Глава 9

Маськин и Барабуська

Мой любопытный читатель наверняка интеллигентно поинтересуется: и что это Маськин делал в Барвазании, и был ли у него вид на жительство, и если да, то за каким номером? Скажу вам прямо – Маськина в Барвазанию полулегально затащил Плюшевый Медведь. Он как-то сидел-сидел, а потом как забегал-забегал! Маськин даже за голову схватился. У Плюшевого Медведя самопроизвольно включился бродильный аппарат!

Бродильный аппарат – это вовсе не какой-нибудь прибор для изготовления самогона, браги, домашнего вина или фирменной бормотухи с пленительным названием «Сиводрянь», которая образуется в результате беспорядочного брожения совершенно окосевших микроорганизмов на субстрате из гуталина и волчьих ягод в соотношении 1:2, как мог подумать искушённый мой читатель. Бродильный аппарат Плюшевого Медведя – это что-то вроде инстинкта ориентации в пространстве перелётных птиц, только наоборот. Если птичий инстинкт позволяет горластым пернатым всегда отыскивать верный путь, куда им надо, бродильный аппарат Плюшевого Медведя, наоборот, заводит его в самые неожиданные места, куда он, по совести говоря, вовсе и не собирался ходить.

Короче, бродильный аппарат Плюшевого Медведя выключился только в деревне Рёльсоссен, Эльверюмской губернии, государства Норвегия, ныне именуемого Барвазания. Пришлось там и обосноваться, пока Плюшевый Медведь не образумился и не выбрал Маськину постоянное место жительства.

В Барвазании Маськину жилось хорошо. Плюшевый Медведь купил небольшой, но милый домик, окружённый вековыми соснами.

Опять же, неуёмный мой читатель, поглаживая в кармане удостоверение офицера налоговой полиции, невинно поинтересуется, а на какие, собственно, шиши так далеко бродил бродильный аппарат Плюшевого Медведя? Ведь передвижение по планете нынче совсем недёшево и оплачиваться должно лютой валютой!

Отвечаю, удобно сложив в своём кармане пальцы в форме небезызвестной фигуры, в простонародье именуемой «дуля»: средства Плюшевый Медведь накопил в результате своего философского подхода к жизни, предшествовавшего незабываемой кухонной философии Плюшевого Медведя, упомянутой в первой книге про Маськина. Простые правила Плюшевого Медведя заключались в следующем:

1. Работа не волк, так что не поминайте лихом.

2. Нечего на рожу пенять, если экономика в упадке.

3. Лучше быть критиком, чем кретином; домовладельцем, чем съёмщиком; работодателем, чем работобрателем; отпетым, чем отпеваемым; симулянтом, чем больным; пофигистом, чем перфекционистом; колонистом, чем туземосбродом; этажеркой, чем половиком; пионером, чем дряхлым стариком, а кроме того, лучше хрумкать, чем хромать; гадить, чем гадать; мыслить, чем мычать и всё время уповать на лучшие времена.

Если вы, дорогой мой читатель, попробуете применить все эти принципы сразу, то и у вас более не будет денежных затруднений, порой весьма щекотливого свойства.

У Плюшевого Медведя в норвежском доме все предметы были какие-то надёжные. Не то чтобы массивные и громоздкие, как предвыборные обещания беспринципных лидеров, а именно надёжные, на века. Был у него большой сосновый письменный стол, уставленный всякими подаренными ему Маськиным безделушками, такими, как статуэтка хрустально честного медведя, небольшая фигурка мамонта на выпасе, большой компас, чтобы по нему быстро и эффективно находить дорогу к холодильнику. Было у Плюшевого Медведя надёжное, солидное рабочее кресло, а у Маськина была замечательная сосновая кухонька и целый ряд чуланов разной величины и назначения. На второй этаж вела крутая винтовая лестница, там располагались уютные спаленки, одна из которых имела выход на длинный дощатый балкон, откуда так славно можно было наблюдать заходящий огрызок яблочка – солнца, надкусанный ершистыми ветками елей и посылающий баюкающие вечерние лучи, как будто только для Маськина, нежно шепчущие: «Спокойной ночи, Маськин!».

У Маськина в Барвазании был настоящий друг по имени Барабуська. И зимой, и летом Барабуська одевался в красный костюмчик Санта Клауса с белой оторочкой, зелёный шарфик, красную вязаную шапочку с белой помпошкой и чёрные валенки очень милой формы. По виду Барабуська походил на Плюшевого Медведя, однако был гораздо мельче и жизнерадостнее.

Вообще, чем божья тварь меньшего размера, тем она веселее. Мне неведомо, отчего существует всемирный закон этой мелкой весёлости. Вот и мы, когда были меньше, казалось, веселились больше. Хотя некоторые могут заявить, что это вовсе неправда. Например, когда Тыркин был маленьким, он был совсем невесёлым, а как съел великана, то, хоть в размере и не увеличился, но зато стал веселиться каждый день. Стянет, бывало, у Маськина гребешочек и веселится. А Маськин строго так ему говорит: «Я знаю, Тыркин, что это ты гребешок слямзил», – а сам не сердится и тоже смеётся.

Барабуська сразу подружился с Тыркиным и даже завёл с ним какие-то дела. Вы думаете, по сбыту краденого? Вовсе нет! Они просто взялись за написание фундаментального труда «Философия спортивного тыренья».

Спортивное тыренье, то есть воровство не с целью наживы, а из спортивного интереса, в народе именуется клептоманией. Тот факт, что Тыркин был клептоманом, вовсе не делает его бесчестным или менее ценным для нашего общества. Это был, в какой-то мере, его простительный недостаток. Вред происходит не от тех, кто тырит из болезненной наклонности тянуть всё что ни попадя, а от тех, кто не умеет прощать другим их мучительные слабости, полируя человеческое общество, как крышку дорогого гроба.

Маськин умел прощать, и потому вокруг него всегда щебетали птички, возились в траве бурундучки, шастали по тропинкам муравьишки и всё вокруг жило и процветало, движимое вечным механизмом всемирного тыренья и прощения.

Именно так поступает и наш Господь Бог, создавший Маськина по образу и подобию своему, ибо абсолютная честность мертва, святость глупа, а совершенство вредно.

Поскольку у Господа Бога есть бесчисленное множество образов и подобий, то их хватит на всех – и на муравьишку, и на бурундучка, и на воробьишку, ворующего у вас хлебные крошки. Этих образов и подобий хватит и на вас, и на меня.

Барабуська тоже был создан по образу и подобию Божьему одной голландской игрушечной фабрикой, и едва к нему (вместе с пришитым к его попке ярлычком, содержащим инструкцию, как его нужно стирать и как за ним нужно ухаживать) явилось сознание, причём совсем не игрушечное, а полновесное, какое бывает, скажем, у какого-нибудь архиепископа или столяра, он засуетился и стал напряжённо искать своё собственное «я».

Есть игрушки с настоящим человеческим сознанием, в то время как существуют люди с сознанием совсем игрушечным и как бы пришитым к ним, как ярлычок, который можно так легко оторвать…

Барабуська осознавал себя Барабуськой и частенько принимался громогласно заявлять: «Я – Барабуська! Я – Барабуська! Я – Барабуська!»

Маськин встретил Барабуську в игрушечном магазине, ибо в Барвазании, в отличие от англоязычных стран, население признаёт, что в результате нехитрого ритуала оно вполне может иметь детей, и эти дети вполне могут иметь игрушки. Пуританская Брито-Великания отрицает факт деторождения и прячет своих детишек, как личинки насекомых, прочь с шумных улиц, долой с глаз. Поэтому там все дети с рождения взрослые, а взрослые, вырвавшись на свободу от своих родителей, всю жизнь играют в идиотские игры.

Есть страны, отрицающие детство как форму человеческого существования. А есть страны, которые отрицают право человека на молодость: не успел шнурки научиться завязывать – автомат в руки и вперёд. Есть страны, отрицающие зрелый возраст, убеждённые в том, что человек все свои зрелые годы должен провести работая, как заведённый, поглощая завтраки, как сомнамбула, сидя за баранкой в многочасовых пробках, делая бессмысленную, тягучую, как смола, удушливую, как дыхание пожарища, рутинную работу, возвращаясь домой, опять же в пробках, уже затемно, поглощая пластиковый ужин и проводя остаток дня, пялясь в экран ящика для идиотов.

Но страшнее всего страны, отрицающие старость, просто не предполагающие, что кто-то вообще должен до этой старости доживать. Старость – это бабушки с авоськами в очередях, льготная очередь в крематорий для ветеранов войны, длительное, морщинистое угасание бессмысленной жизни, перетекающей в бессмысленную смерть.

Барабуськи же все эти неприятности не касались. Он сразу был произведён весёлым типом неопределённого образа и был обнаружен висящим в грозди других, подобных ему барабусек, Маськиным.

Как мы выбираем того единственного или ту единственную? Просто надо очень хорошо слушать своё сердце, и маленький бог, селящийся в нём, обязательно сам подскажет: это он или это она. Правда, этого недостаточно. Мало просто полюбить друг друга – нужно нежно, в ладошках, пронести эту любовь, как мотылька, сквозь ураганные ветры судеб, сквозь дурные идеи, копошащиеся в наших головах, сквозь истошную усталость, приходящую к нам порой столь рано и уже не оставляющую нас до самого конца.

Барабуська понравился Маськину с первого взгляда, и он сразу пригласил его жить к себе в Барвазанский дом. Пришлось прихватить с собой и чёрного игрушечного кота в залихватской моряцкой тельняшке, потому что Барабуська твёрдо решил на нём жениться.

В нынешние времена у всех появилось множество удивительных свобод. Мужчинам можно жениться на мужчинах, женщинам на женщинах, а Барабуськам на чёрных котах.

Хотя я к лицам неординарной ориентации вроде бы сам не отношусь, я совершенно убеждён, что если всё происходит по обоюдному согласию, то можно жениться на табуретках, столовых ложках, лакированных ботинках, хрустальных вазах и даже на спичечных коробках, если таково желание брачующихся. И надо сказать, что это не ново. В позапрошлом веке женились на поместьях и дворянских титулах; в прошлом веке – на дачах и «Жигулях», а в нашем веке вот-вот измельчают до спичек и булавок. Представьте себе неравный брак: у него аж три коробка спичек, а у неё всего лишь одна ржавая булавка, и то ею халатик заколот. Иногда для брака уже не нужны люди. Вещи начинают брачеваться сами с собой.

А что? Вот вам свадебная церемония:

– Вы, Настольная Лампа, согласны взять в супруги Ночной Горшок?

– Да, – тихо мигает светом настольная лампа.

– А вы, Ночной Горшок, согласны взять в жёны Настольную Лампу?

– Да. Согласен, – стучит крышкой ночной горшок, и молодожёны отправляются в свадебное путешествие.

Итак, я не против неформальных браков; я против того, что бы их выпячивали настолько, что уже может показаться, будто нынче это самый обыденный вид семейных отношений и других не бывает.

Вообще-то настоящие проблемы и явления – это вовсе не то, что нам пытаются показать по ящику для идиотов, когда мы проводим своё волшебное свободное время между пластиковым обедом и зоной принятия важных решений, какие чувственные предпочтения мы должны иметь в своей спальне. Дело в том, что когда перед телеведущим встаёт вопрос, доложить в передаче о факте открытия новой библиотеки или о параде гомосексуалистов, то выбор, конечно же, падёт на парад. Вот и создаётся впечатление, что в той же мере, насколько в прошлом люди занимались чтением, теперь они занимаются однополой любовью. Да и парады эти… Я же не выхожу в голом виде на парад по поводу того, что я не гомосексуал? Гипертрофированность новомодных свобод происходит именно из-за непропорционального интереса средств массовой информации к этим вопросам.

А всё, что людям действительно нужно, – это оставить их в покое, чтобы они смогли решать свои интимные вопросы в стенах собственного дома, а не на площадях.

Вообще в подборе информации прячется обольстительный демон введения в заблуждения. Представьте себе сто разных фактов об одном человеке или явлении. А теперь отберите из них десять только в негативном ключе и десять только в позитивном. Вы получите два диаметрально противоположных образа. Не так ли?

Так что стоило бы оставить нас всех в покое с идиотскими передачами и взбалмошными статьями. И вообще, кипящая современность должна входить в наши дома обходительно, со стуком, а не врываться, как разъярённая ослица, сшибая с ног их невинных обитателей.

Маськин, хотя и не представлял из себя современность в чистом виде, однако был очень демократичен и отвёл Барабуське с чёрным котом отдельную спальную коробку с крышкой, по которой он всегда предупредительно стучал, когда нужно было идти пить чай или играть в китайские шахматы – единственное развлечение, имевшееся в барвазанском доме.

По совести говоря, Маськину достался от прежних хозяев совершенно допотопный чёрно-белый телевизор, который ловил всего одну программу, и когда бы Маськин его ни включал, на экране всё время бежал лыжник, что производило успокаивающий эффект на потенциальных телезрителей, однако особым разнообразием порадовать не могло.

Маськин поначалу включал телевизор, чтобы развлечь Плюшевого Медведя, но Плюшевый Медведь быстро уставал от одного только вида тяжело бегущего спортсмена, и телевизор приходилось выключать. Потом Маськин начал включать телевизор только для того, чтобы напоить лыжника горячим какао, за что лыжник Маськина сердечно благодарил, говоря по-норвежски: «Тузен такк!» – «большое спасибо», и, возвращая Маськину пустую кружку, продолжал бежать дальше.

«Тузен-пузен!» – весело передразнивал лыжника Маськин и отправлялся по своим масечным делам.

Как-то Маськин увидел этого же самого лыжника в телевизоре в магазине радио– и телетехники в Лилельхаммере, который был от Маськиной деревни довольно далеко.

«Э, куда забрался!» – подумал Маськин, но ничего не сказал. Ему было немного грустно, что лыжник теперь не в его телевизоре, а по Маськиному телевизору с тех пор показывали один снег…

Иногда вечерами Плюшевый Медведь садился к старенькому, но прилично сохранившемуся шведскому пианино, и начинал наигрывать весёлую песенку, сочинённую им без особого повода:

(Он уже тогда начинал подумывать о впадении в зимние спячки.)

Шушутка и Кашатка весело плясали, взявшись под ручки и крутясь на одном месте. А Маськин хлопал в ладошки. Ах, какое хорошее было время!

Но наступил день переезжать в Западную Сумасбродию. Дом пришлось продать, а барабашку Тыркина отправить багажом, потому что у него не было паспорта, ибо Лыкодрал и Дырдокур оказались злопамятными и не выдавали ему норвежский паспорт вот уже 900 лет.

По дорогое в Западную Сумасбродию друзья остановились в Лондоне. Барабуська внезапно повстречал маленькую серенькую английскую зайку по имени Кахабасечка, в которую немедленно влюбился без памяти и предложил ей свои лапу и сердце. Кахабасечка тоже полюбила Барабуську. Особенно ей приглянулись его красная шапочка с помпошкой и добрый нрав.

Однако Кахабасечке требовалось испросить согласия её родителей, и, заменив на чёрном коте свадебное платье обратно на тельняшку, Кохабасечку свадебно нарядили, и молодожёны отправились в родовое поместье невесты Кахабасс Холл в Широ-Йоркском графстве.

Маськин с лёгким сердцем благословил влюблённых, а чёрного кота угостил колбаской, которая вполне возместила ему обещанную Барабуськой семейную жизнь.

Коты вообще ко всему относятся довольно спокойно, позволяя себя любить и угощать вкуснятинами, всё-таки всегда сохраняя дистанцию. Таковым был, например, и норвежский кот Уливер, мохнатые представители породы которого проживали на скандинавском полуострове с незапамятных времён. Уливер жил сразу на три дома и посещал Маськина исключительно с целью полакомиться сливками, которыми Маськин его неизменно угощал.

Плюшевый Медведь в те времена недолюбливал зверей и птиц, и Маськин даже сочинил про него дружескую песенку:

Плюшевый Медведь совсем не обижался и даже весело смеялся.

Но довольно о прошлом. После того как домовой барабашка Тыркин, стыривший золотой ключелло от потайных тайнелл душ, чистосердечно поделился с обитателями Маськиного дома своей тыркобиографией, все немножко загрустили, потому что в конце своего рассказа Тыркин припомнил Барабуську.

Обитатели Маськиного дома любили в Барабуське практически всё – и как он топал маленькой ножкой, когда исполнял барабусечные танцы, и как смешно шмыгал носом, когда по ошибке вместо банки с вареньем заглядывал в банку с горчицей. Короче, всем было очень грустно, что с тех пор как молодожёны укатили испрашивать родительского благословления, от них не было ни слуху ни духу.

Можете себе представить всеобщую радость, когда буквально в тот же час на пороге Маськиного дома появился Барабуська собственной персоной с красавицей Кахабасечкой. Тыркин от радости даже стырил викингские сапожки у самого себя и потом весь день бегал по дому босиком, потому что от старости никогда не помнил, куда прятал натыренное.

Я вообще верю, что счастливые совпадения, которыми полнятся наши будни, являются несомненным знаком того, что наш мир управляется божественным провидением, а вовсе не является хаотическим колебанием какой-то вселенской мембраны, в которую нас заставляют поверить достопочтенные космологи, профессора кислых щей с большой дороги.

Например, давеча я страдал ужасными болями в таком районе спины, что как бы и спиной-то его более назвать невозможно, хотя, конечно, и ногой его пока не назовёшь. Короче, страдая болями, я стонал: «Сколько может продолжаться эта невыносимая боль?», и, не находя себе места, чтобы как-то отвлечься, распахнул первую попавшуюся книгу на совершенно случайной странице. Книга оказалась сборником латинских афоризмов, и первое изречение, на которое упал мой взгляд, гласило: «Si gravis brevis, Si longus levis» («Если боль мучительна, она не продолжительна, если продолжительна, то не мучительна»). От такой мудрости мне сразу полегчало. Ну как такое совпадение возможно?

И в нашем повествовании появление Барабуськи с Кахабасечкой как раз в тот самый момент, как о них вспомнил Тыркин, есть проявление одного из таких маленьких чудес, которыми полнится наш мир.

Не долго раскачиваясь, Барабуська подбил Тыркина и даже Плюшевого Медведя отправиться на охоту, хотя Плюшевый Медведь пытался остаться охотиться дома, но с Барабуськой этот номер не прошёл, и он вручил Плюшевому Медведю охотничий сачок. Тыркин вооружился мухобойкой, а Барабуська пошёл и вовсе без оружия, потому что зверей любил и никогда их не обижал.

Конечно же, взяли на охоту собак. Плюшевый Медведь взял Колбаскина, а Барабуська – привезённого с собой английского бассета Сосискина, который был ещё практически щенок и частенько наступал на собственные уши.

Пока охотники собирались, Кахабасечка с Маськиным и его тапками взялись печь блины. Первый блин они печь не стали, потому что опытные блинопекари отлично знают, что первый блин всегда комом, и начинают печь сразу со второго.

Блины пеклись быстро, поскольку Плюшевый Медведь ушёл на охоту и не поедал каждый испечённый блин по мере его готовности.

Наши охотники довольно быстро набрели на Жар-птицу, которую Сосискин ловко поймал за хвост.

Жар-птица взмолилась себя отпустить и пообещала исполнить каждому охотнику по одному желанию.

Тыркину первому дали загадать желание, потому что ему не терпелось ещё с утра чего-нибудь загадать, даже до того как поймали Жар-птицу. Сначала Тыркин хотел попросить, чтобы все вещички сами прибегали к нему в каморку, но потом, почесав правый рог своего викингского шлема, нахлобученного набекрень, передумал. Поскольку Тыркин испытывал удовольствие от самого процесса тыренья, ему стало скучно и даже немного грустно, когда он себе представил, что всё уже стырено и больше нет смысла жить. Тогда Тыркин пожелал миру мир, следуя своей норвежской национальной черте характера, заключающейся в остром миротворчестве в сочетании с тупой прижимистостью и являющейся основой здоровой скандинавской экономики, граничащей с банальной жадностью. Желание было немедленно исполнено. Миру был выдан мир, но мир, таким образом себя удвоив, не перестал воевать, однако. Ах, вот в чём дело! Всё дело в неудачном лозунге!

Следующим желание загадывал Барабуська. Сначала он хотел попросить велосипед, потому что был голландцем по происхождению, а все голландцы буквально рождаются в придачу с маленьким грудным велосипедиком. Носясь по своему исканаленному Амстердаму, его жители уподобляются летучим голландцам, и без велосипеда им никак нельзя. Однако Барабуська подумал, что это слишком эгоистическое желание, и попросил счастья для всех детей на свете. Его желание тоже было немедленно исполнено, но дети оказались совершенно бесправными, и их счастье у них тут же отобрали взрослые, пообещав сразу отдать, как только дети сделают уроки, но когда уроки были сделаны, то пришло время идти спать, а наутро взрослые решили, что дети ещё слишком маленькие, чтобы иметь собственное счастье, и спрятали его в коробку из-под обуви, засунув её на высоченный шкаф – мол, пускай подрастут. А когда дети выросли и открыли коробку, она оказалась пуста, потому что детское счастье хорошо только в детстве, а когда вырастаешь, нужно уже счастье взрослое, а его Барабуська у Жар-птицы не попросил.

Наконец пришла очередь Плюшевого Медведя загадывать желание, и он сразу же подумал об огромной миске пельменей, но потом внезапно решил своё желание подарить Маськину. Но поскольку желания Жар-птица выдавала только именные, то формулировать его пришлось на месте. Плюшевый Медведь заявил, что пусть сбудется первое же Маськино желание. На том Жар-птицу и отпустили, и отправились домой.

Тем временем Маськин с Кахабасечкой допекли блины и стали варить варенье из клубники, опрыскивая каждую ягодку коньячком из винного погребка Плюшевого Медведя, чтобы ягодки при варке не расползались, а оставались целенькими. Маськин очень серьёзно относился к процессу варки варенья и сосредоточенно молчал, пока перебирал и мыл ятоды, опрыскивал их и засыпал сахаром. Но как только ягоды начали давать сок, Маськин весело запел:

Вот Жар-птица первое желание и исполнила. Солнце пообещало быть практически всегда и светить Маськину лично, а всем другим по совместительству.

Глава 10

Маськин и первый снег

Именно в переменах, возможно, и заключается сокровенный смысл нашего земного существования. Оттого мы так фанатично преданы всему, что можно считать «первым», ибо первенство любого явления есть несомненный признак приближающейся новизны, в которой так нуждается всё живое…

Первая любовь, например, тоже в своём роде изменение. Вместо одних лишь глупостей и побрякушек в по-прежнему детствующей душе поселяется ещё один маленький любимый человечек! А сколько пронзительных и ноющих переживаний связано с утратой первой любви! Многие досадно упускают этот редкий, утерянный в спешке юности шанс, а потом мучаются и скучают, пытаясь возродить в своей зыбкой памяти те лёгкие колебания тоненьких струнок счастья, которые свойственны первой, ещё подчас невинной привязанности.