомец не отвел взгляда от Лауры, Боб заволновался. Парень выглядел обычным и добродушным, но кроме твердости в его лице было еще что-то такое, что заставило Боба подумать, что это был человек, который видел и делал ужасные вещи.

Он вспомнил несколько сенсационных историй о похищениях детей, которые потом продавались на черном рынке. Он сказал себе, что он сумасшедший, который выдумывает опасность там, где она не существует, потому что, потеряв Джэнет, теперь он не хотел потерять свою дочь. Но чем дольше незнакомец смотрел на Лауру, тем больше беспокоился Боб.

Словно почувствовав это беспокойство, незнакомец поднял глаза. Они смотрели друг на друга. Взгляд голубых глаз незнакомца был таким светлым и ревностным, что страх у Боба усилился. Он прижал к себе дочь, как будто незнакомец мог разбить стекло и выхватить ее у него из рук. Он решил позвать одну из медсестер и попросить ее поговорить с незнакомцем и навести кое-какие справки о нем.

Незнакомец улыбнулся. Эта широкая и теплая улыбка изменила его лицо. В одно мгновение он стал выглядеть дружелюбно. Он подмигнул Бобу и ртом произнес единственное слово через тонкое стекло:

– Красавица.

Боб расслабился и улыбнулся, но, поняв, что его улыбка не видна из-за хирургической маски, он благодарно кивнул.

Незнакомец снова посмотрел на Лауру, снова подмигнул Бобу и отошел от окна.

Позже, когда Боб Шан отправился домой, высокий мужчина в темной одежде подошел к смотровому стеклу. Его звали Кокошка. Он осмотрел младенца; потом его взгляд переместился и он увидел свое отражение на отполированном стекле. У него было широкое, плоское лицо с резкими чертами, губы были тонкими и жесткими. Двухдюймовый шрам пересекал его левую щеку. Его темные глаза не были глубокими, а казались нарисованными керамическими сферами, они были похожи на холодные глаза акулы, рыщущей в темных глубинах океана. Он был удивлен, как резко контрастировало его лицо с невинным видением младенцев, лежащих за окном; он улыбнулся, что было очень редко, но его улыбка не только сделала более теплым выражение его лица, но сделала его еще больше угрожающим.

Он снова посмотрел сквозь свое отражение. Ему было не трудно обнаружить Лауру Шан среди остальных младенцев потому, что имена детей были написаны на карточках, приделанных к спинкам кроватей.

– Почему к тебе проявляют такой интерес, Лаура? – удивился он.– Почему твоя жизнь так важна? Зачем затрачена вся эта энергия, для того чтобы лишь увидеть, что ты безопасно появилась на свет? Должен ли я убить тебя сейчас и положить конец предательскому плану?

Он мог бы ее убить без угрызений совести. Он убивал детей раньше, хотя не таких маленьких, как она. Ни одно преступление не было так ужасно, если оно служило делу, которому он посвятил свою жизнь.

Малышка спала. Ее губы шевелились, а печальное лицо временами морщилось, как будто ее сон был печальным.

Наконец он решил не убивать ее. Пока.