Маськин (№2) - Маськин зимой

Плюшевый Медведь планировал взвинтить цены на каше-медовом рынке, а потом распродать свои запасы исключительно по спекулятивным ценам, а на вырученные от этой каше-медовой афёры деньги наконец уже вдоволь приобрести себе каши и мёда, которые, впрочем, и так всегда были у Плюшевого Медведя в достаточных количествах. Плюшевому Медведю просто было приятно возиться в дебрях каше-медовой индустрии, только и всего. Хотя вам, дорогой мой читатель, я могу посоветовать вкладывать свои средства именно в кашу и мёд, причём съедать и то и другое незамедлительно. Поверьте, это самый надёжный способ вложения капитала в нашем неспокойном мире. Ибо съеденное вряд ли кто-нибудь сможет у вас отобрать, и даже если ему это удастся, я не уверен, останется ли он действительно доволен отобранным.

Плюшевый Медведь всё-таки очень любил своего друга Маськина и решил бросить ради него свои каше-медовые авантюры, тем более, что у него на загривке уже сидел каше-медовый картель, который всячески пытался воспрепятствовать плюшево-медвежьим планам на каше-медовое господство.

Так ли тяжёл выбор между карьерой и домашним уютом? Так ли действительно манят нас высоты профессионального успеха, что мы можем ради него отказаться от теплоты семейных уз, радости взаимного внимания и доброго ужина в кругу близких, в доску родных людей? Увы, пред этим выбором рано или поздно встаёт каждый, кто ступил на шаткую дорожку успеха, прогресса и стресса, которые неизменно сопутствуют любому деловому начинанию. Почему нервная среда карьеры столь неблагодатна для выращивания роз нежных чувств и сосредоточенного созерцательного спокойствия, которое может подарить нам здоровая, незлобная семейная обитель (что, кстати, тоже весьма редкое явление)? Так что же, так ли действительно тяжело выбрать между адом карьеры и райскими кущами родных пенат, или меж адом домашней тусклости и ярким светом блестящих карьер?

Только не говорите, что это дело вкуса, только не водите меня за нос, ибо я, кажется, подошёл к самому краю разрешения этого вечного вопроса выбора между тем и этим, и за тем краем находится не пропасть, а нечто, что можно положить на алтарь читательского внимания. Так дайте же мне собраться с мыслями, и сейчас я скажу то, что в последующие времена станет путеводной звездой для всех, повенчанных со своей работой и разлучённых со своей семьёй.

Итак, и то и другое можно вполне достойно сочетать, если только поднапрячь обсыпанные нафталином мозги. Большая часть любого труда состоит из рутины. Сам творческий импульс занимает немного времени и вовсе не обязательно должен лишать вас семейного счастья. Научитесь разделять рутинную работу с другими, и у вас всегда найдётся свободное время для чашки чая в кругу семьи. В большинстве случаев люди пропадают на работе не потому, что работа того требует, а оттого, что им просто не хочется возвращаться домой. Можно поверить, что какой-нибудь один год или даже несколько лет работа может требовать полной отдачи, но если человек привязан к дому, он всегда найдёт путь, как достигнуть компромисса. Конфликт между карьерой и семьёй есть надуманный миф, на самом деле это лишь конфликт внутри себя самого, только и всего.

Я вас разочаровал? Мне опять не удалось решить извечной проблемы? Ну что ж, не обессудьте. Вы можете обсудить возврат денег за книжку с продавцом книжного магазина, в котором вы имели несчастье её купить, только вряд ли он вернёт вам деньги, поскольку вы уже дочитали до сорок первой главы и явно запачкали несколько страниц либо кофе, либо соком неосторожно надкусанного персика, либо слезами умиления и смеха, что исключает возможность возврата книги, потому что она явно потеряла товарный вид и не может быть снова продана потенциальному читателю, впрочем, также обречённому на неминуемое разочарование. Ну а поскольку деньги вам уже не вернут, то я предлагаю дочитать книжку до конца, если у вас, конечно, нет дел поважнее, скажем, продвижение собственной карьеры!

Между тем любой успех является чрезвычайно бренным и скоропортящимся товаром, рано или поздно он блекнет, заляпанный пальцами завистливых окружающих. Вот и Маськино танго развлекало его самого до поры до времени, но теперь наскучило ему хуже горькой редьки, а редьку Маськин не любил, даже несмотря на своё чуть ли не религиозное вегетарианство.

Поверьте, что результаты не имеют значения, они либо в прошлом, либо в будущем, а мы всё равно заключены, словно провинившиеся узники, в каземате текущего момента, и никуда нам из этого карцера не выбраться, не деться, как ни стенай на его непроницаемые стены.

Стремясь к успеху, мы уподобляемся путникам в пустыне, преследующим зыбкие миражи. Чем ближе, нам кажется, мы приближаемся к своей цели, тем дальше она отодвигается от нас. Мы ставим себе в пример идолы прошлого, людей-глыбищ, вечных знаменитостей – Цезаря, Шекспира, Эйнштейна, кому кто больше нравится, не понимая, что этих людей-глыбищ никогда не существовало. Эти идолы не имеют ничего общего со своими прототипами, они являются плодом нашего общественного мифотворчества и столь же далеки от настоящих личностей, их породивших, как, возможно, мы далеки от того, чтобы понять этот самообман. Стремясь подражать этим идолам, мы понапрасну растрачиваем крупицы наших текущих моментов, того единственного, что представляют собой наши уже насквозь прокуренные жизни.

Также нет и злых несчастных дядей откуда-нибудь из захолустного Нью-Джерси, которые правят свой невесёлый конспирационный бал, пытаясь всех обмануть и посмеяться над обманутыми. Всё это дурные иллюзии, якобы за всем хорошим стоит кто-то, кого можно беспредельно восхвалять, а за всем плохим – серые личности сомнительного толка. В мире нет крайних, как нет края у самого мира, потому что он имеет счастье или несчастье являться нам во всей своей круглой и даже в некоторой степени шарообразной красе. Как Земля не имеет края, за который можно было бы зацепиться или с которого можно было бы упасть в ухающую бездну, так нет и крайних людей, на которых можно было бы вполне сконцентрировать своё почитание или ненависть. Люди перетекают друг в друга, постепенно принимая причудливые нечеловеческие формы, они становятся змеями и волшебными замками, они становятся кем угодно, только не крайними, чёткими прототипами добра или зла.

Бросьте бесплодные поиски высших и низших идеалов, обратитесь взором внутрь самих себя, и вы увидите, что на свете нет ничего такого, чего бы вы не нашли в себе самом, а во всей бесконечной Вселенной разных времён нет ничего такого, чего бы вы не нашли в текущем моменте. Обживайте текущий момент, ибо эта темница присуждена вам надолго, если не сказать навсегда, хотя и понятия «всегда» не существует, оно опять же теряется в бархатных складках ткани текущего момента, из которого сшит мешок нашего существования, в котором мы все послушно и смирно сидим.

Маськин, возможно, хотел забыться в танце, унестись на край естества, ритмично двигаясь под дерзкую музыку взвивающегося танго. Но всякая страсть, как и всё, что только может быть испытано с избыточным преувеличением, не может принести длительного отдохновения ни душе, ни её понурому носителю – телу. Всякое увлечение вредно, если оно чрезмерно, и поэтому Маськин с Плюшевым Медведем решили вернуться домой, ибо, как бы ни были хороши и привлекательны заморские гастроли, всему следует положить предел, ибо нет ничего настолько продолжительного, чтобы оно смогло растянуться больше, чем того позволяет и без того натянутая до предела резинка нашей жизни. Смотрите, не отпустите ненароком конец этой резинки, а то она обязательно не преминёт прилететь вам прямо в лоб!

Вернувшись домой, Маськин решил променять танго на манго, ибо этот фрукт, возможно, столь же экзотичен, но не требует ни особых усилий, ни шарканья ног по протёртому до полной сухости паркету. Манго, несколько неприличной овальной формы, дарит терпкое отдохновение от знойного танго, и от этого наверняка эти две экзотических ипостаси рифмуются без томного усилия со стороны даже начинающего поэта. Ах, манго, манго… Ах, танго, танго… Что может быть проще и неприхотливее этих блистательных строк!

Воротившись, Маськин с Плюшевым Медведем стали усиленно обживать текущий момент, кое-где привесили картинки, а где-то поставили вазочку с ромашками. Перестанем же и мы жить либо в нашем прошлом, либо в будущем, ибо всё, что нам дано, – это Маськино танго настоящего текущего неумолимого момента, который не перестанет течь до тех пор, пока мы сами не перестанем существовать!

Глава 42

Маськин антиурбанизм

Почему люди селятся в городах? Что привлекает их в этих трущобных муравейниках с потоками агрессивных автомобилей и толпами не менее агрессивных, холодных, как сельди, прохожих? Что заставляет их проводить свою жизнь в пробках и трястись в душном общественном транспорте? Одни говорят, что в городах есть работа, что в них теплятся очаги культуры, другие – что нигде, как именно в городах, можно от души развлечься и отдохнуть.

Но всё это не совсем так. Люди лукавят, называя все эти причины, и умалчивают главную, так сказать, основную причину их скучивания в городах. Вы догадались, какую? Всё дело в стадном чувстве!

Раз вон тот мужик тут поселился, то и я тут поселюсь, прямо напротив его двери, и буду маячить у него перед глазами, пока он не запустит в меня веником. Но законы и полиция запретили швыряться вениками, и так возникли города, где все должны уживаться со всеми, соприкасаясь буквально рукавами и даже локтями на каждом шагу, наступая друг другу на ступни и пятки, обутые в туфли и ботинки, стандартные, как будничная производственная явь мануфактур и сталелитейных заводов.

С одной стороны, стадность делает людей людьми. Мы – слабые, голые твари, или, по крайней мере, таковыми нас сделала ещё более изнеживающая цивилизация, – не можем сами себе ни пропитания добыть, ни кров возвести, обязательно нужна нам дорогостоящая помощь себе подобных.

Представьте, как хорошо было бы быть вольными медведями! Ничегошеньки, кроме самочки, тебе от своего биологического вида не надобно. Отделил себе побольше гектаров лесных угодий, обрычал других медведей – и ходи, прохаживайся всё лето, жир нагуливай. Такой свободы и независимости людскому роду и не снилось. А ведь вся разница между нами и медведями в том, что всё, что им нужно, – у них всегда при себе. Тёплая шуба растёт прямо из собственной кожи, острые ножи когтей и зубов – тоже всегда при себе. Ходи-броди, наслаждайся жизнью. Не нужно никаких приличий и правил хорошего тона, потому что вообще ни с кем, кроме добычи, общаться не нужно. А с добычей чего церемониться? Даже смешно, ей-богу: «Извините за беспокойство, не позволите ли вас съесть? Спасибо. Мням-мням». Бред. Вот поэтому у медведей и наблюдается такой непредсказуемый, вспыльчивый характер, потому что им просто не было необходимости культивировать в себе особые общественные повадки, свойственные более тесно общающимся со своими собратьями видам.

Вот медведи и не селятся в городах, не устраивают мировых войн, не загрязняют окружающую среду, не посылают космические корабли к Луне, Марсу и ещё куда подальше. Они не жгут на кострах Джордано Бруно и не организуют Освенцимов. Им и так всё хорошо и уютно. Берлогу отыскал и завалился в спячку – вот тебе и вся политика да экономика без падения курса акций, глубоких кризисов и финансовых афёр, являющихся их неотъемлемыми причинами и следствиями. Плюшевый Медведь хоть и был медведем в какой-то мере игрушечным, можно даже сказать понарошечным, всё-таки сохранял в себе эту гордую независимость своих грозных прототипов – бурых и чёрных медведей, гигантов гризли и даже жутких белых медведей, единственных представителей семейства медвежьих, планомерно и злонамеренно охотящихся на человека. Плюшевый Медведь, разумеется, ни на кого не охотился, но подспудно чувствовал в себе эту потенциальную разухабистую вольность, столь присущую всем медвежелапым и косостопым!

Необходимость собираться в толпы, а следовательно, и строить города является одновременно и благословением и проклятием человеческого рода. Фрейд, цитируя Лебона, указывает важный момент для суждения об индивиде, участвующем в массе. «Таким образом, становясь частицей организованной толпы, человек спускается на несколько ступеней ниже по лестнице цивилизации. В изолированном положении он, быть может, был бы культурным человеком; в толпе – это варвар, т. е. существо инстинктивное. У него обнаруживается склонность к произволу, буйству, свирепости, но также и к энтузиазму и героизму, свойственным первобытному человеку. Особенно характерно понижение интеллектуальной деятельности, претерпеваемое человеком благодаря причастности к массе».[57]

Не зря Шиллер, которого можно читать без словаря, только грызя при этом стаканы[58], писал:

Ieder, sieht man ihn einzeln, ist leidlich klug und verstandlich;

Sind sie in corpore, gleich wird euch ein Dummkopf daraus,

что в моём вольном переводе означает:

Всяк человек с собой наедине себя считает вдумчивым и мудрым;

Однако, затерявшийся в толпе, от этого становится безумным.

Рискуя утомить моего достопочтенного читателя бесконечными цитатами, осмелюсь всё же привести ещё некоторые подтверждения нашим рассуждениям. Читаем дальше у Лебона: «Масса импульсивна, изменчива, раздражительна. Ею руководит почти исключительно бессознательная сфера». А вот уже и Зигмунд Фрейд, стряхнув пепел со своей неизменной и в конце концов сведшей его в могилу сигары, вступает в наш разговор: «Импульсы, которым повинуется масса, могут быть, смотря по обстоятельствам, благородными или жестокими, героическими или трусливыми, но во всяком случае они настолько повелительны, что побеждают личное и даже инстинкт самосохранения. Масса ничего не делает преднамеренно. Если масса даже страстно чего-нибудь хочет, то всё-таки это продолжается недолго, она неспособна к длительному хотенью. Она не выносит никакой отсрочки между своим желанием и осуществлением его. У неё есть чувство всемогущества, для индивида в толпе исчезает понятие о невозможном».[59]

Конечно, города не представляют собой толпу в чистом виде, однако сохраняют многие её характеристики. Трудно сохранить свою независимую индивидуальность, всё время трясь боками о своих соплеменников. Тем, кто желает уберечь свою оригинальность, не следует селиться в городах. Ни Маськин, ни Плюшевый Медведь не желали расставаться со своей плюшево-масечной оригинальностью, и они на дух не переносили никаких авторитетов, а «жуткий, навязчивый характер массы, обнаруживающийся в её диких проявлениях, может быть по праву отнесён за счёт её происхождения от первобытной орды. Вождь массы всё ещё является первобытным отцом, которого продолжают бояться; масса всё ещё хочет, чтобы ею управляла неограниченная власть; она страстно жаждет авторитета»[60].

Не спорю, первобытному Маськину, возможно, и понравилось бы тереться в толпе таких же первобытных маськиных, но Маськин, с которым мы имеем дело, был маськиным культурным и живущим, как уже отмечалось, оседлым, хоть и натуральным хозяйством, а потому отошедшим от первобытных импульсов настолько далеко, что он уже мог трезво посмотреть на них со стороны и ужаснуться.

Таким образом, антиурбанизм Маськина имел корни в его оригинальности. Как-то, ещё до своего отбытия, спящий на Маськиной кухне Гипнотизёр предложил сквозь сон провести тест на оригинальность, причём он скрыл, что это тест именно на оригинальность, чтобы испытуемый специально не оригинальничал. Он назвал это «просто тест». Первым вызвался Плюшевый Медведь, потому что он любил всякие головоломки и, если вы помните, в своё время помог разгадать Маськину послание с указанием, где взять дармовые яблоки, зашифрованное в первой тысяче знаков числа «пи».

Гипнотизёр взял листок бумаги и начертил на нём круг. Затем он попросил Плюшевого Медведя поставить точку, где ему захочется. Плюшевый Медведь вдумчиво наслюнявил карандаш и поставил жирную точку на обоях, в большом отдалении от листка Гипнотизёра. От такого неожиданного результата теста Гипнотизёр тогда чуть было не проснулся. Тест строился на том, что чем ближе к центру круга испытуемый поставит точку, тем менее он оригинален. Самые оригинальные испытуемые ставили точку вне круга, но всё-таки на листочке бумаги, но чтобы вот так, запросто, соригинальничать и намалевать точку вообще на обоях – такого Гипнотизёр ещё не встречал. Не делясь своими размышлениями насчёт результатов теста, чтобы не нарушать чистоту эксперимента, Гипнотизёр предложил выполнить то же задание Шушутке, который неожиданно ответил, что он лучше покажет фокус и пройдёт сквозь лист этой бумаги. Не дожидаясь согласия, Шушутка изрезал листочек таким образом, что умудрился продеть себя через него[61]. После такой операции продолжение эксперимента стало невозможным, потому что другого листочка спящему Гипнотизёру Маськин выдать не пожелал, сказав, что пусть, мол, раньше проснётся, а потом и портит бумагу. А то не напасёшься лесов на этих гипнотизёров. Маськин очень любил леса и старался экономить бумагу, чтобы их меньше вырубали (чего нельзя сказать о вашем скромном авторе, который переводит бумагу, невзирая на приносимый им вред лесным угодьям – зелёным лёгким нашей прокуренной планеты). Маськин подумал про себя, что он бы поставил точку на лбу у Гипнотизёра. Во-первых, он ему порядком надоел с его сонными фокусами, а во-вторых, ему казалось, что таким образом он будет больше походить на индийского факира, а спящего факира у Маськина на кухне никогда ещё не было, и ему очень хотелось попробовать, как бы это было – иметь такую факирскую личность под рукой.

Из своего теста Гипнотизёр вывел, что испытуемые слишком оригинальны на его вкус, и впал в ещё более глубокую спячку. Так жителям Маськиного дома стало ясно, что они страдают крайней степенью оригинальности, и видимо, именно поэтому не любят жизнь в городах.

Вы, дорогой мой читатель, никогда не задумывались, а что же в действительности представляет из себя Маськин? Давайте заглянем в словарь Даля. Вы скажете, такого слова там нет? Ну, если там есть даже слово «чебурашка», означающее «ванька-встанька, куколка, которая, как ни кинь её, сама встаёт на ноги»[62]: его можно найти где-то между статьёй о «чашковом дереве»[63] и «чеверичка», то и слово «маськин» там можно отыскать.…

Итак, Даль пишет о Маськине следующее: «не лишённый оригинальности, жизнерадостный житель, стремящийся жить натуральным хозяйством, никому не мешая, варящий компот и переживающий за все проблемы мира»[64]. Нам ли спорить с великим Далем? Согласно его очень точному определению, Маськин просто обязан стремиться проживать в сельской или даже лесистой местности.

Хотя позвольте всё же отметить, что в городах есть много неизбывного пленительного шарма. Как же можно забыть плывущие над Невой дворцы и гордые башни Кремля, бой часов Биг Бэна и шум нью-йоркского метрополитена, химеры собора Нотр Дам и каналы Амстердама, улочки старого Стокгольма и зелёные крыши Копенгагена, стенающую Стену Плача Иерусалима и не менее рыдающие улицы Тель-Авива? Но все эти шармы и кармы не имеют никакого отношения к вопросу, где селиться. Я, например, проведя почти десятилетие в Иерусалиме, бывал в самых его достопримечательных местах, может быть, раза два, не больше, и то был рад каждый раз, что унёс оттуда ноги живым.[65]

Как бы ни были прекрасны некоторые города, они всё же смотрятся как плесень или опухоль на здоровом теле Земли, особенно если посмотреть на них не с высоты птичьего полёта, откуда они прекрасны, а с высоты полёта спутника, откуда они именно такой канцерогенной плесенью и видятся.

Конечно же, нельзя отрицать, что жизнь в городах представляется с первого взгляда более удобной благодаря технологическому прогрессу, хотя, в сущности, это всего лишь иллюзия, поскольку тот же самый прогресс позволяет устроиться с тем же удобством и вне пределов душных городов.

Вообще, отчего люди уделяют столько внимания созданию самодостаточных жилых модулей для существования на Луне и Марсе, в то время как ничего не делается для разработки подобных модулей для жизни на Земле, что было бы гораздо проще и уж точно полезнее? Почему не создать дешёвые, экологически чистые дома с приусадебными хозяйствами, в которых большая часть всего необходимого человеку создавалась бы на местном уровне, не требуя тянуть длиннющие коммуникации и автотрассы, а то немногое, что невозможно произвести на месте, доставлялось бы по воздуху? Тогда люди, связанные новейшими возможностями беспроволочного Интернета, могли бы заселять огромные пространства ныне пустой и никчёмной земли…

Пустые фантазии, скажете вы. В том-то и дело, что для современной цивилизации все эти футуристические выкладки являются именно бесплодными фантазиями, потому что, как это ни парадоксально, скорее не технический прогресс формирует общественное сознание, а само общественное сознание решает, в какой форме оно желало бы наслаждаться достижениями технического прогресса.

Римлянам было знакомо устройство паровой машины, но они использовали её лишь как игрушку. Просто само общество, избалованное рабским трудом, не могло и подумать о том прогрессе, к которому могла бы привести индустриализация Римской империи. Мануфактуры, паровозы и пароходы могли возникнуть уже тогда, на заре тёмной Западной Европы. Не было ничего такого, что не позволяло вступить напрямик из начала первого тысячелетия нашей эры в конец второго тысячилетия без тёмных веков и средневекового мракобесия. Кто помешал? Кто запретил? Самодовольное общественное сознание, застрявшее на своих античных богах и рабах. Именно это самое самолюбование в сочетании с использованием токсичного свинца для производства посуды и погубило Римскую империю, а не орды диких варваров. Варвары всегда окружали Рим, но сломили его только тогда, когда он разрушил себя изнутри.

Так же и в наше время мы можем ощущать инерцию общественного сознания. Именно она тормозит наше движение в будущее, именно она не позволяет нам взглянуть протёртыми отрезвевшими глазами на наш мир и попытаться отыскать лучшие решения для вековечных проблем. Необходимо постоянно пересматривать старые подходы в свете новых свершений. Иначе мы неминуемо зачахнем, как самодовольная Римская империя, и всё придётся начинать сначала, как водится, с тёмных веков.

Когда-то Маркс напару с Энгельсом утверждали, что индустриализация поможет вывести людей из тупизны сельской жизни. Маськин же утверждал, что пришло время вывести людей обратно – из тупости современных городов на простор неосвоенных земель, туда, где близость человеческих тел не будет больше провоцировать агрессии и пренебрежения к ближнему.

Всё дело в замкнутых кругах закоснелого образа мыслей. Даже простой одуванчик является более совершенным объектом этого мира, чем человек, ибо он черпает энергию напрямую от солнца, с помощью банального фотосинтеза, и более того, в процессе её утилизации производит не всякую гадость, а питательные вещества и чистый кислород! Отчего одуванчик может, а мы нет? Что же мы, менее интеллигентны, чем простой одуванчик?

Всё оттого, что на свете человеческие дела делаются абы как, тяп-ляп, а там видно будет. А это нехорошо, и ничем хорошим закончиться не может.

Глава 43

Маськин – винодел

История одурманивания имеет длинные корни. Они, шарахаясь и переплетаясь, ползут туда, в глубины доисторических оргий, где единственным отдохновением первобытной души был какой-нибудь дурманящий плод или перебродившие остатки бросового фруктово-ягодного яства. Несчастные наши предки нюхали, курили, жевали, втирали, глотали и, наконец, пили всякую горькость и мерзость, лишь бы хоть как-то забыться, отвлечься, развеяться, побороть свою упрямую трезвую природу.

Странно, что всемилостивый Господь Бог так жестоко поступил с человеческими тварями, отпустив их шляться по бренной земле без наркоза. Что же, Он это сделал для того, чтобы мы больше мучались, чтобы знали в следующий раз, как у Него яблоки в саду воровать?

Ну, так я вам скажу, что человечеству уже давно эти фруктовые фантазии Адама и Евы поперёк горла встали. Что им не сиделось в этом райском саду? Сказали ведь: не трогайте яблок, так нет, они на тебе, специально Бога разозлили, а Он до сих пор остыть не может, вот какой вспыльчивый, бедненький.

Кстати, люди не пробовали извиниться? По-моему, нет. Обычно в молитвах всё больше просят либо благодарят. А всё, что нужно – это просто, по-человечески, извиниться. Люди ведь всегда чего-нибудь учудят, а потом извинятся – и им всё прощают со слезами умиления на глазах. А я предлагаю новую молитву, можно сказать, действительно новаторского типа, молитву извинительную:

Уважаемый Господи, Боже наш,

Прости нашего придурка Адама

И его истеричную чувиху Еву,

За то, что они у тебя эти яблоки стырили!

Кто же знал, что Ты такой обидчивый…

Кто же знал, что тебе это будет внапряг!

Это всё он, злобный пресмыкающийся, попутал.

Клянёмся, что больше не будем воровать яблок.

Вот те крест! Век землю жрать!

Пусти, нас, Боженька, пожалуйста, обратно в Рай,

Без очереди и без конкурса!

А главное, без Страшного Суда!

А то, если даже ты на этом суде

Признаешь нас невиновными,

Мы всё равно за время процесса

Разоримся на адвокатов!

Пусти нас, пожалуйста, обратно в Рай погреться,

А то тут, на земле, так холодно и неудобно…

А адвокатов в рай не пускай!

Думаете, не сжалится? А вы попробуйте. Попытка не пытка. Ну а пока мы будем ждать из небесных сфер ответа на наши мольбы нового толка, на этой холодной и неудобной земле нужно будет что-то придумывать, как-то устраиваться.

Сам Маськин не злоупотреблял вином, но его Плюшевый Медведь мог изредка хряпнуть, ну, я имею в виду жахнуть чуть-чуть, ну исключительно для поддержания плюшевости. А раз так, то Маськину приходилось самому делать домашнее вино, а то иначе пришлось бы его покупать в банальном винном магазине, что резко противоречило натуральному характеру Маськиного хозяйства.

В своё время, расточив запасы ликёров и настоек на попытку оттаять свой двор, Маськин серьёзно истощил содержимое винного погребка Плюшевого Медведя.

Если вы помните, все крепкие напитки были пролиты на упрямый снежный покров Маськиного двора, и в погребке оставались только лёгкие некреплёные вина, и то в весьма ограниченных количествах.

Самыми известными сортами Маськиного домашнего вина были «Лё Шато дю Маськи «Лё Ва дю Пэлюш» («Плюшевое вино»). Они все были довольно сладкими и скорее смахивали на шабатнее вино, чем на именитую французскую кислятину. Причём все бутылки были минимум по двести лет выдержки! Вы спросите, как такое возможно? Очень просто.

Маськин залазил в свою стиральную машину, переделанную Эйнштейкиным в машину времени, и легко состаривал вино до желаемого возраста, собирая виноград в старые времена и ставя там вино, а в нашем времени его откупоривая.

Как-то, допив последнюю бутылочку «Лё Ва дю Пэлюш» урожая 1807 года времён первой французской империи под чутким руководством Наполеона Карловича[66], Плюшевый Медведь загрустил. Маськин понимал, что весной урожая винограда не соберёшь, даже если отправиться в стародавние времена, потому что, хотя его машина времени и могла путешествовать в какие угодно эпохи, но не обладала точной настройкой и всюду появлялась в один и тот же день года. Скажем, если Маськин отправлялся из своего времени первого апреля, то и попадал в чужое время тоже первого апреля, а ни в какой другой день, и ему приходилось повсюду рассказывать одну и ту же первоапрельскую байку, что он якобы прибыл из будущего, но ему никто, разумеется, не верил, потому что первого апреля какой дурак поверит правде?

Тогда Маськин решил поэксперементировать с другими видами вин. Сначала он попытался изготовить вино из напрасных надежд. Весенняя погода обычно приносит богатый урожай этих, собираемых незрелыми, ягод. Маськин сложил все напрасные надежды в большую крынку и, сняв тапки и помыв ноги, по старинке стал давить напрасные надежды голыми ступнями. Потом он добавил немного сахара, изготовленного из весенних грёз, и оставил вино бродить. К сожалению, напрасные надежды оказались слишком напрасными и убрели в неизвестном направлении, подгоняемые процессом брожения, проистекающим от ветреных весенних грёз.

Тогда Маськин решил попробовать изготовить вино из сладких воспоминаний. Он долго искал их плоды, но не нашёл, потому что, к его вящему удивлению, сладкие воспоминания оказались бесплодными.

Тогда Маськин решил сделать вино из серых будней, тем более, что они-то были всегда под рукой, но получившийся напиток так горчил, что Плюшевый Медведь пить его отказался.

Не преуспев в виноделии, основанном на эфемерных субстанциях, Маськин решил посоветоваться со своими тапками. На выручку сразу пришёл Левый Маськин тапок, который в своё время, как и многие левые, лечился от алкоголизма и знал наизусть не менее четырёхсот рецептов алкогольных напитков – почти как Остап Бендер. Следуя совету своего Левого тапка, Маськин попытался сделать вино из кленового сиропа, но что-то ему помешало.