Глава 32

Маськин и Сосулька

Стоило Маськину вернуться с Кубы, как всё в его дворе начало таять и капать. Оттепель наступила столь внезапно, что Маськин даже не успел опомниться. Конечно, он был рад весеннему теплу, но с оттепелью пришли и новые заботы.

Сначала у Маськина, как водится, затопило погреб. С тех пор как Маськин строил и снова закапывал свой бассейн обратно[39], его погреб стало постоянно затапливать по любому маломальскому поводу. Дело в том, что это только номинально кажется, что если заплатить за какую-то работу или товар, то тут же все проблемы и решатся. Вовсе нет. Тут-то они обычно только и начинаются…

– Ах, поедем отдыхать в Крым, – говорит супруга инженеру из Петербурга, и, казалось бы, что такого особенного в этом обычном супружеском требовании… Это раньше супружеский долг включал в себя нечто более интимное и не обсуждаемое на публике. Теперь на публике можно обсуждать всё, кроме самой публики. И если супруга максимум может наставить рога, то современная публика вполне может их обломать. А поверьте, даже будучи законченным рогоносцем, как-то не хочется, чтобы вам обломали рога. Так что долг супруга нынче прост: раз в году заплатишь деньги за путёвку, оплатишь авиабилет, и на целый месяц – всё в ажуре, никаких проблем… Увы, всё вовсе не так. Этот месяц пройдёт в бесконечных проблемах и неудобствах, которые набрасываются на нас, стоит нам шагнуть за порог нашего дома, и винить в них будет некого, потому что до инженера с супругой эти проблемы дойдут уже в десятом поколении своей проблемоносной эволюции.

Есть люди, которые живут и работают так, что на них тошно смотреть, хотя, в общем, всё в их жизни вполне обычно, законно, и ничего с ними не поделаешь, приходиться сосуществовать. Так вот, таких людей, которым в детстве то ли не додали внимания, то ли переотвесили тумаков, ничем не проймёшь, и их лень и тупоумие приходится расхлёбывать другим. И хотя человечество в целом сохраняет свою суммарную нейтральность, отдельные индивидуумы могут доставлять весьма много беспокойства своим ближним и дальним…

Господь Бог ежедневно взирает на человечество и, надо полагать, что в общих чертах оно Ему нравится. (Если у вас возникло желание с этим поспорить, на досуге перечитайте в Библии, что Он делал, когда оно Ему не нравилось… Только не читайте на ночь, а то потом будете дурно спать.) Я не верю, что Бог обязан вникать в детали на уровне отсутствия туалетной бумаги в общественном туалете. Проблемы же этой мелковредной естественности приходится расхлёбывать простым, ни в чём не повинным людям, вот таким, как этот несчастный инженер, который после месяца мытарств на юге не долетит до родного города, потому что, скажем, из-за банальной экономии горючего пилоту будет велено не обходить грозовой фронт над Украиной… Хлобысь молнией по самолёту – и кончились суды-пересуды… Спасайся кто может! В том-то и дело, что никто не сможет… Тоже мне, задали задачу: пойди спасись, падая с десятикилометровой высоты в горящем самолёте. И самое страшное, что никто не виноват, а были бы виноватые, так ещё страшнее, потому что у них теперь своя трагедия, и ещё не известно, что лучше – оказаться в этом злосчастном самолёте или в диспетчерской неправильно его направить и потом весь остаток жизни носить этот досадный просчёт в сердце, который, как бы человек ни был глуп или хамоват, всё равно рано или поздно проест его сердце наскрозь, наскрозь! Спасайтесь кто может, от таких горе-людей! Держитесь от них подальше, если можете… В том-то и дело, что никто не сможет… Ведь подчас мы сами – такие люди! Тоже мне, задали задачу: пойди, спасись от самого себя!

Маськин же был индивидуумом другого плана, весьма вдумчивым и положительным, хотя тоже, конечно, не без недостатков. Однако он, обойдясь без жертв, с большой эффективностью произвёл спасение на водах и вызволил своих мышек из затопленного подвала, срочно изготовив им специальные миниатюрные спасательные круги из пластмассовых крышечек. Далее он отсосал воду насосом, снятым напрокат в близлежащем городе, и тем самым решил проблему до следующего сильного дождя.

Что Маськин только с этой проблемой ни делал – подвал всё равно тёк. Чего там строительный подрядчик намудрил, одному Богу известно, а Он, как уже отмечалось, такими мелочами без особой надобности не занимается. Его интересуют потопы иного масштаба…

Сначала Маськин стал рыть отводные канавы, но они переполнялись, и подвал всё равно затопляло. Тогда он стал строить дополнительные навесы, но каждый новый навес недостаточно нависал над старым, который ранее показал себя как малоэффективный.

Пришлось Маськину каждый раз воду из погреба отсасывать. Сначала он пытался приспособить слоника Носопыркина для откачивания воды, однако носопырка слоника быстро устала, и Маськин, сжалившись над ним, решил прибегнуть к помощи техники. Дело в том, что слоны вообще не любят подолгу работать. В Индии давно известно, что совершенно невозможно заставить слона работать больше трёх часов в день. Далее он просто бросает всё, что у него в хоботе, на землю и уходит пастись, и с этим индийцам приходится мириться испокон веков. Возможно, именно с этим связаны отсталость и запущенность, встречающаяся в странах, где население полагается на слоновый труд.

Вот в странах, где люди обзавелись слоновой кожей, дела обстоят гораздо лучше. Толстокожие дельцы работают практически круглосуточно и поэтому у них никогда не заливает погребов, потому что они своими превентивными мерами так достали всех, в том числе и погоду, что с ними давно уже никто не хочет связываться.

Вот и не знаешь, то ли пахать на слонах, то ли пахать на слонов. И в том и в другом случае простому человеку приходится несладко…

Новой заботой Маськина, возникшей в результате оттепели, стала та самая Сосулька, которую он приделывал обратно к крыше в самом начале зимы. Маськин за зимние месяцы очень к ней привык, и они давно сдружились. Выходя во двор, Маськин всегда с Сосулькой здоровался, и она отвечала ему взаимностью, весело поблёскивая на солнце. Однако теперь на Сосульку стало страшно смотреть. С неё сочилась вода, и она таяла на глазах. Вот-вот, не ровён час, Сосулька могла сорваться с крыши и разбиться вдребезги. Маськин не мог допустить такой несправедливости и полез на лестницу спасать свою Сосульку. Подвёрнутая на Кубе ножка Маськина всё ещё болела, но он уже мог на неё наступать и даже акробатничать на стремянке.

Сначала Маськин покрепче прикрепил Сосульку к крыше пластырем и стал обдувать её опахалом, чтобы ей не было так уж жарко. Однако он чувствовал, что эти меры временные и что необходимо предпринять что-нибудь по-настоящему решительное. Тогда Маськин решился срезать Сосульку и аккуратно спустить на землю. Он подстелил ей свежего снежку из сугроба, и Сосулька некоторое время пролежала комфортно и почти не охая. Однако солнце припекало всё сильнее, и Маськину пришлось перевести Сосульку в свой холодильник, предварительно достав оттуда кастрюли с недоеденной едой. Еду охотно доел спящий Гипнотизёр, но новую пищу Маськин стал готовить в гораздо более ограниченном количестве – на один раз, чтобы меньше пользоваться занятым Сосулькой холодильником. Естественно, Маськиным домочадцам, большинство из которых были не дураки покушать, это понравиться не могло. Как Маськина ни уговаривали, что его действия напрасны, что сохранять Сосульку в холодильнике всё лето – это безумие даже в масштабах Маськиного дома, который, в общем, закрывал глаза на самые разнообразные выкрутасы его жителей, – ничего не действовало. Маськин, известный своей исключительной упрямостью, перетекающей в похвальную целеустремлённость (в зависимости от точки наблюдения), твёрдо решил, что он не уступит свою дорогую Сосульку, что друзей не бросают в беде, чего бы ни стоило их спасение, и что он будет сохранять Сосульку в холодильнике до будущей зимы вопреки всякому здравому смыслу и даже вопреки обжористым интересам жителей Маськиного дома, которые весьма рассчитывали на свободное пространство в холодильнике, где Маськин мог бы хранить свои обворожительные двухдневные похлёбки и восхитительные трёхдневные супы, которые со временем становились только вкуснее. Вообще, вот, например крокодил, ест раз в неделю, и его закуски, прежде чем попасть на крокодилий стол, могут прождать до семи дней.

Маськин Левый тапок, сам начавший напоминать тапочного крокодила, с трудом оправившись от ужасов своей касторной пересылки по почте, вдруг заявил Маськину, что всему есть предел и что эдакий гуманизм (переходящий в сосулизм) по отношению к Сосульке в ущерб всякому благоразумию, – это уже слишком. Маськину даже показалось, что если бы у Левого Маськиного тапка были бы ручки, то он обязательно покрутил бы пальцем у виска, чтобы наглядно показать Маськину, насколько тот свихнулся.

Правый Маськин тапок был более умеренным в своих высказываниях, однако тоже действия Маськина не одобрял. Дело в том, что оба Маськиных тапка давно износились и живо интересовались питанием в доме Маськина, потому что всё время просили есть. Именно поэтому в некоторых жестоких домах люди выбрасывают износившуюся, «просящую каши» обувь исключительно из экономии пищевых ресурсов.

– Что же это получается? Позвольте задать риторический вопрос, – вопрошал Маськин Правый тапок. – Маськин, ты пытаешься встать на дороге у природы вещей, нарушить их естественный ход, застопорить круговорот воды в природе! Что же это, Маськин, ты теперь стал сосулелюбом? Даже если так, всё равно сопротивляться закономерным изменениям не только бесполезно, но и опасно!

– Это всё здесь ни при чём, – решительно заявил Маськин, заслоняя собой дверцу холодильника от надоедливого Плюшевого Медведя, который имел привычку раскрывать холодильник и подолгу смотреть внутрь. Плюшевый Медведь утверждал, что он таким образом медитирует и что в этом заключается один из основных элементов хатки[40] -йоги, на которую Плюшевый Медведь был особенно падок. Да-да, представьте себе, он был падкий на хатки! Медведь считал, что если у йога есть своя хатка, то почему у него не может быть своей, медвежьей, и в качестве потенциальной хатки присматривал себе холодильник. Во-первых, там было прохладно, а Плюшевый Медведь, как вы помните, прохладу любил и уважал, а во-вторых, там было много провианта, который, по мнению Плюшевого Медведя, просто должен был находиться в хатке любого йога. А иначе отчего же йоги такие худые? Раз они ничего не едят, значит, у них должно много чего оставаться после обеда, и Плюшевый Медведь всегда тайно мечтал набрести на такую хатку йога, где полно всякой вкусной всячины. Всячину Плюшевый Медведь очень любил в любом виде: жареную, пареную и даже в сахаре[41]. Он всегда наедался всякой всячиной, пока у него не разбаливался животик и Маськину не приходилось оказывать ему первую помощь, подходящую для всех плюшевых медведей, – гладить по животику и активировать музыкальный механизм под названием «пукалка».

– Ни при чём тут всё это, – повторил Маськин, обращаясь уже к обоим своим тапкам, убедившись, что Плюшевый Медведь отчалил производить дополнительные замеры усосанности своей лапы. – Я не предаю друзей. Я люблю эту Сосульку и ни за что не брошу её в беде. И не бросил бы её, даже если б не любил. Мы всю зиму любовались её блеском, а теперь дать ей растаять без следа, равнодушно наблюдая, как безжалостное солнце испаряет из неё последние капли её леденистой сути? Нет, я плевать хотел на законы природы. На то мы и не скалы бездушные, мы обязаны добавлять к этим гибельным законам что-то своё, пусть безнадёжно нерациональное, пусть сумасшедшее с точки зрения бесчувственных скал. Я стоял и буду стоять на защите всех немощных и подыхающих, я выхожу эту Сосульку, как щеночка, как маленькую несчастную кошечку, как покусанного зайчика, наконец. Для меня нет разницы, и мне плевать, что черстводушая царица Природа слепо лупит несчастных тварей своим смертельным скипетром. Я встану на её дороге и противопоставлю ей нечто, что сильнее самой природы.

– И что же это сильнее самой Природы, позвольте полюбопытствовать? – нахально встрял уже почти проснувшийся, но по-прежнему вечно что-то жующий Гипнотизёр.

– Сострадание, милостивый государь, да, именно сострадание, – столь же высокопарно, в тон ему, заявил Маськин, и Гипнотизёр немедленно впал обратно в спячку от греха подальше.

– Но это же противоречит разуму! – заявил Левый Маськин тапок.

– Ну и что? – заупрямился Маськин. – Возможно, твоему левотапочному разуму это и противоречит, но я верю, что кроме наших низменных умишек на свете есть и высший разум, который сам проникнут милосердием…

– Это Бог, что ли? – не унимался Левый Маськин тапок.

– А хотя бы и Бог, что с того? Что, нельзя? – насупился Маськин.

– Ну, почему нельзя, можно… Я просто уточнил-с, – заехидничал Левый Маськин тапок, который сам был атеистом до религиозности.

– Посмотри, сколько на свете беспомощных жалких существ: мелкие детишки, детёнышы, птенчики… Всем им Господь дал шанс вдохнуть воздух этого мира, на краткий миг открыть подслеповатые глазки и увидеть шелестящую траву, голубое небо, почувствовать свежий ветерок… И мы, у кого есть силы, должны сделать всё, чтобы эти твари Божьи укрепились, поправились, совершили невозможное, из отъявленных нежильцов на этом свете превратились в здоровых, весёлых и упитанных пузотёров!

– Я никогда не рассматривал Сосульку в качестве пузотёра, – снова встрял Гипнотизёр Федя. – Вот меня нередко так называют: Гипнотизёр-пузотёр… Ещё говорят: «Брысь со сцены, гнида…» Но я-то другое дело! Сосулька ведь предмет неодушевлённый… Вы взялись бы ещё сосульки спасать… Хотя, впрочем, речь именно и идёт о сосульках… – сам себя запутал Фёдор и от этого снова впал в беспокойное беспамятство, слегка отдающее умеренной бредятинкой.

– А я считаю, что сострадание, – это лучшее, чего достигло человечество. Не случайно Иисус учил не основам электронной техники и ядерной физики. Он учил состраданию к ближнему, а в наш электронный век ближним становится даже самый-самый дальний! – совершенно серьёзно промолвил Маськин и, открыв холодильник, стал заботливо кормить Сосульку мороженым с ложечки, что являлось для неё наинеобходимейшим лекарством.

– И не скучно тебе возиться со всем этим? – спросил Маськина барабашка Тыркин, который случайно забрёл на кухню в дневное время и в качестве кандидатки на стыривание приглядел Маськину ложку, которой тот кормил Сосульку мороженым. – Ты хоть отдаёшь себе отчёт, сколько народу эти сосульки погубили? Тяп по башке – и нет человека! Во как! Вы думаете, отчего это я свой викингский шлем даже дома не снимаю? Боюсь, что сосулькой по башке огреет. У нас в Норвегии мало кто неушибленный остался… Всем припечатало. Несправедливо это – так с этими убийцами возиться.

– А сострадание и есть высшая справедливость. А то, что происходит с убийственными сосульками, то, поверь, когда сосулька пускается в свой гибельный полёт, то и для неё этот полёт – последний, – заявил Маськин.

– Так что же нам теперь, террористов-самоубийц тоже нежить и холить? Они ведь бросаются на нас, как сосульки, убивая себя и нас в последнем полёте… – поправил на носу очки Правый Маськин тапок.

– Террористами не рождаются, – твёрдо сказал Маськин. – Я никогда не видел семимесячного голопуза – прирождённого террориста. Они взрывают себя от недостатка внимания и сострадания, а вовсе не оттого, что у них некая врождённая потребность убивать себя и нас. Дайте мне любого будущего террориста, поселите его в детстве к нам, в масечную среду, разорвите его гибельные связи с серыми безжалостными кардиналами, которые используют недостаток сострадания к молодым как механизм наёма убийц. Я уверяю вас, у нас в доме не вырастет террорист…

– А как же кот Эль-Бандидо? – внезапно заговорил золотой кот Лисик. – Он что же, не террорист? Он что же, не у нас дома воспитывался? Вспомни его подвиги на острове Лос-Паганос!

– Исключение только подтверждает правило, – не растерялся Маськин, но ему показалось, что он так никого и не убедил…

Глава 33

Маськино утрирование

Я без излишних промедлений имею честь доложить, что значение слова «утрирование» в Маськином толковом словаре[42] вовсе не соответствует указанному в словарях Даля, Ушакова или Ожегова, которые наивно и крайне ошибочно полагали, что утрировать якобы означает преувеличивать, вдаваться в крайности, превзойти всякую меру, раздувать что-либо чересчур, и что якобы это слово происходит от немецкого utrieren, которое, в свою очередь, проистекло от французского outrer, позаимствованного из латыни («ultra» означает «сверх»). Всё это не более чем высокомудрое заблуждение утомлённых составлением словарей учёных мужей.

«Утрирование», по Маськину, – это процесс проведения утра. Утрировать можно по-разному. Некоторые утрируют до безобразия невосхитительно. Они очумело вскакивают с кроватей под омерзительный мат будильников и мчатся на свои удушливые работы.

Маськин утрировал вовсе не так. У Маськина утрирование превращалось в целый ритуал, в который входило долгое валяние в постели с потягиваниями, позёвываниями, почёсываниями, а также улыбками разных мастей и толков, от полуулыбки, направленной внутрь, как у Будды, до широкополой американской улыбочки в стиле «всё о’кей!!!», в переводе обозначающей «всё путём».

Иногда Маськин позволял себе утрировать до вечера, так и не снимая пижамки, потому что если Незнайка спал в уличной одежде, ибо какой смысл её снимать, если наутро всё равно надо надевать обратно, то Маськин поступал наоборот и иногда не одевался с утра, потому что какой смысл одеваться, если вечером всё равно придётся раздеваться? Маськин жил натуральным хозяйством, и у него на все эти глупости с переодеванием просто не хватало времени.

Вы спросите, как же такое может быть, чтобы Маськин, живущий натуральным хозяйством, мог позволить себе такую роскошь, как валяние в постели по утрам?

А всё дело в том, что Маськин наладил своё хозяйство настолько самостоятельным образом, что практически всё в нём происходило само собой.

Господь Бог ведь именно так и наладил свой удивительный мир, чтобы ему не приходилось по утрам будить каждого его обитателя с колокольчиком.

Так же и Маськин, который во всём старался брать с Бога пример, особенно после того как сам был назначен ещё осенью рыбкиным богом, всё в своём хозяйстве настроил на самопроизвольный лад. Например, завтрак подавал себя Маськину в постель сам. Вы спросите, как же такое возможно? Да очень просто. Вы разве не помните, что Маськин на Новый год сам себе подарил скатерть-самобранку? Так вот, если обеды у неё выходили не очень стильные и Маськину приходилось всё же самому варить свои похлёбки и супы, то с завтраками скатерть-самобранка справлялась вполне сносно. Она сначала плелась к Плюшевому Медведю с горячей манной кашей, а потом приносила Маськину свежих морковок. И лишь затем, угостив всех обитателей Маськиного дома чем бог послал, отправлялась на кухню кормить Гипнотизёра Федю, который в последнее время завтракал аж до самого обеда.

Навалявшись вдоволь, Маськин весело вскакивал с кровати и хватал свою маськотрубу, в которую начинал восторженно трубить, так что в соседних хозяйствах петухи даже падали с заборов.

Вы спросите, почему я вдруг вспомнил о Маськином утрировании? Да потому что весна – это утро года, а весной Маськин утрировал особенно подробно. Конечно, у Маськина было в чести и вечерирование, я бы даже сказал, не в меньшей степени, – все эти его традиционные чаепития зимой на кухне, а летом в беседке стали уже притчей во языцех и скоро будут использоваться как темы школьных сочинений, например: «Роль Маськиных чаепитий в формировании нового российского национального самосознания» или: «В жизни всегда есть место Маськину». Хотя по прочтении концовки этой главы вы поймёте, почему «Маськина», пожалуй, никогда не будут проходить на уроках литературы или каких-либо других уроках в школе… Хотя школам не мешало бы ввести обязательные часы маськообразования и обучения правильному утрированию. Ведь именно утрирование занимало в Маськином доме особое место.

В Маськином хозяйстве всё обслуживало само себя. Козы сами умывались, кролики сами барабанили в барабаны.

Шушутка сам садился за книжки и использовал в качестве учителей всех обитателей Маськиного дома. Тыркин, будучи девятисот лет от роду, преподавал ему историю, причём при этом сам узнавал огромное количество ранее не известных ему фактов о своих временах. Так ведь всегда получается, что, уча, сам учишься больше, чем твои ученики.

Барабуська как истинный голландец преподавал Шушутке географию, кораблестроение и навигацию. Они подолгу пускали самостоятельно изготовленные модельки парусников в едва появившихся весенних ручейках.

Кахабасечка преподавала Шушутке английский язык, причём настаивала именно на кахабасширском произношении, которое отличалось удивительными «у», например «Большое вам спасибо» (Thank you very much) в Кахабасшире произносили «У-сеньки У-вери у-мяч!», хотя при этом кахабаский диалект по-прежнему считался одной из легитимных разновидностей английского языка…

Философию Шушутке преподавал, конечно же, золотой кот Лисик. Правда, он большей частью делал это молча, что, нужно признать, было чрезвычайно эффективно, потому что многие учителя философии подчас несут такую чушь, что лучше бы они молчали и не мешали читать настоящих философов.

Кошка Бася занималась с Шушуткой физкультурой, птички – пением, рядовой Колбаскин – военным делом, а Сосискин преподавал Шушутке криминалистику и науку сыскного нюха. Шушутка ведь подумывал, когда вырастет, стать не иначе как Шерлокохомсой или хотя бы доктором Ватсоном. Шушутка знал, что с некоторых пор ставка Ватсона освободилась, поскольку, как писала «Таймс» в колонке новостей:

А для того чтобы стать полноценным доктором Ватсоном, медицинского образования вовсе не нужно, потому что, как мне кажется, практически ни в одной книжке Конан Дойла доктор Ватсон никого так и не излечил.

Нет ничего полезнее для собственного образования, как учить других, поэтому Маськин самолично преподавал Шушутке секреты кулинарии, от чего Маськина стряпня становилась ещё вкуснее, а сонный Гипнотизёр учил Шушутку секретам гипноза и прочим фокусам, отчего у него самого, к его удивлению, некоторые фокусы даже начинали получаться.

Правый Маськин тапок, поднаторевший в юриспрунденции за годы отсидок и ссылок, преподавал Шушутке право. Право включает в себя свод законов и основы понятия справедливости. Левый тапок, как вы догадались, преподавал Шушутке лево.